Текст книги "Размышления старого Baboonа."

Автор книги: Александр Машков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Размышления старого Baboon а.

«Прежде чем писать сказки о войне, почитай «Ленка-Пенка», отлично прочищает мозги» – сказали мне. Почему бы нет? – подумал я, и принялся за рассказ.

Читаю его, и, действительно, мозги прочистились, начало вспоминаться собственное детство.

Шестидесятые годы. Не знаю, как там, на Западе, у нас здесь ещё все жили прошедшей войной.

Неудивительно: фронтовики тогда были совсем ещё молодыми, моим родителям слегка за сорок.

Отец служил на Дальнем Востоке, воевал с японцами, так что ему повезло.

Мама во время войны жила в Москве, копала противотанковые рвы, попадала под бомбёжку, рассказывала, каково это. Много рассказывать тогда не могли, да и не хотели вспоминать.

Вспоминали тридцатые годы. Отец говорил, что в десять лет не мог ходить, только ползал. Голод.

Тридцать третий год. «Взрослые щелкают конопляное семя, а мы ползаем по полу и едим шелуху».

Мама говорила, как они, детьми, ходили на колхозное поле, собирать гнилую картошку, чтобы сварить кисель. Взрослым нельзя, посадят. За детьми только гонялись на лошадях, с нагайками.

«Разве убежишь от лошади?» – вспоминала мама.

Но это родители, пережили и голод, и холод, и страшную войну.

Читаю книгу. Арсеньева.

«До четырёх лет считала себя мальчиком». Интересно. Я помню, что я ЕСТЬ, и хочу ЕСТЬ. Кто я, меня совершенно не интересовало. Нас и так было четверо братьев, старшему десять, мне два.

Нет, первое моё впечатление: я лежу в кроватке и воплю от голода на весь дом.

Подходит мама, берёт на руки, начинает кормить с ложечки манной кашей. Я голодный, хочу сам, тянусь за ложечкой. Мама смеётся.

Родился я в интересном месте. Называлось оно по–корейски Тафуин. Что означает «Мыс Счастья»

Наш ДОС стоял в основании мыса Пещурова, на котором стоит маяк. Так и местность называется. Маяк.

С одной стороны – Астраханский пляж, с другой – просто пляж. На север – бухта Гайдомак с купалкой, на западе – Гайдамакский пляж, далее пляж Первой Камышовой речки, дальше пляж Второй Камышовой речки, и так до мыса Де Ливрона. Дальше уже бухта Анна.

Напротив Гайдомакского пляжа есть озеро Лебяжье, там разводили рыбу.

Здесь родился и мой старший брат Юрка. Двое более старших брата родились в Тамбове и Караганде.

В ДОСе у нас была двухкомнатная квартира, где мы и жили был сарай, был огород.

Мы любили сладости, отец давал нам по кубику сахара каменной твёрдости, и мы часами танцевали с ними. Какая вкуснятина!

Наверно, организм требовал глюкозу, сладости. Недалеко от нас был зверосовхоз. Там разводили норок. Вы знаете, как пахнет рассерженная норка? Лучше вам не знать.

Осенью норок забивали, трупики вместе с соломой сжигали на берегу.

Мы рылись в этих кучах с горелыми трупиками норок в поисках баночек с витаминами. В каждой баночке обязательно оставались одна-две витаминки, которые давали норкам для роста шерсти.

Перед забоем норкам в поилки наливали коньяк. Все забойщики были веселы.

Упоминается в рассказе про Ленку пряник. Такие пряники бывают, или бывали, без глазури. Да, расколешь молотком, крошки можно сосать, потом жевать. С глазурью они прогорклые. Маргарин, наверно, горчит. Но мы их ели. Это же пряники! Но это было позже.

В своём рассказе «Мальчик» я упомянул Сашу, которая падала с обрыва. Думаете, вымысел?

Саша удержалась. Я – нет.

Сколько там метров? Или пятнадцать, или двадцать, подойдёшь, посмотришь, повспоминаешь…

Было мне три года, лёгкий. На всю жизнь запомнилась полынка, зажатая в кулачке, выдернутая с корнем, на фоне голубого неба.

Ничего, обошлось, только ноздрю разорвал, да полщеки. Выкатился на камни, лежу, молчу.

Спасла меня девочка лет двенадцати, которая в это время стояла на камне. Камень тоже интересный, его то замывало песком, то раскапывало, почти весь, поэтому дети любили на нём стоять.

Позже я смотрел с этого камня на место, где я лежал, видно плохо, видно, девочка увидела, как я летел.

Принесли меня домой. Бедная мама!

– Мама, не плачь! – успокаивал я её, – Я живой.

Пришёл отец на обед. На счастье, приехала водовозка, и меня увезли в больницу.

Зашили щёку, как ребёнок зашивает дырку в одежде: собрали всё в кучу и зашили. Мальчиков украшают шрамы. Я комплексовал до 15 лет. Стеснялся девочек. Этакий уродец!

Как ни странно, последствия моего полёта больше отразились на моём брате, Юрке.

Юрка следил за моим полётом, потом убежал, и его долго не могли найти.

Подумаешь, я повскакивал ночами с воплем, когда снились непонятные сны. Отец, наш суровый отец, отслуживший в армии восемь лет, брал меня на руки и успокаивал.

Юрка вставал молча, и долго. Ходил по дому.

Я долго не мог понять, почему он так меня любит и ненавидит одновременно.

Потом я ещё сломал ему ногу. Не верите? Сломал…

Думаете, мы вынесли из этого урок? Нет, лазили мы по отвесным скалам, смеясь над трусами.

Дети у нас в посёлке нередко гибли. Одну девочку откачивали у меня на глазах. Не откачали. Мама водила меня на пожар, показать заживо сгоревшую девочку, чтобы я знал, к чему приводят игры с огнём. На что там смотреть? Чёрная головёшка. Чувствительнее было на попке, ремнём, привезённым отцом с войны.

Старший говорил, что ему попадало пряжкой.

Был у нас сосед по улице. На двенадцать лет ему подарили мотовелик, и он разбился насмерть.

Мама водила меня на похороны, я сидел, и слышал, как погибший мальчик спрашивал меня, буду ли я есть конфеты, и пить чай возле его тела. Я сказал, что нет, и ушёл.

Мама расстроилась: родители мальчика были богатые, а без меня присутствовать было нельзя.

Ночью мальчик пришёл ко мне и попросил проводить его.

Сколько я подобных историй читал, и все дети были в свитерах. Почему? Холодно там?

Я проводил его до угла забора, дальше он меня не пустил. О чём мы разговаривали, не помню. Знаю только, что я приобрёл редкий дар: нравиться людям. Только с одним условием: я должен соответствовать представлению людей о себе. Я не могу поступать, как все. Не прощается.

Поэтому в моих рассказах вызывает возмущение у некоторых, что моего героя начинают все любить. Каждый автор пишет о себе, даже выворачивая рассказ наизнанку. Привык я. Меня сильно обижает, когда кто-то не понимает меня.

Так же и те, которые пишут отзывы. Они пишут о себе.

Что-то я ушёл от темы.

Про блокадный Ленинград. Сразу вспомнилось кино про девочку, которая пережила блокаду. Я не любил кино про войну. Такое ощущение было, будто всё это пережито лично, настолько всё было пропитано воспоминаниями. И, когда девочка на буржуйке начала что-то жарить, типа котлеток, я так искренне радовался! Она выходила соседского маленького мальчика, не отдала его в детский дом, когда уже все умерли. Потом приехал папа мальчика с фронта. По – моему он их двоих взял к себе. Не сразу, война продолжалась. Тихая была девочка, сил не было громко разговаривать.

Снится ей сон: стол, на котором стоят торты, пирожные… «Что бы ты хотела, девочка?» «Хлеба!».

Не знал я такого голода. Подумаешь, есть хочется! У нас была РЫБА. Рыбы было много. Камбалу и сейчас ем с удовольствием, а вот краба нет. Объелся. Тогда ни крабов, ни, тем более, кальмара, не ели, брезговали. Корейцы научили есть.

Тогда ещё в море водилась рыба. Мы ходили, ловить. Тогда июнь был холодный и дождливый, выше 15 градусов температура не поднималась. Чтобы ловить рыбу, надо было залезть полностью в воду, набрать ежёй. Кого-то мы стеснялись, лезли в воду в трусах, и потом мёрзли в мокром, целый день. Такое вот удовольствие. Но ловили, и дома жарили вкуснющую рыбку. Назывались ленки. Похожи по вкусу и жирности на терпуг.

Как-то раз идём с уловом домой, а навстречу мальчишки постарше нас.

– Отдавай рыбу!

– Иди, да налови! – отвечает мой брат.

– Тогда мы заберём его! – и берут в плен меня.

Брат выменял меня на рыбу…

В солнечные дни мы ходили на Астраханский пляж. Там «ловили» мидий.

Никогда не забуду восхитительный вкус запечённых на костре мидий! Крупные, вкусные.

Как-то попробовал. Гм…

Почему были такие огромные очереди за хлебом? Не знал тогда, моё дело было отстоять очередь, и взять шесть килограммовых булок. Неподъёмных. Тогда думал, что больше такого не будет. Повторилось в восьмидесятые, когда стоял за хлебом на Новый Год, и уже смирился, что встретим праздник без хлеба.

Помните кукурузный хлеб? Красивый, жёлтенький, вкусный, пока свежий.

А ванильный сахар? По копейке за пакетик?

И вкуснющие пирожки вприглядку! Денег нет…

Опять о том, кто я? Девочка, или мальчик? Понятия не имел. Родители начали строить дом, все старшие братья принимали участие, меня оставляли одного дома. Спал я в одной рубашечке до пупка. Просыпаясь, вылезал из кроватки, и бежал на стройку. Путь мой лежал по дороге вдоль берега моря, мимо страшных гусей с меня ростом, шипящих и кусачих. Я их боялся. Все такие большие! А вон телёнок вдвое больше меня ростом! С опаской обхожу его, увязая босыми ногами в болоте. Рыжий телёнок с любопытством разглядывает меня. Он привязан к колышку верёвкой.

Минуем и эту опасность! Прибегаю к дому, в одной рубашечке, задумчиво ковыряя в носу, смотрю на каркас.

– Ну, как тебе новый дом? – спрашивает меня отец, взяв на руки.

– Какой же это дом? – говорю я, – Это не дом, а одни дырки!

Рабочие долго не могли работать.

Бегал я туда часто. Как-то взял скобу, начал втыкать в бревно, пока не воткнул себе в коленку. Больно! Мама, тоже, проткнула стопу насквозь. Лечила керосином, в сарае. Держала ногу в ведре с керосином. Так же вылечила себе ангину, напрочь уничтожив гланды. Предлагала мне, но я пошёл по другому пути: подставил горло под скальпель, узнал, каково это, когда живьём режут горло. Больно!

Тонул ли я в море? Конечно! У нас все тонули. Но боялись, потому что нас пугали: «Утонешь, домой не приходи!». И мы возвращались. Правда, не все…

Любили купаться в шторм. Волна – бац! Голова – ноги, голова – ноги! Мордой о песок шварк! Вылез из воды, тут новая волна – бац! Очень весело! Конечно, бывают такие волны, что и подойти к морю страшно. Ещё маленький был, отец нёс меня домой, на маяк, поднёс к обрыву, и показал пляж, где мы всегда загорали. Вода, как в котле, кипит! Волны добивали почти до нашего нового дома.

Бегу вдоль берега, забегаю в море… Одежонка лёгкая: всё лето трусики и маечка. Забегаю в море, а назад – никак, вокруг, глубокие ямы.

– Как зашёл, так и выходи! – говорит мне брат, и уходит. Я один посреди моря, реву. Вижу, мама идёт со стройки. Увидела меня, кинулась в море, набрав полные сапоги, схватила меня, вынесла на берег, ещё и похвалила, что сам не стал выбираться.

Когда я был маленький, было очень много снега. Не улыбайтесь: мол, маленький был. Через заборы пешком ходили. А меня, с воспалением лёгких, возили в больницу, посадив в ящик из-под сливочного масла, и привязав к санкам. Помните ящики? Сделаны они были из гладких дощечек, очень аккуратные и крепкие.

Болел я долго, не один раз. Лежал в больнице и страдал без мамы. До сих пор помню скрип дверей, на которые сразу бежал, надеясь, что пришла мама.

Мама приходила, и я старался не отпускать её.

– Дома у меня много дел, ты что! – сердилась мама, и я опять оставался в больнице. Друзья менялись, а я всё лежал, покорно подставляя попку под уколы. Медсёстры хвалили, потому что другие дети не хотели, чтобы их кололи тупыми многоразовыми иголками.

Иголки! Мы лазили в мусорный медицинский контейнер, собирать иголки для игр!

Нянечки падали в обморок, фигурально выражаясь.

Потом родители купили корову. Молоко рекой. Пить невозможно. Начались покосы.

Покос нам выделили на Втором Камышовом, километров за семь от дома.

Туда мы ходили пешком. Маленькие ножки уставали, но в лесу быстро приходили в себя.

Пока отец косил, я варил ему суп в … чайнике. Бросал туда тушёнку. Вкусно!

Потом собирали сено, или переворачивали валки. Отец накосит, так накосит! К вечеру м с братом валились с ног, маленькие ещё были. Где старшие? Самый старший уже отделился, или учился, или женился. Следующий был в Москве, на операции. Доброкачественная опухоль головного мозга. Юрка, до этого, лечился три года от менингита… Бедная мама. Не дожила до семидесяти.

Отец умер ещё раньше. Когда маму парализовало, его это подкосило, и он не дожил до конца года.

Ну вот, до вечера поборемся с сеном… Вы не думайте, друг с другом мы тоже боролись!

Потом шли домой. Ох уж, эта бесконечная дорога! За поворотом что? Новый поворот!

Телята! На мне! Почисти, напои, выведи, напои, сходи, приведи! Всё лето, каждый день. Осенью отпускали на подножный корм.

Вечер. Коровки, ау! Где вы? Сопка наша, сопка ваша. Да где вы прячетесь?! А! Вот вы где! Пошли домой! Не хотим, здесь вкусная трава, и с тобой нам не скучно!

Когда мне было двенадцать, старший брат отвёз меня в Терней, оставил со своей женой и грудной дочкой, и ушёл в море на РСе.

С тех пор считаю, что человек в двенадцать лет – взрослый человек!

Сам колол дрова… Кстати о дровах. Мой брат был молодым специалистом, ему дали квартирку в бараке, с печным отоплением. Услуги на улице, в лесу. Ночью я боялся ходить туда. Как молодому специалисту, ему привезли машину дров. Каких дров? Что было, то и привезли! Парень молодой, справится! Только вот молодым парнем оказался я. Боролся я с этими дровами всю зиму. Пожаловался своим одноклассникам, они посоветовали взять колун.

Нет, не думайте, я смог его поднять, и даже ударить! Но какой же он тупой! Нет, не пойдёт! Рубил обычным плотницким топором. Топил печь, варил обеды, носил воду из колодца.

Из развлечений: кино, книги, радио. Телевидения нет, и не надо. Зато библиотека была замечательная. Районная. Музей Сихоте – Алинского заповедника. Замечательные новые чучела, вход свободный. Чучело дикого кабана с меня ростом.

Школа. Недавно нашёл единственную фотографию старой школы. смотрел и удивлялся: неужели я бегал по этим ступенькам?! Снимок похож на дореволюционный, да и школа тогда уже была старой. Физкультурой занимались за школой, в лесу, на лыжах. Ребята были замечательные!

Там испытал нечто, похожее на любовь. Хорошо, что девочка исчезла, думаю я теперь, иначе, как бы я оттуда уехал?

Возвращаюсь снова к блокадному Ленинграду. Люди собирали недокапусту под обстрелом противника. А где были наши? Почему немцы не переходили капустное поле?

Читал я воспоминания Юрия Никулина, который служил в блокадном Ленинграде, в обороне.

Пишет он, что пухли от голода, еле ноги носили, винтовку поднять не могли. И, тем не менее, удержали оборону!

И Карельский перешеек, тоже.

Теперь на костях таких, как Ленка-Пенка, ребята устраивают неонацисткие сборища. Или уже нет?