Текст книги "Майк Науменко. Бегство из зоопарка"

Автор книги: Александр Кушнир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Школа жизни

«The Beatles украли у меня сына»

Г. Ф. Науменко

После того, как Надежда Ивановна подарила внуку дефицитный прибалтийский магнитофон «Айдас», Майк начал собирать собственную фонотеку. Он увлеченно оформлял коробки с бобинами, превращая их посредством акварели и фломастеров в произведения декоративного искусства. Этот процесс нельзя было назвать «статичным коллекционированием» – с любимыми песнями хотелось жить, обменивать их на катушки другой музыки и увлеченно обсуждать с друзьями мистические комбинации звуков. Миша Науменко так и поступал.

«Я помню, что каждая новая пластинка The Beatles давала нам больше, чем школа за год», – утверждал Майк.

«Первые тексты The Beatles были настолько примитивны, что у Майка возникла идея блочного сочинительства, – рассказывал Саша Самородницкий. – Еще в школе у него была попытка перекомпоновать куплеты и придумать на их основе новые хиты. Он начал всех этой идеей доставать, и все новости с утра у него касались исключительно различных версий монтажа».

Не чурался Науменко и композиций на русском языке. К примеру, однажды он принес в школу вырезанный из газеты текст песни «Королева красоты» – и предложил одноклассникам выучить слова этого твиста наизусть.

К восьмому классу начинающий меломан целиком заполнил свою первую рок-н-ролльную тетрадь – с подробнейшим описанием истории западных рок-групп и их дискографиями. Старшая сестра активно помогала Мише искать информацию: в польских и болгарских журналах, английской коммунистической газете Morning Star, а также – на обложках фирменных пластинок.

Миша с сестрой Таней

Друзья вспоминают, что уже в те годы Таня Науменко оказывала на Майка существенное влияние. Она была образцом интеллектуальной рафинированности и слыла источником осведомленности брата в сфере современной культуры. Сестра сформировала его вкус и увлекла романтикой «Трех товарищей» Эриха Марии Ремарка. Дружеские и любовные отношения, описанные в романе, затем повлияют на жизнь самого Майка. Сестра опекала его в мелочах, вручную, шаг за шагом, корректируя впоследствии даже имидж брата. Например, могла связать ему свитер по последней моде или сшить сумку для пластинок к обмену.

Вечерами Науменко-младший сидел, прижав ухо к прибалтийскому радиоприемнику. Неведомый сегодня сакральный процесс – прорываясь сквозь шум советских глушилок, слушать песни Боба Дилана, Джона Леннона и Леонарда Коэна.

Помимо тетрадок с рисунками, Майк завел целую картотеку с названиями групп, альбомов, сменами составов и так далее. Еще недавно у него хранились принесенные с работы мамой библиотечные карточки с техническими характеристиками самолетов. Теперь их место в ящиках стола заняли рок-музыканты – со своими мифами, историями и придуманными биографиями.

«Все свободное время Майк читал книги, – вспоминал Самородницкий. – Вернувшись после летних каникул, он с гордостью заявил, что „одолел“ всего Тургенева. Кроме того, великолепно знал английский и шлифовал его по текстам любимых рок-групп. Как известно, в их лирике было много диалектизмов, и для Майка это оказалось отличной практикой на будущее».

Вскоре юный рок-интеллектуал на глазах у родственников принялся выпиливать из гладильной доски гитару. Наблюдая такое рвение, бабушка убедила родителей в необходимости покупки настоящего музыкального инструмента. В день рождения Михаил получил в подарок первую акустическую шестиструнку. Теперь ему открылся смысл жизни, и сутками напролет он стал учиться играть на гитаре.

Сначала ничего не выходило. Науменко не знал нотной грамоты, но категорически отказывался идти в музыкальную школу, считая это делом ненужным и даже вредным. Долгое время было принято считать, что Майк освоил первые аккорды с помощью друзей из музыкальной школы. Мне удалось отыскать его одноклассника Дмитрия Калашника, который категорически опроверг эту версию. Он рассказал о том, что в старших классах подарил своему приятелю выцветшие фотографии с нотами нескольких песен The Beatles. Там же были и рисунки знаменитых The Beatles Chord Charts, иллюстрировавших аппликатуры гитарных аккордов.

Несложно догадаться, что контрастность едва позволяла эти рисунки рассмотреть. Это были пятые копии фотографий очень плохого качества – кажется, из молодежного польского журнала. Разобрать, что там изображено, можно было только при помощи увеличительного стекла и настольной лампы. Но будущий поэт и музыкант упорно старался опознавать и брать эти удивительные в своей простоте аккорды.

Майк крутил эти темные объекты влево и вправо, подносил близко к глазам – до тех пор, пока не идентифицировал «наскальную графику» на «слепых» фотоснимках. В этом была его настоящая, а не навязанная школой и родителями, жизнь.

Выпускная фотография: в кругу школьных друзей, 1972

«Я учился играть по нотам The Beatles, – комментировал Майк этот процесс. – Потом заинтересовался музыкой в целом и начал ходить в филармонию. Но понимать что-то стал после того, как проштудировал „Элементарную теорию музыки“. Впрочем, для рок-н-ролла это оказалось совершенно бесполезным».

После того, как Науменко разучил основные аккорды, остальное перестало его интересовать – включая уроки, сон и еду. Такие перемены в поведении не могли остаться незамеченными в семье. Он здорово рассорился с отцом – ветераном Великой Отечественной войны, который в ярости расколотил гитару и заставил сына написать расписку: «Я обещаю больше никогда не слушать The Beatles!»

Правда, для Василия Григорьевича эта победа оказалась пирровой. Как признавались институтские и школьные друзья Миши, «его папа долгое время вообще не врубался, кого именно он родил». Дело кончилось тем, что Науменко-младший ушел во внутреннюю эмиграцию, надолго запершись в своей комнате и ни с кем не разговаривая.

Даже Надежда Ивановна не всегда понимала, что происходит в душе ее любимого внука. Несмотря на то, что они часто слушали рок-оперу Jesus Christ Superstar и Миша с энтузиазмом переводил тексты, у бабушки был предел терпимости. Когда за стенкой особенно громко заиграл Pink Floyd, альбом Ummagumma, Надежда Ивановна заглянула в комнату и озабоченно спросила: «Миша, а у тебя магнитофон случайно не сломался?»

Майк, 1975

Беда не приходит одна. Вскоре Михаила Науменко исключили из комсомола. С этой организацией у шестнадцатилетнего ученика возникли чисто эстетические разногласия. Он прогуливал комсомольские собрания, во время уроков играл в карты, а на школьных вечеринках начал пить сухое вино. После этого в семье Науменко случались «разборы полетов» – иногда, впрочем, весьма своеобразные.

«Прошла весна, настало лето, спасибо партии за это!» – ответил однажды юный художник на вопрос матери об инциденте с комсомольской ячейкой. В этот момент в коридор вышел завернутый в халат отец и завершил частушку искрометной импровизацией: «И я восторженно кричу – Леониду Ильичу!»

Не без удивления наблюдая такое согласие, Галина Флорентьевна удалилась, тревожно бормоча себе что-то под нос.

Как только Миша окончил школу, семья переехала из центра Ленинграда – в Московский район, на улицу Варшавскую. Тем же летом он поступил в инженерно-строительный институт, но это был распространенный компромисс. Уже много лет отец Василий Григорьевич читал там курс лекций по геологии, а сестра Таня училась на архитектурном. В итоге семнадцатилетний поклонник The Beatles нехотя сдал вступительные экзамены на строительный факультет. На лекции ходил по инерции – чтобы не расстраивать родителей, которые, по их признанию, хотели видеть в нем «шагающего вперед советского юношу с высшим образованием».

Впрочем, терпения у Майка хватило до первой летней сессии. В мае 1973 года в дружной семье Науменко произошла почти детективная история – относительно дисциплинированный студент внезапно исчез из дома. Он вдруг понял, что категорически не желает сдавать совершенно неинтересные ему экзамены и зачеты.

К этому побегу Майк готовился еще с момента получения паспорта. Деньги на проезд и питание он раздобыл, продав институтским приятелям свою «золотую коллекцию» магнитофонных записей The Beatles. После чего купил билет на поезд – естественно, в один конец.

Начались отчаянные поиски беглеца. Странным образом ни Саша Самородницкий, ни Дима Калашник не знали о дерзких планах своего приятеля. Пропажу обнаружили через несколько дней в Киеве, куда он добирался поездом с пересадкой в Москве. Примечательно, что за компанию с ним рванул одноклассник, но у того быстро сдали нервы и с середины дороги он вернулся.

В Киеве Майк остановился у знакомых второкурсников в общежитии политехнического института. По одной из версий, там он подружился с балагуром по имени Гена Найстетер, который развлекал студентов смешными перепевками битловских песен. Например, на мотив You Never Give Me Your Money он исполнял местный хит «Ти не даэшь мені грошей».

Вернувшись через месяц в Ленинград, Майк не стал ничего объяснять родителям. Он похудел, оброс, начал курить «Беломор» и замкнулся в себе. Было очевидно, что после того, как Науменко-младший прошел начальный курс «взрослой жизни», учеба в ЛИСИ показалась ему чем-то архаичным и ненужным.

«После вояжа в Киев стало заметно, что Мишу тяготит институт, но при этом его также беспокоит перспектива службы в армии, – вспоминала Галина Флорентьевна. – В его поведении стали прослеживаться какая-то неудовлетворенность, подавленность и надлом. Мы решили обратиться к психиатру, записались в институт имени Бехтерева, к хорошему и внимательному специалисту. Вывод профессора был категоричен: „Нужно дать Мише отдохнуть годик от учебы. Армия ему категорически противопоказана“».

Татьяна Апраксина, 1976

Фото из архива Татьяны Апраксиной

Майк вышел от врача совершенно счастливым человеком. Теперь он был защищен от военкомата справкой о наличии маниакально-депрессивного психоза. И с поздней осени 1973 года его жизнь перетекла в неведомое и прекрасное в своей непредсказуемости русло.

Майк взял академический отпуск и решил плыть по течению: общаться с друзьями, слушать пластинки, писать рассказы и налегать на чтение книг. Особенно сильное влияние на него оказала повесть Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», перевод которой был опубликован в журнале «Иностранная литература». Будущий рок-музыкант восторженно делился впечатлениями от этой притчи с друзьями, среди которых была молодая художница Таня Качалина. В ее уютной квартирке, расположенной в Апраксином переулке, часто собиралась богема: читали стихи, играли на фортепиано и на гитаре, рисовали. Литературно-музыкальный салон незаметно превратился в «Апраксин дворец», а саму Татьяну закономерно стали называть не Качалиной, а Апраксиной.

«Дома у Апраксиной было приятно именно посидеть, – вспоминал звукорежиссер „Аквариума“ Марат Айрапетян. – Полутьма, картины и доски на стенах, общение без воплей, гостеприимные хозяева, атмосфера любви – что, впрочем, приводило к неожиданным перетасовкам, казалось бы, давно устоявшихся пар. Все это выглядело как странная, но затягивающая берлога – тем более что хозяева не шлялись по „Сайгонам“ и другим местам. На память мне остался мой портрет кисти Татьяны, на котором я выгляжу намного лучше, чем в жизни».

Одним из энергетических центров этой тусовки постепенно становился Миша Науменко.

«Как-то осенью 1974 года Майк уткнулся в листок бумаги, лежавший перед ним на низком столике, и начал задумчиво заполнять его словами, – рассказывала позднее Татьяна Апраксина. – Углубившись в это занятие, он все больше изолировался от компании, отмахиваясь от замечаний и шуток в свой адрес. Через некоторое время призвал всех к тишине и объявил с преувеличенной серьезностью: „Я вот тут написал песню… про нас всех… если хотите, я могу“. Он попросил гитару, поискал тональность, добавил своему голосу побольше гнусавости и в излюбленной „дилановской“ манере, тягуче и монотонно „проныл“ не очень складные, но зато очень искренние, как и все, что делал Майк, дифирамбы».

Первоначально композиция называлась «Апраксин блюз», а позднее – «Посвящение Татьяне»: «Над морем плывет тихий блюз, очень нежный / Все печали забыты, все прекрасно, как прежде…/ Нарисуй мне картинку и раскрась ее ярко / Нарисуй мне, что я убежал / Убежал, убежал из зоопарка».

Толик «Родион» Заверняев (коллаж, слева – артист Георгий Тараторкин)

Фото: Андрей «Вилли» Усов

Зубы Родиона

«Нам надо было обязательно провести черту между нами и этим скучным миром»

Борис Гребенщиков

Никто не мог знать, что вскоре жизнь Майка потечет в другом направлении. После возвращения из «академа» он познакомился в институте с чрезвычайно колоритной фигурой по прозвищу «Родион». Это знакомство стало для Науменко точкой бифуркации.

Настоящее имя хранителя сакральных знаний было Толик Заверняев. Еще в старших классах он полюбил «Преступление и наказание» и получил прозвище «Родион» за внешнее сходство с артистом Георгием Тараторкиным из одноименного фильма. Толик-Родион поражал воображение сверстников цитированием на память огромных фрагментов из умных книг и, в частности, из полного собрания сочинений Ленина.

«Добросовестно я учился совсем недолго, – уверял меня впоследствии Родион. – Начиная со второго семестра я стал прогуливать почти все лекции – с легкой руки Майка, естественно. К примеру, на экзамене по физике мы увидели нашего профессора второй раз… Короче, после встречи с Науменко моя жизнь поменялась. Он познакомил меня с Таней Апраксиной, со школьными друзьями и приятелями-меломанами. У нас даже появились пластинки, купленные вскладчину: Марк Болан, Лу Рид, Дэвид Боуи. Но денег всегда было мало, поэтому и дисков у нас оказалось немного».

Часто беседы «интеллектуалов от рок-н-ролла» затягивались до поздней ночи. И тогда Родион, чтобы не ехать домой на другой конец города, оставался ночевать у Майка. Следующий день мог выглядеть так: скажем, Родион, проснувшись, обнаруживал себя на тигриной шкуре, привезенной Василием Григорьевичем из вьетнамской командировки. Пока студент выравнивал дыхание после встречи с клыкастой пастью, Майк успевал изжарить черный хлеб на завтрак. Затем друзья принимали дозу западной музыки и направлялись, к примеру, в гости к Тане Апраксиной.

«Иногда я думал о каких-то серьезных вещах, но говорить об этом мне не хотелось, – признавался позднее Майк. – В восемнадцать лет я понял, в чем смысл жизни. Как сейчас помню, проходил мимо Апраксина двора и… просто озарение какое-то наступило. Вдруг шмыкнуло – и я понял. И никому никогда я про это не скажу».

Еще со школы Науменко мечтал создать собственную рок-группу и назвать ее Rains – он предполагал исполнять ритм-энд-блюз на английском языке. Родион вспоминал, что в институте Майк таскал с собой тетрадку с сочиненными текстами, из которых в памяти задержались My Birthday Song, Rain и Maserati Baby – своеобразное посвящение Марку Болану. Начинающая рок-звезда воображал свои концерты размахом не ниже, чем у T. Rex, полностью игнорируя идейно-финансовую сторону процесса.

Дни текли в тесном общении. Когда Галина Флорентьевна и Василий Григорьевич уходили на службу, друзья сбегали с лекций и ехали домой, на Варшавскую. Там Майк тестировал на друге новые песни, сопровождая их упрощенным гитарным аккомпанементом. По воспоминаниям Апраксиной, «часто между Родионом и Майком происходили абсурдистские „аристократические“ беседы, в которых они церемонно обращались друг к другу исключительно на „вы“ и с должной степенью высокопарности. Для Родиона это было естественной нормой, а Майк смаковал остроту подконтрольности стилю».

Как-то маме пришлось выслушать «концерт» сына, доносившийся из его комнаты. Не дождавшись финала, Галина Флорентьевна вошла и с непроницаемым лицом заявила: «Сынок, запомни, у тебя нет никакого вокала! Одно лишь нахало!» Многие годы она критиковала вокальную манеру Майка, но однажды смирилась, приняв, что бороться бесполезно.

«Я твердила Мише прописные истины о том, что нельзя быть свободным от чувства долга, от семьи и от общества, – сожалела впоследствии Галина Науменко. – Но разве мог он тогда все это воспринять? Господи, до чего же плохо мы с отцом понимали своего сына!»

Со временем Науменко-младший нарастил надежную броню от критики родных – в виде первых песен и внушительной коллекции магнитофонных, любовно оформленных, катушек.

«В институте мы слушали не только рок, но и массу другой музыки, – уверял меня Родион. – К примеру, на день рождения Майк подарил мне две пластинки: „Пер Гюнт“ Грига и „Петрушку“ Стравинского. То есть академическую музыку мы тоже слушали, но в основном – барочную, лютневую, а также несколько произведений Вивальди. Нашим любимым композитором был Стравинский, особенно – „Весна священная“. Еще нам нравилась „Глория“ Вивальди – как культурологический продукт совершенно иной эпохи».

Фото из архива Александра Самородницкого

Параллельно так называемой учебе Родион успел подружиться с компанией музыкантов из группы «Аквариум». Они часто тусовались на факультете прикладной математики или мигрировали по неизменному маршруту: Михайловский замок – кафе «Аббатская дорога» – «Сайгон». В легендарном кафе на углу Владимирского и Невского проспектов стояли итальянские кофеварочные автоматы, и кофе из них был лучшим в Ленинграде. Каждый вечер у входа в «Сайгон» собиралась вся музыкально-хипповая общественность: от Володи Рекшана из группы «Санкт-Петербург» и джазового пианиста Сергея Курёхина до битломана Коли Васина и фотографа Андрея «Вилли» Усова.

«Наша жизнь была структурирована городом, – пояснял спустя сорок лет Анатолий „Родион“ Заверняев. – Кафе „Сайгон“ было главной коммуникацией Невского проспекта, и центральные улицы играли важную роль в наших прогулках и планах. Белые ночи и так далее… Когда мы „пили всю ночь, гуляли всю ночь до утра“, то гуляли не по Купчино. К примеру, у Гребенщикова с крыши дома открывался изумительный по красоте вид на Казанский собор. Это был действительно образ жизни, который Майка очень сильно подпитывал».

Надо признаться, что даже в «аквариумовской» тусовке Родион слыл личностью экстравагантной. В частности, он везде ходил в шлепанцах на босу ногу и одним из первых начал проводить рискованные опыты над собственной психикой. К примеру, в магазине бытовых товаров покупался латвийский пятновыводитель Sopals, который на сленге назывался «банка». «Банкой» смачивался носовой платок, и Родион самозабвенно вдыхал пары. Всего тринадцать копеек обеспечивали счастливые галлюцинации, которые Толик-Родион активно комментировал и даже воспроизводил вслух – от громкого крика чаек до шума морского прибоя.

«Банка» считалась если не аналогом калифорнийского ЛСД, то, как минимум, его достойным психотропным предчувствием. В поисках нового опыта молодые авангардисты пошли «тропой Родиона», и вскоре у группы «Аквариум» возник романтический блюз: «Будь для меня, как „банка“, замени мне косяк / Мне будет с тобою сладко, мне будет с тобою ништяк».

После покупки очередной партии Sopals товарищ Заверняев заявился в «Сайгон», выкрасив зубы в красно-черный цвет. Он таинственно поведал друзьям, что планирует нанести визит в военкомат и во всеуслышание объявить себя пацифистом. На деле – чтобы не идти служить в армию. И пока приятели отговаривали его добровольно взаимодействовать с властями, впечатленный Гребенщиков сочинил балладу «Зубы Родиона», вошедшую затем в доисторический магнитоальбом «Таинство брака».

Наконец, «пионер отечественной психонавтики» созрел для конструктивного жеста – познакомить Майка с музыкантами «Аквариума». Науменко из Гребенщикова уже кое-что слышал – например, веселую стилизацию под поэта Некрасова:

 
«Вчерашний день, в часу седьмом
Из „Лакомки“ я вышел.
На центре явно был облом —
Звук фака там был слышен.
В „Сайгоне“ были хиппари,
Фарцы тянули виски.
И музе я сказал: „Смотри!
Вон там сдаются диски!“»
 

Любопытно, что с точки зрения Бориса Борисовича, их первая встреча с Майком случилась дома у художника Михаила Зархи, студента Мухинского училища, родители которого уехали куда-то на лето.

«Однажды Родион привел с собой невысокого человека, – рассказывал вокалист „Аквариума“. – Мы все были до беспамятства пьяны, и нам было очень весело. Ну, вот еще один человек пришел – раз Родион привел, значит, хороший человек… Мы познакомились с Майком, и нашли друг в друге родственные души – в смысле знания английского языка и любви к современной музыке на этом языке».

В свою очередь, Родион-Анатолий Заверняев предлагает другую версию знакомства. Он уверен, что Науменко с Гребенщиковым впервые пересеклись в чебуречной, расположенной по соседству с инженерно-строительным институтом.

«В тот день мы пили сладкий портвейн и ели вкусные чебуреки, – утверждает Родион. – Но вокруг было много шумных студентов, и, судя по всему, мои приятели друг друга совершенно не запомнили. И если Майк, возможно, еще смутно помнил имя, то Гребенщиков точно все позабыл».

В этой «комедии положений» я склонен придерживаться третьей версии – авторства виолончелиста Севы Гаккеля, который к тому времени уже несколько месяцев играл в «Аквариуме». Он считал, что знакомство «аквариумной» тусовки с Науменко состоялось во время массового выезда на нудистский пляж.

«Майка я увидел в июне 1975 года, когда мы поехали купаться на остров Сент-Джорджа, – утверждал Гаккель. – Это райское местечко находится на побережье Финского залива, недалеко от Сестрорецкого курорта. Мы двинулись туда большой компанией – вместе с Борей, Фаном и несколькими девушками. С нами были и Майк с Родионом. Сидя в электричке, мы естественным образом все друг с другом познакомились».

Знакомство, судя по воспоминаниям, вышло знатным. Всю дорогу молодые люди пели в тамбуре песни The Beatles. По прибытии на место дислокации происходили традиционные обряды: купание нагишом, распитие сухого вина, дикие танцы у костра и торжественное принятие Майка в Орден острова Сент-Джорджа. Такими были «земляничные поляны» в ленинградском преломлении музыкантов «Аквариума» и их друзей.

В тот волшебный вечер кто-то по приколу представил «ударником „Землян“» бас-гитариста Фана, который славился еще и тем, что крайне ловко умел шить джинсы. Общих тем у Майка с Михаилом «Фаном» Файнштейном оказалось столько, что они никак не могли наговориться. Затем вместе читали стихи, написанные сооснователем «Аквариума» Анатолием «Джорджем» Гуницким (в честь которого и был назван остров Сент-Джорджем), и передавали друг другу измятые листы с поэмой Гребенщикова «В объятиях джинсни».

«В то время Остров принадлежал другой Вселенной, – резюмировал Гребенщиков. – Я помню, как мы переходили речку, становились на колени и целовали землю в качестве обряда допущения на Остров. Что казалось нам глубоко религиозным и правильным, поскольку это была неприкосновенная земля, явно принадлежащая другому измерению».

Возвратившись в Ленинград, Майк серьезно озадачился, а тут еще Родион притащил магнитофонные альбомы «Искушение святого Аквариума» и «Притчи графа Диффузора», на которых Гребенщиков с Гуницким изящно выстраивали архитектуру своих безответственно абсурдистских произведений.

Татьяна Науменко

Последней каплей стала машинописная стилизация Бориса под детективы Агаты Кристи, начинавшаяся со строк: «Отель „Континенталь“ был полон блядьми под самую завязку…»

От таких красивых слов у Майка моментально улучшилось настроение. Столкнувшись с этой свободой, он решил снова и как можно скорее бросить институт. Позднее Науменко вспоминал, как после двух академических отпусков отчетливо понял, что первый же дом, построенный по его проекту, очень скоро рухнет. Уже несколько лет молодой музыкант жил в мире, где для ЛИСИ совсем не оставалось места. Казалось, что город Ленинград, в котором работали его родители, и Ленинград, в котором писал свои первые песни Майк – были разными городами.

«Очевидно, что с годами человек меняется, – считала Галина Флорентьевна. – Но то, как со временем изменился наш сын, даже вообразить было невозможно. Как будто до восемнадцати лет мы знали одного человека, а после – встретили другого. В нем изменилось все: характер, увлечения, взгляды, занятия… Мы приложили все усилия, чтобы удержать его в институте, но Миша настойчиво и, с нашей точки зрения излишне упрямо и последовательно шел по намеченному пути».

Важно отметить, что на уход Майка из профессии в немалой степени повлиял пример его сестры. Отработав по распределению в ГИПРОГОРе («Государственный институт проектирования городов»), Таня Науменко резко сменила вектор своих увлечений, переключившись на переводческую деятельность.

«Сестра Майка проработала три года по распределению и больше не стала заниматься архитектурой, – рассказывал мне Саша Самородницкий. – Я выдержал муки погружения в специальность и пошел дальше, а Таня меня всю жизнь подкалывала: „Саша, ну тебе это не надоело?“ Получается, что мысль о бесполезности углубления в какую-то официальную профессию в брата заложила именно она. Возможно, Таня это сделала неосознанно, но именно по ее примеру Майк бросил институт».

Неудивительно, что стены ЛИСИ скоро оставил и Анатолий Заверняев, испытавший после освобождения от обучения глубокий духовный подъем и избравший по рекомендации Севы Гаккеля карьеру грузчика в университетском издательстве.

Тусовка «Аквариума» на острове Сент-Джордж, 1982

Фото: Андрей «Вилли» Усов

«Примечательно, что учеба и Родион были частями совершенно разных вселенных, – объяснял мне впоследствии режиссер „Аквариума“ Марат Айрапетян. – Приятель Майка уверенно разыгрывал образ городского сумасшедшего и держался за него довольно долго. Практически ни в чем не участвуя и ехидно комментируя происходящее со стороны, он ухитрялся присутствовать везде – будь то репетиция „Аквариума“, поход в „Кинематограф“ или пьянка у Сергея Курёхина».

Подводя итоги этого периода, заметим, что творческая карьера хранителя сакрально-меломанского знания развивалась следующим образом: бригадир сторожей – эмигрант, танцор, опытный эзотерик, театральный актер, эксперт-интеллектуал широкого профиля.

«Искусство – это только побочный продукт нашей жизни, – подвел итоги своих мистических озарений Родион в финале нашего интервью. – Человек творит себя, а произведения искусства – это всего лишь побочный продукт».

Борис и Майк, 1977

Фото из архива Натальи Науменко