Текст книги "Субмарина «Голубой Кит»"

Автор книги: Александр Мирер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

21. НАХОЖУ И НАСТИГАЮ

Сомнений больше не было – перед Катей плавала говорящая рыба! И не просто так говорящая, а по-английски. С другой стороны, почему рыба должна знать именно русский язык, а не английский?

Подумав об этом, Катя немножко развеселилась. Вот будет здорово, если Мак умеет исполнять желания, как говорящие рыбы в сказках! Будет она приплывать в Дровню и спрашивать по-английски: «Чего тебе надобно, старче», как золотая рыбка у Пушкина. Пожалуй, в речке Ирге эта рыба не поместится – слишком она велика.

– Какие приказания? – прогудел Мак. – Могу съесть маленькую рыбу.

Наверное, ему очень хотелось съесть маленькую рыбу.

И Катя сказала в решеточку:

– Съешьте, если вам так хочется.

Хрипы стали чаще, сильнее. Мак изогнулся дугой, мелькнул острый серп хвоста, брюхо и опять вынырнула морда – с тем же бессмысленно-хищным выражением и синим немигающим глазом.

– Выполнено, – доложил автоматический голос. – Могу съесть еще одну маленькую рыбу.

– Благодарю вас. Можно потом? Скажите, почему вы называетесь «чудом инженерной биологии»?

– Я карающий меч судьбы, – сообщил Мак.

Над этим пришлось подумать. «Меч» – ясное дело, ведь Мак – рыба-меч. Почему же «карающий» и зачем он судьбу припутал?

– Скажите, Мак, почему вас зовут «карающим мечом»?

– Я выйду отсюда. Я найду и настигну того, кто хочет всплыть. Найду и настигну. Все живут в воде. Никто не должен всплыть. Я карающий меч судьбы, – болтал Мак. – Того, кто хочет всплыть. Кто я.

– Чудо инженерной биологии, – сказала доброжелательная Катя.

«Карающий меч» ей почему-то не нравился.

– Кто я, – настаивала рыба.

Девочка промолчала. Тогда Мак заявил:

– Я молодец, – и повторил:

– Кто я.

Вот хвальбуша! Подумаешь разве, что рыба способна так болтать и хвастаться, и требовать, чтоб ее похвалили?

– Вы молодец! – сказала Катя. – Жуткий молодец!

– Ж-у-ттт-к-ий, ж-уткий, жуткий, – повторил Мак. – Я подплыву сверху, перевернусь, пр-роизнесу. Никто не должен всплыть.

– Почему никто не должен всплыть? Что за глупости! – возмутилась девочка.

– Все живут в воде, – решительно пояснил Мак. – Я нахожу, настигаю, пр-роизношу, командир взрывает.

Живая торпеда! Этот Мак – живая говорящая торпеда! Он находит кого-то в воде, подплывает, а командир взрывает торпеду. Вот вам и «молодец»! Бедная, глупая рыба! Она ведь ничего не понимает, повторяет, как магнитофон…

Мало им ракет!

Катя стояла и смотрела на бессмысленную рыбью морду. Мак самодовольно покачивал своим мечом, как мальчишка – игрушечной саблей.

– Что у вас на спине?

– Не понимаю, – ответил Мак и захрипел:

– Что у меня на с-п-ин-е. Чтоуменянаспинечтоуменянаспине… Кто я.

– Замолчите!

Рыба мгновенно смолкла. Катя с отчаянием стукнула кулаками по стенке. Что толку? Отшибла косточки. Что делать? У Мака на спине прикреплена мина, или торпеда, или как там называется. Потом его выпустят – взрывать. Был бы здесь Игорь, он бы знал, что делать. А она, Катя, ничего не может.

Не правда!

Она должна что-то предпринять, умная она или глупая! Что она, Катя Гайдученко, не перехитрит этого Мака? Может быть, внушить рыбе, что она не должна «находить и настигать»?

«Спокойствие, Екатерина Гайдученко! Спокойствие. Ты обдумай все как следует, но быстро. Как в воздушном бою. А кого он должен взорвать, этот дуралей? Знает он заранее – кого?»

– Скажите, Мак… Что вы будете находить и настигать, когда выйдете отсюда?

– Объект, – прохрипела рыба, – объект нахожу, настигаю…

– Какой объект? Как вы его узнаёте?

– Как я его у-з-н-а-ю. Какяегоузнаюкакяегоузнаю… Кто я.

– Молчать!

Похоже, Мак заводился говорить без остановки, когда запоминал новое слово. Запомнит и просит, чтоб его похвалили за усердие. Бедняга!.. Совсем как Панька, тоже страдает ни за что ни про что мышонок. Она посмотрела – Панька мирно спал в кармане ее фартука. Не так уж ему плохо, по-видимому…

– Вы молодец, Мак. Скажите, как вы найдете объект?

– По контуру и звуку нахожу, настигаю, я молодец, – захрипело из решетки.

– По какому контуру и звуку? – допытывалась Катя.

– Контур объекта… тр-ренировка… нахожу… – скандировал Мак, переворачиваясь на спину и ныряя.

Перед окном стало свободно. Левый глаз у Кати уже слезился от напряжения, зато привык смотреть в синюю глубину. Довольно далеко впереди помещение Мака закруглялось как бы лежачим куполом. Катя знала, что в воде все кажется ближе, чем на самом деле. Метрах в четырех впереди на куполе белел причудливый рисунок вроде плоской вазы. С круглой ножкой… Что это? Рыба вымахнула снизу к рисунку, закрыв его от глаз. Перевернулась, замерла.

– Пр-роизношу. Пр-роизношу…

Катя захлебнулась догадкой! Этот рисунок – батискаф: поплавок – ваза, а ножка – гондола… Ужас какой! Что теперь делать? Ведь батискаф «Бретань» сегодня должен спуститься к затонувшему кораблю…

– Кто я.

– Проклятый глупец! – рассвирепела Катя. – Глупец!

Мак затарахтел, осваивая «проклятого глупца». По временам он спрашивал «кто я». Девочка его не слушала.

Кому может помешать батискаф? Зачем взрывать его? Чтобы погибли ученые?

Значит, вот о чем предупреждали ее три моряка. А сами они, сами-то они – почему они, взрослые, боятся и молчат? Ох, это было трудно понять! Катя хорошо помнила, как они шепотом совещались, и оглядывались, и явно боялись капитана. Она читала где-то: капитан в море имеет право застрелить любого своего матроса, вот они и боятся. Она присела на приступочку, чтобы лучше думалось. Но предупреждение, предупреждение! Игорь ведь послал телеграмму куда следует. Может быть, спуск батискафа уже отменен. Довольно много времени прошло. Сейчас – она посмотрела на свои часики, – сейчас четыре часа пятнадцать минут по местному времени. По дровненскому. Значит, по-московски на два часа меньше. Успели предупредить или не успели?

Что же делать, если вдруг не успели?

По-видимому, только один путь оставался. Уговорить Мака не взрывать батискаф. И поскорее, пока не явился кто-нибудь и не помешал.

Катя приступила к делу немедленно. Она произнесла как могла солидно:

– Слушайте меня, Мак!

– Слушаю, – охотно отозвалась рыба.

– Объект искать нельзя, я запрещаю! Повторите!

Что тут началось! Мак стал метаться по своему аквариуму, а из решетки быстро-быстро затарахтело:

– Не понимаю-непонимаю-маюнепони-нимаюнепо-понимаюне…

В отчаянии она щелкнула выключателем – голоса Мака не стало слышно, он метнулся вниз и пропал. В глазке был виден только «контур объекта», белый контур батискафа, так похожий на тот, что любовно вырисовывал Квадратик. Плакать Катя не могла. Оставалось одно – сидеть и ждать обратного перемещения. Сидеть и ждать, сидеть и ждать – что бывает труднее на свете?

Катя ненавидела это занятие: сидеть и ждать.

Через пять минут она уже вскочила на ноги и прильнула к глазку – не видать проклятой рыбы. В сердцах она захлопнула дверцу. При этом у Мака погас свет. Так и надо, сиди в темноте, а мы еще раз посмотрим приборы. Вдруг найдется такой прибор, чтобы выпустить Мака.

Пусть уплывает! Далеко, куда ему захочется. Чтобы никто не смог его взорвать.

Катя пошла вдоль стола с приборами, присматриваясь к ним заново. Должны быть надписи. Под прибором со скачущими цифрами – есть. Значит, и на других должны быть… Ага! Вот еще табличка. Написано: «Температура тела». Не годится. Собственно, что должно быть написано?

Она пошуршала бумажкой от шоколада в кармане. Завязала бант на правой косе. Уныло заглянула под последний прибор – ничего нет. Что делать?

Она подняла глаза и увидела на столе, у самой стенки, большую книгу в кожаном переплете. Пухлую. Книга стояла, прислоненная к стенке. Рука не доставала так далеко. Пришлось подтащить табурет, чтобы взять книгу.

Наполовину она была написана цифрами, наполовину – чистая. Катя потянулась поставить ее на место и увидела на стене белый квадрат, в нем черный череп и кости. Надпись: «Смерть!»

Раньше этот плакат закрывала книга.

Катя сползла на пол. Огляделась. Зеленая линия зловеще подмигивала ей. Звенело в ушах. Язык стал сухой и шершавый. Все страхи сразу припомнились Кате: и огни Святого Эльма, и паруса, изодранные ураганами за тысячу лет, и сам «Летучий Голландец», мертвый капитан с мертвой командой.

И еще – говорящая рыба за стенкой… подмигивает… Запертая дверь ухмыляется затвором, как перекошенное лицо. Нет! Этого не может быть!

Катя бросилась к двери и повисла на затворе. Она уже набрала воздуха, чтобы заорать, заплакать, и вдруг услышала шум. Крестовина затвора зашевелилась в руках как живая, – кто-то открывал дверь с той стороны, звякал металлом.

Этого Катя не могла выдержать. Она метнулась от двери в угол и втиснулась, как ящерица, между стеной и железным шкафом. Замерла.

Дверь с шорохом отворилась. Густой тихий голос произнес несколько слов. С перепугу Катя не разобрала, что было сказано. Потом звякнул затвор. Дверь запирали за вошедшим. Катя чувствовала, он был здесь…

Через несколько секунд застучала фанера под мягкими шагами. Еще мгновение, и из своей щелки девочка увидела спину вошедшего. Он был худой, высокий, в синем морском костюме и берете. Он полуобернулся – безусый, с длинным подбородком и прищуренными глазами.

Катя неслышно задвинулась поглубже.

Длиннолицый не торопясь подошел к стене с окошечком. Нагнулся к приборам, посмотрел. У зеленой линии покачал головой – наверное, взволнованная рыба дышала чаще обычного… Пощелкал по окошечкам, посвистел. Оглянулся, подобрал табурет. Поставил на место, пожимая плечами. Погасил сигарету о подошву, окурок положил на стол. Открыл глазок и щелкнул выключателем.

– …пони-нимаюнепо-понимаюне-аюнепониим-онимаюне-онимаюне…

– Мак, замолчи! – густым басом проговорил длиннолицый.

Мак замолчал, отчаянно хрипя дыханием.

– Ты – карающий меч судьбы! – сказал длиннолицый. – Ты – чудо инженерной биологии!

Право же, в его голосе была нежность. Катя подсматривала из угла, стараясь не дышать.

– Какие приказания, – послышался металлический голос рыбы.

Она успокаивалась, хрипы становились все реже.

– Атакуй изображение! – коротко приказал человек и через секунду добавил:

– Ты молодец, карающий меч судьбы!

– Жуткий молодец, – отозвался Мак.

Длиннолицый еще раз покачал головой, раскрыл кожаную книгу, сверился с ней, хмыкнул. Выключил микрофон и принялся рассматривать зеленую линию, бормоча:

– Возможно, возможно… Не могу поручиться, с какой стати я скажу «жуткий молодец»? Возможно, он теряет устойчивость. Проверим… – Послышались щелчки переключателей и снова бас:

– Устойчивость в норме… Спросить у него? Он слишком взволнован… Не-ет, я так не говорю, не-ет… Стоп! Где шоколад? Крысы не едят обертку. Печать на двери была цела… Стоп, капитан!.. Ганс не мог говорить с рыбой, зато молодцы могли подделать печать… Молодцы!

Капитан медленно покачал пальцем у себя перед носом, бормоча:

– Жу-уткие молодцы, жуткие… – И внезапно он подобрался, шагнул вперед и присмотрелся к чему-то на столе.

На проводах висел Панька!

Катя бессознательно рванулась – схватить мышонка – и задела локтем за гулкое железо. И еще быстрее капитан обернулся и направил на нее пистолет.

22. БАБУШКА ТАНЯ

В эту самую минуту Любаша Теплякова бежала в проходную. К теще начальника, Татьяне Григорьевне. А бабушка Таня не умела ждать. Точь-в-точь, как ее внучка. Пока Любаша бегала, Татьяна Григорьевна металась по вестибюлю, как рысь по клетке. Игорь стоял у кошелки, упрямо наклонив голову. Увидав гонца, Татьяна Григорьевна подхватила кошелку. Игорь не шелохнулся.

– Де он? Идет?! – не своим голосом крикнула бабушка и тут же погрозила Игорю:

– Молчит! Деревянный ты. Где ж у тебя сердце?

– Он скоро, – залепетала девушка, – скоро освободится. А директор, сам директор…

– Ско-оро? Дире-ектор?!

Бабушка разжала руку – кошелка брякнулась об пол. Горестно звякнул термос. Со стремительностью ястреба Татьяна Григорьевна ринулась на прорыв – мимо смешливой вахтерши.

– Мамаша, нельзя! – выкрикнула вахтерша и в растерянности нажала кнопку вызова начальника караула.

Он был на посту, бравый Евграф Семенович, и попытался задержать Татьяну Григорьевну. Куда там! Бабушка отпихнула его могучей рукой и широким шагом пошла по двору. Люба застучала каблучками следом, отругиваясь от Евграфа Семеновича:

– Поймите, дядя Евграф, у Гайдученко с дочерью несчастье!.. Мало что не положено! Поймите, некогда пропуск оформлять. Ну я сейчас выпишу – задним числом, Яков Иванович подпишет…

Про Игоря в горячке забыли, хотя без него, собственно, все предприятие лишалось смысла – он один знал, в чем дело. И, конечно, первой спохватилась бабушка Таня.

– Де хлопчик? Геть! Ступай за хлопчиком! – Она закричала на самого начальника караула, так что он засомневался даже и сделал шаг назад.

– Я сбегаю, сбегаю! – заторопилась Любаша. – А вы, дядь Евграф, проведите их в лабораторный корпус. Ну пожалуйста!

И – чудо! – начальник караула махнул рукой и произнес:

– Пройдемте!

Об этом чуде будут долго вспоминать в институте. Как теща Гайдученки заставила самого Евграфа Семеновича, служаку, провести ее к зятю. Как всегда, лавры будут отданы победителю, и все забудут о Любашиной миротворческой роли. Между тем охрана института – дровненские пенсионеры – очень гордилась Любкой Тепляковой, дочерью покойного Павла Теплякова. Из дровненской молодежи одна Люба была физиком-теоретиком, и уже была объявлена защита ее кандидатской диссертации. И караульный начальник махнул рукой, поправил орденские колодки и произнес:

– Пройдемте!.. Скажи вахтеру там… я разрешил пропустить мальца.

Вчетвером они подошли к дверям Проблемной лаборатории. Бабушка решительно отодвинула сотрудника Егорова, а Игорь посмотрел на него злорадно: не хотел помочь, на вот тебе! Увидав начальство, желтолицый вахтер сделал шаг вправо, освобождая проход, но тут уж Евграф Семенович решил, что старуха заходит слишком далеко, и уперся:

– Не положено и не положено, не могу. С удовольствием… назад!

Не положено? Тяжелой ладонью она пришлепнула звонок. Тррр! – зазвенело внутри лаборатории. И лишь дверь приоткрылась, бабушка крикнула зычно и жалобно:

– Яков, сынок!..

Профессор Гайдученко работал, как хирург при операции на сердце, с рассчитанным самозабвением. Время. Время. Время! Он сжимал время, как резиновую губку. Он работал с такой скоростью, что с выхода электронной машины непрерывно текла бумажная лента. Яков Иванович упрямо вводил в машину новые данные и вместе с ней терзался неразрешимой задачей – боковой лепесток был перегружен. Перегружен! Что его перегружало? Не хватало мощности для связи с испытателем. От высоковольтных кабелей и шин тянуло угарным запахом. Бодрый голос испытателя Панина доносился до лаборатории чуть слышным, искаженным. Все потому, что лепесток был перегружен.

В лаборатории стояла благоговейная тишина – Саша Панин волей науки был переброшен из Дровни на специальный полигон под Самаркандом. Затем сделали «перекидку», перебросив его на такой же полигон в Бухару. Все шло отлично, великолепно, исчезли болевые ощущения, от которых прежде страдал испытатель!

Но лепесток был перегружен. Поэтому не хватало энергии. Поэтому постоянную связь держали с испытателем только по обычному радио. Из-за перегрузки опыт отложили на час – надеялись найти ошибку в настройке антенны. Не нашли ничего. На всем протяжении опыта работала большая электронная машина, управляемая самим Гайдученко, – бесполезно…

Машина выдала последние расчеты. В шестнадцать часов тридцать минут, полтора часа спустя после начала опыта, Яков Иванович оттолкнул стол. Поднялся.

– Бесполезно далее тянуть время! Я настаиваю – антенна перегружена тридцатью – сорока килограммами живого груза. Дальше решайте сами. Установка – ваша. Я бы прервал опыт.

Он сделал символический жест – умываю, мол, руки – и снова потащил к себе бумажную ленту. Радист-оператор из глубины зала прокричал:

– Бухара передает! «Ясень» жалуется на жару, просит послать холодного пива!

Кто-то засмеялся. На него цыкнули. Директор института утирал пот, как будто ему тоже было жарко.

Тогда начальник Проблемного отдела, молодой академик, решительно вышел к пульту управления.

– Гайдученко прав, товарищи… Прерываю опыт. «Ясеня» предупредить о досрочном возврате через…

Вот здесь и затрещал звонок. Академик сердито обернулся. И раздался отчаянный голос бабушки Тани:

– Яков, сынок!..

Странная наступила тишина. Испуганная. Резко застучал секундомер в затихшем зале. Яков Иванович пролетел к двери, на ходу спросив у директора:

– Разрешите?

Директор замахал на него платком: «Иди, иди». И все смотрели, как Гайдученко вынесся за порог. Академик первым отвел глаза, кашлянул и открыл было рот, но дверь опять распахнулась и, пятясь, вошел Яков Иванович. Он вел за плечо Квадратика.

Все так и подались вперед со своих мест и вытянули шеи.

Яков Иванович наклонился к Игорю.

– Говори толком, хлопец! Что случилось?

– Вы Яков Иванович? – неторопливо спросил Игорь.

От любопытства у него разбегались глаза – он старался смотреть на собеседника, а глаза косили.

– Ну говори поскорее!

– Катерина ваша… переместилась! – решился Игорь.

Его поняли сразу. Академик подскочил к нему, теряя булавку из галстука.

– Откуда переместилась, живее?!

– С Верхних Камней в пятнадцать ровно, как раз запищало по радио, – обстоятельно ответил Квадратик.

И снова стало тихо.

В тишине Яков Иванович подошел к расчетному столу, поднял бумажку за уголок и проговорил:

– Ну вот, видите? Тридцать пять килограммов!

И сейчас же резко, звонко крикнул академик:

– Операторы, связь! Срочный возврат! Передать «Ясеню» – он остается в Бухаре, пусть немедленно выйдет из зоны! Немедленно! Всю мощность на возврат из лепестка, всю мощность, вы меня поняли, Зимин?! Стянуть лепесток сюда, сюда! – Он потопал сверкающим ботинком по полу. – Все по местам! Внимание!

Лаборатория замерла. Директор замер с платком в толстой руке. Гости приподнялись на стульях. Оператор кричал в микрофон:

– «Ясень», «Ясень»! Немедленно покиньте зону, повторяю – немедленно покиньте зону! Для вас – всё, вы остаетесь в Бухаре, повторите, как поняли. Прием!..

С потолка зала на пол опустился толстый резиновый ковер. Тоскливо, бархатно взвыла сирена.

– «Ясень» покинул зону, – доложил оператор.

– Отсчет от десяти до нуля! Десять!.. Девять!..

Кто-то взял Игоря за руку и повел к выходу. Он подчинился. По дороге подобрал булавку из галстука сердитого ученого, положил на стул.

– Пять!.. Четыре!.. Три!.. – звенел голосом академик.

Дверь закрылась. Было шестнадцать часов тридцать восемь минут по местному времени.

23. ОБВАЛ

Капитан выхватил пистолет, повернулся и шагнул – одним движением. Пистолет черной дырой уставился Кате в лицо.

Она крепко зажмурилась. Капитан тихо свистнул, зашевелился. Катя приоткрыла один глаз. Капитан прятал пистолет в карман, отогнув полу тужурки, и рассматривал Катю – даже голову наклонил к плечу.

Спереди его длинное лицо не казалось таким узким и щучьим, как сбоку. Глаза были темно-синие, вполне человеческие и смотрели даже с сочувствием.

– Добрый вечер, сэр! – прошептала Катя.

– Гм, доброе утро…

Капитан прошелся от стены к стене, постукивая фанерой.

Катя ждала, не вылезая из угла, крепко закусив кулак.

– Как вас зовут?

Катя молчала.

– Вы любите шоколад? – Он вынул из бокового кармана плитку. – Не бойтесь, берите!

Катя пробормотала:

– Огромное спасибо! Не хочется.

– Понимаю вас. Послушайте, юная леди… Послушайте-ка меня внимательно. Отведаете шоколада, может быть?.. Как вам угодно… – Он подошел и присел на корточки. – Я вас пальцем не трону. Буду кормить шоколадом до отвала. А вы мне скажете, кто вас сюда привел. Я – капитан «Голубого кита», Эриберто Солана.

…Серо-голубой квадрат отсека, дрожащий синий свет, циферблаты приборов – все это качнулось и поплыло перед Катиными глазами. Сухой корабельный запах сменился спиртовым духом «бутылочного войска», и послышался ленивый сиплый голос:

«Морского дракона» купило неизвестное лицо… Хотите знать фамилию? Солана… бразильский подданный. Я думал, что бразильские вояки обзаводятся атомной субмариной…"

Значит, вот оно как… Значит, она попала на атомную подводную лодку. Игорь был прав: на ту самую подводную лодку, о которой говорили англичане.

Ой, неужели ей все это не снится?

Капитан Солана спрятал шоколад в карман таким жестом, каким только что прятал пистолет. Катя почему-то заметила, что указательный палец на его правой руке блестит, как позолоченный. От золотых мундштуков сигарет.

– Молчите? Совсем, совсем напрасно. Понимаю, вы боитесь своего приятеля. Да, правда? Не следует его бояться, на корабле все – мои подчиненные. Я защищу вас.

Он прошелся еще раз от угла до угла, легко поднимая длинные паучьи ноги. Ох, не зря Катя заочно прозвала его Пауком! Таких людей она еще не видывала. Она могла поспорить, что он не врет. Честно собирается кормить шоколадом. Как Мака – живой рыбешкой. Чтобы слушалась.

– О, вы непростая девочка!.. Это внушает уважение. Мне жаль даже, что вы видели рыбу… Ведь видели?.. Опять молчите? «Жуткий молодец», а? Нет, серьезно, мне жаль, что вы с ней говорили. За это придется продержать вас взаперти до конца рейса.

Он вдруг приблизил свое лицо к Катиному и спросил:

– Вы обрадовались? Чему это вы обрадовались? – Он трагически заломил брови. – Какой вы интересный экземплярчик!

Катя упрямо молчала. Пусть взаперти, лишь бы остаться на месте до перемещения. Потому она и обрадовалась. Сообразила, что ее здесь и оставят, только запрут.

– Лю-бо-пытный экземпляр… – бормотал Солана, разыскивая что-то в ящиках. – Будет очень-очень жаль, м-да… Я поклясться могу – здесь был моток провода… целый моток! Провод вы не съели?

Опять его длинные глаза остановились на Катином лице. И она еще немного подалась назад.

– Совсем, совсем напрасно вы меня боитесь, мисс. Если вы мисс, а? Напрасно, напрасно… Без нужды я никого, гм, не обижаю… – Он бормотал это, выуживая из ящика тонкий ярко-синий провод. – Например, если вы расскажете, кто вас привел на субмарину, обращение с вами будет хорошее. А так – неважное… мисс. Пожалуй, провода мало. Где-то был еще, потолще… Я должен кое-что подключить… подключить…

Катя молчала. Пусть запирает. Отстать от перемещения – вот что ей казалось хуже смерти…

Пол качнулся. Гулко булькнуло за стеной, прошуршала фанера. Капитан, еле устояв на ногах, пробежал налево и схватился за какой-то прибор – вытянул цилиндрик на железной гармошке. Тихий, отчетливый голос проговорил:

– Тревога! По местам стоять, по местам стоять. В отсеках осмотреться.

Пол наклонился довольно сильно, ноги заскользили по фанере. Катя схватилась за железный шкаф и машинально заметила время. Четыре часа сорок минут.

– Говорит капитан. – Паук шептал в цилиндрик. – Говорит капитан. Старшему помощнику доложить обстановку. Я в носовом отсеке.

– Есть доложить обстановку… – начал голос.

Капитан перебил его вопросом:

– Глубина, глубина?

– Пятьсот, капитан. Глубина не увеличилась, дифферент одиннадцать градусов, сэр. Очевидно, донный оползень, сэр. Вы придете в центральный пост? Следовало бы продуться.

Катя вспомнила: «продуть» подводную лодку – значит выдавить сжатым воздухом воду из специальных цистерн. После продувки лодка всплывает. Так объяснял Игорь.

Разговаривая, Солана косился на Катю. Он был сильно встревожен неожиданным оползнем, ведь лодку могло засыпать сверху, могло засосать илом – это понимал каждый моряк в команде. Но тревога не мешала капитану все видеть и запоминать.

– На какое расстояние мы съехали, Ферри?

– Не более десяти метров на корму, мой капитан. На приборах почти не видимо.

Катя едва улыбнулась, узнав ломаную английскую речь Коротышки, но капитан и это заметил.

– Пока движение не повторится, продувку запрещаю! – приказал он. – Распорядитесь трюмным быть повнимательнее. Я иду в пост.

Тычком задвинув цилиндрик на место, он перебежал к Кате. Теперь, на наклоненном полу, его движения стали вовсе паучьими.

Капитан Солана был хорошим моряком. Вернее сказать, он стал хорошим подводником, когда это понадобилось. Он был талантливым человеком и умел все делать хорошо, за что ни брался. Ему не везло – так он считал. Лишь один раз ему повезло. Но сегодня, в решительный день, ему опять не везет. На его корабле – чрезвычайное происшествие! Тайная пассажирка в его «святая святых», в запретном отсеке!

Он мгновенно перебрал в голове все варианты возможных действий. Провести девчонку через центральный пост и запереть в кладовой? Она добром не пойдет. Придется заткнуть ей рот, чтобы не визжала.

Этот вариант он отбросил именно потому, что был хорошим подводником. Сейчас, когда лодке угрожает смертельная опасность, не следует поступать опрометчиво. Нельзя пройти мимо всех, собравшихся в центральном посту, с извивающейся девчонкой под мышкой. В минуту опасности нельзя отвлекать людей. Они должны быть готовы к мгновенному, точному действию, от их спокойствия и уверенности зависит спасение.

Вызвать боцмана для охраны? Тоже не годится. По авральному расписанию, его место в машинном отсеке. Рискованно, рискованно… На это он пойти не может.

Но оставлять девчонку одну также рискованно, и время не ждет. Быстрее, быстрее, капитан Солана!

Катя так и не узнала, что несколько секунд капитан раздумывал – не пристукнуть ли ее?

– Хорошо, мисс. Попробую с вами поладить. Вы останетесь здесь – на время… Но! Смотрите, мисс, смотрите! Тронете пальцем хоть что-нибудь, – он сделал движение, как бы выкручивая белье после стирки – я сверну вам шею!

Неуловимым движением он ткнул Катю под ребро – она тихо ойкнула.

– Запомните! Зверя своего заберите, он устроит короткое замыкание. Живо!

Катя стояла на месте. Капитан швырнул мышонка ей на фартук. Раз-раз! – выдернул несколько проводов и исчез за дверью. Протяжно проскрипел затвор. Катя стояла за шкафом, дрожа от ненависти, боли и страха. Панька висел на ее фартуке. Стенка шкафа была холодная, как лед, а Катя пылала ненавистью, как раскаленное железо. Разве она знала прежде, что такое ненависть? Думала, что ненавидит Витьку Аленького за дразнилки. Валю Зуеву – за пренебрежительность. Наверняка ненавидит фашистов, тех, кто убивает негров в Америке, но куда там! Сейчас она поняла, что значит слово «ненавидеть»!.. Угрюмо сопя, она приподняла тяжелую фанерину, отодрала проволочные скрепы и вытянула кирпич. Плотный, тяжелый, с острыми гранями. Пускай теперь приходит! Дверь здесь низкая – Паук нагнется при входе. Она его кирпичом! Если раньше не состоится перемещение. Наверное, перемещение будет совсем скоро… Что это? Пол еще раз качнулся и тут же встал на место с прежним наклоном. Даже сидеть на корточках было неудобно – пол скатывался, как горка, в сторону рыбьего помещения. "Наверное, такой наклон и называется «дифферентом в одиннадцать градусов», – подумала Катя и поднялась на ноги. Кирпич был слишком тяжелый. Она добралась до двери и положила кирпич на шкафик слева – низенький, в ее рост. Можно будет прямо схватить кирпич и сверху – Пауку на голову.

Ее вдруг снова заколотило от ненависти – нет, вы подумайте! Свернет ей шею, говорит, пальцем тычет! Мы еще посмотрим, кто кого, Паук, болтун длиннолицый!.. И Паньку швырнул, чуть не убился Панька, бедненький мыш-мышович. Она взяла Паньку в ладони и присела на табурет. Мышонок ласково щекотал руки, поводил тончайшими беленькими усами. Бедный, бедный мыш-мышович! Катя вдруг заплакала по-настоящему и закрыла глаза, чтобы не видеть эту серую тюрьму, и дверь с тюремным затвором, и кирпич, приготовленный у двери. Она утиралась подолом и ревела: где же вы все? Где ты, бабушка Таня, и мам-папа, и школа, и весь мир? Почему вы бросили ее здесь, в паучьей тюрьме?