Текст книги "Алфавит"

Автор книги: Александр Киктенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Город.

На берегу Тихого океана раскинулся по сопкам прекрасный город. Город моего детства. Город моей юности. Город моей жизни. Каждое утро, просыпаясь под крики чаек, я с удовольствием окунаюсь в него, такой суетливый и такой спокойный. Молодой и в то же время мудрый, дающий каждому своему жителю тысячи возможностей и миллионы поводов для гордости за себя. Проходя по кромке прибоя вечного моря, я с удовольствием вдыхаю его запах, запах морских туманов и многоголосых тайн, которые открываются передо мной каждый день. Тысячи людей – вот так же, как я, проходили по этим улицам, не замечая того, что однажды открылось мне и теперь не отпускает меня ни на минуту. Мой город живой. Он говорит с каждым своим жителем, но не каждый хочет его услышать. Не каждый, но не я. Я вслушиваюсь в гудки пароходов у его пристани, в шум его перекрёстков и тишину старых подворотен. И он каждый день открывает мне всё новые и новые тайны! В один из зимних вечеров он поманил меня в узкие улочки старых кварталов и показал кусочек своей истории. Наверное, сотни людей прошли мимо этого клочка старой бумаги, застрявшего в щели кирпичной кладки, и лишь мне посчастливилось прикоснуться к этому маленькому лоскутку чужой истории. Это была часть письма неизвестного мне человека, жившего больше ста лет назад.

«… и пусть я не стою и мизинца так обожаемого Вами Дмитрия, но у меня есть одно перевешивающее всё достоинство. Я люблю Вас, любезнейшая Ольга Викторовна! Люблю всем сердцем! Всей своею душой! Каждую секунду рядом с Вами я благодарю Всевышнего за возможность ещё раз видеть Вас! Быть рядом с Вами! Я благодарю Дьявола за то, что он устраивает так, что наши встречи ежедневны, и при каждой из них у меня закипает кровь. И кружится голова от Вашей красоты! Это великое мучение – находиться рядом с Вами, когда Вы столь любезно общаетесь со своим Дмитрием, но это и самое великое наслаждение – быть рядом с Вами! Достаточно лишь одного Вашего взгляда! Одной Вашей улыбки, чтобы отринуть все тяготы этой жизни. Я самый несчастный человек на земле! И в то же время я самый счастливый! Потому что на этой земле есть Вы, прекраснейшая Ольга Викторовна!

А. К.

30 марта 1911 года»

От этого клочка бумаги веяло такой безысходностью и такой нежностью, что сердце моё, казалось, застучало в унисон неизвестному мне «А. К.». А ещё мне остро захотелось узнать, что же случилось с «Прекрасной Ольгой Викторовной» и так обожающим её поклонником. И мой город услышал моё желание. С того дня я каждую неделю стала находить в тихих подворотнях обрывки старых писем. Эти обрывки складываются в удивительную историю. Историю людей, живших когда-то в моём городе. Городе у моря. Городе, готовом открыть свои тайны любому, кто захочет их узнать.

Часть писем я так и не нашла. Но мне очень хочется узнать, чем же закончилась эта история. И я каждый раз, проходя по тесным улочкам «старого города», с надеждой вглядываюсь в кирпичную кладку. Может, именно сегодня мне повезёт, и мой город подарит мне ещё один лоскуток этой дивной истории.

Дело № 13.

Старший следователь Пётр Семёнович Хлынов с тоской смотрел в грязное окно. За окном лил дождь, придавая настроению следователя ещё больше уныния.

Подозреваемый ёрзал на обшарпанном табурете, не решаясь прервать возникшую паузу. Следователь отвернулся от окна и внимательно посмотрел на своего визави. Щуплый мужичок с большими натруженными руками виновато опустил взгляд и сник. Довольный достигнутым эффектом, Хлынов сел за стол и положил перед собой чистый лист бумаги.

– Сам всё напишешь, или пойдём длинным путём? – устало спросил следователь.

– А что писать-то? – оживился мужик.

– Всё с самого начала, – с надеждой ответил следователь. – И поподробнее.

– С какого начала? – не понял подозреваемый.

– Значит, не хочешь признаваться, – устало констатировал Хлынов. – А жаль. Чистосердечное признание смягчает наказание.

– Да я бы рад, – пробормотал мужик. – Только не знаю, за что наказывают.

Следователь, вздохнув, достал из картонной папки с надписью «ДЕЛО № 13» несколько листов, исписанных убористым почерком, и пару официальных бланков с фотографией подозреваемого.

– Значит, вы Степанов Иван Антонович, тысяча девятьсот шестидесятого года рождения, – прочитал он надпись под фотографией.

– Он самый, Иван Антонович, – закивал подозреваемый.

– И вины своей не признаёте? – на всякий случай спросил Хлынов.

– Да какой вины-то, гражданин следователь? – занервничал Степанов.

– Ты мне, Степанов, невинную барышню из себя не строй! – рявкнул следователь. – Все свидетели на тебя указывают!

– Какие свидетели? – выпучил глаза обвиняемый.

– Все! – не сбавлял тона следователь. – Вот. Ярыгина Мария Семёновна, Савосин Николай Семёнович, Лишкин Константин Игоревич, – перечислял он, перекладывая рукописные листы из одной стопки в другую. – Все как один указывают на тебя.

– Да кому вы верите, гражданин следователь? – запричитал Степанов. – Этот Костик, он же не просыхает никогда. Он же за бутылку мать родную продаст. А баба Маня, она по жизни головой ударенная. Она вам не то что про меня, она и про снежного человека, и про инопланетян такого порасскажет. Только успевай записывать.

– Это, Степанов, не рассказы, а свидетельские показания! – с нажимом пояснил следователь, выразительно постучав пальцем по протоколам опроса. – Или ты начинаешь говорить прямо сейчас, или никакого снисхождения тебе не будет!

– Да я готов, гражданин следователь, – залепетал Степанов. – Только никак не пойму, про что рассказывать. Вроде живу как все. Никого не убил. Ничего не украл.

– Не украл? – прищурился следователь. – А расскажи-ка мне, Степанов, есть ли у тебя дома свет?

– Свет? – не понял подозреваемый. – Свет есть. Как же без света?

– И плита, наверное, есть электрическая? – кивнул следователь.

– И плита есть, – непонимающе подтвердил Степанов.

– И чайник? – продолжил свою игру Хлынов.

– И чайник, – согласился подозреваемый.

– То есть электроприборы в твоём доме есть, и ты ими пользуешься? —уточнил следователь.

– Конечно! – удивился крестьянин. – Как же теперь без этого. Зимой можно и печку растопить, а летом-то жарко. Да и не натопишься.

– А скажи-ка мне, Степанов, – прервал размышления подозреваемого следователь, – откуда в твоём доме электричество?

– Ну… есть, – смущённо пробормотал Степанов.

– Откуда оно там у тебя есть, когда ты за электричество уже два года не платишь, и тебе его отключили? – задал главный вопрос Хлынов.

– А кому мне за него платить? – пробурчал Степанов.

– Энергокомпании! – с нажимом произнес Хлынов.

– Да с какого ляда я им платить должен, если они мне его отключили? – возмутился Степанов. —Ещё в прошлом годе провода обрезали и даже столб выкопали.

– Но электричество у тебя в доме есть? – вновь прищурился следователь.

– Есть, – кивнул Степанов.

– Так откуда оно у тебя берётся, раз тебя отключили? —рявкнул Хлынов.

– А это уже моё дело, – буркнул Степанов.

– Нет, Степанов, – возразил следователь. – Дело это не твоё, а уголовное! «Кража» называется, в особо крупных размерах.

– Какая кража, гражданин следователь? – встрепенулся Степанов. – Ничего я не крал. В жизни копейки чужой не брал.

– А откуда тогда электричество, раз не крал? – не унимался следователь.

– Не крал, – упрямо повторил Степанов и, спустя секунду, опустив взгляд, тихо добавил. – Я его сделал.

– Как сделал? – не понял следователь.

– Руками, – коротко ответил Степанов.

– В смысле – руками? – не поверил следователь. – Что, поводил руками над чайником, и он заработал?

– Ну, не совсем так, конечно, – заулыбался Степанов. – Я генератор собрал.

– Степанов! – прервал подозреваемого следователь. – Какой генератор? Ты бы на бензине разорился! Или у тебя под домом нефтяная скважина открылась?

– Нет у меня никакой скважины, – расплылся в улыбке Степанов, оценив юмор следователя. – Я эфирный генератор собрал.

– Какой? – не понял следователь.

– Эфирный, – повторил обвиняемый. – Он от эфира работает, а не от бензина.

– А эфир ты где берёшь? – на всякий случай спросил следователь, почувствовав подвох.

– Нигде не беру. Его не надо нигде брать. Он везде есть.

– Степанов! – рявкнул следователь, окончательно запутавшись. – Какой, нахрен, эфир? Ты что мне тут лепишь? Говори, как ты умудрился так к линии подключиться, что электрики твоё подключение найти не могут?

– Да никуда я не подключался! – возмутился обвиняемый. – Говорю же, генератор у меня в погребе стоит эфирный, от него всё электричество. Он, конечно, слабенький, но мне хватает.

Хлынов внимательно посмотрел на Степанова, потом долго и натужно выдохнул. Дело, которое казалось ему пустяковым, обещало затянуться. Упорный обвиняемый признаваться в краже явно не собирался, на улице лил дождь, а от этого дела зависела квартальная премия. Дома ждали жена и тёща с длинным списком претензий. Сын-оболтус выпрашивает мотоцикл, а начальник требует раскрытых дел.

– Так. Начнём с начала, – Хлынов сменил тон с угрожающего на отечески-сочувствующий. – Я всё понимаю. Не хочется тебе платить за электричество. Они, электрики эти, в конец оборзели. Но и ты меня пойми. Электричеством ты пользуешься. И электрокомпания с тебя живого не слезет, пока ты им за него не заплатишь. Тебе лучше сейчас признаться и спокойно за всё заплатить, чем потом через суд. Они тебе в суде ещё и штраф припаяют. А знаешь, какие у них штрафы? Догола разденут, и ещё должен останешься.

– Да не в чем мне признаваться, гражданин следователь, – в тон Хлынову ответил Степанов. – Говорю же, генератор у меня. Ни к кому я не подключался. Ни грамма электричества ни у кого не украл.

– Значит, говоришь, генератор? – не сдавался следователь.

– Генератор, – кивнул обвиняемый.

– И работает на… Как ты его назвал? – уточнил Хлынов.

– На эфире, – улыбнулся Степанов.

– Угу, – кивнул следователь и написал на листе бумаги «эфир». – Это ж вроде наркоз раньше такой был?

– Нет. Это другой эфир, – оживился Степанов. – Он как воздух. Он везде есть.

– И здесь? В этой комнате? – на всякий случай уточнил следователь, начиная подозревать обвиняемого в слабоумии.

– Конечно, – кивнул Степанов. – Я же говорю – везде.

– И ты хочешь сказать, что сделал такой генератор, который работает на этом твоём эфире и вырабатывает электричество? – попытался расставить все точки над «и» следователь.

– Сделал, – кивнул обвиняемый. – Он, правда, маломощный получился, но это потому, что котла подходящего не нашёл. Пришлось из скороварки мудрить. Вот, думаю, осенью кабанчика своего продам и куплю котёл нормальный. Тогда и на дом, и на теплицу электричества хватит, – мечтательно закончил крестьянин.

– Я правильно тебя понял? Генератор свой ты из скороварки сделал, и он без бензина даёт электричество? – на всякий случай уточнил следователь и рядом со словом «эфир» написал на листке слово «скороварка».

– Всё верно, гражданин следователь, – кивнул обвиняемый.

– А скажи мне, Степанов, – поднял глаза на обвиняемого Хлынов, – какое у тебя образование?

– Образование? – не понял обвиняемый.

– Учился ты где? – начал выходить из себя следователь.

– Да как все, – забегал глазами Степанов. – В школе учился.

– То есть среднее. Десять классов? – уточнил следователь.

– Не. У нас в деревне только восьмилетка.

– Значит, ты, закончивший восемь классов, сделал супер-пупер-генератор, который работает от воздуха, в то время как учёные всего мира до такого не додумались? – язвительно спросил Хлынов, надеясь на то, что обвиняемый сам признает бредовость этого утверждения.

– Я, гражданин следователь, не знаю, чего там учёные думают. Мы институтов не кончали, и думать нам некогда. Работаем от светладцати до темнадцати, чтобы было что пожрать. И нам, и учёным. Я просто взял и сделал. Чтоб за электричество не платить. Чтоб хоть немножко полегче было, – вздохнул обвиняемый.

– Может, ты мне ещё скажешь, что у тебя трактор на воде работает? – устало спросил Хлынов.

– Это вам Семёныч проболтался? – упавшим голосом спросил Степанов.

– Какой Семёныч? – не понял Хлынов.

–Ну, Раков, – пояснил Степанов. – Как знал, не надо было ему рассказывать. Так от него разве отвяжешься? Пристал, как банный лист к заднице. «Почему на заправку не ездишь?»

– Стоп! – стукнул кулаком по столу следователь. – У тебя что, трактор на воде ездит?

– Ездит, – упавшим голосом подтвердил обвиняемый. – А как по-другому? Сейчас солярка дороже молока.

– Как? – непонимающе затряс головой Хлынов.

– Да там делов-то, – заулыбался Степанов. – Систему впрыска переделать да катализатор вкрутить.

– Степанов! – следователь не выдержал и сорвался на крик. —Ты меня совсем за идиота держишь? Да если бы всё так было, ты бы не свиней выращивал, а на собственной яхте по Средиземному морю рассекал! У тебя бы все трактористы мира в очереди бы стояли за двигателями. Ты бы миллионером в два счёта стал. Да что трактористы! Я бы сам тебе в ноги кланялся и сто тысяч заплатил только для того, чтоб ты мою ласточку с бензиновой иглы снял!

– Не было бы такого, – спокойно ответил Степанов, взглянув в глаза следователя. – Я ведь себе не враг. Не стал бы я вашу ласточку переделывать. Даже за сто тысяч рублей.

– Как это? – не понял Хлынов.

– Да просто. Не стал бы, и всё, – категорично ответил Степанов. – Сначала вам. Потом соседу. А потом пошло-поехало. Неужто я совсем дурак и не понимаю, на чём у нас страна держится? Если все машины на воду перевести, то кто тогда нефть покупать будет? Вода – она ведь везде есть. А если Россия нефть не продаст, то всё! Каюк стране! Да и с электричеством так же. Если все люди за электричество платить перестанут, куда эти энергокомпании денутся? Они ведь картошку выращивать не умеют и свинью только в магазине в виде котлет видели. И получится у нас полстраны безработных да голодных. А море это Средиземное мне и даром не нужно. Я уж лучше к нам на речку, если приспичит. Да и некогда нам. Работы невпроворот.

Старший следователь Хлынов смотрел на сидящего напротив него мужика с большими мозолистыми руками и впервые в жизни не знал, что сказать. За окном продолжал лить надоедливый дождь, а на столе лежала картонная папка с казённой надписью «ДЕЛО № 13».

Если всё кончится завтра.

Они любили это место. Высокое окно в пролёте чёрной лестницы с широким подоконником. Можно было смотреть на улицу и не беспокоиться, что кто-то помешает. Они приходили сюда каждый день. Это было «их место». Здесь раскрывались самые страшные тайны и рождались самые сокровенные мечты.

– Я бы мороженого съел килограмм, а может, даже два. Я раньше шоколадное любил, в пластиковых коробках, – мечтательно сказал Петька.

– Килограмм – это много, – возразил Ванечка. – Я в детстве как-то объелся мороженого. Приятного мало. Горло потом болело – жуть.

– Да и фиг с ним, – отмахнулся Петька. – Пусть болит. Зато наемся.

– Ты, походу, вообще никогда не наешься, – усмехнулся Сан Саныч. – Тебе хоть два килограмма, хоть десять.

– Это да, – мечтательно согласился Петька. – Есть такая опасность. Может не хватить.

На лестнице повисла гнетущая пауза. За окном светило ласковое осеннее солнышко, играя в начинающей уже желтеть листве. На подоконник с той стороны окна приземлился воробей и, сделав пару прыжков по железному отливу, замер, с интересом рассматривая людей за стеклом. Ребята замерли, боясь неловким движением вспугнуть птицу. Взъерошенный воробей смешно дёргал головой, пытаясь посмотреть на них то правым, то левым глазом. Спустя пару минут, удовлетворив своё любопытство, птица резко взмахнула крыльями и улетела во двор.

– А я в море бы искупался, – прервал тишину Ванечка. – Ни разу в море не купался. Говорят, там красиво.

– Красиво, – подтвердил Сан Саныч.

– Ты видел? – заинтересовался Ванечка.

– Видел, – вздохнул Сан Саныч. – У нас дом прямо возле моря был. Летом я каждый день купался. Придёшь со школы, уроки сделаешь и на пляж. У нас там знаешь какие волны бывают? Стоишь, вроде по колено, а потом бац, и с головой накрыло. Но самый кайф, когда подальше заплывёшь. Ляжешь на спину, руки-ноги раскинешь «звёздочкой» и лежишь. А тебя волнами качает: вверх-вниз, вверх-вниз.

– А я плавать не умею, – признался Ванечка.

– Как же ты купаться собрался? – хихикнул Петька.

– Не знаю, – смущённо ответил Ванечка. – Как-нибудь возле берега.

– Я тебя научу, – пообещал Сан Саныч. – В море плавать легче. Оно тебя само держит.

– А там правда вода солёная? – спросил Ванечка.

– Правда, – кивнул Сан Саныч. – Только не солёная, а горько-солёная.

– Гадость, наверное? – скривился Петька.

– Не мороженое, конечно, – улыбнулся Сан Саныч, – но жить можно. Главное, рот под водой не раскрывать.

Петька попытался представить, как раскрывает рот под водой, и скривился от отвращения.

– Не. Море точно не моё, – прокомментировал он свои мысли.

– Наверное… – согласился с ним Ванечка.

– А я бы, наверное, на лошади хотел прокатиться, – мечтательно сказал Сан Саныч. – У нас в парке лошади были. Я как-то катался. Прикольно так. Сначала страшно, а потом привыкаешь. И ещё хочу с парашютом прыгнуть.

– Ага. Сан Саныч – парашютист-кавалерист, – рассмеялся Петька.

Сан Саныч представил себя на лошади и с парашютом за спиной и тоже рассмеялся. Следом заржал Ванечка – «за компанию».

– Эскадрон конных десантников! – подливал масло в огонь Петька, смешно размахивая рукой с невидимой саблей.

Вволю насмеявшись, ребята снова замолчали. Через двор, прихрамывая, прошёл дворник в грязной оранжевой жилетке. На секунду остановившись напротив окна, он поднял с земли какую-то бумажку, аккуратно развернул её и внимательно прочитал, смешно шевеля губами. Потом плюнул и, смяв, засунул её в мусорный пакет, привязанный к поясу.

– Интересно, обед скоро? – спросил Петька. – Жрать охота.

– Тебе всегда жрать охота, – грустно улыбнулся Ванечка.

– Ещё собаку свою хочу. Большую, – продолжил Сан Саныч. – Чтоб вот прям моя. Большая такая и лохматая. Чтобы можно было прямо так в шерсти закопаться. Я бы играл с ней. У нас у одного была собака. Блэк. Клёвая была собака. Он даже купался с ней.

– Классно, – согласился Ванечка.

– Я бы, наверное, дома ни минуты не просидел, – вдруг заговорил Петька. – Пошёл бы куда-нибудь в лес или на речку. А вечером костёр бы разжёг. И на звёзды бы смотрел. У нас в деревне звёзд много. Здесь, в городе, звёзд совсем нет, а у нас залезешь на сеновал. Трава пахнет… И звёзды…

Ванечка представил, как лежит рядом с Петькой на сеновале, раскинув руки, а сверху на него смотрят миллиарды звёзд. На душе стало спокойно и так уютно, что он даже закрыл глаза.

– А комары? – выдернул его из мечтаний Сан Саныч.

– Я вот не помню, чтоб у нас прям так много комаров было, – возразил ему Петька. – Ну, прилетят два-три, так это фигня.

Где-то этажом выше хлопнула дверь, и по лестнице зашаркали чьи-то шаги.

– Похоже, пора, – вздохнул Ванечка.

– Да всё нормально будет, – положил ему руку на плечо Сан Саныч.

– Угу, – нервно сглотнул Ванечка.

– Ты, главное, не бойся ничего, – твёрдо сказал другу Петька, положив ему руку на другое плечо. – Мы с тобой.

– Спасибо… – хлюпнул носом Ванечка.

Шаги стихли за спинами обнявшихся друзей. Лёгкая рука Татьяны Ивановны легла на лысую голову Ванечки.

– Пора, Ванечка, – вздохнула медсестра. – Доктор ждёт.

Ребята ещё теснее прижались друг к другу, как будто прощаясь навсегда. Через секунду объятья распались, и Татьяна Ивановна, взяв Ванечку за руку, повела его по ступенькам вверх.

На улице светило яркое осеннее солнце, играя в начинающих желтеть листьях. Они любили это «их место». Здесь раскрывались самые страшные тайны и рождались самые сокровенные мечты.

Ёлка.

Ёлка в семье Семёновых была обязательным атрибутом каждого Нового года. Тридцать первого декабря отец семейства заносил в квартиру хвойную красавицу, и начиналось священнодействие. Полдня она лежала, обмотанная верёвкой, в углу комнаты, наполняя их старый дом лесным ароматом. После обеда мать начинала пилить отца на тему установки лесной красавицы на её законное место. Отец, успевший уже тайком выпить первую стопку за Старый год, начинал пилить ёлку. Почему нельзя было отпилить от ёлки всё лишнее до того, как нести её в дом, никто не знал, поэтому каждый год процесс укорачивания дерева под размер комнаты повторялся. Сопровождался он всегда беззлобными ругательствами на смолу и падающую хвою, исколотыми пальцами и путешествием к соседу за другой, «правильной» пилой. Ещё через час начиналась самая сложная часть – установка ёлки в вертикальное положение. В доме Семёновых никогда не было специальной подставки или хотя бы крестовины, ожидающей своего часа целый год где-нибудь на дальней полке антресолей. Отец, в отличие от матери, считал заготовленные приспособления забавой для слабаков. Каждый год он конструировал новую подставку. Ёлки всегда были разные, поэтому и подставки не походили друг на друга от слова «совсем». Полёт конструкторской мысли отца напрямую зависел от выпитого за уходящий Старый год, поэтому зачастую эти конструкции походили на бред безумного профессора дизайна интерьеров. В ход шло всё, от старых вёдер до запасной летней резины от их старенького москвича. После пары часов конструкторского безумства и очередного скандала матери всё разбиралось подчистую, и устраивался мозговой штурм с призванным на помощь соседом дядей Витей и остатками последней в уходящем году бутылки водки. В конце концов к восьми часам вечера ёлка, слегка покачиваясь в унисон с отцом, водружалась на своё законное место, и начиналась вторая часть «марлезонского балета» – распутывание гирлянд. Гирлянды никогда не включались сразу. Казалось, что в этом отказе работать именно тридцать первого декабря состоял весь смысл их существования. Из кладовки извлекалась коробка с запасными лампочками, и начиналась долгая операция по реанимации светящихся звёздочек и фонариков. Дядя Витя после обязательного удара током смачно матерился, поминая всуе всех изобретателей лампочек, проводов и розеток, и протрезвевший, но непобеждённый, уходил домой, оставляя отца в неравном бою с «гирляндским злом». Отец после очередной встречи с двухсот двадцатью вольтами тоже трезвел, но всё же побеждал коварные фонарики, и к девяти вечера развешивал гирлянды на ёлку. И вот тогда наступало ЕЁ время. Лиза с раннего детства с трепетом ждала этих минут, когда открывалась большая картонная коробка с ёлочными игрушками. У каждого стеклянного зайчика и шарика была своя история, которая обязательно вспоминалась и рассказывалась матерью, прежде чем игрушка занимала своё место на ветке. Это было волшебное время, и если бы не подгорающие на кухне котлеты, то процесс наряжания мог продолжаться до самой полуночи. Но в конце концов к десяти часам вечера тридцать первого декабря ёлка была полностью подготовлена к встрече Нового года, сверкая гирляндами и разноцветными шарами. И каждый год, повесив последнюю игрушку, Лиза отходила в дальний угол комнаты и, любуясь зелёной красавицей, пела ей песенку:

– Маленькой ёлочке холодно зимой.

Из лесу ёлочку взяли мы домой.

……..

Весело, весело встретим Новый год.

Мать почти всегда подпевала ей из кухни. Иногда к ним присоединялся и отец, и последние строчки этой детской песенки означали, что семья Семёновых готова к встрече очередного Нового года!

Так происходило всегда!

Вплоть до этого года.

Два года назад Лиза окончила школу и поступила в университет в другом городе. И если в прошлом году ей удалось встретить Новый год с семьёй, то в этом уехать домой никак не получалось. Семья Лизы была небогатой, и выбор стоял между приобретением билетов до отчего дома и новой зимней курткой. Куртка была шикарная, к тому же из-за новогодних скидок к ней прилагались новые зимние сапоги, поэтому выбора, по сути, никакого не было. Куртка победила. И Лизе предстояло впервые встречать Новый год одной. Скудных студенческих сбережений хватило на бутылку шампанского и четыре апельсина, так что для полноценного праздника не хватало только оливье и ёлки. Лиза была готова отказаться даже от оливье и шампанского, но встречать Новый год без ёлки вся её сущность отказывалась напрочь.

Ёлок в городе было много. Практически на каждом углу гости из южных республик предлагали зелёных красавиц на любой вкус. Но цена на хвойную радость была для Лизы неподъёмной, и нужно было искать другой выход. Самым простым было напроситься на встречу Нового года к кому-нибудь, у кого ёлка уже была, но Лиза была не очень общительной девушкой, и круг её знакомств ограничивался соседями по этажу в институтском общежитии. Часть её знакомых благополучно уехали домой встречать праздник в узком кругу, другие, как и Лиза, надеялись на чудо и своей ёлки не имели. До Нового года оставались считаные дни, и надежда встретить его полноценно таяла с каждой минутой.

Утром тридцать первого декабря Лиза поняла, что чудо нужно творить своими руками, в противном случае Новый год из сказочного праздника рискует превратиться в скучное поедание оливье перед общим телевизором в коридоре общежития.

Лиза была девочкой развитой и понимала, что в город ёлки попадают из леса. План сложился мгновенно. Нужно было пойти в лес, найти маленькую ёлочку, которой там холодно, и принести её домой. В случае Лизы – в общежитие.

Осталось узнать, как добраться до ближайшего леса. Вооружившись кухонным ножом и телефоном с навигатором, Лиза отправилась на автобусную остановку.

Город жил предстоящим праздником. В воздухе витал хвойно-мандариновый аромат. Люди, нагруженные многочисленными покупками, перебегали из одного магазина в другой, не обращая никакого внимания на щуплую девушку с кухонным ножом в руке. Умный телефон выдал несколько маршрутов автобусов, конечная остановка которых находилась на самой окраине города. Надеясь на удачу, Лиза втиснулась в первый из списка и, постепенно заражаясь всеобщим предновогодним сумасшествием, поехала к своей мечте. По мере отдаления от центра людей в автобусе становилось всё меньше, и спустя час Лиза осталась в салоне совершенно одна. Старый ЛиАЗ, надрываясь, тащил себя всё дальше от города, и девушка совершенно потеряла ориентацию в пространстве. Замёрзшие окна придавали ситуации ещё больше сюрреалистичности. Лизе казалось, что она находится внутри подводной лодки, которая по непонятным причинам пока выполняет функции городского транспорта. Кусочек прозрачного стекла, который ей удалось «продышать» в окне, не внёс никакой ясности. За бортом автобуса мелькали частные дома вперемежку с заснеженными полями. Последние полчаса автобус ехал без остановок, и Лиза начала волноваться. Она стала подозревать, что за рулём их «подводной лодки» сидит маньяк-убийца, который пытается увезти бедную девушку подальше в лес, чтобы было проще замести следы после расправы над своей беззащитной жертвой. Лиза покрепче сжала свой кухонный нож и попыталась успокоить себя рассуждениями на тему: «Ну, ты же сама хотела в лес». Однако это помогало не сильно. И вот когда к горлу уже начала подкрадываться паника, автобус остановился и открыл двери. Лиза, не мешкая ни секунды, пулей вылетела из салона, а старый ЛиАЗ хладнокровно закрыл за ней двери и, резко развернувшись, умчался в сторону города. Лизе даже на секунду показалось, что за рулём никого не было, но, откинув эту мысль как совершенно бредовую, девушка мысленно помахала ему вслед и огляделась.

Картина, представшая взору, оказалась безрадостной. Заснеженное поле простиралось почти до самого горизонта. Лишь в одном месте, километрах в трёх, угадывалась тёмная полоса леса. Пустынная дорога вдруг показалась Лизе очень уютной и вполне безопасной, однако часы на телефоне показывали полдень, и до Нового года оставалось двенадцать часов. Сей факт придал решимости, и девушка шагнула в придорожный сугроб. Первый же шаг мог стать последним, потому что Лиза оказалась по пояс в снегу и, нелепо взмахнув от неожиданности руками, выронила свой кухонный нож. Чётко понимая, что без ножа ей ёлку не добыть, девушка начала лихорадочно разбрасывать снег руками в поисках своего единственного оружия. Через пять минут ей удалось докопаться почти до земли. Варежки давно промокли, и пальцы на руках и ногах начинали неметь, пытаясь отговорить свою хозяйку от глупой затеи. Однако Лиза была девушкой настырной и продолжала копать. Нож нашёлся тогда, когда Лиза закопалась в придорожный сугроб с головой. Предательский кусок металла с пластмассовой ручкой оказался совсем не там, где предполагалось. Несмотря на недостойное поведение, нож был прощён, и Лиза, мокрая с головы до ног, но счастливая, выбралась обратно на дорогу. Часы показали двенадцать тридцать! На дороге показались старенькие жигули. Завидев девушку, водитель начал притормаживать. Общение с незнакомыми людьми на пустынной дороге никак не входило в планы Лизы, и она, не дожидаясь, пока машина остановится, решительно бросилась в сторону леса. Сразу увязнув в очередном сугробе, Лиза подпрыгнула и бухнулась на снег плашмя, раскинув в стороны руки. Снег выдержал. Поняв, что это шанс, Лиза, быстро заработав локтями и коленями, поползла прочь от дороги. Машина остановилась как раз в том месте, где ещё секунду назад стояла девушка. Из «копейки» вышел мужик в мохнатой меховой шапке и стал удивлённо рассматривать неуклюже уползающую от него фигуру. Полюбовавшись дёргающимся Лизиным задом, мужик задорно свистнул и, сев обратно в машину, укатил в сторону города. Лиза, убедившись, что опасность миновала, попробовала встать. За обочиной снега оказалось гораздо меньше – чуть выше колена. К тому же на поле снег был более рыхлым, и по нему вполне можно было идти. Это наполнило сердце девушки надеждой, и она, с трудом разгребая ногами снег, побрела в сторону леса.

До леса девушка добиралась почти час. Несколько раз она, зацепившись за какие-то корни, падала лицом в снег, но каждый раз поднималась и настырно шагала к приближающимся деревьям. Первым попавшимся на пути деревом оказалась чахлая берёзка, но для Лизы она казалась самым красивым представителем своего рода. Девушка буквально повисла на белом стволе, обняв его, как родную мать. Пальцев ног она уже давно не чувствовала, а лёгкие, казалось, были готовы выскочить из груди. В тот момент Лизе подумалось, что выбирать для празднования Нового года в России нужно было именно берёзу. Ведь это исконно русское дерево, и растёт везде, в отличие от ёлок. Но кто-то когда-то решил иначе, и теперь из-за этой ошибки бедной девушке приходится терпеть все эти лишения. От этих мыслей к горлу подкатил ком, и девушка заплакала. А спустя несколько секунд зарыдала в голос. Она рыдала обо всём. О замёрзших пальцах и новой зимней куртке, которая ждала её в институтском общежитии, о маминых котлетах и предстоящих экзаменах, о тёплой батарее возле её кровати и любимом коте Барсике, который сейчас наверняка дремлет на её любимой подушке в виде смешного розового зайца.