Текст книги "За столбами Мелькарта"

Автор книги: Александр Немировский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Неожиданная встреча

Бог Мелькарт уже облачился в свои пурпурные одежды и показался на горизонте во всём своём царственном блеске. Уходящее к самому горизонту море походило на лист меди, расплющенный молотом. Захватив плащ, Ганнон вышел на палубу. Матросы и колонисты спали в самых разнообразных позах, обвеваемые нежным дыханием утреннего ветерка. Малх сидел у будки кормчего, поклёвывая носом. Услышав шаги, он встрепенулся и приветствовал суффета. Ганнон разбудил Мидаклита и сладко дремавшего рядом с ним Гискона.

– Друзья, пойдёмте осмотрим город! – предложил он.

– А что там смотреть? – возразил Малх, накидывая плащ на свои загорелые плечи. – Гавань и отсюда видна, а улицы – что в них толку!

– В чужом городе, – заметил Мидаклит, – путник должен побывать в двух местах: на базаре и кладбище. Базар – это живое лицо города, а в жилище мёртвых можно узнать его прошлое.

– Тогда на базар! – торопил Ганнон друзей. – Оставим в покое мёртвых.

У базарной площади воздух как будто стал гуще и тяжелее. Тысячи разнообразных запахов поднимались над землёй и медленно расплывались вокруг. Аромат ливийских смол перемешивался со сладковатыми испарениями гниющих отбросов, благоухание пряностей не могло побороть чад переносных жаровень с кипящим маслом. Вся эта густая смесь колыхалась над огромной площадью, переполненной людьми, разными по языку и цвету кожи.

На первый взгляд могло показаться, что все эти люди топчутся на одном месте, исполняя какой-то диковинный танец. Крики торговцев, зазывающих покупателей, мычание, ржание, блеяние, рёв, скрип, свист бичей, стоны – всё это было шумной музыкой, которая сопровождала эту пляску.

Прямо на земле рядами стояли пёстро раскрашенные деревянные чаши. С возков на колёсах без спиц торговали фруктами. Какие-то низкорослые смуглые люди в широкополых соломенных шляпах продавали бесхвостых коренастых обезьянок с толстыми и короткими лапами. С любопытством наблюдал Гискон за ужимками забавных зверьков. Был поражён их удивительным сходством с человеком и Мидаклит. Ладони обезьян розовые, как у младенцев, а мордочки изборождены морщинами, как у дряхлых старцев. А как подвижны и выразительны обезьяньи физиономии!

– А это что такое? – спрашивает Гискон, опускаясь на корточки перед клеткой с рыжим зверьком.

У зверька длинное гибкое тело и короткая шея с узкой головкой.

– Это египетский зверёк,[44]44
  Греки узнали о кошке лишь в V веке до н. э. от египтян, у которых она считалась священным животным. Поэтому у греков кошка называлась «египетским зверьком».


[Закрыть] – произносит Мидаклит неуверенно.

– Вот ты и ошибся, чужеземец, – молвил торговец раздражённо (ему было досадно, что его животное приняли за какую-то кошку). – Перед тобой иберийский хорёк – гроза мышей и кроликов, страж наших посевов!

– А с крысами он справится? – вступает в разговор Ганнон.

– Ещё бы! Он прекрасный крысолов.

– Тогда отнеси его ко мне на корабль.

У вороха шкур стояли смуглые люди с кривыми мечами на поясе. Ганнон узнал их – это иберы. По враждебно-надменному выражению их лиц было ясно, что они питают ненависть к этому чужому городу, присосавшемуся к их земле, как ракушка к корабельному борту. По туникам с широкой каймой карфагеняне узнали балеарцев. Рыбаки с островов Метателей Камней торговали рыбой.

Возле помоста, где продавали рабов, было довольно людно. В стороне кучкой держались мрачные атаранты[45]45
  Атарáнты – народность, заселявшая в древности пустынную внутреннюю часть Африки.


[Закрыть] в длинных чёрных плащах, подпоясанных на груди. Чёрные повязки закрывали нижнюю часть лица, оставляя открытыми лоб и глаза, сверкавшие недобрым блеском. Об атарантах шли самые зловещие слухи. Всякий, кто пытался проникнуть в их оазис в глубь Ливийской пустыни, не возвращался назад. Атаранты покупали на невольничьих рынках только девушек не старше шестнадцати лет. Сейчас рядом с ними стояло несколько несчастных в лохмотьях, со связанными руками.

Ганнон перевёл взгляд на помост. На шеях обнажённых эфиопов резко выделялись белые таблички.[46]46
  В Гадесе, так же, как в Карфагене, работорговец был обязан сообщать о возрасте и характере продаваемого невольника.


[Закрыть] Рыжеволосые люди, голые по пояс, были связаны цепью по двое, по трое. Взгляд Ганнона задержался на измождённом человеке, сидевшем на краю помоста. Голова его была бессильно запрокинута, чёрная лопатообразная борода торчала кверху, под нею временами судорожно двигался острый кадык.

За бородачом стоял тучный человек в лохмотьях, едва прикрывавших его наготу. Волосы у него были коротко подстрижены, как у всех невольников. Он смотрел куда-то вдаль, поверх голов.

«Мастарна и Саул! Вот где привелось мне с вами встретиться, – подумал Ганнон. – И теперь вы нуждаетесь в моей помощи не меньше, чем я нуждался в вашей!»

Сделав знак своим спутникам, чтобы они его обождали, Ганнон протиснулся сквозь толпу покупателей и зевак, приблизился к помосту и тихо позвал:

– Саул!

Толстяк вздрогнул, повёл глазами и удивлённо, по-детски открыл большой рот.

– Саул! – ещё раз позвал Ганнон.

Толстяк нагнул голову. Взгляд его встретился со взглядом Ганнона. Всем телом он рванулся вперёд. Но Ганнон приложил палец к губам.

Обогнув помост, Ганнон поднялся по его ступенькам и равнодушно, как это делал любой опытный покупатель, стал осматривать невольников.

Работорговец, остроносый человек с неприятными бегающими глазками, почтительно следовал за Ганнонам, узнав в нём суффета Карфагена.

– Тебе нужны гребцы, суффет? Возьми эфиопов! Они выносливы и неприхотливы.

– Эфиопы ленивы и не боятся плети, – бросил Ганнон.

– Тогда купи галлов! Смотри, какая у них нежная кожа. А мышцы, как медь.

– Галлы любят вино и не выносят качки. Они запакостят мне палубу… А это кто? – Ганнон ткнул пальцем в Саула.

– Иудей Саул, но я бы назвал его Самсоном.[47]47
  Самсон – легендарный иудейский герой, которому приписывалась сверхъестественная физическая сила. Эта сила заключалась в семи прядях его волос. Когда у него их остригли во время сна, он попал в плен.


[Закрыть]

Ганнон улыбнулся:

– Почему же он у тебя без волос?

– Боюсь, что он перевернёт весь мой помост! – отозвался гадесец.

Работорговец назначил цену за Саула. Мастарну он отдавал в придачу.

Расплатившись с работорговцем, Ганнон прикрикнул на толстяка:

– Ну ты, акулий корм, пошевеливайся!

Толстяк взвалил на себя бородача и двинулся вслед за Ганноном. Когда они отошли достаточно далеко от помоста, Мастарна вдруг пришёл в себя и спрыгнул на землю.

Ганнон был поражён.

Упав на колени, этруск поднял к небу руки со стиснутыми кулаками. Из уст его вырвались какие-то непонятные отрывистые слова. Ганнон решил было, что этруск благодарит своих богов за спасение, но в его голосе звучала такая злоба, что скорее можно было подумать, что он проклинает их. Несколько раз Мастарна повторил непонятное слово:

– Тухалка!

Наконец, поднявшись с земли, этруск подошёл к Ганнону и молча поклонился ему.

– Лопни мои глаза, – толстяк подмигнул Ганнону, – ты подоспел вовремя! Ещё немного – и мы протянули бы ноги от голода.

Ганнон понял намёк:

– Идём в таверну!

Мидаклит и Малх тоже обрадовались этому приглашению. Они устали от сутолоки базара. Кроме того, им не терпелось выведать, что это за люди, которых Ганнон выкупил из рабства.

В таверне

В таверне, носившей странное название «Морской петух», пахло дымом очага и соусом. На длинных дубовых скамьях сидели подвыпившие моряки. Один из них спал, положив голову на припёртый к стене стол. Посередине таверны на земляном полу кружилась молодая женщина в короткой красной тунике. Звенели цепочки на её босых загорелых ногах. В пляске её были быстрота и стремительность ветра, который обрушивается на страну Запан с высоких северных гор, жар солнца, освещающего её зелёные виноградники и тусклые оливковые рощи.

Ганнон и его друзья заняли места поближе к хозяину «Морского петуха», горбуну с серьгой в правом ухе. Хозяин не замедлил расставить перед новыми посетителями амфоры с вином и плоские чаши с мясом и овощами.

– У тебя не массилийское ли вино, приятель? – спросил Саул, поднося к губам фиал.

– Нет, гадесское, – ответил горбун удивлённо.

– Тогда я его пью. – Иудей мгновенно осушил кубок. Мастарна хрипло рассмеялся:

– Ты думаешь свалить вину на вино!

Повернувшись к Ганнону, этруск рассказал:

– Плыли мы близ берегов Массилии.[48]48
  Массúлия – греческая колония на южном побережье Галлии (современная Франция). Основана выходцами из города Фокеи в 600 году до н. э. Жители этой колонии, массилиоты, принимали деятельное участие к торговле с Карфагеном.


[Закрыть] Захватили купца под парусами. В трюме у него мы нашли отличное массилийское вино, не хуже, чем это. Мои молодцы к нему присосались, а он, – Мастарна кивнул на Саула, – первый. Когда нас настигли массилиоты, вся команда лежала на палубе как мёртвая. Один удар тараном – и прощай наша «Мурена». Мы, как лягушки, барахтались в холодной воде, пока нас не втащили на борт.

– А как же вы попали в Гадес?

– В Массилии нас купил этот шакал гадесец и привёз сюда, в Гадесе рабы стóят дороже.

– Он угощал нас одними плетьми! – добавил Саул. – Порази его бог в пятое ребро!

– А как попал в Гадес ты? – обратился этруск к Ганнону.

– Я здесь не один. Со мной флот с карфагенскими переселенцами. Хочу основать колонии к югу от Ликса.

Мастарна улыбнулся:

– Помнишь наш разговор?

– Помню, – кивнул дружелюбно Ганнон. – Ты был прав. Чтобы удержать сицилийский щит, нам нужны крепкие воины, а не хилые, истощённые от голода бедняки. Нам необходимы золото и слоновая кость, чернокожие невольники и железное дерево. И всё это мы возьмём здесь, по эту сторону Столбов. И после этого мы поставим врагов наших на колени, – закончил Ганнон жёстко.

– Клянусь морем, – воскликнул этруск, распрямляя плечи, – если бы я не был Мастарной, сыном Тархны, то хотел бы поплавать иод твоим флагом!

При имени «Мастарна» Малх удивлённо повернул голову. Эллин застыл с куском лепёшки во рту. Неужели перед ними тот самый Мастарна, неуловимый пират, гроза морей? Тот самый Мастарна, чей отец был последним царём Рима? Римляне его называли Тарквинием Надменным. Но откуда они знают друг друга, Ганнон и Мастарна?

– Там, где поместилось много тысяч, найдётся местечко и ещё для двоих, – сказал Ганнон. – Едем с нами!

Мастарна переглянулся с иудеем.

– Я не люблю есть хлеб даром! – заявил он.

– А какое занятие тебе по душе? – вмешался Малх.

– На корабле я могу быть кормчим. Но если место кормчего занято, то, может быть, у тебя найдётся свободная плеть? У меня тяжёлая рука, и гребцы у меня не будут лениться.

– Лопни мои глаза, – воскликнул иудей, поднимая кулак, – рука у меня не легче твоей, и я поплыву хоть в царство теней, если на корабле найдётся доброе вино!

Но вот выпито и съедено всё, что можно только съесть и выпить. Отяжелев, люди с трудом оторвались от стола, уставленного пустой посудой. Ганнон бросил горбуну несколько монет и, подойдя к двери, толкнул её ногой.

После чада таверны на улице показалось особенно свежо. Пахло морем, тем особым острым запахом, который опьяняет сильнее вина. Мидаклит, наклонившись, поправлял завязки сандалий. Малх, опираясь на плечо Гискона, рассказывал ему что-то, и мальчик заразительно смеялся. Пираты стояли, прислонившись к стене. Ноздри крючковатого носа Мастарны раздувались, и этруск стал удивительно похож на ястреба.

– Малх! – обратился Ганнон к старому моряку. – Ты отведёшь моих друзей на корабль. Мы осмотрим храм и вернёмся. И ты, Гискон, – добавил он, – иди тоже с ними. Тебе хотелось побывать у своей сестры.

Мальчик понял: Ганнон посылает его к Синте.

Пираты, пошатываясь, пошли за Малхом. Когда они были у поворота, Ганнон уловил звуки песни. Её пел Саул на своём языке, но он был так близок к финикийскому, что Ганнон без труда разобрал:

 
Мы вечные странники моря,
Нас кормит и поит оно.
Сулит нам и радость и горе,
Дарует и хлеб и вино…
 

– Откуда ты знаешь этих людей? – спросил эллин, когда звуки песни утонули вдали.

– Я обязан им жизнью, – отвечал Ганнон. – Они подобрали меня в море близ Гимеры и без выкупа доставили в Карфаген.

– Да, они поступили благородно, – согласился эллин, – но всё же они мне не по душе. Посмотри в глаза этому тирсену[49]49
  Тирсéнами греки называли этрусков.


[Закрыть] и сразу поймёшь правильность поговорки: «Глаза – окна души». Душа у него чёрная и жестокая.

Ганнон недоуменно пожал плечами.

– Впрочем, – добавил эллин, – твой спаситель, наверное, не более жесток, чем его соотечественники. Я слышал, что тирсены под звуки флейт засекают до смерти своих рабынь, что они заставляют юношей-пленников убивать друг друга на похоронах своих лукомонов.[50]50
  Лукомóн – этрусский аристократ. На похоронах лукомонов устраивались кровавые сражения рабов. Отсюда ведёт начало обычай гладиаторских боёв в Риме.


[Закрыть]

– Ты несправедлив, учитель, – возразил Ганнон. – Этруски не более жестоки, чем другие народы. Они ведь не приносят в жертву младенцев, как это делают наши жрецы. Не потому ли вы, эллины, так невзлюбили этрусков, что они стали на вашем пути к океану, что они разоряют ваши колонии, нападают на ваши корабли?

Мидаклит усмехнулся:

– Да, тирсены сильный народ, они заслужили славу безжалостных пиратов. Но их владычеству приходит конец. Только гибель им принесут не эллины.

– А кто же? – спросил Ганнон.

– Римляне, – сказал уверенно Мидаклит. – Уже тридцать лет, как они изгнали тирсенских правителей и установили у себя республику. Сколько ни бьются тирсены, им до сих пор не удалось вернуть своё господство.

Улица, ведущая в храм, шла вдоль полуразрушенной городской стены. Кое-где стена поднималась на несколько десятков локтей, в других же местах имела в высоту не более человеческого роста. В проёмах синело море и виднелся скалистый берег. Конечно, эти разрушения – следы таранов, применённых карфагенянами при осаде Гадеса. Отец Ганнона уверял, что тараны были впервые изобретены тирийцами и даже называл имя изобретателя: Пефрасмен. Но Мидаклит вычитал где-то, что задолго до тирийцев таран был известен древним завоевателям ассирийцам. От ассирийцев много страдал и отец Карфагена – Тир. Теперь же мало кто помнит даже имя ассирийцев.

Ветер окреп и гнал по улице сучья и листья. Мидаклит запахнул свой плащ и набросил на голову капюшон. За поворотом начиналась узкая мощёная дорога, обсаженная кипарисами. До святилища Мелькарта было отсюда около часа ходьбы, и путники решили отправиться туда на следующий день.

Мидаклит, обернувшись, долго смотрел на заходящее солнце. Губы его что-то шептали, он сделал рукой непроизвольный жест, словно споря с невидимым противником.

– Ты не находишь, учитель, – спросил Ганнон, – что солнце здесь больше, чем во Внутреннем море?

– Это обман зрения, – отвечал эллин. – Просто с воды поднимается больше испарений. Проходя через эти испарения как через линзы, лучи преломляются и предметы воспринимаются в большем размере. Каких только басен ни рассказывают об этих местах! Я сам слышал в Милете от одного моряка, будто солнце исчезает с шипением, как раскалённый металл, опускаемый в воду.

Ганнон расхохотался.

– Кажется, ваши моряки такие же выдумщики, как наши.

Вспомнив рассказ Малха о людях с длинными языками, Ганнон добавил:

– Я думаю, твой моряк был крепко пьян, когда наблюдал за солнцем.

– Да он и не переходил за Столбы! – сказал эллин. – Ты же знаешь, что ни один эллинский корабль не выходил из Внутреннего моря с того времени, когда вы овладели Гадесом. Да и мне бы никогда не увидеть океан, если бы не был ты моим учеником.

– А может быть, и я не отправился бы за Столбы, не будь ты моим учителем, – молвил с улыбкой Ганнон. – Ещё в детстве твои рассказы об Одиссее поразили моё воображение. Я стал мечтать о плавании в океан задолго до того, как понял, что во всём, что касается моря, твоему Гомеру нельзя верить. Да, да, не смотри на меня с таким удивлением. Твой Гомер такой же выдумщик, как всякий, кто берётся рассказывать о том, чего не видел собственными глазами. А может быть, ему попался какой-нибудь моряк из тех, которых называют кормчими небылиц, и твой Гомер развесил уши.

– Может быть! – сказал эллин. – Но согласись со мной, что эти сказки не так уж бесполезны, если они вселяют в нас мечту о плаваниях и неведомых землях. Мне приходилось читать многое из того, что пишут карфагенские купцы о своём пребывании за Столбами. Я узнал, какова цена на рабов и слоновую кость и какую выгоду они получили. Нет, лучше уж сказки, зовущие вдаль!

В храме Мелькарта

Храм Мелькарта находился в восточной части острова, на скале, круто обрывающейся к морю. В этом месте остров наиболее приближался к материку, образуя пролив шириной в один стадий.[51]51
  Стадий – мера длины, впервые введённая на Востоке (в древнем Вавилоне), а затем принятая греками. Длина стадия в переводе на метры колебалась у разных народов от 194 метров до 230 метров.


[Закрыть]

Ещё в Карфагене Ганнон слышал о древнем храме Мелькарта, о странных обычаях, свято соблюдаемых его почитателями. У порога храма лежала груда камней. Верующие с молитвой переворачивали их. Это считалось угодным богу. Все жрецы этого храма не имели права вступать в брак. Ни одна женщина не могла переступить порог святилища. Ганнон задумался: «Значит, здесь никому не грозит участь Синты».

Большие надежды на посещение храма возлагал Мидаклит. «Если Солон узнал об Атлантиде от жрецов Саиса, так далеко расположенного от Столбов, то почему бы мне не узнать о ней в храме Мелькарта, находящегося почти рядом с Атлантидой?»

Храм был сложен из огромных неотёсанных камней. Его стены, выступавшие полукружиями, составляли как бы продолжение скалы, на которой он высился.

Омыв руки в большом медном тазу и сняв сандалии, Ганнон и Мидаклит переступили порог святилища. В притворе[52]52
  Притвóр – помещение в храме перед залом для молящихся.


[Закрыть] они увидели Хирама. Суффет возвращался после дневной молитвы. Он был в одежде жреца храма Мелькарта – в длинной льняной тунике без пояса, отделанной широкой красной каймой. Его тщательно расчёсанная бородка благоухала розовым маслом. Во всём его облике было такое радушие, что лица карфагенян сами расплылись в ответных улыбках.

– Буду рад тебя сопровождать! – сказал Хирам Ганнону, когда тот поведал ему о целях посещения храма. – В доме бога есть немало поучительного.

Карфагеняне вступили в высокий зал с потолком овальной формы. Прямо против двери стояла статуя Мелькарта с луком в руках и колчаном со стрелами на боку. Стрелы были сделаны из серебра и напоминали пучок солнечных лучей. За статуей возвышались две медные колонны локтей в восемь высоты. Они были испещрены письменами.

Ганнон, Мидаклит и Хирам остановились около одной из колонн.

– Здесь написано по-финикийски! – воскликнул Мидаклит.

Всматриваясь в полустёршиеся письмена, Ганнон прочёл:

– «Мы, купцы города Тира, на десятый год правления царя Керета снарядили корабли и доставили богу нашему Мелькарту триста кедровых стволов с гор Ливана, десять талантов меди из Кипра, два таланта египетского золота».

– И это всё?.. – разочарованно протянул эллин.

– А что бы тебе хотелось услышать ещё, чужеземец? – произнёс обиженно Хирам. – Эти колонны – свидетели древности нашего города, они повествуют о благочестивом даре его основателей, отважных купцов Тира.

– Я хотел бы узнать что-либо об Атлантиде, огромном острове, что лежит где-то к югу от страны Запан.

– Южнее здесь нет ни одного большого острова, – возразил Хирам. – Большие острова находятся севернее Гадеса.

– Сейчас нет, но он существовал. Об этом узнал афинянин Солон от египетских жрецов. Я думал, что об этом известно и жрецам Гадеса.

– Нет, – сказал Хирам. – Об Атлантиде не слышали ни жрецы, ни кто-либо другой в Гадесе. Да и не мог бы такой большой остров исчезнуть бесследно.

– Хирам прав, – заметил Ганнон. – К югу от страны Запан нет никаких островов.

– Это ещё неизвестно, – возразил Мидаклит. – В этих водах мало кто плавал.

В путь

Миновало два дня, и всё в гавани пришло в движение.

Как всегда перед поднятием якорей, раздавался стук, свист, скрип, крики. Ганнон совсем не сходил теперь на берег. С палубы «Сына бури» он зорко следил за последними приготовлениями к отплытию. По сходням к гаулам, уже стоявшим под парусами, спешили рабы с кожаными мешками на голых загорелых плечах. Стражи пронесли блестящий серебряный якорь – подарок Хирама. Матросы натягивали вдоль перил кожи для защиты от волн, привязывали купленные в Гадесе лодки.

Колонисты сидели у гаулы, вытащенной кормой на берег. Судно называлось «Око Мелькарта». По пути из Карфагена гаула дала течь. Гадесцы обещали её починить. Без мачт и парусов «Око Мелькарта» напоминало мёртвое морское чудовище, выброшенное на берег бурей.

Вот на корабли потащили живых баранов. Один из рабов оступился и упал вместе со своей ношей в море. Баран, у которого были связаны ноги, камнем пошёл ко дну. Раб выбрался на берег. Его окружили надсмотрщики. Среди них был и Мастарна с длинной плетью в руках. Наотмашь он ударил ею по обнажённой спине раба.

Ганнон и Мидаклит стояли на палубе. Суффет мельком взглянул на своего учителя. У того было страдальческое выражение лица. Казалось, свистящие удары плетей ранят его самого.

– Надо посмотреть и в другую сторону! – сказал эллин глухо.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Ганнон.

– А вот послушай! Произошло это в Тире незадолго до того, как царицей Дидоной[53]53
  По преданию, Карфаген был основан царицей Дидоной, сестрой финикийского царя Пигмалиона.


[Закрыть] был основан Карфаген. Разбогатев от торговли, тиряне приобрели множество рабов. Они заставляли их спускаться в рудники и каменоломни, возделывать свои коля, сады и виноградники. Притом они плохо обращались с рабами, держали их впроголодь, истязали за малейшую провинность. Долго выносили это рабы, но потом терпение их иссякло. Они тайком сговорились между собой и перебили своих хозяев. Лишь одному из свободных удалось спастись, сменив свою одежду на лохмотья. Этого человека звали, как и нашего жреца, Стратоном. Решили освободившиеся рабы избрать из своей среды царя, чтобы тот ими правил по справедливости. А так как в Тире, так же, как и в Карфагене, отцом города считался Мелькарт, рабы думали, что царём может стать человек, отмеченный благоволением лучезарного солнца. В полночь вышли рабы на равнину за городом и стали ожидать восхода солнца, с тем чтобы избрать царём того, кто первый увидит огненные стрелы Мелькарта. Все напряжённо вглядывались в ту сторону, откуда обычно появлялось огненное светило. Но Стратон, единственный свободнорожденный, оставшийся в живых, смотрел в противоположную сторону, туда, где над морем высился белокаменный Тир. Стратон ничего не ожидал от восходящего светила, он думал о своих погибших родных, о расхищенном добре, и из глаз его катились слёзы. И вдруг он увидел на высоких кровлях Тира отблеск солнечных лучей. «Мелькарт! Мелькарт!» – закричал он. И рабы избрали Стратона царём. Я вспомнил этот рассказ, когда увидел, как избивают раба. Надо и нам оглянуться, чтобы не испытать того, что перенесли тиряне от своих рабов.

Ганнон пожал плечами. С детства он был окружён рабами, он привык к тому, что есть люди, освобождающие его от грязной и тяжёлой работы.

– Мир – это корабль, – возразил Ганнон. – Одним боги предназначили быть внизу и до самой смерти подымать и опускать тяжёлые вёсла. Другим уготовили места наверху. И эти могут видеть солнце и звёзды, наслаждаться жизнью. У них светлые одежды, лёгкие головы. Но те и другие не могут обойтись друг без друга. Так было всегда и так будет, покуда стоит мир.

– Может быть, ты и прав, – вздохнул эллин. – Разумом я понимаю, что нет свободы без рабства. Но сердце моё не выносит несправедливости.

* * *

К полудню всё было готово к отплытию. Провожать карфагенян вышел весь город.

Хирам сетовал, что приходится так скоро расставаться.

– Карфаген остался без флота, – объяснил ему Ганнон, – а после Гимеры от врагов можно всего ожидать.

– Пусть Мелькарт укажет тебе добрый путь, – сказал гадесец, прощаясь.

Валкой походкой к Ганнону подошёл Адгарбал. Во время плавания ныряльщик показал себя опытным моряком. Теперь Ганнон поручил ему проследить за починкой «Ока Мелькарта» и доставить гаулу в одну из колоний.

– Держись подальше от берега, чтобы не разбить судно о камни, – наставлял Адгарбала Ганнон. – Запаси провизии в Гадесе. В Ликс не заходи. В самой южной колонии жди меня. В Карфаген поплывём вместе.

Адгарбал понимающе кивал головой.

Ганнон приказал поднимать сходни и вытаскивать якоря. Один за другим корабли отваливали от мола. Пролив, разделявший острова, становился всё шире. На северном берегу острова, лежащего против Гадеса, Ганнон увидел финиковые пальмы. Тонкие коричневые стволы изгибались под ветром и приветливо махали тёмно-зелёными перистыми листьями.

Финиковая пальма – священное дерево Тиннит.[54]54
  Карфагеняне считали богиню Тиннит покровительницей пальмы. На каменных карфагенских плитах часто встречаются изображения пальмы как символа Тиннит.


[Закрыть] Предки Ганнона, отправляясь в дальнее плавание, брали с собой финики, и там, где они селились, поднимались молодые поросли пальм. Веками финиковые пальмы давали людям жизнь, приносили им радость. Финиковые пальмы – это хлеб и вино, одежда и сети для рыбной ловли. Из стволов высохших пальм делались столбы и двери хижин, а крыши покрывались пальмовыми листьями. Финиковая пальма – бессмертие народа Ганнона, бессмертие его предков. Пройдут тысячелетия, бесследно исчезнут финикийские поселения, забудутся их имена, но пальма будет качаться над раскалёнными песками, как символ вечной жизни.

Увлечённый своими мыслями, Ганнон не заметил, как с левого борта показались остроносые челны. Малх, подойдя к Ганнону, положил ему руку на плечо. Ганнон вздрогнул.

– Смотри! – кормчий указывал на лодки.

Ганнон внимательно оглядел лодки и высоких белокурых людей, ловко управлявших вёслами.

При виде кораблей они стали быстро грести к берегу.

– Боятся нас! – разочарованно протянул Мидаклит. – А как хотелось бы увидать их вблизи и расспросить!

– Гей, укачай тебя волны! – бросил Малх. – В море чужой человек опаснее бури и подводных камней. Кому хочется попасть на невольничий рынок?

– Клянусь Мелькартом, – воскликнул Ганнон, – эти челноки не из дерева!

– Ты прав, суффет, – подтвердил Малх, – они из кожи, натянутой на обручи.

– Надо предложить Большому Совету, – пошутил Ганнон, – делать деньги из дерева, а лодки – из кожи.

Все рассмеялись, представив себе, что вместо привычных кожаных монет в мешочках будут стучать деревяшки.

– Кто же эти отважные люди? – не унимался Мидаклит. – Наверное, рыбаки прибрежных селений.

Малх покачал головой:

– Нет, это жители туманных Эстременид. Туда проложил путь ещё Гимилькон.

Ганнон вспомнил каменную плиту в храме Тиннит. «Почему брат моего отца так много говорит о чудовищах Северных морей и так мало о людях далёких земель Альбиона и Гиберны?[55]55
  Альбиóн и Гибéрна – Британия и Ирландия.


[Закрыть] Почему он не рассказывает о рудниках, где добывают драгоценное олово и тяжёлый свинец? Почему в его отчёте так мало сказано о Янтарном береге,[56]56
  Янтарный берег – южное побережье Балтики.


[Закрыть] где прямо в песке находят куски жёлтого твёрдого камня? Его называют золотом севера. Как мало мы знаем о море! – думал Ганнон. – Мы окружили Внутреннее море, как лягушки пруд, а за нашими спинами океан. Как он беспределен!»