Текст книги "Не лучший день хирурга Панкратова"

Автор книги: Александр Корчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Так они и продолжали жить во лжи и обмане. «А что делать?» – спрашивал себя Панкратов. Ведь он продолжал ее любить. А его попытки разговора с ней не приносили никакого толка. Она или отшучивалась, или переходила в нападение, если он в своих обвинениях был слишком настойчив. И, конечно же, главным аргументом в ее споре с ним оставались деньги.

Действительно, подумал он, особой радости и тем более гордости он не испытывал, когда приносил домой зарплату. «Будь они неладны – те, кто платит такую зарплату врачам», -в сердцах ругался он про себя.

До поры до времени острые углы в их отношениях удавалось как-то сглаживать. Но, особенно это стало заметно, когда начались всем известные перемены в стране. Сразу, в один момент врачи, так же, впрочем, как и учителя, ученые и другие представители уважаемых ранее профессий, стали получать то ли стипендии, то ли пособия по безработице. Кстати, далеко не те, которые получают безработные в Европе, например. А потом врачи вообще стали просто презираемой частью общества. Причем все это произошло очень быстро и совершенно незаметно для остальных людей. Вот здесь супруга и стала доставать Панкратова. И доставать с лихвой.

«Все могут зарабатывать, а ты ради своей семьи не хочешь даже задницу оторвать, чтобы найти нормальную работу. Кому нужна такая работа, которая не дает семье благосостояния. Ищи что-нибудь приличное». Это были последние слова Ларисы перед тем, как они прекратили общение. А потом, то ли в отместку за его упрямство и несогласие с ней, то ли просто в силу вредности характера, она стала отсутствовать дома по несколько дней. И к ним домой стали приходить какие-то мужики в барских шубах и, похоже, с большими деньгами. Разговаривали они покровительственным тоном, пренебрежительно оглядывая обстановку в квартире.

Панкратов старался ничего не замечать, все глубже уходил в себя и в работу. Стал просто пропадать в больнице, чаще оставался дежурить, хотя по статусу мог уже этого и не делать. Но на работе Андрей чувствовал себя на равных со своими коллегами, которые уважительно относились к нему.

«Вот они, тылы! – не без зависти взглянул Панкратов на дежуривших возле гинекологического корпуса мужичков. – Ждут, волнуются... тылы! А у меня словно рюкзак со взрывчаткой за спиной».

Но не только об этом вспоминал Панкратов, пока прыгал через лужи. Не мог он забыть и малоприятный разговор с родственниками только что оперированного больного. Эмоциональность разговора была подогрета еще и неумелыми действиями сестер и нянечек операционного блока. Они, очевидно, торопились, ведь многие были студентками и спешили на занятия. Так вот, медсестры протащили после операции тюк с окровавленными простынями сквозь ряд родственников, стоящих у дверей операционной. Наверняка не осталась в тайне и остановка сердца у больного на операционном столе. Поэтому на выходе из операционной Панкратова ожидала враждебно настроенная толпа. Конечно же, Андрей понимал, в каком состоянии родственники, и знал, как себя вести в подобной ситуации.

Обычно родственников к операционной не подпускают на пушечный выстрел, но сейчас все сложилось иначе. Порадовать их Панкратов ничем не мог, а успокаивать в таких случаях крайне опасно. Массивная кровопотеря, остановка сердечной деятельности, прямой массаж сердца... В общем, прогноз у этого паренька был крайне неблагоприятен. Но Панкратов оставил им надежду, объяснив, что кровотечение остановлено и больному проводится вся необходимая в таких случаях терапия.

Среди родственников Андрей не увидел старика, с которым он разговаривал до операции. «А может, мне привиделась вся эта чертовщина», – подумал он.

Родственники, конечно, его объяснениями не очень-то удовлетворились. Они в раздражении вдруг перешли на ты: «А ты куда направился, если он крайне тяжелый, сиди у него, коновал». Раздались угрозы, что если что не так... В общем, как могли, так и испортили ему настроение.

– Я в ваших деньгах не нуждаюсь и прошу никому из персонала их не совать. Если возникнут какие-то проблемы, реаниматологи меня сразу же вызовут. И вообще, не мешайте работать персоналу, – закончил он довольно резко свою разъяснительную речь. И похоже, он разобрался, что эти ребята из категории так называемых «новых русских». А они смотрят на докторов, как на свою собственную обслугу. Они считают, что дашь доктору на лапу стольник баксов – и должен он бегать, как мальчик, угождая ему на каждом шагу. А этого Андрей категорически не переносил, даже если это происходило с другими. Поэтому понятно, с каким настроением он сейчас добирался до соседнего корпуса.

Он сделал еще один рывок по мокрой аллее и уже через пять минут стоял у запасного входа, резко нажимая на звонок.

«Эх, сейчас бы чашечку кофе, – опять промелькнуло в голове, – да и поесть не мешало бы. – Андрей посмотрел на часы. – Час назад я должен был позавтракать. Взрослый мужик, а все как мальчишка бегаю. Гастрит, давление, нос хронически заложен, ничем не пробьешь. Вот и ноги насквозь промокли. Совсем как в детстве, черт подери, куда оно подевалась? Мокрые ноги, ангина, чай с лимоном и аспирин, да неделя внешкольного шалопайства – сплошной кайф! Теперь ни свободы, ни лимона. Одна головная боль... – Он довольно долго трезвонил изо всех сил в служебную дверь, но ему никто не ответил. – Ё-мое, видно, придется идти через центральный вестибюль». – Эта мысль заставила его с такой силой бухнуть ногой в дверь, что тут же раздался голос знакомой нянечки:

– Да что же ты колотишь, Андрюша, как бандит какой-то! Всех наших родильниц побудишь.

– Как же ты меня, Марфа Андреевна, через закрытую-то дверь узнаешь? – удивленно спросил он.

– По стуку, мил человек. – Она впустила его, глядя снизу вверх через толстые линзы очков.

– Значит, помнишь меня?

– А то как же! Всю жизнь помнить буду, чай немного осталось. Мой-то Федор все просит, чтобы я занесла тебе от него баночку грибов, а я все забываю. Да и неудобно как-то, ты теперь говорят, большим хирургом стал. А я ведь тебя еще студентом помню.

– Нет уж, на той неделе обязательно занеси баночку-то. Грибочки – моя слабость. Как сам хозяин?

– Спасибо, твоими молитвами. Нам много не надо, годик бы еще Бог дал пожить, и хорошо.

– Проси, Бог даст, он добрый. Привет Федору передай. Меня вызвали на операцию, кто там сейчас?

– Сама Альбина Григорьевна, ее тоже вызвали. «Альбинка! Про кофе, похоже, придется забыть», – мелькнула мысль, то ли радуя, то ли огорчая.

– Ты меня, Марфа Андреевна, не провожай, иди – досыпай. Да, держитесь там со стариком.

Панкратов быстро поднялся на третий этаж, вошел в ординаторскую. Сразу же увидел светлое пальто Альбины, небрежно брошенное на диван.

«Спешила, похоже. – Он бросил свою куртку, и она – толстая и грубая, аккурат легла на нежную дамскую одежку. – Все как надо, все как у людей», – подумал он.

Альбинка – звонкая, пышноволосая, крепко сбитая казачка – сильно увлекла его в институтские годы. Были они славной парочкой и даже к семейной жизни примеривались. Совсем не плохая перспектива – одни проблемы, одна головная боль, за ужином разборки операций, как на конференции, а ночью – тяжелая, горячая Альбинкина грудь, заслонявшая и разборки и тревогу. Так бы и вышло, если бы Панкратов не встретил на четвертом курсе Ларису в одной эстетской компании. Встретил и «врезался» в нее с лету, как альбатрос в скалу. Лариса была тоненькая, вся какая-то извилистая, нежная. Она пришла из другого мира, где благоухают шанели, а не трофические язвы, где спорят о пропорциях, оттенках, стилях, а не о непроходимости кишечника, гангренах, перитонитах. Только не соединялись их миры, как порхание мотыльков над цветочными венчиками и черноземная, кишащая червями жижа. Но уже тогда знал Панкратов, что его мир, его дело важнее. Знал, нутром чуял, что трудно им придется. Но защититься перед Ларкиным воздушным превосходством не умел.

Альбинка замуж не вышла, хотя ее звали. Да и с Андреем теплых отношений в виде профессиональной дружбы не разрывала. И находили они в этой связи отдохновение, вроде сообщества близких родственников. Она часто вызывала его на помощь, когда во время гинекологических операций сталкивались с какой-то неясной патологией. Иногда и он приглашал ее к себе, если дело касалось женских проблем. «Так что наша дружба стоит не на пустой лирике юношеских воспоминаний, а на крепком фундаменте производственной необходимости», -любила повторять Альбина, провоцируя его на вынужденные заверения, что, мол, какая уж там производственная необходимость без личной заинтересованности.

Панкратов быстро переоделся и уже через пять минут подошел к операционному столу. Спиной к нему стояли две крупные женские фигуры. В одной из них он сразу признал Альбину. Еще одна, тоже крупная тетка, стояла напротив. «Прямо три грации с картины Боттичелли», – мелькнуло у него в голове. Фальконе на них не хватает.

– Андрюша! – искренне обрадовалась Альбина, увидев его. – Спасибо, что пришел. Что-то не можем здесь разобраться, помоги, пожалуйста.

– При условии, если после операции будет кофе, приготовленное твоими руками, и хотя бы один бутерброд, – сразу же поставил условие Панкратов, шутливо, конечно, но вовсе не безосновательно. Голод и засевший со студенческих лет гастрит давали о себе знать самым настойчивым образом.

– Будут тебе бутерброды, взяточник! – звонко рассмеялась Альбина своим знаменитым заразительным смехом.

Он подошел к столу и чуть отодвинул Альбину:

– К больному не протиснешься. Раздобрели вы здесь.

– Я – женщина в теле. А все потому, что никто не гоняет. -Альбина скосила на него насмешливый серый глаз. – Мужа я так и не завела.

– Нужна тебе такая обуза! – Панкратов понял упрек. – Мы, мужики, существа грубые, неряшливые, ленивые. Зарабатываем плохо. А главное – носки по всему дому разбрасываем.

– Смотри, Андрюша, какая-то странная опухоль толстой кишки, – нахмурила лоб Альбина.

Панкратов присмотрелся, ощупал образование и поправил:

– Не толстой, а слепой. Да и не опухоль вовсе. Дайте-ка мне пинцет, ножницы. – И, получив инструмент, рассек брюшину вдоль кишки. – Теперь видишь? Это, моя дорогая Альбиночка, всего-навсего аппендикулярный инфильтрат. Не огорчайся, иногда и мы путаемся с этой гадостью, и не всегда правильно ее определяем. Штуковина, к счастью, безобидная, с чем и поздравляю. А то ведь я сегодня еле ноги унес с операции, да еще не знаю, чем дело закончится. Ну что, Анна, – обратился он к молодой докторше, которая вела операцию, – сами закончите, или как?

– Спасибо вам, Андрей Викторович, конечно сама. Вы уж, пожалуйста, извините меня, неумеху, всех побеспокоила. Альбину вызвала, вас.

– Да вы не извиняйтесь, Анечка, – остановил ее Андрей Викторович, – примерно в вашем возрасте я чуть было всю правую половину толстой кишки не удалил по этому же случаю. Да вовремя меня остановил старший товарищ. Все повторяется. Спасибо всем.

– Спасибо всем нам, – завершила благодарственный ритуал Альбина полагающейся у хирургов фразой.

– Ну а мы тогда с Альбиной Григорьевной отправимся в закрома, получать обещанное нам вознаграждение. Замерз я сегодня. Если бы не утро и не чертова конференция, – он покосился на часы, – которая уже идет полным ходом, выпил бы я сейчас грамм этак...

– И какая нынче доза? Ты про коньячок не договорил, -спросила Альбина, когда они оказались в ординаторской. И было в ее голосе столько чувств, что и слезы, и язвительные наскоки, и обвинения, и мольбы, и пылкие признания оказались бы вполне уместны.

Она приехала в Москву из Запорожья

с прицелом учиться на врача. Отличница, красавица, гарна дивчина, умевшая и без устали плясать на шумных праздниках родни в казацкой деревне, и поголосить на похоронах с необходимыми причитаниями и подвывом, а уж петь – всегда первая. Старые казацкие, новые эстрадные, даже оперные арии -все было в репертуаре Алевтины Звонаренко. Особенно удавались ей песни из репертуара модной тогда кантри-звезды Жанны Бичевской: «Ой, что ни вечер, что ни вечер, мне ма-лым-мало спалось...» или коронная запевка «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить!» И была в ее голосе такая отчаянная удаль, что, смахнув слезы, усатые мужики горланили от всей души про атамана, пережив уже и «первую пулю», попавшую в коня, и вторую – что «насмерть ранила меня». Влюблялись в Алевтину местные парубки до одурения, сохли по углам матерые запорожские казаки. А она, еще будучи девчонкой-школьницей, врачевала хворых, разбираясь и в травах, и в новомодных лекарствах, о которых читала в рецептурных справочниках. Главное же – умела нужное слово сказать, душу утешить. А когда поступила в московский медицинский институт и стала привозить с собой в станицу, где жили бабка и дед, тонометр, отбоя от желающих померить давление не было. Все дружно принимали адельфан и раунатин, а при грудной простуде ставили горчичники через газету на всю ночь. В Москве Алевтина, вполне уместно превратившаяся в Альбину, быстро примоднилась – джинсовый костюмчик вместо цветастой юбки, тесные маечки, обтягивающие грузный бюст, превратили ее в отменную городскую «чувиху». Но нрава строгого Альбина не изменила в угоду столичной сексуальной революции и косу не срезала. Укладывала ее кренделем на затылке, выпуская кудряшки у смуглого лба и в нежном изгибе затылка. Она была сильной натурой, которым благоволит жизнь. В морге в обморок не падала, в операционной во время учебных демонстраций стояла в первых рядах, а будучи студенткой третьего курса, приняла своими руками младенца у роженицы в сельской больнице, где проходила летнюю практику.

На курсе Альбина была заводилой, звездой КВНов и праздников. Речь проникновенную с трибуны о комсомоле толкнуть – Альбина Звонаренко! Высказать всю правду о нарушителях учебной дисциплины – она же! Надо представить городскому начальству цветущую молодежную смену в области здравоохранения – Альбина, грудь вперед! На нее заглядывались преподаватели, даже сам профессор Успенский, читавший блестящие лекции по гистологии, частенько задумчиво поглядывал в сторону усердной студентки. Ухаживали за ней многие, но пуще других старался многообещающий физик – аспирант института Курчатова и дерзкий поэт с гитарой, выгнанный из ВГИКа за профнепригодность. Потом он стал известным бардом и начал устраивать свои бесконечные юбилейные концерты на центральном ТВ. В зрительских рядах мелькала толстая блондинка в укладке – помесь Мэрилин Монро и Наталии Крачковской. Законная супруга. А Альбинка одиноко и жадно (с тоски) грызла орешки перед экраном, слезно упрекая злую судьбу: «Кто же вы, Альбина Григорьевна? Неудачница. Теперь это уже окончательно ясно. Все выламываетесь, пыжитесь, девочку из себя корчите – веселая, ухоженная, в модных шмотках, а домой придете – хоть вой». Она распахивала холодильник и со злым отчаянием самоубийцы поедала пышный торт, преподнесенный очередной пациенткой.

С ростом профессионального мастерства гинеколога в хорошем роддоме у Альбины появились солидные клиентки, дары приносящие. Кто ж не расщедрится, заполучив, наконец, желанного малыша или избавившись от страшенной опухоли? Жизнь, в общих чертах, сладилась: обставленная мебельным дефицитом двухкомнатная квартирка, полный холодильник дареных яств, шуба и не одна, билеты на премьеры в лучшие столичные театры, творческие вечера в ВТО и ЦДРИ... Вот только с мужичками по-прежнему было плоховато. Конечно же, составить Альбине компанию по ее добротному житию-бытию охотников имелось немало. Попадались даже люди вполне достойные. Но, увы! Вот ведь верно говорят: «полюбится сатана пуще ясного сокола». Подломил Альбинку, приворожил и бросил проклятущий Панкратов! Эх, эти синие глаза меня сгубили... Глаза у него были синие, уверенные – глаза победителя и того избранного, кто причастен к тайне.

Появившийся на свет в семье служащих Панкратов родился врачом, как другие рождаются военными, математиками или художниками. Живая плоть во всем ее таинственном и сложном бытии была интересна и понятна ему. По едва заметным признакам – мешковатости век, форме ногтей, оттенку губ, сухости волос он безошибочно определял причину внутренних неполадок в организме больного. Иногда хватало простого намека, поступавшего от интуиции, и Андрей настораживался, приглядывался и попадал своим диагнозом в самую точку! Учился жадно, перелопачивая горы учебников и анатомических атласов. Выражение лица за этим мало кого увлекающим занятием у него было удивленно-радостное, как у мальчишки, попавшего в пещеру Али-Бабы.

– Ага, вот оно что! – разворачивал Андрей перед Альбиной страницу книги, на которой был изображен человек, лишенный кожи и верхнего слоя мышц. – Я так и знал, что они пересекаются в этом месте!

– Профессор ты мой, оголодалый! – Она совала ему семикопеечную кулинарийную котлетку, поджаренную с таким шиком, что и в «Арагви» бы от нее не отказались.

Жили они тогда в комнате уехавшей в Пермь тетки Андрея – узкий пенал в длиннющей коммуналке, выходящий высоким окном в темный двор. И ведь неплохо жили! Будущее как колоду карт раскрывало перед ними ассортимент возможностей. И все – достижимые! Откуда только взялась эта писклявая лахудра с цыплячьими ножками! Столкнувшись с Ларисой нос к носу в метро, Альбинка просекла все. Тихая мышка, шлюха по-монастырски! Вон как повисла на руке Андрюшки, свесив ему на грудь соломенные патлы. Эскалаторы двигались в разные стороны, и за это мгновение Альбина успела заметить, как, стоя на ступеньку ниже, заглядывала эта мышка в склоненное, разомлевшее до идиотизма лицо Андрея, а его ладони лежали на ее плечах прочно, оберегающе! Позже оказалось, что узрела Альбина все верно: Лариска оказалась той еще штучкой. Вон какие нежности – от паучка в обморок падать, питаться шоколадом и фруктами, носить «фирму»! И еще плести своим мяукающим, полным беззащитной женственности, как считал Панкратов, голоском про какие-то недели высокой моды, коллекции, схватки ведущих кутюрье...

Альбина пыталась удержать Панкратова, но не из тех он был, чтобы усмирить страсть. А страсть там была, это точно. Ненормальная какая-то, вывихнутая. Чуть забеременела Ларочка, и состоялась свадьба – с помпой и ресторанным оркестром. Родители-то ее не простые сошки – техническая интеллигенция! Появился на свет сын Вадик, и примагнитило Панкратова к семье намертво. В те годы и карьера у него пошла в гору. Как хирург он показал себя еще в ординатуре, а уж на должности на Пироговке – и вовсе расцвел. Ему, сопляку, легко удавалось то, что другие – зрелые и опытные – считали неосуществимым. И крутило его мысли лишь вокруг работы и семейной благодати.

Альбина решила уйти в тень и явиться из нее перед взором Панкратова в новом качестве – удачливой жены и состоявшегося специалиста. Но пока она работала над осуществлением задуманного, поступил SOS – Виктор Кирюхин вызывал ее на секретную беседу и объявил: Андрюшку спасать надо. Дала его семья трещину, сорвался Андрюха и покатился. У Лариски своя жизнь, муж бесхозным ходит, в клинике ночует, от спиртного все больше зависит. Альбина аж губу закусила – и радостно, что не сложилась идиллия, и больно – вдруг и впрямь Андрюха не выберется? Дрогнуло ее казацкое сердце, сжались сильные кулаки. Вот он – главный бой в ее жизни.

Все продумала Альбина – и таблетки достала американские, и женские чары активизировала – даже к знахарке за приворотным зельем ходила. И получилось же! Взяла Панкратова Альбина в свои стальные объятия, под присмотр и контроль. А главное – в приворот страстного, пышного тела. Он тогда почти ушел из дома и жил у нее, всерьез планируя развод. Лара от ухода мужа не впала в депрессию лишь потому, что, как оказалось позже, с головой ушла в новый роман. А потом вдруг вызвала мужа на серьезный разговор. Сидела на не-прибранной кухне, с вспухшими от слез глазами и бубнила про свое одиночество, про зовущего папку сына. Потом вскинула тонкие руки ему на плечи, прильнула мокрой, нежной щекой к его колючей, мужественной и шептала, шептала: «Люблю! Люблю тебя, дурень!»

Выслушав сбивчивое сообщение Панкратова о возвращении в семью, Альбина помолчала. Сказала только:

– Ну что ж... Больше я тебя ждать не буду.

И в самом деле завела какого-то мужичка, Панкратову не досаждала. А Лара, натешившись недолгой семейной идиллией, вновь принялась за старое. Серьезное это, видать, дело -моделирование одежды. А соблазнов вокруг – не устоишь. Прощал ее Панкратов, но легче от этого ему не становилось. И все чаще приходила мысль подкрепить силы спасительными «граммулечками». Вон и теперь, улыбается, а на дне глаз жажда знакомая, уголек тлеющий.

– Значит, не развязал? – повторила вопрос Альбина, закрыв за ними двери ординаторской.

– Не бери в голову, Алька. Все под контролем. – Андрей вытянул перед ней руки. – Крепенькие, здоровенькие. Вот этими конечностями сегодня парню сердце завел.

– Прямой массаж! – ахнула Альбина. – Господи, чудотворец ты наш!

С приятностью отметив восхищенный Альбинкин взгляд, Панкратов подумал: «Как бы прореагировала на такое его сообщение Лариса? А никак: обыденное же рабочее дело – спасать больного. Или нет, спросила бы, сколько за это отвалит пациент, когда выкарабкается?»

– Живо переодевайся, кофе остынет, – поторопила Альбина задумавшегося Панкратова. – Расскажи, что там у вас в отделении? По-прежнему Кефиряк воду мутит?

– Он, чертяка! Осторожный, злопамятный зануда, и главное... – Панкратов замялся.

– Договаривай. И хирург он никудышний. И администратор без полета. Поэтому и главный.

Снимая операционное белье, они так увлеклись разговором, что не заметили, как остались в неглиже. В дверь постучали.

– Войдите! – крикнула, не задумываясь, Альбина. Вошла нянечка с подносом в руках и, увидев их, взвизгнув, пулей выскочила за дверь. Удивленно переглянувшись, они поняли, в чем дело, и принялись быстро одеваться, громко смеясь при этом.

– Ты что, Андрюша, совсем заболел, без портков светишься! – сквозь смех проговорила она. – У нас же здесь абсолютно женский коллектив и мужиков-то практически не бывает, не говоря уже о голых. Напугал ты ее, бедную.

– Извини, – смутился он, поспешно одеваясь. – У нас на подобные глупости не особенно обращают внимание, тем более, в суматохе. Кто мужик, кто баба рассмотреть не успеешь.

– А раньше успевал, – Альбина с грустью посмотрела на него. – Совсем старые мы стали, обидно, как это все быстро и незаметно прошло. Пароходик грузовой на Волге помнишь? Прямо на палубе, под ветерком и облаками... Дедок с мешками, что из люка вылез, чуть бороду от этого зрелища не проглотил! Здорово... А ведь больше хорошего и вспомнить нечего.

Он обнял ее за плечи, чмокнул в голову:

– Уж ты меня прости за все, Алька. Путаный я какой-то мужик. Ни себе радости, ни людям.

– Да уж, не простой. И вижу ведь – совсем бесхозный. -Она потянула за ниточку обтрепанного рукава. – Свитерок-то менять пора.

– Да хрен-то с ним! Пошли лучше к столу, неспетая песня моя, а то грохнусь сейчас в голодном обмороке, сама будешь откачивать. – Она прижалась к нему. – Пошли, пошли, – повел он ее под руку. – В отделении меня, наверное, уже с собаками ищут. Зови скорее свою дуру с подносом, по-моему, там что-то вкусненькое дымилось.

– Подожди, побудем еще чуть-чуть вместе, – она положила ему голову на грудь. – Жаль, что у нас все так получилось, а вернее, не получилось. – Альбина неожиданно оттолкнула Панкратова и завопила во весь голос: – Степанида! Где ты там есть? Мужика, что ли, не видела, совсем сбрендила баба.

Вошла опять с подносом испуганная нянечка. Робко произнесла:

– Можно, Альбина Георгиевна?

– Давно уже нужно, а то твой любимый доктор Андрей Викторович того и гляди скончается от голода. И ты будешь в этом виновата, имей в виду.

– Господи, да я-то что... честное слово, не виновата я, -засуетилась она.

– Да ладно, шучу. Ставь все на мой стол, в закутке. – Проходя мимо нее, Альбина посмотрела на поднос: – Ого! Наготовила никак не менее, чем на роту солдат.

– Здравствуйте, Андрей Викторович, – зарделась Степанида от счастья видеть своего любимого доктора.

– Доброе утро, Степанида Карловна. Все хорошеете на мою погибель. Смотрите, доберусь я когда-нибудь до вас, тогда уж держитесь, мало не покажется, как любит говорить наш президент.

– Да, что вы, Андрей Викторович, совсем смутили меня.

– Доберусь, доберусь, добрая и красивая вы женщина. Ныне эти качества в женщине – большой дефицит. Имейте это в виду, мой ангел-спаситель.

– Так, нечего мне моих девушек с пути истинного сбивать, -притворно возмутилась Альбина. – А ты поставь поднос на стол, я сама разберусь. Спасибо тебе. Иди. А то еще действительно уведешь его от меня. Тем более, он как раз сейчас некормленым ходит.

Вскоре они сидели за щедро накрытым столиком. Была здесь и яичница-глазунья, и сардельки, и бутерброды с красной и черной икоркой. Расположившись поудобнее в кресле, Панкратов принялся уничтожать все, что ему попадалось под руку. Чуть оторвавшись от еды, он посмотрел на подругу, проглотил кусок сардельки и произнес:

– Балуете вы меня, Альбина Гергиевна.

Альбина сидела напротив, подпирая руками голову и явно с удовольствием наблюдая, как он расправляется с угощением.

Когда первое чувство голода было утолено, Панкратов принялся тянуть малыми глотками ароматный кофе.

– Я у тебя еще немножко посижу, здесь так уютно, и ты, как ангел-хранитель с распростертыми крылышками, от всяческих бед прикрываешь. Словно я рядом с мамкой сижу на крылечке нашего дома – маленький, сопливый. И так хорошо мне от того, что все самое хорошее еще впереди. И хочется всего самого необычного, чего даже не знаешь. Всего-всего! – Панкратов вздохнул. – А теперь – ничего. Жизнь-то почти прошла, да как-то бездарно, в суете, мелких заботах. Обидно.

– Ну, уж это слишком! – Альбина толкнула его. – Ты, расклеившийся зануда! Моего любимого Андрюшку Панкратова нытьем не унижай! Он знаешь какой... – Альбина подняла глаза к потолку, чтобы не пролились слезы, и тихо обронила: – Он удивительный...

Андрей поднялся, подошел к окну, осыпанному мелкими, сливавшимися в скудные струйки каплями:

– Мрачный денек. Не то утро, не то вечер – не разберешь.

– Утро. – Альбина смахнула скатившиеся слезы.

– А мы уже столько напахали! Ну, веселее, доктор Звонаренко! Выше знамя российской медицины! Кстати, уважаемая Альбина Григорьевна, торжественно приглашаю вас на апробацию своей гениальной диссертации на звание кандидата медицинских наук! Состоится ровно через неделю. С гениальностью, правда, вопрос большой, а вот шикарный прием в знакомом нам кафе «Синичка» гарантирую.

– В том самом? – Альбина жалобно шмыгнула носом, вспомнив копеечные студенческие посиделки в популярном у медиков кафе. – Стоит еще?

– Цветет и здравствует.

– Приду. Если все будет хорошо. Сегодня нас зачем-то директриса собирает.

– Если даже плохо, тем более жду, и даже не пытайся меня огорчить, что не придешь. Все будет просто отлично! – раздельно, словно внушение, произнес он. – Поняла, красивая?

– Я толковая... – Альбина опустила глаза, чтобы не видеть у Панкратова мешки под глазами, замусоленные волосы и ску-коженные мокрые ботинки. Жалость, такая горячая, нежная жалость захлестнула ее, что хоть бросайся на грудь и рыдай. Сдержалась и лишь усмехнулась уголками губ. – Еще и день не начался, а уже заездили тебя не знаю как. Ладно бы платили хорошо. А то одна насмешка. Унизили нас, врачей, Андрюха, опустили. Теперь кто ни походя ноги о нас вытирает. Хоть бы деньги за труды брать научился.

– А брось! – отмахнулся он. – Слушай, Альбинка, ты в заговоры веришь?

– В политические?!

– Фу, скажешь еще! В магические.

– Натурально. Я ведь тебя еще двадцать лет назад приворожила. И никуда ты от меня не денешься. Даже если пока гуляешь на длинной веревке.

– Я не про себя. Сегодня к нам ночью парня привезли то ли кавказских, то ли арабских кровей, с ножевым... Короче, еле его выцарапали. Да еще пока неизвестно, как дело кончится

– Ты его сердце заводил?

– Его. Так ко мне его дед явился и такой ультиматум поставил...

– До операции?

Панкратов замялся, не зная, как рассказать о вспышке на столе и человеке, то ли грозившем ему, то ли заклинавшем его.

– В общем, оказался пациент непростой птицей.

– И сколько тебе за труды праведные отстегнули? Ну, разумеется, для «общака»?

– Ничего и не предлагали. Гипнозом, что ли, действовали... Постой, был, был же перстень в чернильнице! Может драгоценный он... Ай, бред какой-то.

Альбина тревожно присмотрелась к его лицу:

– В чернильнице, говоришь? Ты, правда, в порядке? Я ведь про твою Лариску все знаю. Сука она.

– Разведусь. Решил уже. Вот поднакоплю злости и враз разведусь! – Панкратов решительно поднялся. – Засиделся, а у меня еще сегодня по плану одна резекция и грыжа. Пока, не забывай, если опять кишки перепутаете. Отогрела ты меня. Еще часа на три как минимум хватит. Позволь мне еще сделать один звонок, и я пойду. – Альбина молча подвинула ему телефон. Он набрал номер ординаторской. – Это доктор Панкратов, с кем имею честь? О, привет, Дмитрич. Как там дела в наших пампасах?

– Все ничего, но вас с утра здесь все бегают, ищут.

– Но, как же. Разве Кирюхин ничего не сказал?

– Виктор? – Задумался доктор. – Нет ничего. Он там, в экстренной операционной кого-то оперирует.

– Вот чудила из Тагила, все на свете забывает, – незлобно проговорил Андрей.

– Да еще там что-то Кефирыч, то есть, – замялся он, – Владимир Никифорович чем-то недоволен по поводу вас.

– Обойдется. Еще чего хорошего скажешь?

– Больной ваш, которого вы сегодня оперировали, такой же тяжелый, но, говорят, стабильный. Здесь, возле вашего кабинета его родственники сидят, вас, наверное, ждут.

– Так, немедленно их вниз, скажи, что я распорядился. Все справки, как и для всех остальных смертных, – на справочной. Ты понял меня?

– Да.

– Тогда выполняй. Скажи там всем алчущим меня увидеть, что я скоро буду. – Панкратов положил трубку. Встал.

– С богом, Андрюшенька. – Они как всегда обнялись, ощущая невозможность расставания.

– Ты там не очень-то скачи козликом, не мальчик уже, пора остепениться. Да помни – сорок лет – самый опасный возраст для мужчины. – Она прижалась к нему. – С тобой всегда так спокойно и надежно, жалко... – И замолчала. – Скажи хотя бы, как твоя диссертация называется? А то умру, так и не узнаю.

– Как, как? Как обычно, влияние чего-то там на кого-то и опять же там, – рассмеялся Андрей. – А вообще-то это лучше знает Витька Кирюхин, к нему с этим вопросом и обращайся. Вы с ним дружите, я в курсе. Он, по крайней мере, на всех столбах города Москвы в свое время вешал объявления с ее названием, когда утерял ее. Должен хорошо запомнить.