Текст книги "Гвардейцы стояли насмерть"

Автор книги: Александр Родимцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

"1. Склады у нас захватили русские; их, следовательно, нет.

2. Имеется много превосходно обмундированных обозников. Необходимо снять с них штаны и обменять на плохие в боевых частях.

3. Наряду с абсолютно оборванными пехотинцами, отрадное зрелище представляют солдаты в залатанных штанах.

Можно, например, отрезать низ штанов, подшить их русской материей, а полученным куском латать заднюю часть.

4. Я не возражаю против ношения русских штанов".

Не от хорошей, видимо, жизни на русской земле гитлеровский генерал издал этот приказ. Не до стратегии было этому вояке, если даже заплаты на задней части казались ему отрадными.

А пришли завоеватели к нам спесивые, гордые, нарядные. Вырядились как на праздник. Нас называли "руссиш швайн". Но прошло полтора года, и стала "великая" германская армия армией голоштанников. Здесь, в Сталинграде, она получила убедительный урок.

Оборванные, голодные, обовшивевшие, уныло брели под конвоем советских гвардейцев оккупанты Франции, Норвегии, Бельгии и Дании, палачи Чехословакии и Польши – отборные солдаты той самой, еще недавно могущественной армии, что коваными сапогами прошла по всей Европе. Это уже брели полулюди – полутрупы, и путь их лежал на тот самый восточный берег Волги, куда они так стремились и попали в конце концов по иронии судьбы, а правильнее сказать – по воле советских людей.

Гитлеровский генерал снисходительно заявил, что против русских штанов он "не возражает". Еще бы. Да одна беда: мы возразили.

* * *

Разгром гитлеровцев в приволжской степи положил начало коренному повороту в ходе Великой Отечественной войны. Здесь, на берегах великой русской реки, нашли гибель не только отборные немецко-фашистские армии, но и погибла долгая традиция, на которой воспитывалось целое поколение немцев. Здесь окончательно рухнул миф о непобедимости гитлеровского вермахта, о его превосходстве над всеми армиями мира.

Советский народ выдержал суровое испытание – с оружием в руках отстоял свое право на жизнь, на независимость, на будущее!

...Неожиданно мы оказались в глубоком тылу. Еще вчера здесь кипел бой, а сегодня мы в тыловом городе – линия фронта за два с половиной месяца наступления ушла далеко на запад.

Сталинград – тыловой город? Нет, это никак не вязалось с ним.

Перед уходом дивизии отсюда мне удалось, вырвать немного времени для того, чтобы пройти по городу. Что ни шаг – развалины. Груды щебня слегка припорошены снегом, из-под снега торчали концы балок, обрывки арматуры. Мертвыми глазницами смотрели разрушенные дома. На трамвайных линиях застыли, занесенные снегом, изрешеченные пулями, осколками снарядов вагоны...

Тогда-то впервые я по-настоящему понял, что такое руины. Пока шли бои, все это воспринималось иначе, ассоциировалось как опорные пункты, узлы обороны – одним словом, что угодно, но только не руины. Теперь же я увидел разрушенный город. Разрушенный, но не покоренный, живой.

Сталинград прошел сквозь страшные испытания войны, был истерзан бесчисленными бомбардировками, иссечен снарядами, но жил и торжествовал победу.

Над Волгой стояла победная тишина. Огромные массы народа заполнили улицы и площади Сталинграда.

В толпе выделялись преимущественно армейские шинели и полушубки. Но немало людей было и в гражданской одежде. Некоторые с интересом рассматривали подбитый вражеский бомбардировщик, который лежал посредине площади. Многие, разговаривая, показывали в сторону полуразрушенного здания универмага. Из его подвала несколько дней назад советские автоматчики вывели сдавшегося в плен Паулюса.

Строем прошли наши воины. Так непривычно было видеть на фронте людей в строю!

У всех было радостное, приподнятое настроение. За отсутствием оркестра строй проходил маршем под звуки трофейного аккордеона.

Кто-то выкрикнул из строя, обращаясь к регулировщику:

– А где тут, браток, дорога на Берлин?

Регулировщик, улыбнувшись, ответил:

– Прямо!

Снег сверкал солнечными блестками. В морозном воздухе гулко раздавался твердый шаг воинов-победителей.

После многомесячных боев гвардейцы уходили на запад такой же уверенной поступью, какой они пришли сюда, на берега Волги, на защиту Сталинграда...

Послевоенные встречи

Отгремела Сталинградская битва. Кончилась война. Но мы, ветераны, ежегодно 2 февраля съезжаемся сюда, в Волгоград, чтобы воскресить в памяти обжигающее дыхание той горячей поры. И какая бы ни была погода – трескучий ли мороз или метелица – едва только забрезжит рассвет, мы всегда собираемся здесь, у мельничной стены.

Вот и сейчас мы съехались сюда, собрались у мельницы. Она такая же, какую мы оставили, покидая Сталинград четверть века тому назад. Это, пожалуй, единственное здание, сохранившее на своих кирпичных стенах рубцы, шрамы и раны войны. И хорошо, что она осталась в прежнем виде; пусть напоминает о том, что несла с собою война. Здесь уже заложен фундамент здания – музея обороны города-героя.

Как всегда, первым мы встретили на этом месте нашего седоусого друга Василия Сергеевича Глущенко, ветерана трех войн. После Сталинграда он участвовал во многих боях и под Кенигсбергом потерял ногу. Вернувшись на родную Ставропольщину, Василий Сергеевич долго работал в колхозе, потом вышел на пенсию.

– А для меня война закончилась здесь, в "молочном доме", – говорит Илья Васильевич Воронов. – Многовато железа вколотили в меня гитлеровцы. Спасибо врачам – спасли, хотя и сами не верили, что выживу...

Как и у Глущенко, у Воронова протез. Он ныне работает в колхозе, в селе Глинки Орловской области, является секретарем партийной организации и депутатом сельского Совета.

Якова Федотовича Павлова мы называем по-сталинградски "гвардии сержантом". После штурма "молочного дома" его след затерялся по госпиталям и фронтам. Простой советский человек, валдайский слесарь, он не придавал какого-то особого значения своему подвигу и скромно продолжал выполнять свой солдатский долг. Только в конце войны удалось разыскать героя Сталинграда, и в апреле 1945 года ему присвоили звание Героя Советского Союза. Демобилизовавшись, Яков Федотович Павлов закончил Высшую партийную школу, долгое время работал в своем родном городе Валдае, а сейчас приехал из Новгорода, где он ныне живет.

Постепенно наша группа увеличивается. Подходит Файзрахман Зельбузарович Ромазанов, прибывший сюда из Астрахани, из совхоза "Волжский", где он работает кузнецом. В солидной даме Марии Сергеевне Ладыченко мы узнаем худенькую санитарку Марусю Ульянову, чьи ловкие сноровистые руки в свое время перевязали раны чуть ли не каждому из присутствующих здесь.

Особый восторг вызывает появление Зины Селезневой, той самой Зины, что родилась в "доме Павлова" в те далекие грозные дни. Сейчас это "представительница спасенного поколения", как мы в шутку называем Зину, бывшую студентку Волгоградского политехнического института. Она подходит к нам под руку с Иваном Филипповичем Афанасьевым, бывшим начальником гарнизона "дома Павлова".

Трагичной была судьба этого человека.

После тяжелых ранений гвардии капитан Афанасьев ослеп. Целых двенадцать лет для него кругом была мгла. Заведующий кафедрой глазных болезней Волгоградского медицинского института профессор Александр Михайлович Водовозов заинтересовался судьбой героя Сталинграда и решил сделать ему операцию глаз. Операция проходила без наркоза, сам больной был ассистентом профессора.

Превозмогая боль, от которой, казалось, вот-вот померкнет разум, Афанасьев по ходу операции отвечал на вопросы профессора, когда внутрь глаз вторгались иглы шприца, острие скальпеля и другие хирургические инструменты.

Такое мог вынести только закаленный в суровых испытаниях воин.

В памяти Ивана Филипповича Сталинград остался городом руин. Когда ученый вернул ему зрение, Афанасьев увидел другой город, возрожденный к жизни из праха и пепла, во что был превращен гитлеровцами...

– Пошли, – по праву старейшего среди нас говорит Глущенко. – Остальные, кто подойдет, нагонят.

И мы направляемся к всемирно известному дому солдатской славы – "дому Павлова".

Павлов и Глущенко шагают рядом. Когда-то этот путь они проделали ползком, под свист вражеских пуль, пробив дорогу остальным. За ними идет Афанасьев, превративший благодаря своей энергии и мужеству этот дом в несокрушимую крепость, о которую разбила головы не одна сотня гитлеровцев. Благодаря стойкости вот таких сталинградских "гарнизонов" навсегда развеялся миф о непобедимости немецко-фашистской армии, начался ее закат.

Блещущий белизной стен, подсвеченных заснеженной площадью, дом предстает перед нами торжественным и монументальным. А мы помним его продырявленным снарядами, с проломанными простенками, разрушенной сверху до основания четвертой секцией.

Когда на берегу Волги отгремели последние залпы, группа местных женщин во главе с работницей Александрой Максимовной Черкасовой по своей инициативе взялась за восстановление "дома Павлова".

Один подвиг порождает другие. Это вполне закономерно для нашего общества. Народ поднял Павлова и его товарищей на подвиг. Подвиг Павлова вдохновил многих советских людей на героические дела. Именно в этом доме солдатской славы родилось замечательное движение, сыгравшее большую роль в восстановлении разрушенного войной города.

Но ту торцовую стену, что обращена к Волге, так и оставили непобеленной. По-прежнему, "по-военному" краснеет кирпич, а на бетонной части стены художественной резьбой начертаны бессмертные имена гвардейцев героического гарнизона и тех, кто стоит сейчас здесь, рядом со мной, и тех, кто не вернулся из своего последнего боя. А не вернулись многие: Александров, Черноголов, Собгайда, Довженко, Бондаренко, Хаит, Свирин, Чернышенко, Ефремов и другие. Не так давно старые раны оборвали жизнь гвардии рядового автоматчика Мосиашвили, а также одного из лучших снайперов Сталинградского фронта – Анатолия Чехова, часто "охотившегося" вот из этих окон.

Мы долго стоим в скорбном молчании, обнажив головы в память тех, кто никогда не станет с нами в строй.

– Пойдем по нашей улице? – спрашивает Глущенко.

– Разумеется, – говорим мы.

Мы, конечно, горды, что эта улица носит название нашей 13-й гвардейской дивизии. Высокие современной архитектуры дома, спешат на работу прохожие, бегут с портфелями и сумками школьники. Оказывается, ребята всех нас безошибочно узнают: "А этот дедушка с седыми усами Василий Сергеевич Глущенко!", "Вот тот – Яков Федотович Павлов", – раздаются детские голоса.

Каждому из нас кажется, что он у себя на родине.

Сзади под торопливыми шагами поскрипывает снег и слышен знакомый голос:

– Наконец-то, догнал!

Высокий, рослый, с обаятельной улыбкой на совсем неизменившемся лице командир передового отряда гвардии старший лейтенант Захар Петрович Червяков, как и всегда, весел и жизнерадостен.

Энергичные объятия, крепкие пожатия рук, веселые возгласы...

Наша сталинградская семья почти двадцать лет ничего не слыхала о нем. И вдруг его письмо. Читаю:

"...После ранения на привокзальной площади я был на излечении в городе Прокопьевске, Кемеровской области. Выздоровев, вновь командовал стрелковым батальоном, опять первым, в 26-й стрелковой бригаде. В октябре 1953 года демобилизовался. Сейчас живу и работаю в Харькове..."

Скупые строки, скромные слова. А ведь этот человек под сплошным огнем врага первым переправился через Волгу и первым вступил в бой, который со временем вылился в наступление дивизии, армии, фронта, в то, о чем всегда думал, к чему стремился и во что верил Захар Червяков – в победу.

Захар Петрович был первой жертвой этого боя, но воспитанный и обученный им батальон, помня приказ своего командира, – "Стоять насмерть!" – на две недели сковал столько сил наступавшего противника, уничтожил столько его живой силы и техники, что сорвал планы Паулюса захватить центральную часть города и пробиться к Волге и дал возможность дивизии организовать несокрушимую оборону.

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что батальон Червякова послужил для всех частей и подразделений дивизии, для каждого гвардейца образцом строгого исполнения приказа и долга и определил тем самым стиль наших дальнейших боевых действий.

...Мы проходим по центру города, по его просторному проспекту Ленина, со сверкающими витринами магазинов, с многоэтажными зданиями учреждений, школ, институтов и театров. Я не знаю, есть ли город с проспектом в семьдесят километров длины, но такого красавца-города, выросшего за несколько лет на месте руин, нигде на земле нет.

На площади Павших борцов, у вечного огня славы, в почетном карауле замер комсомольско-пионерский пост. Названа площадь так потому, что здесь похоронены героические защитники Царицына, зверски замученные белогвардейскими палачами в 1919 году.

В сентябре 1942 года эта площадь стала ареной жестоких кровопролитных боев, которые вела наша дивизия. На этом месте после Сталинградской битвы были погребены павшие воины – солдаты и офицеры 62-й и 64-й армий. Так прах первых жертв революции обагрен кровью героев, спасших завоевания революции от фашистов.

Есть здесь отдельная могила, которая во мне вызывает особую боль. После той памятной встречи в ночной волжской степи с Рубеном Ибаррури мы больше не виделись. В последние дни осени 1942 года у хутора Власовка в самый критический момент боя командир пулеметной роты Ибаррури поднял бойцов в контратаку и ликвидировал опасное положение на переднем крае, но при этом сам был тяжело ранен и в начале сентября скончался.

Гвардии капитану Рубену Руису Ибаррури посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Когда на Мамаевом кургане мы, пораженные величием архитектурно-скульптурного памятника-ансамбля героям Сталинградской битвы, остановились перед монументом "Скорбь", то он в моем представлении вызвал прежде всего образ той женщины, которую мы в Испании называли неистовой Пассионарней.

Я понимаю, что талантливый советский скульптор Е. В. Вучетич создал обобщенный образ матери, скорбящей над телом павшего сына, что в наш грозный век слишком много матерей с такой горькой участью, но я преклоняюсь перед Долорес Ибаррури, не только посвятившей всю свою жизнь революционной борьбе, поднявшей народ Испании на первую битву с фашизмом, но и воспитавшей в Рубене страстного бойца с врагами человечества.

"Лучше умереть стоя, чем жить на коленях", – говорила нам в Испании Долорес, и эти ее гордые слова стали девизом в короткой, но пламенной жизни Рубена.

У поэта Ярослава Смелякова есть проникновенные строки, обращенные к Долорес:

...Не Ваш ли сын под Сталинградом,

кончаясь от немецких ран,

шептал с уже померкшим взглядом:

"Но пасаран! Но пасаран!"

Как Вы когда-то заклинали

В тяжелом гуле фронтовом,

Мы устояли, устояли,

Стоим, как прежде, на своем,

И не на шаг не отступая,

Перед лицом враждебных стран

Мы всенародно утверждаем:

"Но пасаран! Но пасаран!"

В торжественном молчании мы стояли у Мамаева кургана, когда-то штурмом взятого полком майора Долгова. Его вершина увенчана главным монументом, изображающим Родину-мать, в справедливом гневе поднявшую меч и призывавшую в бой своих сыновей.

Наше молчание, вызванное созерцанием этой скульптуры, было прервано возгласом:

– Пусть попробуют!..

Мы все невольно рассмеялись.

– А ведь ты прав, батя, – и Илья Воронов хлопнул по плечу Василия Сергеевича Глущенко. – Я ведь тоже так подумал. И Мамай, говорят, на кургане шатер свой ставил, и фрицы на аккордеонах играли, а мы все-таки стоим здесь как хозяева. На своей земле. А если какая нечисть и полезет, то, как ты там, в своем доме, сержант, говаривал...

– За одного нашего трех ихних, а то и поболее, – улыбаясь, заканчивает Павлов мысль Воронова.

– Во! Верно! – соглашается Илья и обращается к Глущенко: – Ну, а теперь куда нас поведешь, батя?

– Известно куда, – поглаживая свой седой ус, улыбается Василий Сергеевич. – Ведь сегодня наш день...

Примечания

{1} А. И. Еременко. Сталинград. Воениздат. 1961., стр. 43.