Текст книги "Светлейший князь Потёмкин-Таврический"

Автор книги: Александр Брикнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В Херсон Екатерина приехала в великолепной колеснице, в которой сидела с Иосифом II и Потёмкиным. Херсон удивил даже иностранцев, бывших в свите Екатерины. Крепость почти совершенно оконченная, большие казармы, адмиралтейство с богатыми магазинами, арсенал со множеством пушек, два линейных корабля и один фрегат, совершенно готовые на верфях, казенные здания, несколько церквей, частные дома, лавки, купеческие корабли в порте – все это свидетельствовало о неутомимой и успешной деятельности Потёмкина[303]303
  См. рассказы Сегюра, Самойлова и проч.


[Закрыть]. Тогда думали, что Херсон сделается вторым Амстердамом[304]304
  Колотов, «Ист. Екатерины», III, 131.


[Закрыть]. Даже Иосиф II, весьма недоверчиво относившийся к реформам и проектам Потёмкина и Екатерины, заметил о Херсоне: «Celа а l’аir de quelque chose»[305]305
  Аrneth, «Joseph II und Katharina», 359.


[Закрыть]. В письме Екатерины к Салтыкову сказано между прочим: «Мы с удивлением и с немалым удовольствием увидели, что здесь сотворено… Степи обещают везде изобилие… где сажают, тут принимается и растет… Прошу вспомнить, что шесть лет назад не было ничего… Крепость не в пример лучше киевской… дома мещанские таковы, что и в Петербурге не испортят ни которую улицу; казармы гораздо лучше гвардейских»[306]306
  «P. Аpx.», 1864, 969.


[Закрыть]. Еще подробнее хвалила Екатерина в письме к Еропкину все виденное ею в Херсоне, заключая свой рассказ замечанием: «Я могу сказать, что мои намерения в сем крае приведены до такой степени, что нельзя оных оставить без достодолжной хвалы; усердное попечение везде видно и люди к тому избраны способные»[307]307
  «Соч. Ек.» изд. Смирд., III, 346–347.


[Закрыть]. В этом же тоне Екатерина писала к великим князьям Александру и Константину, к Марии Феодоровне…[308]308
  Письма и бумаги Екатерины, издан. Бычковым. СПб., 1873, 44. «Сб. Ист. Общ.», XXVII. 408 и XV, 108 и 110.


[Закрыть] В письме к Гримму сказано между прочим, после подробного изложения всего того, что Екатерина видела в Херсоне: «Словом, благодаря попечениям князя Потёмкина этот город и этот край, где при заключении мира не было ни одной хижины, сделались цветущим городом и краем, и их процветание будет возрастать из года в год»[309]309
  «Сб. Ист. Общ.», XXIII. 410–411.


[Закрыть].

Также и английский дипломат Фиц-Герберт, сопровождавший Екатерину, писал из Херсона: «По-видимому, императрица чрезвычайно довольна положением этих губерний, благосостояние которых действительно удивительно, ибо не далее как несколько лет тому назад здесь была совершенная пустыня». «Князь Потёмкин, – сказано, впрочем, далее в этом письме, – конечно, позаботился о том, чтобы представить все с наилучшей стороны»[310]310
  «Сб. Ист. Общ.», XXVI. 183–184.


[Закрыть]. О несколько мелочном тщеславии Потёмкина при церемонии спуска кораблей в Херсоне пишет очевидец, немецкий врач Дримпельман: «Государыня явилась запросто, в сером суконном капоте, с черною атласною шапочкою на голове. Граф Фалькенштейн также одет был в простом фраке. Князь Потёмкин, напротив, блистал в богато вышитом золотом мундире со всеми орденами…»[311]311
  «Р. Арх.», 1881, I, 40–43.


[Закрыть]

Иосифу и другим спутникам Екатерины Херсон понравился далеко не в такой мере, как самой императрице. Император, побывав в Херсоне еще до встречи с Екатериною и тщательно осмотрев фортификационные работы, находил, что многого здесь недоставало и военная администрация была далеко не совершенна; достойны внимания также его замечания о непрочности кораблей, построенных из сырого лесу, о неудачном выборе места для постройки города…[312]312
  Аrneth, «Ioseph II und Katharina», 355–359.


[Закрыть] В этом же скептическом и строго критическом тоне говорит о деятельности Потёмкина в Херсоне и граф Сегюр, который откровенно сообщил свое мнение самому князю[313]313
  «Memoires», III, 143–144.


[Закрыть].

После пятидневного пребывания в Херсоне путешественники отправились в Крым чрез Кизикерман и Перекоп. Сооружая этот путь, Потёмкин предписывал: «Дорогу от Кизикермана до Перекопа сделать богатою рукою, чтобы не уступала римским; я назову ее Екатерининский путь»[314]314
  Надеждина, биогр. Потёмкина, в «Од. Альманахе» на 1869 г., стр. 61.


[Закрыть]. В Крыму весьма эффектным эпизодом было окружение императрицы многочисленными депутациями от татар, кабардинцев и проч. Этими манифестациями, устроенными Потёмкиным, он хотел убедить Екатерину в расположении татар к России, между тем как современники считали татар весьма склонными освободиться от нового правительства[315]315
  Аrneth, 362.


[Закрыть].

Крым произвел глубокое впечатление на императрицу, отдавшую и при этом случае Потёмкину как главному виновнику приобретения полуострова полную справедливость. Из Бахчисарая она писала Еропкину: «Весьма мало знают цену вещам те, кои с уничижением бесславили приобретение сего края…» В заключение сказано: «С сими мыслями и с немалым утешением ложусь спать сегодня, видя собственными глазами, что я не причинила вреда, но величайшую пользу империи»[316]316
  «Соч. Ек.», III, 348.


[Закрыть]. И в письмах к Гримму, к Марии Феодоровне… Екатерина хвалила Тавриду. В беседе с разными лицами, ее окружавшими, она сказала между прочим: «Приобретение сие важно; предки дорого заплатили бы за то, но есть люди мнения противного, которые жалеют о бородах, при Петре I выбритых»[317]317
  Храповицкий, 21 мая 1787 г.


[Закрыть]. Без сомнения, Потёмкин сам старался внушить императрице оптимистический взгляд, расходившийся с пессимизмом или скептицизмом Иосифа II, Сегюра и других спутников Екатерины.

Потёмкин был, так сказать, героем путешествия императрицы. Недаром она в Бахчисарае прославляла Потёмкина в стихах на французском языке. К слову сказать, императрица, хорошо писавшая в прозе, не отличалась стихотворным дарованием[318]318
  См. «Зап. Храповицкого, 23 и 28 мая 1787 года», «Мемуары» Сегюра. «Русский Архив» 1865 г., стр. 1513, и письма и бумаги Екатерины, изд. Бычковым, 147.


[Закрыть]. Потёмкина хвалили за великолепный фейерверк, устроенный им в честь императрицы в Бахчисарае; кроме того, он удивил путешественников сооружением новой дороги до Инкермана чрез горы и вдоль по реке Каче[319]319
  Pallas, II, 41.


[Закрыть].

В Инкермане, где также был построен дворец, во время обеда вдруг отдернули занавес, закрывавший вид с балкона, и таким образом, совершенно неожиданно для всех открылся вид прекрасной Севастопольской гавани. На рейде стояло 3 корабля, 12 фрегатов, 20 мелких судов, 3 бомбардирские лодки и 2 брандера. Открылась пальба из всех пушек. Это зрелище было чуть ли не самым эффектным моментом из всего путешествия Екатерины. Оно произвело на всех глубокое впечатление.

После обеда императрица вместе с Иосифом поехала в Севастополь в особой шлюпке, заранее заказанной Потёмкиным в Константинополе и совершенно сходной с султанскою[320]320
  См. поручение Потёмкина Булгакову заказать шлюпку, от 7 января 1787 года из Севастополя, в «Рус. Архиве», 1865, 413.


[Закрыть]. Даже Иосиф II был в восхищении от этой великолепной гавани и предвещал ей великую будущность. В его письме к Ласи сказано между прочим: «Императрица в восхищении от такого приращения сил России. Князь Потёмкин в настоящее время всемогущ, и нельзя вообразить себе, как все за ним ухаживают»[321]321
  Аrnеth, 363–364. Екатерина подарила Потёмкину пальмовую ветвь, которую получила от гроссмейстера Мальтийского ордена. См. «Зап. Од. Общ.», IV, 265.


[Закрыть].

К барону Гримму Екатерина писала из Севастополя: «Здесь, где тому назад три года ничего не было, я нашла довольно красивый город и флотилию, довольно живую и бойкую на вид; гавань, якорная стоянка и пристань хороши от природы, и надо отдать справедливость князю Потёмкину, что он во всем этом обнаружил величайшую деятельность и прозорливость»[322]322
  «Сб. Ист. Общ.», XXIII. 412.


[Закрыть].

Для проезда Екатерины из Севастополя по Байдарской долине, тогда почти целиком принадлежавшей князю Потёмкину[323]323
  «Рус. Арх.», 1867, стр. 1571.


[Закрыть], была также сделана новая дорога. Чтобы показать путешественникам пару ангорских коз в одном из своих имений, Потёмкин заставил их проехать туда горами по тяжелым дорогам, так что придворные экипажи были приведены в страшный беспорядок и путешественники не раньше как в час пополудни приехали в Бахчисарай[324]324
  О неудовольствии Иосифа по этому поводу см. Арнета, 366.


[Закрыть]. Отдохнув здесь день, они чрез Акмечеть, нынешний Симферополь, где Потёмкин успел устроить сад в английском вкусе и несколько домов, поехали в Карасубазар. В этом городе князь имел прекрасный дворец, окруженный садом, с фонтанами и искусственным водопадом. Немного повыше был построен дворец для Екатерины. Сад, вечером освещенный великолепнейшим образом, удивил всех своею красотою[325]325
  Segur. III. 195.


[Закрыть]. Фейерверк состоял из 300 000 ракет[326]326
  Аrneth, 367.


[Закрыть].

Внешний блеск путешествия, маневры войск и флота, дворцы, сады… – все это не мешало современникам относиться скептически к административной деятельности Потёмкина. В письмах императора Иосифа II к Ласи встречаются более или менее едкие замечания об упадке городов в Крыму, особенно же о печальном состоянии Кафы, куда путешественники поехали из Карасубазара, о неудовольствии татар, готовых отложиться от России, о многих случаях выселения из Крыма в другие места, об отчаянном положении иностранцев, поселившихся в последнее время в южной России, и о разных крупных промахах Потёмкина как администратора. Но при всем том нельзя было не удивляться тому, что Потёмкин в короткое время успел сделать на юге. Принц де Линь, отчасти даже и Сегюр восхищались тем, что было создано им[327]327
  De Ligne, Oeuvres, III. 43.


[Закрыть]. Из бесед Иосифа II с Сегюром видно, однако, что они не ожидали особенно прочных результатов от административной деятельности Потёмкина. Иосиф, например, говорил: «Я вижу во всем этом гораздо более эффекта, нежели внутренней цены. Князь Потёмкин деятелен, но он гораздо лучше умеет начинать, нежели довершать. Впрочем, так как здесь никаким образом не щадят ни денег, ни людей, то все может казаться нетрудным. Мы в Германии и во Франции не смели бы предпринимать того, что здесь делается. Владелец рабов приказывает; рабы работают; им вовсе не платят или платят мало; их кормят плохо; они не жалуются, и я знаю, что в продолжение трех лет в этих вновь приобретенных губерниях вследствие утомления и вредного климата болотистых мест умерло около 50 000 человек; никто не жаловался, никто даже и не говорил об этом». В другой раз Иосиф заметил: «Вы видите, что здесь ни во что не ставят жизнь и труды человеческие; здесь строятся дороги, гавани, крепости, дворцы в болотах; разводятся леса в пустынях без платы рабочим, которые, не жалуясь, лишены всего, не имеют постели, часто страдают от голода». Сегюр отвечал: «Все здесь начинается, ничто не оканчивается. Князь Потёмкин часто оставлял то, что только что было начато; ни один проект не составляется солидно; ни один не исполняется до конца. В Екатеринославе мы видели начало города, который не будет обитаем, начало церкви, в которой никогда не будет службы; место, избранное для Екатеринослава, безводное; Херсон окружен опасною болотистою атмосферою. В последние годы степи опустели хуже прежнего. Крым лишился двух третей своего прежнего населения. Город Кафа разорен и никогда не поднимется более. Один Севастополь – действительно великолепное место, но еще пройдет много времени, пока там будет порядочный город. Старались украсить все временно для императрицы. После отъезда ее все чудеса исчезнут[328]328
  На этот счет любопытно замечание в письме Гарновского к Попову: «Вейкардт писал к Либериху: «После отъезда государыни в Тавриду остались мы здесь (в Херсоне), как овцы без пастыря или как сироты без отца и без матери. Есть и пить нечего, купить нечего, да и кого об оном спросить – не знаем…» «Рус. Старина», XV. 27. Почти все дворцы, построенные по поводу путешествия Екатерины, исчезли. См. частности этого упадка тотчас после 1787 г. в соч. Арс. Маркевича, стр. 59 и след.


[Закрыть]. Я знаю князя Потёмкина; его пьеса сыграна, занавес упал; князь займется теперь задачами или в Польше, или в Турции. Настоящая администрация, требующая постоянства, не согласуется с его характером». Иосиф кончил беседу, назвав все путешествие «галлюцинацией»[329]329
  Segur, Memoires, III. 149, 213–214. В беседе с герцогом Ришелье Иосиф II смеялся над результатами деятельности Потёмкина. См. «Сб. Ист. Общ.» LIV, стр. 132.


[Закрыть].

Как бы то ни было, путешествием императрицы Потёмкин удивил современников, как видно, между прочим, из письма Гарновского к Попову в июле 1787 года: «Я сомневаюсь, чтобы кто более превозносил хвалами поход ее императорского величества в Тавриду, как Евграф Александрович Чертков. Сие преимущество отдаю я потому, что он льстить не умеет. Он, между прочим, рассказывал почти тако: «Я был с его светлостью в Тавриде, в Херсоне и в Кременчуге месяца за два до приезда туда ее величества. Нигде там ничего не видно было отменного; словом, я сожалел, что его светлость позвал туда ее императорское величество по-пустому. Приехав с государынею, Бог знает, что там за чудеса явилися. Чорт знает, откуда взялись строения, войска, людство, татарва, одетая прекрасно, казаки, корабли… Ну-ну, Бог знает что… Какое изобилие в яствах, в напитках, словом, во всем – ну, знаешь, так, что придумать нельзя, чтоб пересказать порядочно. Я тогда ходил как во сне, право, как сонный. Сам себе ни в чем не верил, щупал себя: я ли? где я? не мечту ли или не привидение ли вижу? Н-у! надобно правду сказать: ему – ему только одному можно такие дела делать, и когда он успел все это сделать? Кажется, не видно было, чтоб он в Киеве занимался слишком делами… ну, подлинно удивил! Не духи ли какие-нибудь ему прислуживают?»[330]330
  «Русская старина», XV. 33.


[Закрыть]

Любопытно также письмо Сегюра к Потёмкину, писанное тотчас же после путешествия. Тут сказано, между прочим, по поводу заявления о намерении поехать во Францию: «Я там с восторгом опишу все те чудные картины, которые вы представили нашим взорам: коммерцию, завлеченную в Херсон, несмотря ни на зависть, ни на болота; флот, построенный в два лишь года каким-то чудом в Севастополе, ваш Бахчисарай, напоминающий «Тысячу и одну ночь», вашу Темпейскую долину;[331]331
  Темпейскою долиною одна английская путешественница назвала Байдарскую долину.


[Закрыть] ваши празднества, почти баснословные, в Карасу-базаре; ваш Екатеринослав, где вы собрали в три года более монументов, нежели иные столицы в три столетия; эти пороги, которые вы подчинили своей власти в ущерб авторитетности историков, географов и журналистов, и ту гордую Полтаву, на полях которой вы отвечали подвигом своих семидесяти эскадронов на критики, которыми невежество да зависть клеветали на вашу администрацию и опытность вашей армии. Если мне не поверят – вы в том виноваты: зачем сотворили столь много чудес в столь малое время и не гордились ими перед всеми, пока не показали нам их всех вдруг?[332]332
  «Зап. Од. Общ.», IX. 230. Число 24 апреля 1787 г. неверно; должно быть 24 авг. Представление Сегюровой трагедии «Кориолан», о котором говорится в этом письме, происходило 17 августа 1787 г. (см. Дневник Храповицкого).


[Закрыть]

Из всего этого видно, что Потёмкин одним казался чародеем, гениальным преобразователем, умеющим создавать из ничего города, села и т. п.; другие же видели в нем фокусника, шарлатана, обманщика. Гельбиг рассказывает, что большая часть селений, показанных на пути императрице, были не что иное, как театральная декорация;[333]333
  «Die Hauser und Kirchthurme waren nur аuf Bretter gemalt». «Minerva», 1798, XL. 300 и след.


[Закрыть] благодаря полицейским распоряжениям толпа людей, пригнанных издалека, украшала всюду дорогу, чрез которую проезжала Екатерина; ей пять или шесть раз показывали одно и то же громадное стадо скота, которое по ночам гнали из места в место; Потёмкин показывал ей богатые склады хлеба, в котором мешки были наполнены не пшеницею, а песком; базары на пути императрицы были также не чем иным, как искусственным драматическим представлением; великолепные сады в Кременчуге и других городах тотчас же после краткого пребывания там Екатерины были запущены, превратились опять в голую степь… Принц де Линь, участвовавший в этом путешествии, называет рассказ о театральных декорациях, представляющих села и деревни, нелепою баснею, но говорит, что действительно на пути встречались «города без улиц, улицы без домов, дома без крыш, без дверей и без окон»; императрице показывали лишь казенные помещения; она не прогуливалась пешком и поэтому видела меньше, чем некоторые из ее спутников[334]334
  См. письмо его из Тулы на обратном пути. «Oeuvres», II. 49.


[Закрыть]. Такое же мнение об административной деятельности Потёмкина высказывал тогда князь М.М. Щербатов в одном из своих сочинений, ходивших по рукам в последнее время царствования Екатерины. По поводу путешествия ее он заметил довольно резко: «Монархиня видела и не видала и засвидетельствование и похвалы ее суть тщетны, самым действием научающие монархов не хвалить того, чего совершенно сами не знают»[335]335
  «Чтения М. Общ. Ист. и Др.», 1860, I. 80.


[Закрыть].

Расставшись с Потёмкиным в Харькове, она пожаловала ему название «Таврического»[336]336
  «Зап. Од. Общ.», VIII. 222.


[Закрыть]. Кроме того, он получил в подарок 100 000 рублей «за труды и старания в доставлении продовольствия войскам, с выгодою и сбережением казны»[337]337
  «Сб. Ист. Общ.», XXVII. 413.


[Закрыть]. Важнейшею же наградою были письма Екатерины к Потёмкину, писанные тотчас же после ее пребывания в южной России. Так, например, она писала ему 25 июня 1787 года из села Коломенского: «Мы здесь чванимся ездою и Тавридою и тамошними генерал-губернаторскими распоряжениями, кои добры без конца и во всех частях». Из Твери 6 июля: «Твои чувства и мысли тем наипаче милы мне, что я тебя и службу твою, исходящую из чистого усердия, весьма, весьма люблю». В другом письме: «Слава Богу, что ты здоров, пожалуй поберегись… Бог с тобою… я здорова. Котенок твой доехал со мною здорово же… Мы без тебя во всей дороге, а наипаче на Москве как без рук… При великих жарах, кои у вас на полдень, прошу тебя всепокорно: сотвори милость, побереги свое здоровье ради Бога и ради нас и будь столь доволен мною, как я тобою». 13 июля из Царского Села: «Третьего дни окончили мы свое шести-тысячи-верстное путешествие, приехав на сию станцию в совершенном здоровье, а с того часа упражняемся в рассказах о прелестном положении мест вам вверенных губерний и областей, о трудах, успехах, радении, попечении и порядке, вами устроенном повсюду. Итак, друг мой, разговоры наши почти непрестанные замыкают в себе либо прямо, либо сбоку твое имя либо твою работу. Пожалуй, пожалуй, пожалуй, будь здоров и приезжай к нам безвреден, а я, как всегда, к тебе и дружна, и доброжелательна». 27 июля: «Между тобою и мною, мой друг, дело в кратких словах: ты мне служишь, а я признательна, вот и все тут; врагам своим ты ударил по пальцам усердием ко мне и ревностью к делам империи»[338]338
  «Сб. Ист. Общ.», XXVII. 415–419.


[Закрыть].

17 июля Потёмкин писал из Кременчуга: «Матушка государыня! Я получил ваше милостивое письмо из Твери. Сколь мне чувствительны оного изъяснения, то Богу известно. Ты мне паче родной матери, ибо попечение твое о благосостоянии моем есть движение, по избранию учиненное. Тут не слепой жребий. Сколько я тебе должен, сколь много ты сделала мне отличностей; как далеко ты простерла свои милости на принадлежащих мне, но всего больше, что никогда злоба и зависть не могли мне причинить у тебя зла и все коварства не могли иметь успеха. Вот что редко на свете: непоколебимость такого степеня (sic) тебе одной предоставлена. Здешний край не забудет своего счастия. Он тебя зрит присно у себя, ибо почитает себя твоею вотчиною и крепко надеется на твою милость… Прости, моя благотворительница и мать; дай Боже мне возможность доказать всему свету, сколько я тебе обязан, будучи по смерть вернейший раб…»[339]339
  «Русская Старина», XII. 699–700.


[Закрыть]

Между бумагами императрицы найден проект надписи на медали, которая должна была увенчать память о путешествии. Из тридцати восьми различных надписей Екатерина выбрала слова «Путь на пользу». Эта надпись находится на медали, вырезанной в 1787 году[340]340
  См. «Segur, Memoires», т. III. См. также письма Екатерины к Гримму в «Сб. Ист. Общ.», XXIII. 411, 412.


[Закрыть]. Екатерина была довольна своим путешествием; она считала деятельность Потёмкина полезною.

Но эта деятельность Потёмкина на юге в связи с путешествием Екатерины подала повод к новому столкновению России с Турцией. Во время путешествия Екатерины Потёмкин был декоратором, чичероне и mаitre de plаisir. Теперь он должен был действовать в качестве полководца.

Глава VI
Начало турецкой войны

Путешествие Екатерины, имевшее целью контроль деятельности князя Потёмкина, легко могло получить характер политической демонстрации. To, что самим путешествовавшим казалось pаrtie de plаisir колоссальных размеров, в глазах Западной Европы могло служить выражением наступательной политики России. Во время путешествия на юге были сосредоточены различные отряды войск. Кроме того, громадное скопление там же значительных военных припасов и снарядов могло быть принято за демонстрацию против Оттоманской Порты и ее защитников[341]341
  См. появившуюся немного позже брошюру Вольнея (Volney), «Considerations sur la guerre аctuelle», стр. 13.


[Закрыть].

Душою этой политической демонстрации был Потёмкин. Он, как мы видели, в продолжение десяти лет главным образом занимался восточным вопросом; он был виновником присоединения Крымского полуострова к России; о нем за границею в 1786 году рассказывали, что он сделается королем Тавриды;[342]342
  См. письмо Сожи (Saugу) к C.P. Воронцову из Швальбаха от 29 июля 1686 г. в «Архиве князя Воронцова», XXVII. 189.


[Закрыть] он во время путешествия Екатерины стоял на первом плане, показывая императрице и Иосифу II построенный им флот, сооруженные им гавани, приготовленные им войска; он в то же время переписывался с русским послом в Константинополе Булгаковым и проч. Не без основания современники считали вероятным, что инструкции, данные Потёмкиным Булгакову, повели к войне.

Потёмкин пользовался безусловным доверием императрицы. В ее секретнейшем рескрипте к нему от 16 октября 1786 года сказано, что война с Портою в ближайшем будущем неминуема, и далее прибавлено: «С особенным удовольствием приемлем мы план, вами начертанный… вверив вам главное начальство над армией, даем вам полную власть и разрешение распространить все поиски, кои к пользе дела и к славе оружия нашего служить могут. Посланник наш, Булгаков, имеет уже от нас повеление посылать дубликаты своих донесений к вам и предписания ваши по службе нашей исполнять. Мы дали ему знать, что как скоро получит от нас уведомление о выезде из Царьграда, должен предъявить Порте причины тому и требовать безопасного отъезда»[343]343
  См. мою статью «Разрыв между Россией и Турцией в 1787 году» в «Журн. Мин. Нар. Проч.», CLXVIII, отд. 2, 138.


[Закрыть]. 13 декабря 1786 года Потёмкин сообщил Булгакову выписку из этого повеления, указывая на вверенную ему власть «начинать военные действия»[344]344
  «Сб. Ист. Общ.», XLVII, 191–192.


[Закрыть]. Чрез Булгакова Потёмкин грозил Порте немедленным разрывом, самыми решительными действиями.

Хотя другие сотрудники Екатерины не могли знать о широком плане Потёмкина объявить Порте войну по своему усмотрению, они все-таки видели в нем виновника предстоявшей войны. Сегюр во время путешествия приставал к Безбородке с требованием объяснить ему положение дел и, главным образом, сказать, действует ли Булгаков сообразно с данными ему инструкциями или руководствуется ли он собственными соображениями. Сегюру дали почувствовать, что Булгаков действовал отчасти по внушениям Потёмкина, расположенного к войне. Сегюр рассказывает даже в своих Записках, будто Екатерина в беседе с ним упрекала Потёмкина в чрезмерной горячности[345]345
  Segur, «Memoires», III. 93.


[Закрыть]. Потёмкин же в своих разговорах с Сегюром резко обвинял Францию в том, что эта держава поддерживала варваров-турок, и говорил о необходимости определить для Турции более удобные границы ради избежания дальнейших столкновений. «Я понимаю, – возразил Сегюр, – вы хотите занять Очаков и Аккерман: это почти то же самое, что требовать Константинополя; это значит – объявить войну с целью сохранения мира». Далее Потёмкин выразил желание сделать господарей молдавского и валахского независимыми[346]346
  Segur, III. 106.


[Закрыть].

Нельзя удивляться после этого тому, что Сегюр, когда наконец дело дошло до войны, считал князя Потёмкина главным виновником разрыва. Потёмкин на возвратном пути в Петербург расстался с путешественниками и отправился на юг, как бы для принятия мер на случай войны[347]347
  Segur, III. 223.


[Закрыть]. Значительное количество войск находилось уже около турецких границ. Понятно, что Потёмкин и Булгаков, рассчитывая на это обстоятельство, могли увлечься и чрезмерными требованиями заставить Порту объявить войну. В Херсоне во время путешествия находился Булгаков; туда же приехал из Константинополя австрийский дипломат Герберт; современники придавали большое значение переговорам, происходившим в Херсоне, но весьма лишь немногие лица могли иметь сведения о том, что было решено в этом месте. Недаром Сегюр жаловался, что в России все происходило в глубокой тайне, и разве только Екатерина, Безбородко и Потёмкин знали положение дел. В то время как Безбородко уверял графа Сегюра в том, что Россия желает сохранить мир, Булгаков грозил туркам вторжением в пределы Турции 60 000 войска под начальством князя Потёмкина.

При всем том нельзя утверждать, чтобы Потёмкин, воспользовавшись путешествием императрицы, старался во что бы то ни стало внушить ей желание тотчас же начать войну. И сама Екатерина не желала своим появлением на берегах Черного мори подать повод к разрыву с Портою. Тем не менее именно это путешествие Екатерины и образ действий Потёмкина в это время содействовали объявлению турками войны. Этот кризис мог сделаться роковым для князя.

Потёмкин преобразовал войско, строил военные корабли, арсеналы, верфи, магазины, гавани. Екатерина была весьма довольна тем, что успела осмотреть во время своего пребывания в наместничестве князя. Теперь Потёмкин должен был доказать на деле, что его деятельность не была тщетною, что все слухи о ничтожности результатов его администрации были лишены основания.

К лицам, скептически относящимся к деятельности Потёмкина, как мы видели выше, принадлежал император Иосиф II. В его письмах к фельдмаршалу Ласи встречаются весьма подробные указания на вооруженные силы России. Он был крайне недоволен и постоянно повторял, что внешнему блеску армии и флота не соответствовала внутренняя прочность и сила. Войско было одето в новые и весьма изящные мундиры, но у конницы, например, сабли были негодны. Одежду солдат Иосиф находил не соответствующею условиям климата, отчего они заболевали часто лихорадкою. Больных было вообще весьма много, а лазаретная часть страдала от многих недостатков. При страшной дороговизне на юге офицеры нуждались в существенном и иногда терпели голод, а солдаты часто ходили без рубах. Лошади, не находившие достаточного корма, походили на тощих кляч. Комплект полков был далеко не полный. Всего войска в наместничестве Потёмкина считалось на бумаге 100 000 человек; на деле же, как полагал Иосиф, было не более 40 000, из которых многие хворали, а другие были заняты разными работами при постройках. Так, например, во время путешествия императрицы не успели собрать надлежащее число лошадей для движения галер по Днепру; несколько сотен солдат с утра до вечера, находясь в воде, тянули эти галеры, что сильно поразило Иосифа. Состояние крепостей также казалось Иосифу весьма неудовлетворительным. Он находил, что стены Херсонской крепости были сделаны из песка, готового каждую минуту рассыпаться. «К приезду Екатерины, – писал Иосиф, – хотели стрелять из пушек, находившихся на крепостном валу, но опасались, что от грома их может обрушиться вал. При постройке были сделаны, по мнению императора, большие ошибки. У Кинбурнской крепости он также находил профили слишком низкими. Числу пушек не соответствовало количество снарядов. Опыты над бомбами и брандскугелями, сделанные в присутствии императора, не удавались». О военных кораблях Иосиф писал, что материал, из которого они построены, никуда не годился. Матросы ему казались неопытными: это были обыкновенные рекруты, переименованные в матросов; они должны были лазить по мачтам и такелажу, часто падали, ломали себе руки и ноги… Далее Иосиф находил, что калмыки стреляли довольно плохо. Ему казалось странным, что гренадерские полки были созданы лишь для того, чтобы раздать новые офицерские места людям, которым Потёмкин хотел оказать милость[348]348
  Arneth, «Joseph II u. Katharina». Приложение.


[Закрыть].

В этом же духе отзывались и другие современники, иностранцы и русские. Сиверс в апреле 1787 года считал войну почти невозможною, потому что, по его мнению, Россия вовсе не была к ней приготовлена. При этом Сиверс выразил надежду, что по крайней мере граф Румянцев откроет императрице глаза относительно печального состояния военной администрации[349]349
  Blum, «Ein russ. Staatsmann», II. 482.


[Закрыть]. Саксонский дипломат Гельбиг, сообщая в донесении своему правительству о русской армии, заметил, что численность ее на бумаге сильно преувеличена и смертность в войске ужасна; такие же данные встречаются в донесениях прусского дипломата Келлера[350]350
  Herrmann, «Gesch. d. russ. Staats», VI. 155, 156. Также многие данные в соч. Гельбига о Потёмкине, «Minerva», 1798, I. 546; II. 488, 493, и проч.


[Закрыть]. Французского дипломата Сегюра забавляли выходки шута Потёмкина, Моссе, смеявшегося над бедственным состоянием России в начале войны и указывавшего на пустоту в казне, на неполноту состава армии и на то, что война не имеет другой цели, кроме доставления Потёмкину Георгиевской ленты[351]351
  Segur, III. 456.


[Закрыть]. С различных сторон старались доказать императрице, что в интересах России необходимо было желать сохранения мира, что Потёмкин представлял средства России в слишком выгодном свете[352]352
  Hermiann, VI. 164. Донесение Гельбига.


[Закрыть].

Особенно резко осуждал князь Щербатов образ действий Потёмкина. Говоря о неудачных операциях в начале войны, о медленности военных действий, он замечает: «Потёмкин, человек, носящий на себе особливо милость и доверенность монаршу, могущий все, что восхощет, генерал-губернатор к турецким границам прилегающих губерний и президент военных коллегий, поскакал на турецкие границы. При таковых обстоятельствах кто бы не подумал, чтобы князь Потёмкин при первом открытии войны не вступил в неприятельские области, чтобы флот наш, которого в Севастопольском порте показывали государыне и германскому императору, не выступил в море и не пошел бы прямо к Константинополю или, по крайней мере, к Синопу и не опустошал бы области турецкия… Чего недоставало? Пять лет мы готовились к войне; войска были отовсюду собраны, артиллерия привезена, флот готов, все казано монархине, всему она чинила похвалу… Стекалися, кажется, случаи для обвинения пышного начальника…»[353]353
  «Чтения Моск. Общ.», 1860. 78–80.


[Закрыть] Щербатов, на указанных основаниях, приходит к заключению, что Потёмкин должен был или позаботиться о приведении в надлежащее состояние войска и флота, или же не вызывать войны с Портою.

И правда, оказалось, что средства Потёмкина во время войны были недостаточны. Медленность и незначительность успехов его в первый год борьбы современники не без основания объясняли тем, что князь, несмотря на громадные суммы, истраченные им на войско и флот, не вполне был приготовлен к войне. Сравнительно скромные успехи не соответствовали внешнему блеску армии и флота, чрезвычайно понравившихся императрице. Потёмкин обвинялся в небрежности, беспечности, даже в трусости, а его неумению вести дело приписывались неудачи первого времени войны, особенно же медленность при важнейшей операции – осаде Очакова.

Подробное изложение деятельности Потёмкина в области дипломации по случаю разрыва России с Турцией в 1787 году и в качестве полководца во время войны до 1791 года выходило бы из рамки нашего сочинения. Мы ограничиваемся указанием на некоторые характеристические черты этих важных событий для освещения нрава Потёмкина и места, занимаемого им в истории этой эпохи. И в этом случае, как и в других главах нашего очерка, мы будем обращать главное внимание на отношения Потёмкина к Екатерине.

Ко времени разрыва между Россией и Турцией относится множество писем Екатерины к Потёмкину. Из них видно, в какой мере императрица стояла выше князя по силе воли и умственным способностям. Порою Потёмкин в первое время войны падал духом, унывал, обнаруживал малодушие. Екатерина старалась ободрить его, наставляла, руководила его действиями. Во все это время князь пользовался полным доверием императрицы, между тем как почти все современники, более или менее знакомые с ходом дел, порицали его образ действий и считали его виновником неудач в войне.

Скоро после того, как Екатерина после пребывания на юге рассталась с Потёмкиным на пути в столицу, она узнала о разных действиях Порты, готовой объявить войну России. Тогда она написала Потёмкину, указывая, между прочим, на события в Турции: «Противу сего всякие слабые меры действительны быть не могут; тут не слова, а действие нужно, нужно, нужно, чтоб сохранить честь, славу и пользу государя и государства»[354]354
  «Сб. Ист. Общ.», XXVII. 421.


[Закрыть].

Екатерина, основываясь на данных, сообщенных ей Потёмкиным, считала Россию хорошо для войны приготовленной и заметила в беседе с Храповицким (1 сентября), что «в две недели все войска могут быть на своих местах»[355]355
  Дневн. Храп. 1 и 2 сент. 1787.


[Закрыть]. При всем том императрица, однако, сильно беспокоилась. 3 сентября она плакала, жалуясь на «отлучку князя» и замечая, что «в течение тринадцати лет сделала привычку обо всем обстоятельно говорить и советоваться» с Потёмкиным. «Что меня более тревожит, – сказала она, – то это, что князь ничего решительно не пишет, как будто бы и он чем-нибудь нечаянно встревожен»[356]356
  Зап. Гарновского – «Р. Стар.», XV. 247.


[Закрыть].