Текст книги "Далеко от неба"

Автор книги: Александр Косенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Ошибка? – вскинул голову Василий. Скулы его закаменели.

– Где-то что-то не так, а по Ивану хлестануло. Значит, судьба. Что теперь – всех под подозрение?

– Зачем всех-то? – тихо сказал Василий. Было заметно, что он с трудом сохраняет спокойствие. – Тебя со счетов надо скинуть. Или как?

Теперь закаменели скулы и у Виталия. Сразу стало заметно, не смотря на внешнюю непохожесть, их кровное родство. Мать угадала назревающий взрыв, подалась вперед, рот уже раскрыла, чтобы сказать, вмешаться, но старшой опередил её: – Не научили тебя, смотрю.

– Чему? – сквозь зубы спросил Василий.

– Сначала думать, потом рот разевать.

– Меня другому учили. Хоть раз перед паханом пасанешь, потом весь срок сапоги лизать будешь.

– Ты это к чему?

– Как все вы тут, на карачках ползать не буду.

Виталий опустил голову, сломанный силой ненависти, прозвучавшей в словах брата. Тихо и печально сказал: – Нет никаких концов. Нет.

– Я все говорить не хотела… – вмешалась вдруг в разговор братьев мать. Оба одновременно повернулись к ней. – Верхонку одну при нем так и не сыскали.

– Ну? – подался к ней Василий.

– Со старой куртке выкроила и пришила. Хорошо пришила. Так я потом этого просила, что приезжал… Следователя. Сыщи верхонку-то. Слушать не стал. Мне-то сразу в голову запало – как так? Одна пришитая, а другой нету.

– При чем тут верхонка? – с прежней усталостью в голосе сказал Виталий. – Зацепился где-нибудь – и все дела. Я им объясняю: – Да когда он так-то пил, чтобы не соображать ничего? И не слушают. Наследственное, говорят. Ему много не надо было. Объясняю – я же не пью. Смеются гады. Да чего с ними говорить – бесполезное дело. Пьяный был – и все. Так и списали.

– Я к чему вспомнила-то, – продолжала Аграфена Иннокентьевна. – Про верхонку. Они с Васькой, когда малыми были, играли все. Записок понапишут каких-то, планов понарисуют, в рукавицу или варежку сунут и спрячут, чтобы другой отыскивал. Большие уже были, а все друг другу записочки прячут.

– Мать, ты молоток! – сказал Василий. – Я тебя вот как уважаю! Теперь там каждую ветку… Землю рыть буду!

– Почему мне не сказала? – тихо спросил Виталий.

– У тебя семья. Райка давеча жалилась – не спишь по ночам. Чуть задремлет, говорит, стонет или криком кричит. А тебе еще девок своих поднимать.

– Правильно, мать, без него разберемся.

Василий взял бутылку и разлил водку по стаканам.

– Не пропадать добру. Сегодня отмечусь, с завтрашнего дня на прикол. Пока все концы не сыщу.

– Свой отыщешь, это точно, – хмуро сказал Виталий.

– Тьфу на тебя! – вскинулась мать. – Как язык-то повернулся!

– Самое главное – причину сыскать, – вмешался Тельминов. – Будет причина, будет и личина. Нормальная рифмочка. Найдем гада!

– Судьба это! Судьба! – сказал Виталий и одним глотком выпил водку. Поперхнулся, закашлялся. Отдышавшись, сказал: – Не пошла у нашей семьи жизнь. С отца не пошла. Так и идет с тех пор. Я тоже хожу, оглядываюсь. А! … Мать тебе все расскажет. Пойду.

Он тяжело поднялся и пошел к двери.

– Дом кому продал? – спросил Василий.

– Соседу. Юрке Бондарю.

– Сам или даванули?

– Не хочу, чтобы с тобой, как с Иваном. Уезжай! Тебе еще жить да жить.

– Договорились. Ты мне вот еще что скажи. С кем его в тот раз забрасывали? Кто в вертолете кроме него был?

– Никого не было. Вертолет на задание летал. Иван к ним случайно приткнулся.

– Какое задание?

– Аркадию на базу продукты забрасывали.

– А на базе кто был?

– Зарубин. Он говорит, Иван не выходил даже.

– И все?

– На Старый прииск еще вроде залетали.

– Зачем?

– Хрен их знает. Вертолет приисковые нанимали. Иван в последнюю минуту напросился. Даже за собаками не успел сбегать. Нет концов, Васька, нету. Были бы, сам карабин зарядил, не сшел бы со следа.

– Если нет, чего за меня переживаешь? Чего выпиниваешь?

– Потому и выпинываю, что нет концов. Начнешь дергаться туда-сюда, шуму понаделаешь, зацепишь кого не следует. А мужики у нас, сам знаешь, серьезные.

– Я тоже серьезный.

– Вот и получится всерьез, а не понарошку. Ладно, пошел. Сам думай. Я тебе больше не помощник. Даже не заходи. Райка к тебе, сам знаешь… Боится. Говорит, будешь приваживать или помогать, соберу манатки и к своим вместе с пацанками. А мне уже жизнь менять поздно.

Он вышел.

Василий посмотрел на стакан с водкой, который до сих пор держал в руках, и отставил его в сторону.

– Моя Катерина тоже мне ультиматум предъявляет, – сказал Михаил.

– Лично про тебя примерно в том же духе. Я ей дверь открыл, чемодан кинул – чеши, говорю, по холодку на все четыре. Я теперь со своей справкой любую бабу уговорю. Так она…

Дверь открылась. На пороге стоял Виталий.

– С Зарубиным поговори. Был у него с Иваном разговор какой-то, когда на базу залетал. Кричали друг на друга. Зарубин говорит – ничего серьезного, так. А вертолетчик, механик, говорит, кричали. Роман Викентьевич, конечно, мужик хороший. Только чтобы Иван кричал, сам знаешь…

Он пожал плечами и вышел.

* * *

Над тайгой опрокинулось переполненное звездами небо. Наконец-то наступила ночь. То на одном, то на другом конце поселка, заводя друг друга, заполошно взлаивали собаки. Протрещал и захлебнулся за околицей мотоцикл. В домах, где еще не спали, телевизоры дружно сотрясались от очередного полицейского сериала: звучали выстрелы, кто-то истошно вопил, что-то взрывалось, выли сирены…

В летнике, во дворе у Зарубина, все еще горел свет. Отец Андрей, стоя в углу, беззвучно читал молитву и изредка крестился на небольшую привезенную с собой икону. Олег сидел за столом и что-то старательно срисовывал из большого альбома по древнерусской иконописи. Дверь летника была широко раскрыта в огород.

Олег то и дело поглядывал на спину молящегося отца Андрея и заметно томился необходимостью молчать. Наконец отец Андрей перекрестился с поклоном в последний раз и устало опустился на стоявшую рядом койку.

– Вы как хотите, Олег, а я на покой. Устал до полного отупения. Вам, я вижу, не терпится разговор наш продолжить, но вы уж простите меня, грешного, – не в состоянии.

– Без проблем, отец Андрей. Одна дорога чего стоит. Я когда сюда добирался, думал – все, не выбраться мне теперь отсюда до конца дней моих.

Вы раздевайтесь, раздевайтесь. Я сейчас закругляюсь и тоже на боковую.

Отец Андрей снял рясу, аккуратно повесил её на спинку кровати. Олег отложил в сторону свой рисунок.

– Буду лежать и размышлять, как вы меня сегодня «приложили». Можно сказать, со всего размаху. Я уже хотел манатки собирать.

Отец Андрей, снявший штаны и собравшийся было нырнуть под одеяло, замер.

– Надеюсь, раздумали?

– Со своей точки зрения, вы, конечно, безусловно и стопроцентно. Только здесь сейчас не доброта нужна.

– Доброта нужна всегда.

– А вот увидите и поймете.

Послышались чьи-то тяжелые шаги. Олег испуганно посмотрел на раскрытую дверь. Сначала в дверях появился Кармак, затем вошел Зарубин. В одной руке он держал бутылку и три стакана, в другой – охотничье ружье и патронташ.

– Что, уже? – тихо спросил Олег и оглянулся на отца Андрея.

– Не уже, а уже, – невразумительно ответил Зарубин, сел за стол и разлил вино по стаканам. – Вино настоящее, не крепленое, друзья из Абхазии с оказией прислали. Ощущаете запах? Хмель никакой, а сны будут сниться веселые и светлые. Так создатели этого вина говорят. Мне, правда, все равно не помогает – ни хмеля, ни светлых снов. Но аромат вкушаю сполна. Запахи, говорят, самый лучший стимулятор воспоминаний. А хорошими воспоминаниями надо дорожить.

Вообще-то, я к вам по делу. Вино – это так, для контраста с реальной действительностью. Ну… Пить не неволю, а пригубить советую.

– Если действительно сны светлые обещаете… – улыбнулся отец Андрей.

Олег с торопливой готовностью передал ему стакан с вином.

– На хорошее не загадываю, о плохом думать не хочу, – сказал Зарубин, поднимая стакан.

Злобное рычание Кармака задержало поднесенные к губам стаканы. Все, как по команде, оглянулись на дверь, открытую в ночь. Пес поднялся, готовый кинуться в темноту, но Зарубин придержал его за ошейник: – Сидеть!

Олег сорвал с гвоздя ружье, переломил, проверяя, на месте ли патроны, снял с предохранителя и поставил рядом под руку, у стены.

Кто-то шел к ним через ночную темноту огорода. Сначала в полосе света обозначилось белое пятно рубахи, через несколько секунд на пороге остановился Василий.

– Здорово, – сказал он, пытаясь улыбнуться.

Был он крепко на взводе, но смотрел с пронзительной пристальностью человека, твердо знающего, что он сделает в следующую минуту.

– Заходи, – не сразу отозвался Зарубин и погладил заворчавшего Кармака.

– Хороший кобель, – сказал Василий. – А у меня Гамма. Была. Такая сучонка умная, по глазам все понимала. Мать говорит, отравили. Выместили сволочи! Собака-то в чем виноватая?

Василий вошел и тяжело сел на кровать рядом с отцом Андреем.

– Угощаете или через одного? – спросил он.

Зарубин протянул свой стакан Василию.

– Перебора не будет?

– Мой перебор до завтрашнего утра. Развязал маленько, чтобы от вольной жизни сразу не задохнуться. Что, другого стакана, что ль, нет?

– А я из горла, – серьезно отозвался Зарубин. – На правах хозяина. Насчет вольной жизни – согласен. Её сейчас лучше мелкими глотками потреблять.

– Осторожно или поменьше? – заинтересовался Василий.

– И осторожно, и поменьше. Чтобы не захлебнуться большими возможностями.

– Точно, возможностей сейчас по горло, – Василий одним глотком выпил вино. – Несерьезный напиток, – сказал он, посмотрев на дно стакана. – Баловство. Церковное? – спросил он у отца Андрея.

– Самое что ни на есть мирское, – улыбнувшись, сказал тот и сделал глоток, пробуя.

– Действительно – аромат.

– Ароматов у них там хватает, – сказал Василий, поглядев на бутылку. – Не знаешь, то ли нюхать, то ли блевать бежать. Особенно, когда фугас метрах в пяти и кишки на деревьях.

– Все у тебя? – тихо спросил Зарубин.

– Начать и кончить, – сказал Василий неожиданно трезвым голосом. – Поговорить надо.

– Надо, – согласился Зарубин. – Даже очень. Только в абсолютно трезвом виде.

– Это у меня камуфляж… – Василий правой рукой очертил свою фигуру. – Для тех, кто меня на халяву взять рассчитывает. Насчет соображать – в полном порядке, не сомневайся. Так, расслабился слегка… Причин много.

– У меня их тоже не меньше. И тоже сейчас не в форме. Поэтому говорить будем поутрянке, без соплей и перегара. На полном серьезе. От этого разговора у нас с тобой вся дальнейшая жизнь обозначится.

Желваки на скулах Василия закаменели. Он долго молчал, сжимая и разжимая кулаки, наконец выдавил: – Не держал бы я тебя, Роман Викентьевич, за настоящего мужика, другой бы разговор у нас получился. За мать большая тебе благодарность. Пойду… – Он встал. – Только один вопросик все равно имеется. Чтобы душа в норму, а то заснуть не смогу… Кричали, говорят, вы с Иваном друг на друга. В последний раз когда… Чтобы Иван закричал на кого, много надо было. Очень много.

– Был у нас разговор, – помолчав, сказал Зарубин. – Можно считать, действительно последний. Только безо всякого крика. Карту он у меня на Дальний участок просил. Вертолет не глушили, слышно плохо, со стороны могло показаться, что кричали. Как я соображаю, тебе такую полуправдивую информацию со смыслом подсунули.

– Дал?

– Карту? Нет.

– Пожалел, что ль?

– Об этом завтра. Разговор долгий.

– До завтра еще дожить надо, – не согласился Василий. – Здесь как? Закон – тайга, прокурор – медведь. А Бог у нас еще не каждому помогает. Видать, на всех силенок не хватает. Или нагрешили на сто лет вперед. Так, гражданин священник? – повернулся он к отцу Андрею. – Вот и приходится теперь самим управляться.

– Как мы о Боге, так и он о нас, – не выдержав, вмешался в разговор Олег.

– Дьякон, что ль? – покосился на него Василий.

– Кому дьякон, кому пономарь, кому Олег Викторович.

– Понятно, – согласился Василий. – Ты, Олег Викторович, знаешь хоть, с какого конца оно заряжается? – Он кивнул в сторону стоявшего под рукой у Олега ружья. – Отодвинь подальше, а то, неровен хрен, пальнешь с перепугу не в ту сторону.

Олег дернулся было ответить позабористее, но Зарубин положил руку ему на плечо и слегка прижал к скамье: сиди, мол.

В это время Кармак снова заворчал, но не зло, как прежде, а словно давая знать, что подходит кто-то знакомый. Зарубин торопливо поднялся с явным желанием выйти навстречу и предупредить чье-то нежелательное появление, но женский голос, раздавшийся из темноты, остановил его.

– Мужик нынче пошел – ни встретить, ни пригласить… Приходится слабому полу самостоятельно инициативу проявлять. Крапиву бы повыдернули, хозяева, обстрекалась вся…

Из темноты возникла Надежда Домнич. В блестящем нарядном облегающем праздничном платье она настолько не совпадала с окружающей обстановкой, что человеку, не знакомому со здешними людьми и обстоятельствами, появление её в таком месте, таком виде, да еще в такое неурочное время, могло показаться не только неожиданным и экзотичным, но и несуразным, поскольку подыскать ему какое-нибудь подходящее объяснение так вот сразу было весьма затруднительно.

Отец Андрей торопливо накрыл свои голые ноги одеялом, Олег поставил на стол так и не пригубленный стакан с вином и даже отодвинул его от себя, словно взял по ошибке. Василий прищуренными злыми глазами уставился на сверкающее чудо, не то не узнавая, не то не решаясь узнать. Зарубин неловко застыл посередине комнаты, придерживая за ошейник потянувшегося к Надежде Кармака.

– Ого, сколько вас тут, – приглядевшись после темноты, сказала Надежда. – Один одного лучше. Может, пригласите одинокую и пока еще симпатичную женщину в свою компанию?

Она перешагнула порог и остановилась перед Зарубиным.

– Ну что, заходить или уходить?

– А мы не ждали вас, а вы приперлися, – не утерпел Василий, кажется, окончательно разобравшийся, кто пожаловал.

– Про себя, что ль, Васенька? – не спустила Надежда и уверенно уселась на скамейку рядом с Олегом, который неловко подвинулся и чуть не уронил ружье.

– Обо мне пускай теперь твой мужик частушки исполняет, – хмуро огрызнулся Василий.

– Так они с Чикиным уже во всю их распевают, – с готовностью продолжила пикировку Надежда. – Мой – чтобы твоего духу в ближайшее время тут не было, Чикин – будет сделано, к исполнению принял.

– Пусть попробуют, – с затаенной угрозой сказал Василий.

– А наш Чикин, Васенька, пробовать не любит. Забыл, что ли? У нас, у ментов, как? Сначала сделаем, потом думать начинаем.

Зарубину, завязавшийся между неожиданно заявившимися гостями разговор, судя по всему, был неприятен.

– Значит так, – сказал он, забирая у Надежды стакан с вином, который она уже поднесла ко рту. – Отец Андрей ночь не спал, да еще дорога наша, сами знаете…

– Так вы, значит, поп наш будете? Ой, как интересно! Такой еще молодой, красивый. Бабоньки наши со своими грехами теперь к вам очередь занимать будут. Чур, я первая. У меня грехов – за ночь не перескажешь. Как считаете, простит меня Господь или еще хуже накажет? – ерничала Надежда, глядя почему-то не на отца Андрея, а на Зарубина.

– А то он тебя не наказал, – не выдержал Василий.

– Тебе, Васенька, домой лучше по берегу подаваться. Или задами. Слух был, у магазина тебя старые знакомые дожидаются. Бондарь уже всем собакам рассказал, что ты к его бабе полез. Быстро ты огляделся. Оголодал, видать. Так у нас в поселке одиноких баб девать некуда. Любаша, правда, ничего не скажешь, при достоинствах, есть за что подержаться. Грубая только. Моего так «приложила» – месяц согнувшись ходил. Я не выдержала, поинтересовалась: «Чего ж она так-то? Не удовлетворил, что ль?» Молчит, морду воротит.

– Неплохая ты девка была, а такой сукой стала! – сорвался Василий.

– Ты со мной еще в баньке не мылся, чтобы такие выводы делать, – все еще улыбалась Надежда. – И не придется, не надейся. Я вот все Романа Викентьевича соблазнить пытаюсь, а он никак. Предпочитает гордое одиночество.

– Мотай отсюда! – сказал Василий.

Надежда, прищурившись и не переставая улыбаться, смотрела на него снизу вверх.

– А помнишь, Вася, как мы с тобой на выпускном вальс танцевали? Потом ты меня на речку уговаривал, в лодке посидеть. Так и не вспомню, сидели мы тогда, нет? Вроде не получилось ничего.

Она с нарочитой веселостью рассмеялась, и Василий, не выдержав, круто повернулся и вышел.

– Пойдем, – сказал Зарубин Надежде.

Она медленно поднялась и протянула руку хозяину. Только сейчас стало заметно, что она сильно пьяна.

– Веди меня, я вся твоя…

– Мужики, не спите, – сказал Зарубин. – Вернусь – договорим.

– Спите спокойно, – помахала рукой Надежда. – До утра не отпущу.

Зарубин перехватил её руку и вывел из летника.

– Еще больше удивитесь, – сказал Олег вопросительно смотрящему на него отцу Андрею. – Капитан районного отделения милиции, жена директора коопзверпромхоза, вдобавок ко всему любимая и единственная дочка бывшего начальника коопзверпромхоза Шабалина. Помните, мы его, выходя из церкви, повстречали? Делает вид, что влюблена в Романа Викентьевича, а, по-моему, они её специально засылают – разузнать, что и когда.

– «Они» – это кто?

– Сразу не сформулируешь. Но по моему разумению – все зло, которое здесь копилось годами… Даже, десятилетиями.

– А «когда» – это насчет чего?

– Боюсь, что не «когда», а «уже».

И взяв в руки ружье, он любовно провел по его стволам ладонью.

* * *

Не выпуская руки своей спутницы, Зарубин провел её по тропинке сквозь густую поросль неразличимых в темноте кустов, толкнул ногой калитку в ограде, отделявшей просторный двор от огорода, пошел было через двор к дому. Свет от единственного освещенного окна отчетливо высветил их почти не видные до сих пор в темноте фигуры. Надежда, которая до этого покорно шла рядом, неожиданно остановилась.

– В дом не пойду, – прошептала она. – Даже не мечтай. Это во мне злость и хмель… Наговорила там, самой противно.

– На кого злость? – тоже остановился Зарубин.

– На всех. Мой под видом пьянки целое совещание срочно собрал. Первым делом как Василия устранить…

– Именно «устранить»?

– Именно. А потом про тебя…

– Я-то с какого боку? – делано удивился Зарубин.

– Непонятный ты для них человек. До сих пор непонятный. После того, что с вами случилось, ни к кому за помощью не пошел. Даже в милицию не обратился. Попа зачем-то пригласил.

– Какая церковь без батюшки?

– Кто его знает, батюшка он или еще кто?

– Пуганая ворона куста боится.

– Да нет, Рома, их так просто не напугаешь. Думаю, кто-то сигнал им дал. Мой предлагает из города «крутых» на разборку звать, а батя ни в какую. Не таких, говорит, ломали, сами управимся.

– С кем?

– Они, похоже, сами еще не знают. А тут Шевчук прибежал, докладывает: – Васька к Роману пошел. Они, как услыхали, вовсе сдурели. Представляешь? Муж и отец родной к любовнику посылают. Ну, думаю… – А что, говорю, и пойду. Коньяку стакан хватанула и ручкой помахала: – До утра не ждите.

– Какие мы любовники? Доиграешься ты, Надежда.

– Так это они так считают. Что до меня – я хоть сейчас, сам знаешь. Ты ведь не против?

Она вдруг приникла к нему всем телом, обхватила руками.

У одного из темных окон, выходящих во двор, стояла Маша. Ей хорошо были видны две обнявшиеся фигуры. Она всхлипнула и закрыла лицо руками.

* * *

Через огороды Василий вышел к реке, серебрившейся от выбравшейся из-за сопок луны. Остановился посреди луговины.

Было тихо и чисто вокруг. Чуть слышно плескалась о пологий галечный берег вода, пахло сырой травой и дымом костра, далеко-далеко тарахтела моторка, ныли комары. И вдруг впервые за все последние после освобождения дни Василий почувствовал себя по-настоящему свободным. Можно было лечь на траву, раскинуть руки и лежать неподвижно до самого утра, глядя в небо и ни о чем не думая. Он глубоко вдохнул холодеющий ночной воздух, неторопливо намотал на руку широкий ремень с тяжелой солдатской пряжкой и быстрыми решительными шагами пошел в поселок.

Плохо освещенная редкими фонарями, длинная, с деревянными тротуарами улица, начинаясь у маленькой площади с памятником Ленина, уходила в темноту. В этот час на ней не было ни души.

Василий неторопливо шел по деревянному тротуару. Гулкие шаги еще больше подчеркивали его одиночество и настороженную окрестную тишину.

Он заранее наметил несколько мест, где его могли поджидать. Если, конечно, Надежда всерьез раскололась.

«Зачем ей, спрашивается, придумывать? А зачем предупреждать? Мечется бабенка – всегда шальная была. Никто ни в чем никогда не отказывал».

Первое место, которое он наметил – высокое, покосившееся крыльцо почты.

«Трое-четверо за ним запросто, если пригнутся. Остальные могут с той стороны подбежать. Вроде шевельнулся кто-то… Ну, Надька, проверим сейчас – окончательно ты или нет? Меньше пяти они вряд ли рискнут. Выйти на середку – окружат. Преимуществ им лучше не давать».

Он уже подходил к крыльцу. Ухватился за перила и махом легко перекинул тело сразу на верхнюю ступеньку. Метнулся к противоположной стороне, заглянул вниз. Никого! Спустился с крыльца, пошел дальше.

«Тогда у магазина. Там за воротами целая рота укроется. Ворота не заперты. Значит, там!»

Поравнялся с воротами и резким ударом ноги распахнул одну их половину, почти одновременно что было сил толкнул рукой вторую. Ворота с грохотом распахнулись до упора, но за ними никого не было.

«Так… Прикупила Надеха. На испуг брали. Чтобы задумался. Спешат. А если спешат, значит, боятся. Боятся, значит, есть чего. Есть – отыщу. Из-под земли вырою».

Почти не опасаясь, пошел дальше. До дома уже недалеко. С одной стороны – глухие заборы, с другой – болотистая поскотина, за которой снова заборы. А там и дом.

На поскотине они и поджидали. Сразу всей толпой кинулись, окружая полукругом.

«Пятеро! Уважают! Ага, еще один! Крепко уважают. Ну что, посмотрим, мужички, что вы умеете!»

Он спокойно стоял на месте, повернувшись спиной к забору и внимательно оценивал расстояние до каждого нападавшего. Было заметно, что они заранее распределили роли.

«Распределились, козлы. Тем лучшей. Я им сейчас разом козыря перепутаю. А самостоятельно соображать кодла никогда не умела. Начнут суетиться, что и требуется. Ну, кто первый?»

Первый, как, очевидно, и было между ними сговорено, метнулся в ноги.

«На дурака!» – успел подумать Василий и, чуть откачнувшись, сильным и резким ударом носка тяжелого ботинка поймал скулу кинувшегося.

«Этот надолго успокоился». – И коротким ударом обмотанной ремнем правой руки достал слишком близко сунувшегося долговязого неловкого парня. Тот, хрюкнув, согнулся пополам и присел на корточки. Можно было бы тоже ногой добавить, чтобы больше не возникал, но заходивший легким крадущимся шагом слева, явно требовал усиленного внимания. В руке у него что-то блеснуло.

Еще можно было убежать: нападавшие, заходя с двух сторон, открыли центр. Там только этот на карачках сидел, блевать собрался. Перепрыгнуть его – и на поскотину, ловите хоть до утра.

«Не получится, мужики», – продолжал он свой внутренний монолог. «Если я с первого разу слабину дам, вы потом в наглянку попрете. Я здесь для того, чтобы вы меня боялись, а не я вас. Так и запишем. Придется теперь дорогого старлея Бровина вспомнить. Приемчики для дураков, какие они и есть. Кроме того, слева. Тот посерьезней. Вроде на Степку Добрецова смахивает. Поглядим. Не забывай о нем, Васька, не забывай!»

Он прыгнул к тем двоим, что заходили справа, увернулся от прямого удара в лицо, перехватил занесенную руку с цепью, легко заломил её и, приподняв обвисшее тело, отшвырнул его под ноги тому, который был слева. В это время тот, от удара которого он отклонился, достал – левую скулу обожгло.

«Тоже, гад, не пустыми ручками размахивает. Уважают! Ну, сейчас я тебя приложу…»

Он согнулся, сделав вид, что удар серьезней, чем на самом деле, и когда нападавший раскрылся в развороте для нового удара, в прыжке точно попал каблуком в колено.

«Теперь пора о том, что слева думать. Где он? Ага, уже сзади. Если бы я не прыгнул, он бы меня уже подколол. Руку уже заносил. Теперь мы с тобой «тет-а-тет», как говорил старлей. Куда, пидор, пятишься? Мне тебя чуть поближе надо».

И вот тут он дал маху. Шестой, который в сторонке, в тени где-то держался, труса из себя разыгрывал, непонятно, как рядом оказался. Удар железным прутом пришелся бы по голове, не дернись он в последние полсекунды, Бог знает как угадав почти неслышное движение позади себя. Но плечу досталось так, что левая сразу онемела – не поднять, а в глазах от боли на раз-два-три – круги поплыли.

«Водочка, Вася, водочка…» – сказал он себе, в падении едва увернувшись от повторного удара.

В это время тот, что был слева, замахнулся ногой в лицо. Блок одной рукой – «несерьезно, но придется еще покататься по травке. А теперь – вот так…».

Подсечка получилась коронная.

«Молодец, старлей, не жалел времени, ни своего, ни моего. Вслепую учились, на звук. Теперь ты покатайся, а мне пора».

Но подняться не успел. Один на ноги навалился, а тот, который с прутом, – на горло. Прутом на горло! Хорошо руку успел подставить. Левую. А она еще почти в отрубе.

«Ничего, мужики, ничего… Силенки у вас не на мой размер. Сейчас на бок… и я вам устрою классику… Придется кое-что посерьезней, раз вы так. Только бы тот гаденыш с ножичком не приполз. Надо было ему повыше подсечку… Приготовились… Ра-аз!»

Ослепительный свет, скрип тормозов, чей-то неразборчивый крик, торопливые убегающие шаги, черные тени, растворяющиеся в темноте. Но того, с прутом, он придержал. Когда ноги освободились – делать нечего: сначала в замок, потом через себя. Хрястнуло на совесть.

«Не меньше чем на час мужик вырубился. С последующим обязательным лечением. Теперь на помощников можно поглядеть. Никак мусора приступили к исполнению служебных обязанностей? Черт, свет… Ни хрена не видать. Могли бы и не объявляться, сам уже справился».

Но это была не милиция. Из потрепанного местными дорогами «уазика» вышел незнакомый человек и с интересом оглядывал Василия, все еще жмурящегося на свет фар.

– Интересуюсь, кому помог? Им или тебе?

– У нас приучены в чужую драку не лезть, – прохрипел еще не продышавшимся горлом Василий.

– Не люблю, когда пятеро на одного, – не согласился человек.

– Шестеро.

– Не по-мужски.

– По-мужски у нас только водку хлещут. Все остальное – по-волчьи.

– Это как?

– Стаей, сзади, из-за угла.

– Волков обижаешь. Волк – животина по-своему даже благородная. Тебя что, не предупредили?

– О чем?

– Василий? Боковиков?

– Ну.

– Должны были предупредить.

– Не понял, – угрюмо сказал Василий.

– Хочется?

– Что?

– Понять.

– Не откажусь.

– Тогда садись, прокатимся.

– Куда?

– К хорошему человеку.

– Есть, что ль, такие?

– Кому как повезет.

– Это как?

– Один в людях хорошее видит, другой – плохое. Кому как повезет. Ну что, едем? На сене поспим, в реке искупаемся, утром – назад. На сене давно спал?

Василий молча подошел к машине, открыл дверку и сел на переднее сиденье. Человек зашел с другой стороны, сел за руль.

«Уазик» задом докатился до памятника, объехал его и погас в темном конце улицы, выезжая из поселка.

* * *

Когда Зарубин вошел в летник, отец Андрей лежал на койке, отвернувшись к стене и закрыв глаза. Олег по-прежнему сидел за столом и расставлял перед собой ровным рядком вынутые из патронташа патроны.

– Спит? – шепотом спросил Зарубин.

– Ждал. Потом даже я поверил.

– Чему?

– Что до утра.

– Не понял ты ничего.

– Что видел, то и понял. Мутная ситуация.

– Хочет помочь.

– Зачем?

– Вопрос сложный. Честно говоря, сам еще не разобрался.

– Не пойдет она против своих. Вот увидите.

– Увижу, конечно. А может, и не увижу.

– Не понял. Вы про что?

– Про то.

– Начинаем?

– Не боишься? Подумай, пока не поздно.

– Да вы что, Роман Викентьевич! Да я за вас за Машу… Даже не думайте. Зубами грызть буду.

– Не надо зубами. Тебе вообще ничем не надо. Это дело целиком и полностью мое.

– Не понял.

– А тебе – самое важное в настоящий момент. Считай, свою жизнь тебе вручаю. Даже больше. И чтобы ни одна душа.

– Совсем ни одна?

– Совсем.

– Когда? Что?

– Как только светать начнет. Казанка на острове. Там все, что надо. До острова вплавь – лодку могут увидеть. Машу по дороге подхватишь. Скажу где. Спуститесь без мотора до Убиенки. Озеро пройдешь под самыми скалами. На всякий случай – лучше ночью. Хотя там сейчас никого быть не должно. Казанку спрячешь в устье и выйдешь на хребтик со стороны соседнего района. Там вас будут ждать.

– «Вас» – это меня и…

– Машу. Она все знает, готова, ждет. Надеюсь, понимаешь, если узнают, где она…

– Понимаю. Кто будет ждать?

– Друг. Он вас отведет на заимку, о которой никто не знает.

– А вы?

– Если все пойдет как надо, приду за вами. Там у нас рация… На связь выходить в самом крайнем случае. Если будет совсем плохо, Никита знает, что делать.

– Никита?

– Да, друг. Твоя обязанность, чтобы даже догадок с их стороны не было. Искать её будут крепко. Тем самым себя проявят. Это уже мои дела.

– Мне бы лучше с вами… Нет, надо, так надо.

– Вот еще что… Маша… Не возражает, но что-то не то. По глазам вижу. По-моему, она сама хочет. Понимаешь? Сама… Отомстить. Не оставляй одну ни на секунду. Карабин забери себе. Успокаивай, что все будет хорошо. В крайнем случае – держи силой. Все. Через два часа выходим.

– А он как же? – Олег посмотрел на спящего отца Андрея.

– Просчитался я маленько. Надо его было сразу к Зинаиде. Тут ему нельзя – сам понимаешь. Проснется – извинюсь. Пока они будут считать, что Маша здесь – мой дом самое опасное место в области. Крестом здесь не защитишься.

Отец Андрей по-прежнему лежал неподвижно, отвернувшись к стене. Но глаза у него были открыты, и он слышал каждое слово этого тихого разговора.

* * *

Проснулся Василий поздно и некоторое время лежал неподвижно, глядя на приоткрытую дверь сеновала, за которой была видна часть заросшего муравой двора. За оградой раскачивающиеся ветви притулившейся к человеческому жилью лиственницы и тусклая рябь реки подсказали ветреное утро и возможное скорое ненастье.

Во дворе слышались невнятные голоса невидимых собеседников. Неожиданно заплакал ребенок. Василий озадаченно приподнялся, прислушиваясь. По его разумению, ребенка в этом месте никак быть не должно. Он перекатился с разостланной на медвежьей шкуре чистой простыни на сено и неслышно соскользнул вниз. Брюки висели рядом с развешенной на крючьях лошадиной сбруей, выстиранная рубашка распята на крестовине из двух жердей. Василий торопливо оделся и, не надевая ботинок, выглянул из сарая.

Мужиков он узнал сразу – вчерашний знакомец, назвавшийся Родионом Ермаковым, и Егор Рудых, хозяин здешней давно заброшенной деревни, в которой он проживал в единственном числе уже бог знает сколько лет. Доверие и даже интерес к человеку, который сманул его сюда после драки, появились у Василия, как только он узнал, к какому «хорошему человеку» они направляются. А вот пацан лет четырех, который стоял перед присевшими на корточки здоровенными мужиками и отчаянно ревел, размазывая по щекам слезы и сопли, был явной непонятностью, которая могла помешать отложенному на утро серьезному разговору.