Текст книги "Лунный мальчик"

Автор книги: Александр Коротко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Лунатизм как способ сохранения самого себя

Писатель всегда пишет о прошлом, даже если это прошлое прошедшей секунды. Тем не менее «Лунный мальчик» стоит лицом к лицу со временем. Запечатлеть сиюминутность происходящего на листе бумаги невероятно трудно, почти невозможно. Ставил ли перед собой такую задачу автор? Скорее всего, нет. Александр Коротко в «Лунном мальчике» вообще пренебрегает многими условностями касательно литературных приёмов и правил.

Начну с жанра.

Сначала я решил назвать прочитанное по вестью, потом закралось подозрение, что это роман. Не то и не другое. Роман и повесть одновременно? Жанр представляется мне неким трансформером, приобретающим необходимые очертания по мере движения сюжета, развития конфликта – изнутри. Именно так происходит в жизни. Но художественная реальность в «Лунном мальчике» гораздо выше реальности материальной.

Трансформер позволяет автору и его литературному вымыслу, Лунному мальчику, который висит над пропастью сна и ждёт спасительного пробуждения, двигаться от начала до конца, не задев живых, неспящих.

Несомненно, проза принадлежит перу поэта. «Я открыла глаза. Огромное бесполое существо по имени Утро ходило за мной по пятам и ныло», – эти строки, да и само название, тому подтверждение. Только поэт с его точечным, прицельным видением в состоянии разобраться с одинокими душами участников этой драматической истории, среди которых – журналисты, бизнесмены и, вероятно, политики.

Как осуществляется замысел? Через короткие склеивающие прослойки поэтических картин, каждая – психологическое состояние отрезка времени, выраженного ощущениями себя в нём. Время течёт меж камней будто бы ничего не значащих диалогов, и вот всё приходит к концу: смерть – жизнь, смерть – жизнь… Схвачена ось одного из основательных процессов – становления женского характера в экстремальной и одновременно вязкой ситуации проживания и выживания в окружении акул или, скорее, средних рыбёшек бизнеса, довольно нудного, опасного и почти презираемого и самим автором, и героиней занятия. Кстати, мужская проза от женского лица – весьма редкое в современной литературе явление и, надо сказать, любопытное для читателя.

Искушение – вот что испытывает человек сейчас, искушение славой, деньгами, властью. Это то, через что прошли герои американских романов времён становления капитализма девятнадцатого и начала двадцатого веков. Выйти из игры чистым? Увы, удаётся немногим. Смерть настигает тех, кто всё-таки презрел притчу об Иосифе и его братьях. Главный герой ставит на любовь, вернее, на любимую, не зная, что она поставила на то же, но без ухода от непреложных истин. Иначе… Иначе это приводит к «профессии избранных и привилегированных – к профессии одиночества». Как тонко подмечено!

Профессия одиночества – это то, с чего начинается повествование – с жизни одних, и то, чем оно заканчивается, – смертью других. Слова ещё не пришли, а одиночество уже подкатывает комом к горлу, и попробуй тут не заговорить. И вот когда слова сказаны, произнесены громко, так, что за это вполне могут и убить, приходит расплата – разочаровывающая, расслабляющая, разбрасывающая, но томительная и сладкая, потому что спасительна – «иски отозваны, ваше честное имя восстановлено…» «Что может быть скучнее честного имени!» – воскликнет игрок в рулетку или в покер… А он уже ждал сатисфакции, пушкинской дуэли, уже почти побывал там, в бессмертии. Но «это был не сон, это была смерть, подобная той, что у Малевича в квадрате. Смерть, которая живёт не долго. Она проснулась, взяла меня за шиворот и вытолкнула на улицу».

Проза Коротко хороша и в словах, и в целых фразах, длинное дыхание ещё не совсем про

билось, оно только живёт в сюжете, в закадровости смысла, и всё же вещь получилась, лунатизм прошёл по краю крыши и не свалился во двор. Бесполые люди в конце обрели свои очертания и заговорили языком настоящих героев, приставка «сюр» отпала, и действительность проговорилась – она хотела эксперимента над человеком.

Но спас именно сюр, поскольку, если действительность воспринимать всерьёз, то Лунный мальчик неизменно погибает в дни лунного притяжения. Он растворён в тексте, бродит с закрытыми глазами, он лунатик-время, балансирующее на грани то заказных материалов, то заказных убийств, то заказных подарков в виде постов заместителя редактора или без десяти ста процентов акций.

Безумие времени передаётся у Коротко трансцендентально, а ум и сознание приходят только через усилие над самим собой – нужно разорвать сон, чтобы по-настоящему проснуться. Проснуться и встать перед лицом прокуратора – перед главным редактором, который олицетворяет разрушительную и одновременно креативную силу. И всё-таки страшно, когда всё зависит не от тебя. Тебя правят, дают чужую фамилию, приносят и отбирают деньги, место и положение, и только лунный сон спасает на столько, что даже смерть близкого человека не потрясает.

И что же мы за человечество такое? Безумству храбрых поём мы песню и погибаем от того, что нам изменили фамилию или в тексте убрали всего-то один абзац!

На самом деле бизнесмены из «Лунного мальчика», люди переходного периода, хотят спать, любить, интриговать, наконец, просто умирать, потому что все они вышли из сонного царства социализма, где им было удобно, а здесь надо в итоге долгих мук, разборок, тёрок, деловых встреч и стрелок продавать свой бизнес, потому что кость не та, хрупка, с хромом застоя, со скрипом половиц гоголевских старосветских помещиков, Штольц и Обломов на одном диване.

Деньги присутствуют в повести как некая самодовлеющая сила, они воздух тех, кто успешен в делах, вальяжен, интеллектуален, их не замечаешь, когда они есть. Но те, у кого их нет, в подсознании только и носят их тишину и непритязательность. И вот тебе их предлагают. И как будто так и должно быть, потому что достоинство приносит деньги за долготерпение и за то, что ты делаешь от своего таланта, а не через усилия коммерций и непосильного труда.

Интеллигенция не способна, да и не должна играть по правилам тех, кто использует её, кто хочет приватизировать её мысли, чувства, талант, наконец, – в таком случае она всегда проигрывает, ибо ей меняют без ведома домашние телефоны, оставляют без работы, объявляют банкротом. Как только она возвращается в свою социальную нишу и занимается своим делом, всё тут же становится на место. Достоинство и гордость – это то, чем мы живы во все времена. Успешный в грязной коммерции интеллигент подозрителен. На самом деле либо он и не интеллигент вовсе или же коммерсант дурного пошиба расправился с ним в первой же схватке совести с обманом – самого себя и окружающих. В «Лунном мальчике» это, пожалуй, то главное, что в настоящем произведении всегда поверх или внутри контекста. Коротко боится за «человеческие инстинкты», которые в определённый момент могут стать страшнее звериных. «Мы победили. Нас победили» – таков итог, плата за амбициозные мечты о карьере, так не свойственные совестливому индивидууму.

Наивной можно было бы счесть концовку – уж слишком идеальным кажется объяснение мужа, воскресшего на видеокассете. Но поверим писателю Александру Коротко, у него есть право на такой финал. Не идеальность только в самой смерти этого персонажа. Если бы автором оказалась какая-нибудь процветающая детективистка, то, скорее всего, он остался бы жив, а если бы это было написано в духе фэнтези, воскрес бы воистину. Но всё не так, всё не так…

В последнее время много спорят и говорят о гибели литературы, о провале современного романа. Произведения называют то коммерческими, то букеровскими, то написанными специально для формата толстого журнала или под ту или иную премию… Всё это досужие разговоры. Литература живёт по другим правилам. Свобода и безграничное пространство обитания творческой личности – неоспоримая вещь. Проза Александра Коротко, находящаяся вне жанра, этим и интересна. Она опровергает все разговоры о гибели литературы как цивилизации, как культуры.

Андрей Битов, 2005 год

На волю, на свет, на простор…

«Лунный мальчик» – повесть о том, что было в девяностых, и о том, что всё может повториться, если мы не будем бдительны, если мы, живя в двадцать первом веке, захотим мысленно остаться в двадцатом. Мысль материальна, и предложенные обстоятельства и события носят не только предметный, но и эзотерический характер.

Это произведение о приобретениях? Конечно, нет. Оно об утратах, и не столько вещественных, сколько духовных. В центре повести – не талантливая журналистка, молодая женщина, потерявшая мужа, а с его уходом и обеспеченную спокойную жизнь, и даже не её супруг, «Лунный мальчик», успешный политик и бизнесмен, а одиночество – вязкое и бесчеловечное, когда всё вокруг не более чем мираж, а тело – жалкая оболочка, оно бессильно перед пустотой внутри, перед непроходимыми завалами душевной боли. Но одиночеству и безысходности противопоставлена история проявления силы духа, преодоления человеческих слабостей и выхода из тупика безнадёжности – главной улицы внутренней неустроенности. Ведь выход есть всегда, и героиня, от лица которой я обращаюсь к читателям, уже близка к тому, чтобы увидеть свет.

Александр Коротко, 2017 год

В небе блуждали уставшие тучи. Ветер мотал головой налево и направо, выискивая непохожих. Меня среди них не было. Я отделилась от собственного имени и начала новое проживание. Рядом шёл равнодушный дождь. Стало страшно выходить на улицу. Дни заблудились в моём рассудке. Безмерное воспалённое одиночество вскармливало по ночам призрачные голоса сновидений, обрушивая на них жалкое подобие бреда. Радость новых потрясений варварски вторгалась в затхлое жилище сознания. Память водила указкой по нотной тетради тишины.

Все знали, что он умрёт. Ему было неведомо, где начинается и где заканчивается жизнь. Он просто шёл уверенной походкой по долгой дороге нелюбви и самоотрицания. Друзья были его тенью, его отражением, они питались политикой и ненавидели друг друга. Я, как все, относилась к нему с большой симпатией. Любить его оказалось выше моих сил.

С первой женой у него не сложилось. С ней он взрослел, а повзрослев, отделился, как отделяются дети от своих пожилых родителей. Я понимала, что такая участь ждёт всех на его пути.

По-настоящему он любил только две вещи: большие города и интриги. Ему нравилась жестокая и циничная энергетика проживания в мегаполисе. Он растворялся в этой стихии духовного опустошения.

До своей болезни он всегда спешил, пренебрегая всем, что не касалось работы. Хотя в моём понимании на звать работой то, чем он занимался, никак нельзя. С ним я впервые ощутила страх, вернее, его прародительницу – тревогу. Живя с чиновником высокого ранга, ты монотонно, с инквизиторской изощрённостью уничтожаешь свою душу, свою маленькую Жанну д’Арк. Ты начинаешь мыслить его категориями, говорить его словами, твоя жизнь превращается в сон с открытыми глазами, и с каждым днём тебя всё больше и больше засасывает неудержимая воронка политической борьбы – стремление сделать из своих врагов друзей, чтобы, приблизив их однажды, уничтожить раз и навсегда. Но и это не самое страшное. Страшнее всего – выпасть из этого состояния при полном здравии и благополучии. Сев однажды на политическую иглу, соскочить уже невозможно. Выпавшие из этого процесса напоминают сонных мух, ползающих по стеклу собственных воспоминаний. Ему повезло больше других. Он работал до последнего дня.

Болезнь – властная и капризная царица, она не ждёт, когда её позовут, она приходит сама, со своими поварами, докторами, аптекарями. Твоё «я» превращается в жалкое, беззащитное существо, желающее удовлетворить любой её каприз. О, как он боролся с ней! Но всё напрасно. Она поселилась в нашем доме на правах хозяйки, и мы с этим смирились. Сначала я, потом он. Я злилась на себя, на свою судьбу. Знала, что буду наказана, но не верила, что это произойдёт так скоро. Скорее наоборот. Он же выжидал. Искал новую форму проживания.

Это был самый сложный период в нашей жизни. Болезнь тоже не теряла времени. Я пыталась уговорить его бросить работу, но он меня не слышал. Его поведение пугало окружающих. Каждый день он шёл на службу, словно на Голгофу.

Болезнь уже не скрывала своего присутствия. Интересоваться здоровьем, глядя на него, было просто кощунством. Все вокруг играли в одну и ту же игру – делали вид, что ничего не происходит. При каждой встрече он пристально, иронично и даже игриво всматривался в глаза собеседника и всем своим видом, манерой поведения провоцировал его, давая понять, что ему глубоко наплевать, что тот думает о его состоянии, а если сомневается, тогда пусть спросит, посочувствует, пожалеет, в конце концов. Для него самым главным было не оставаться наедине с болезнью.

Я тоже вместе со всеми играла в эту игру. После возвращения с работы мы вечерами проводили время на кухне, подробно пересказывая друг другу прожитый день. Каждый раз сценарий был один и тот же. Я готовила ужин, он стоял возле меня, жевал яблоко и рассказывал, рассказывал, рассказывал. Это было увлекательно и интригующе, хотелось тут же взять диктофон и записать. По мере развития болезни рассказы становились всё подробнее и подробнее.

Передо мной открылся целый мир человеческих судеб, политических интриг и заговоров. Я знала, кто с кем спит, за кем следят и кого «слушают». Погружённая в переживания, я не понимала, зачем мне так много этих страшных подробностей. Но любопытство брало верх. У меня и мысли не было с кем-то поделиться, как-то воспользоваться услышанным. Он в этом и не сомневался. Педантично и настойчиво вводил меня в курс дела, «накачивал» информацией, как накачивают резидентов перед заброской в чужую страну. Давал мне шанс выжить, как бы намекал: если ты не дура, то правильно воспользуешься этим. Но поняла я это гораздо позже.

За два дня до смерти он познакомил меня с весьма странным типом – что-то среднее между бандитом, сутенёром и бизнесменом. Я сразу представила себе, как они вместе проводили время. Захотелось закатить скандал. Но было поздно. Всё это уже не имело значения.

Похороны прошли помпезно, с почётным караулом и оркестром. Со свойственной ему иронией, ещё задолго до смерти он в деталях описал прощание «с верным сыном своего народа», поимённо назвав всех присутствующих. Он рассказывал так образно и зримо, что у меня возникло ощущение, будто я смотрю фильм.

Пока мы были вместе, я не интересовалась, откуда у нас деньги. Их было всегда столько, сколько было необходимо. Так жили не только мы, но и его прежняя семья, жена и пятнадцатилетний сын. Но теперь выяснилось, что деньги, которые у меня остались, вернее, те, к которым я имела доступ, закончились. Собственно говоря, после его смерти я продолжала вести тот же образ жизни, не задумываясь над тратами.

Прозрение наступило очень быстро. Я не знала, что делать. Истерика продолжалась целый день. Только к вечеру пришла в себя. Но это оказалось иллюзией. Бессонная ночь снова загнала меня в угол прожитого дня, как игрок загоняет шар в лузу. Рассудок был беспомощен, раздавлен и напоминал желе.

Рано утром позвонила его бывшая жена. «Вы извините, но он…» После этих слов голос оборвался. Пауза была такой длинной, что можно было сойти с ума, но трубка вновь ожила. В ней появился голос, вернее, то, что от него осталось. Но я уже ничего не слышала и не понимала.

Когда пришла в себя, попыталась восстановить разговор. Но всё напрасно. Голова была тяжёлой и таких невероятных размеров, что, казалось, ещё мгновение – и я рухну. Но этого не случилось. Невероятным усилием воли я поставила себя в вертикальное положение и заставила заняться домашними делами.

Я ходила по квартире, покачиваясь, словно пингвин. Меня одолевала только одна мысль: зачем она позвонила? Ведь мы никогда раньше не разговаривали. Да и виделись всего один раз, и то на его похоронах. И вдруг меня осенило: она хотела попросить денег. Видимо, ей так же, как и мне, теперь не на что жить. Это прозрение вогнало меня в такую депрессию, что я зарыдала.

Моя жизнь до встречи с ним не была праздником. Её можно сравнить с американскими горками. Но все эти спады и подъёмы носили скорее эмоциональный характер. Всё это было глубоко внутри и не касалось материальной стороны жизни. Мне было стыдно себе признаться, что он меня настолько развратил, что вести прежний образ жизни я была уже не в состоянии. Я искала точку опоры и не находила. Начался долгий, бесконечно долгий диалог с одиночеством.

Чтобы как-то справиться с нахлынувшим отчаянием, я стала взглядом блуждать по знакомым предметам. И в этом поиске наткнулась на телефонный аппарат. Он, словно магнит, притягивал меня, выворачивая наизнанку мою совесть, звал на помощь, давая понять, что если не подойду к нему, свершится непоправимое. И я подошла.

Набрала номер её телефона и, не давая себе опомниться, выпалила: «Я знаю, что у вас нет денег. Не переживайте, что-нибудь придумаю».

После этих слов спокойно, как ни в чем не бывало, положила трубку и начала рассуждать.

Перемена во мне была столь неожиданной, что я решила проверить, не сон ли это. Подошла к зеркалу, увидела заплаканное, отёкшее лицо, растрёпанные волосы и с облегчением вздохнула. Не прошло и минуты, как я опомнилась. Что же я только что ляпнула? Где взять эти чёртовы деньги? Мысли, словно раскалённые угли, обжигали моё истерзанное сознание.

Передо мной снова возникло зеркало. Я заглянула в его бесстрастные, ничего не выражающие глаза. Мои губы непроизвольно зашевелились. Но зеркало отказывалось вести диалог. Боль превратила мою душу в миллиарды невидимых пылинок и разбросала их по бескрайним просторам вечности. Трудно сказать, как долго продолжалось моё путешествие.

Опомнилась уже на работе. Я была в полном порядке. Собранной и организованной, как и подобает деловой одинокой женщине. Заботы и тяжёлые мысли я попросила покинуть меня и не беспокоить до вечера. Мы договорились полюбовно, и я как ни в чём не бывало в прежнем ритме провела весь день. И этот день был пятницей. Я догадывалась, что это был заговор времени против меня, так как с утра на календаре был вторник.

По дороге домой я встретилась с тем самым типом, с которым меня познакомил муж за два дня до смерти. Он шёл мне навстречу неуверенной, нервной походкой. Когда подошёл поближе, я увидела отёкшее, нездоровое лицо. Он был неопределённого возраста, вернее, пребывал в той его части, где тягловой силой выступают не радости бытия, а инерция жизни. В его глазах сквозило банальное безразличие. Осанкой он напоминал гружёный товарняк, идущий по своей колее к станции назначения. И всё же он был не просто прохожий. Что-то выдавало его с головой.

Когда мы встретились взглядами и он заговорил, я почувствовала, что передо мной человек с огромной волей, проживший нелёгкую жизнь, знающий цену многим вещам и доверяющий прежде всего своему собственному опыту и интуиции. И всё-таки главное было не в этом. Когда мы обменялись двумя-тремя ничего не значащими фразами, я поняла: инстинкт самосохранения – вот что держит его на земле. Когда картина была дописана, я успокоилась и приняла участие в диалоге.

Он говорил неторопливо, как бы расставляя в воздухе знаки препинания. После его третьей фразы я услышала, что, оказывается, у меня нет денег. Это известие так меня обескуражило, что я неожиданно взяла его под руку, чем немало удивила. Тон его был деликатным и извиняющимся. При этом он достал из внутреннего кармана пиджака аккуратно сложенные листы бумаги и ловко, не давая опомниться, вложил в мою сумку. Настало моё время удивляться. Я опустила взгляд на сумку, потом перевела на него, давая понять, что жду дальнейших объяснений. Его это нисколько не смутило.

– Есть лица… – после этого слова он поставил в воздухе большую запятую, – заинтересованные, естественно, не бесплатно, в публикации материала, который я вам только что передал. Сразу предупреждаю, материал скандальный, даже сенсационный. Все факты достоверны. Именно вам такой материал по силам. Я бы сказал – это ваш размер.

Последняя фраза была неуклюжей. Он это тоже почувствовал и сразу извинился. И тут я впервые с момента нашей беседы догадалась, что сама встреча со мной и этот разговор ему глубоко неприятны и он хочет как можно скорее со мной расстаться.

Во мне взыграло женское самолюбие. Я демонстративно высвободила руку, посмотрела ему в лицо и, не скрывая своего пренебрежения, выпалила:

– Кто вам дал право вести себя подобным образом?

После моих слов он почувствовал реальную возможность окончить этот неприятный для него разговор. Выдержав паузу, снова начал расставлять в воздухе знаки препинания. На этот раз было многоточие, похожее на стаю перелётных птиц. Когда пернатые исчезли, прозвучал его спокойный, слегка ироничный баритон:

– Разрешите побеспокоить вас через неделю.

С этими словами он удалился, а я в полном недоумении осталась стоять посреди улицы.

Предчувствие чего-то страшного, неотвратимого навалилось на меня с новой силой. Я понимала, что надо действовать, но в моей ситуации эти слова звучали как насмешка.

Дома я не спеша прочитала предложенный для публикации материал. Речь шла о серьёзных финансовых махинациях одной крупной отечественной компании. Назывались счета оффшорных компаний, таможенные декларации, суммы и виды валютных платежей. Материал был подробным и систематизированным и, скорее, напоминал акт документальной ревизии. Такую информацию можно было получить только из двух источников: непосредственно от фирмы путем подкупа соответствующих работников или от спецслужб. Ясно одно: кто-то интересуется деятельностью компании и сопровождает каждый её шаг.

За статьи такого рода я бралась и раньше, но мне был известен заказчик, я знала, кто стоит за фирмой, на которую шёл компромат. Здесь всё было иначе. Во-первых, речь шла о серьёзном заработке, а во-вторых, надо было выяснить, какое отношение к этому имеет мой покойный муж и кто этот тип, с которым я волею судьбы встречаюсь во второй

раз.

Материал я решила не печатать.

Ровно через неделю мы снова встретились. Он появился так же неожиданно, как и в прошлый раз. Сначала разговор не складывался. Всем своим видом я старалась дать понять, что мне глубоко наплевать на его предложение и, самое главное, пока я не получу исчерпывающие ответы на вопросы, ни о каком диалоге не может быть и речи.

Он заговорил первым.

– Видите ли, только ваша газета и ваше журналистское имя могут решить задачу, поставленную передо мной заказчиком. А именно: скомпрометировать фирму и спровоцировать крупный скандал. Извините за назойливость, но повторюсь: все факты достоверны.

Я продолжала молчать. Чтобы как-то разрядить обстановку, предложила зайти в ближайшее кафе и обсудить наши проблемы. По выражению его лица я поняла, что это не входит в его планы, но раз обстоятельства складываются таким образом, то он не против.

Как только мы заказали кофе, я спросила неожиданно хриплым голосом: «Для начала хотела бы знать, с кем имею дело. Представьтесь, пожалуйста».

Он был искренне удивлён.

– Как, разве ваш супруг ничего обо мне не рассказывал? – Он как-то по-детски, я бы даже сказала, обиженно, покачал головой и задумчиво добавил: – На него это не похоже.

Фраза прозвучала бесстрастно, трудно было понять, делает ли он моему покойному мужу комплимент или возмущается его поведением.

– Хотя, – продолжил он, – это вполне в его духе. Ему нравилась недосказанность. Что касается меня, то я простой бизнесмен. У меня небольшая гостиница и ресторан, кстати, недалеко от вашего дома. – И он протянул свою визитную карточку. – Я знаю, вы хотите меня спросить, что меня связывало с вашим супругом. Здесь особого секрета нет. Этот человек когда-то сильно помог мне в жизни. Я просто был ему по-человечески признателен. Он же меня никогда ни о чём не просил. Всё время отшучивался. Я же не был столь деликатным и неоднократно обращался к нему с просьбами. Вы лучше меня знаете, что ваш супруг был не только умным, но и влиятельным человеком. Что касается этой публикации, то он, естественно, никакого отношения к ней не имеет. Не скрою, если бы он был жив, я не посмел бы обратиться к вам, не посоветовавшись с ним. Наше знакомство с вами за два дня до его смерти – всего лишь чистая случайность.

Пока он говорил, предугадывая мои вопросы, я внимательно наблюдала за выражением его глаз, следила за каждым его жестом, прислушивалась к интонации его голоса. Внешне всё выглядело абсолютно естественным, без всякой доли наигранности. Говорил он просто, убедительно и искренне. И всё же слова его не только не успокоили, а ввели меня в ещё большее состояние тревоги. Но это, скорее, из области иррационального. Где-то глубоко внутри, в дебрях подсознательного, совершенно иначе звучал его голос, совершенно иначе моим вторым «я» воспринимались его ответы. Это как две теоремы о параллельных двух прямых – Евклида и Лобачевского. И та и другая имеют место быть, и кто из авторов прав – большой вопрос. А пока мы сидели за столиком, моя нервная система выстукивала в висках только одну команду: обработай клиента до конца. И я продолжала обрабатывать.

– Простите за бестактность, но поскольку это касается не только моего журналистского имени, но и личной безопасности, хотелось бы задать не сколько вопросов, и если бы вы ответили так же искренне, я была бы вам очень благодарна. Есть две стороны любой скандальной публикации: те, кто заказывает, и те, против кого направлен этот заказ. И поверьте моему журналистскому опыту, победителем не всегда является заказчик. Тут уж как повезёт – орёл или решка. И журналисту, прежде чем напечатать материал, надо подбросить монету и желательно выиграть. Вы наверняка знаете, не все журналисты умирают своей смертью. Если материал, как вы утверждаете, достоверный, в чём я почти не сомневаюсь, то почему бы эти факты не передать компетентным органам? Я бы даже выразилась точнее: почему компетентные органы, зная о злоупотреблениях, не принимают меры? Напрашивается вывод – значит, у другой стороны, которую не любит ваш заказчик, есть серьёзные аргументы, не позволяющие предать это дело огласке. И ещё, на всякий случай, хотелось бы знать размер моего гонорара.

Этот вопрос оказался самым лёгким. Я тут же получила ответ. Такие деньги я не только никогда не держала в руках, но даже и представить не могла, что такое возможно.

Я с уважением отнеслась к оценке моего труда и высказала ещё одно сугубо профессиональное соображение. Одно дело, когда заказчик даёт реальную фамилию, и другое, когда под публикацией ставится подпись журналиста. В последнем случае речь идёт о журналистском расследовании, и здесь, чтобы обезопасить себя, мне нужно чёткое объяснение, где и при каких обстоятельствах я в борьбе за справедливость и экономическую безопасность страны добыла этот материал.

Удовлетворённая собой, я закончила монолог.

Он не заставил себя долго ждать.

– Я читал многие ваши публикации, слышал о вас, и не только от супруга, но вы превзошли все мои ожидания. Имя заказчика я вам назвать не могу, и не потому, что вам не доверяю, а потому что, во-первых, таковы правила игры, а во-вторых, вы не поверите, но это чистая правда, – я и сам не знаю. Да, чуть было не забыл, я тут принёс вам дополнение к материалу, который передал раньше. – Он протянул мне видеокассету. – Как только посмотрите, пожалуйста, позвоните.

Он пригласил официантку, рассчитался и, ни словом не обмолвившись о публикации, пожелал мне удачного дня и удалился.

Я попыталась закурить, но у меня начался жуткий кашель. На меня стали обращать внимание. Всё выглядело странным. Стало жалко себя. Теперь я не сомневалась, что со мной играют в кошки-мышки, и неизвестно, сколько времени я могу просуществовать в роли мышки.

Я вышла из кафе. Мне не терпелось поскорее прийти домой и посмотреть кассету.

Устроившись поудобнее в кресле, я нажала на кнопку пульта.

Первые две минуты на экране был только небольшой загородный дом в живописном месте на берегу озера. И тут в кадре появилась я с хорошо знакомым мне человеком. Мы сидели на диване за журнальным столиком, пили вино и целовались. Затем отправились в спальню…

Как только плёнка закончилась, из моей груди, словно из глубокого колодца, вырвалось: «О Боже!» Я слышала, как стонет моя душа.

В пустой комнате в полной темноте раздался незнакомый голос: «Вот и всё». И этот голос принадлежал мне.

Минуты превратились во множество ядовитых змей, которые терзали моё воспаленное сознание. У меня было только одно желание – как можно скорее присоединиться к этим пыткам и истязать, безжалостно истязать своё ничтожное тело. Единственное, чего я желала, так это забытья. Но судьба мне уготовила другую участь.