Текст книги "На веки вечные. Дилогия"

Автор книги: Александр Звягинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава XI
Швырнуть кошку в стаю голубей

Олаф и барон обедали. Все было как в прежние времена – тугая белая скатерть, раритетный сервиз из мейсенского фарфора, изготовленный и расписанный вручную почти два века назад, с известным во всем мире фирменным знаком – двумя скрещенными шпагами, тяжелое столовое серебро, старый вышколенный слуга, лично подающий блюда и подливающий вино в бокалы…

– Итак, день открытия все ближе, – начал серьезную часть разговора барон, когда закончили с первым блюдом. – Но, насколько мне известно, стороны никак не могут договориться по многим вопросам. Я слышал, главный американский обвинитель жаловался, что представления, привычки и образ мысли русских столь отличны от западных, что их бывает трудно понять даже с помощью хорошего переводчика.

– Да, разногласия есть, русские очень упрямы и стоят на своем. Однако… Я думаю, не стоит преувеличивать, они эти противоречия все-таки преодолеют.

– А если мы нарушим эту совместную идиллию? – улыбнулся барон.

– Как?

– Есть документы, которые способны взорвать весь этот суд. И мне обещали представить их копии.

– Кто? Люди из Тайного совета?

– Нет. Их предоставят одни наши американские друзья.

Олаф посмотрел на барона, словно не веря своим ушам.

– Американцы?

– Да-да. Ну, конечно не те, кто воюет с нами в процессе. А те кто против этого процесса…

– И они подтвердят их подлинность?

– Нет, разумеется, нет. Ты хочешь от них слишком многого. Они будут вообще в стороне. Это уже наше дело – швырнуть в стаю этих голубей кошку, как гласит старая немецкая пословица.

– Дохлую кошку?

– Живую! В том-то и дело, что живую, мой мальчик.

Олаф молча ждал, когда барон объяснится.

– Извини, мой мальчик, но пока я не могу сказать тебе, о чем конкретно идет речь. Всему свое время.

– Простите, господин барон, а чего добиваются эти ваши американские друзья? Почему они решили подставить русских?

– Ну, скажем так, они не верят, что с русскими возможен долгосрочный союз. И не хотят, чтобы русские набрали слишком большую силу.

– Понятно. Что требуется от меня?

– Нам надо придумать, как официально представить нашу «кошку» на процессе. Понимаешь, это должен быть не просто где-то всплывший документ. Нам надо попробовать сделать его официальным документом процесса – тогда эффект взрыва будет совсем иной, совсем другой разрушительной силы. Насколько я понимаю, американцы и англичане намерены играть в настоящий судебный процесс, значит, адвокат может потребовать огласить этот документ… И тогда… Тебе надо выяснить, кто из адвокатов решится на это?

– Это потребует особой решительности?

– Я думаю, да. Потому что русские будут в бешенстве. Сам понимаешь, в нынешней ситуации противостоять русским не так просто. Человек должен быть отчаянно смел или чудовищно тщеславен.

– Или получить хорошие деньги.

– Свое он получит.

– Он должен будет скрывать свои источники?

– Нет, зачем же, – усмехнулся барон. – Я думаю, он может сказать, что копия передана ему одним американским офицером, который занимался изучением документов рейха… Передана анонимно. Так сказать под покровом ночи. Пусть русские не забывают, на каком свете живут.

– Я знаю такого адвоката.

– Хорошо. Но не будем спешить. Присмотрись к нему повнимательнее.

– Выпив вина, барон окончательно пришел в благодушное расположение духа.

– А как там вообще обстановка в этом самом Дворце юстиции?

– Американцы называют его «офис». Там полно посторонних, зевак, журналистов, каких-то дельцов… Говорят, на открытие процесса приедет даже Марлен Дитрих.

– Да, американцы любят все превращать в шоу. Тем не менее, воевать с ними не надо было. Впрочем, с русскими тоже. Европы нам вполне хватило бы…

Олаф рассеянно кивает.

– Мне кажется, ты хочешь что-то сказать.

– Там рядом с Дворцом юстиции я видел Гюнтера…

Барон вопросительно поднял брови.

– Гюнтер Тилковски, мой друг по спецподразделению. Помните, они нас остановили в лесу?

– Разумеется, помню. Ну и в чем же дело?

– Он оказался в лагере, где содержат дивизию «Эдельвейс». Их возят трудиться на развалинах рядом с Дворцом. Некоторые работают даже внутри.

– И?

– Гюнтер не тот человек, чтобы просто так сидеть в лагере и разбирать кирпичи.

– Он что – фанатик, для которого самое большое счастье в жизни – орать «Хайль Гитлер»?

– Он профессионал. И как я понял, они готовятся совершить какую-то акцию во Дворце…

– Я знаю. Есть люди, которые хотят с помощью этих солдат провернуть какую-то операцию. Видимо, освободить несколько заключенных. Одного из этих людей ты видел у меня – это господин советник. И что – есть конкретная дата выступления?

– Насколько я понял, пока нет, но речь идет о днях.

– Ну что ж, пусть попробуют… В конце концов, их всегда можно использовать. И в случае успеха, и в случае неудачи.

– Как?

– По-разному, мой мальчик, совершенно по-разному. В конце концов, пусть господа американцы поймут, что не все сегодня в Германии в их руках и под их контролем. А то они чувствуют себя в излишней безопасности… Но запомни – ты в этом деле не участвуешь. Нам только надо подумать, как получить с него свой профит.

На следующий день Олаф рано утром еще до того как пленных привезли на работы ко Дворцу юстиции спрятался в развалинах. Он терпеливо дождался момента, когда шум моторов и ленивые крики американских солдат возвестили, что пленные прибыли. Быть обнаруженным американцами Олаф не боялся – те не совали в развалины нос, потому как не испытывали никакого желания сломать себе ноги или свернуть шею среди воронок, разбитых полов и обрушившихся лестниц.

Пробравшись к выбитому окну он принялся высматривать Гюнтера. Увидев его, наконец, подал ему знак свистнув так, как свистели только в их подразделении.

Через несколько минут Гюнтер Тилковски стоял перед ним. Они обнялись.

– Ты что-то зачастил с посещениями. Только не говори мне, что ты просто соскучился по старому другу, – засмеялся Гюнтер. – Я тебе все равно не поверю, Олаф Тодт. Ты ведешь какую-то игру…

– Это вопрос?

– Нет, уверенность. Заметь, я даже не спрашиваю – какую? Потому что ясное дело – это не твоя игра.

– Скажем так – не только моя.

– И что – я могу тебе помочь? Чем?

– Я просто хочу знать, что именно вы затеяли и когда приметесь за дело.

– Всего-навсего…

Гюнтер смотрел в окно на разрушенные улицы Нюрнберга, размышляя о чем-то своем.

– Слушай, Гюнтер, я не прошу тебя кого-либо выдавать, – серьезно сказал Олаф. – Не прошу потому, что примерно знаю, что вы собираетесь сделать. Я даже знаю, кто вам это поручил…

– Ты всегда знал больше других.

– У вас есть оружие?

– Немного. Хочешь спросить, где оно спрятано? Здесь… Нам нужно еще несколько дней, чтобы доставить сюда еще партию. И тогда…

– Его не могут тут найти?

– Кто? Американцы? Они сюда не лезут.

– Ты уверен, что это стоящее дело? – спросил Олаф. – В том смысле, что тебе стоит в него влезать? Если хочешь знать мое мнение…

– Я не хочу ни о чем думать, дружище, – перебил его Гюнтер. – Германии больше нет. То, что я вижу вокруг, вселяет в меня ужас и стыд. Я не знаю, что здесь будет, но это будет уже не моя Германия… Ты хочешь в ней жить, я – нет. Передо мной поставлена задача. Мне обещали, что после ее выполнения, меня переправят куда-нибудь в Южную Америку. Все. Больше я ничего не хочу знать. Тех, кого мне предстоит вытащить из тюрьмы, я презираю. Людей, которые предложили мне этим заняться, я знаю. И знаю, что они способны на все. В том числе и продать меня американцам в случае неудачи или просто надуть… Но у меня нет другого выбора. Или я сыграю в эту игру, или сойду с ума. Или разнесу себе башку.

– Мне бы не хотелось, чтобы это случилось, Гюнтер. Давай, я помогу тебе выбраться и залечь на дно на какое-то время.

– Ты можешь сделать для меня только одно – не мешать мне. Я не прошу тебя о помощи. Просто не мешай. А там видно будет.

Постскриптум

Вместе с завещанием Гитлера найдена фотография 12-летнего мальчика, которая заставила американские власти предположить, что у Гитлера был сын. На фотографии видно большое сходство между чертами лица Гитлера и изображенного на снимке мальчика… Сотрудники американской разведки проверяют все материалы, касающиеся личной жизни Гитлера, в надежде найти указания по поводу этого таинственного мальчика.

Офицер 3-й американской армии заявил, что «сходство между мальчиком и Гитлером поразительно».

Глава XII
Явление Пегги

Ребров вышел из ворот Дворца, не зная куда себя деть. Генерал Филин улетел в Берлин, и он был практически предоставлен самому себе. Идти в отель не хотелось. Было уже совсем темно, шел мелкий, практически незаметный снежок. И в этом раннем для здешних мест снеге чудилось предзнаменование каких-то новых времен, предстоящих перемен.

– Новый год скоро. Новый год без войны…

Ребров резко обернулся – перед ним стояла Ирина. Они не виделись уже несколько дней. После той встречи в баре, когда он делал вид, что демонстративно не замечает ее, ему казалось, что между ними уже ничего быть не может.

– Ничего, что нас могут увидеть вместе? – спросила Ирина. – Вам это не повредит?

Он не успел ничего ответить. Рядом с ними резко затормозил открытый джип. В нем сидел Крафт, а за рулем обнаружилась рыжеволосая красавица в форме солдата американской армии. На ней была толстая военная куртка, перепоясанная широким ремнем, брюки, заправленные в белые гетры, башмаки на толстой подошве. Пилотка каким-то чудом держалась на ее роскошной гриве.

– Привет, – замахал рукой улыбающийся Крафт. – Знакомьтесь, это Пегги. Пегги Батчер. Она корреспондент нескольких нью-йоркских журналов. Человек, для которого нет никаких секретов. Наша Пегги способна проникнуть за любую дверь.

Пегги весело расхохоталась.

– Мы едем в пресс-кемп – отмечать завтрашнее начало процесса. Надоело ждать! Поехали с нами!

Ирина и Денис стояли молча, не зная, что сказать.

– Поехали-поехали, – заторопил Крафт. – Если вам нужны какие-то нюрнбергские секреты, то никто не знает их больше, чем Пегги.

Ирина решительно уселась на заднее сиденье. Ребров, чуть помедлив, устроился рядом.

Пегги, азартно прикусив губу, рванула так, что машину чуть не занесло. Трудно было понять, как она ориентируется среди развалин, которые возвышались со всех сторон как черные холмы.

На одной из расчищенных площадей она притормозила у странного памятника – на коричневом пьедестале, посреди площади, был установлен джип, побывавший в какой-то особенно лихой аварии и походящий на раздавленную консервную банку. Надпись на четырех языках огибала этот своеобразный памятник. Она гласила: «Я обгонял!»

– Памятник-предостережение для слишком лихих водителей, – пояснил Крафт.

– Для плохих водителей, – фыркнула Пегги.

– Я слышал, военная полиция, получила приказ вылавливать и строго наказывать всех, кто едет быстрее 50 миль, – с подначкой напомнил Ребров.

– Ты слышала это, Пегги? – усмехнулся Крафт.

– Краем уха, – отмахнулась та. – Но чтобы наказать, надо сначала догнать.

– А вот и они, – кивнул Крафт.

В их сторону действительно направлялся, отчаянно сигналя, джип военной полиции.

Завидев его, Пегги тут же дала по газам.

– Держитесь крепче, – прокричала она. – Если они нас догонят, плачу за ужин.

– Если нет, то плачу я, – рассмеялся Крафт. – Тебе придется постараться, дорогуша!

– Доставай свои денежки, малыш!

Пегги выжимала из машины все. Волосы ее развевались, хлестали по плечам, лицо пылало, глаза безумно горели. Но при этом она вела машину с холодным расчетом… В какое-то мгновение ей удается уйти от погони, запутавшейся среди развалин.

– Ну, вот и все, малыш, – повернулась она к Крафту. – А вы, ребята, заказывайте самые дорогие блюда сегодня. Наш дорогой Алекс платит за все. Это ему наказание за то, что он плохо подумал о крошке Пегги!

– Не спеши, детка, – азартно предупредил Крафт. – Ты забыла, что у них есть рации. И сейчас они займутся тобой по-настоящему.

Джип уже катил по хорошо сохранившейся дороге, ведущей в пресс-кемп, когда сзади раздались сигналы другой патрульной машины.

– Ага, попалась, бэби! – возликовал Крафт. – На сей раз тебе не уйти.

– Но Пегги, сделав крутой поворот, притормозила, затем сдала назад и заползла в полную темноту за какую-то развалину. Два джипа военной полиции пронеслись мимо. Выждав немного, Пегги выбралась на дорогу, ведущую к пресс-кемпу. Больше их никто уже не преследовал.

Ворвавшись на охраняемую территорию пресс-кемпа, Пегги затормозила у главного подъезда.

– Встретимся в ресторане. Мне надо переодеться. На сегодня мне надоело быть солдатом.

Сделав заказ, Крафт улыбаясь спросил:

– Ну, как вам малышка Пегги?

– Она действительно журналистка? – уточнил Ребров.

– Да, и очень хорошая. Во всяком случае, что касается добывания информации. Тем более, что здесь она не стесняется. Например, ей ничего не стоит заявить, что она готова переспать с тем, кто предоставит ей нужные сведения.

– И что – она исполняет обещание? – поразилась Ирина.

– Не знаю, – развел руками Крафт. – Я не принадлежу к ее источникам.

– Какое удивительно чувство свободы, – вздохнула Ирина. – Завидую. Эта независимость от мнений и предрассудков других.

– Мне кажется, вы тоже очень свободный человек, – серьезно сказал Крафт. – Только вы не демонстрируете свою свободу, как Пегги. Но она есть внутри вас. Что скажете, Денис?

Ребров согласно кивнул.

– А вот вы, советские, словно бережете какую-то военную тайну все время, – прищурился Крафт. – Даже ваши журналисты держатся эдакой сплоченной стайкой – вместе ходят в бар, вместе уходят оттуда… Мне рассказывали, что один из ваших, знакомясь с иностранцами, всякий раз называет другую фамилию. Видимо, свою собственную он считает великой государственной тайной!

– Ну, чудаков в любом народе хватает, – отбился Ребров.

И тут появилась Пегги. Она была в коротком, каком-то девчоночьем платьице со скромным бантом на шее. Волосы гладко зачесаны в пучок. В общем, теперь она была пай-девочка.

– Мылышка, ты уже сделала уроки? – строго осведомился Крафт. – Но на шампанское не рассчитывай – я не хочу угодить в тюрьму за растление малолетних.

Пегги только загадочно улыбнулась. Теперь она была вся погружена в себя, в свой отдельный мир.

– Вы давно водите машину? – поинтересовался Денис.

– Всегда. Мне кажется, я в машине и родилась, – отчеканила Пегги. – А вы давно из Москвы? Вот где я обязательно должна побывать. У вас хорошие дороги?

– Разные. Есть так называемые проселки, думаю, вам было бы интересно по ним прокатиться. Особенно зимой.

– Договорились! Скажите, а фельдмаршал Паулюс, который сдался под Сталинградом, еще жив?

– Насколько я знаю, да. А почему вы о нем вспомнили?

– Я знакома с его женой Еленой-Констанцией фон Паулюс. Вы, наверное, знаете, она – урожденная румынская графиня Розетти-Золеску. Когда Паулюс выступил против Гитлера, ей предложили публично осудить его, отречься от мужа и сменить фамилию. Она отказалась, и ее отправили в лагерь, арестовали сына, дочь…

– Она прямо как эти русские женщины, которые ехали за мужьями в Сибирь, – вспомнил Крафт.

– Декабристки, – тихо напомнила Ирина.

– Да-да, очень похоже.

– А по-моему, нет, – все так же тихо, но упрямо возразила Ирина. – Декабристы подняли восстание в своей стране против царя. А Паулюс попал в плен за тысячи километров от своей родины. В волжских степях, куда его отправили убивать русских… Вы представляете себе, что было бы, если бы он победил?

– Однако его нет в числе преступников, которые предстанут перед судом. Россия не представила его в качестве обвиняемого, – напомнил Крафт.

– Американцы тоже не судят всех, кто попал к ним в плен, – вмешался Ребров.

– Что поделаешь, в Америке, в отличие от Советского Союза, существуют разные точки зрения на происходящее здесь, в Нюрнберге. На днях «Нью-Йорк таймс» опубликовала высказывания известных боевых генералов Америки… Они принципиально против обвинения солдат в том, что они выполняли приказания, исходившие от политиков. А обвинения германского Верховного командования они считают попыткой дискредитировать профессию военнослужащего как таковую… Вряд ли в России возможны такие высказывания? – с вызовом спросил Крафт.

– Если бы немцы прошли по Америке и совершили там то, что они творили в России, вряд ли в Америке нашлись бы люди, думающие так, – хмуро сказал Ребров.

– Пожалуй, – согласился Крафт. – Кстати, почти семьдесят процентов американцев считают, что того же Геринга нужно расстрелять без всякого суда. Ну, или повесить…

– Алекс, давай хоть сейчас обойдемся без этой жирной свиньи, – оборвала его Пегги. – Кстати, скоро все журналисты в Нюрнберге выстроятся в очередь у моей комнаты.

– Ого! – хмыкнул Крафт. – И с какой целью?

– Я нашла среди часовых, которые будут охранять этих нацистов в зале суда, одного парня… Он раньше работал в цирке. У него феноменальная память. Во время представления зрители читали ему страницу любого текста, на любом из европейских языков, и он воспроизводил этот незнакомый текст слово в слово. Даже если он этого языка и не знал… За кое-какую плату он будет рассказывать мне, о чем переговариваются Геринг с Гессом. Хотя и не знает немецкого языка.

– Пегги, ты – ангел. Или дьявол. Не знаю, кто именно, – улыбается Крафт. – Но давай выпьем за здоровье наших русских друзей. Мне кажется, что между ними произошло какое-то недоразумение. Извините, ребята, я лезу не в свое дело, но, черт меня побери, вы очень подходите друг другу. Честное слово. Это даже очень символично. Глядя на вас, я думаю, что те две России, которые вы представляете, вполне могут объединиться…

Весь вечер Ребров думал о том, как ему объяснить Ирине свое поведение, но ничего так придумать и не успел. А потом она уехала со своими знакомыми из французской делегации.

Постскриптум

Чехословацкая полиция арестовала в Богемии 12-летнего мальчика, который возможно является сыном Гитлера. У мальчика найдены подложные документы, в которых он именовался Фридрихом Шульцем. Арестованный мальчик прибыл в Богемию из Берлина два месяца назад. Он поразительно похож на Гитлера.

Глава XIII
За несколько минут страха

После ужина в ресторане пресс-кемпа Ребров и Ирина не виделись. Не то чтобы они старались избегать друг друга, скорее, просто не искали встречи. Им обоим было ясно, что их отношения подошли к некоему очень важному рубежу, за который им предстояло переступить. И они это хорошо понимали. Понимали, что последствия сделанного шага могут быть очень серьезными. От этого рубежа можно было и отступить назад к своей прежней жизни. Однако они прислушивались к себе, пытаясь разгадать, какое из этих двух действий неизбежность. Противостоять развивающемуся процессу у них не было ни сил, ни желания. Но еще надо было исполнять свои обязанности, которые с приближением начала работы трибунала становилось все неохватнее и тяжелее.

Раздумывая над заданием Филина как придумать что-то, что могло бы подвинуть американцев убрать пленных эсэсовцев из Дворца, Ребров вдруг вспомнил о бесстрашной рыжеволосой Пегги, которую Крафт представил как корреспондента многих американских изданий. Наведя аккуратно справки, он установил, что Пегги действительно очень известный и авторитетный журналист. Ее скандальные материалы уже не раз вызывали весьма серьезные последствия.

Пегги он нашел в пресс-руме – огромном помещении, где десятки журналистов из самых разных стран непрерывно строчили свои репортажи. Шум и треск от пишущих машинок стоял там невероятный, но журналисты просто не замечали его, увлеченные работой.

Подойдя к Пегги, Ребров что-то сказал ей на ухо. Пегги согласно кивнула. Ребров отправился в бар, где заказал две чашки кофе. Скоро туда влетела разрумянившаяся, еще не остывшая от работы Пегги, уселась напротив Реброва, удивленно покачивая головой.

– Честно говоря, не ожидала такого приглашения. Я просто сгораю от нетерпения!

– Пегги, вам нужна сенсация?

– Сколько?

– Что?

– Сколько это будет стоить?

– Несколько минут страха.

– Ну, это почти даром.

– Сочтемся. Предлагаю вам небольшое путешествие…

– Куда?

– В один из кругов ада. Устраивает?

– Любопытно. А это далеко?

– Ад и Нюрнберг сегодня практически одно и то же.

– И то верно. Когда отправляемся?

– Завтра утром. Вооружитесь только всеми своими удостоверениями… В аду их очень уважают.

– Мне давно уже не было так интересно! – Пегги плотоядно облизнула свои густо накрашенные губы.

Утром на джипе Пегги они выбрались из Нюрнберга и покатили по великолепному рейхавтобану, построенному совсем недавно, до войны. Автобан был странно пуст, лишь изредка на обочине появлялась подвода на толстых шинах, которую тянула лошадь, или велосипедисты, которые старались не смотреть в сторону джипа. Да и вся местность казалась будто вымершей.

Неожиданно в нескольких метрах от дороги они увидели пивную, возле которой стояло несколько автомобилей. Перед входом красовался большой самодельный плакат. На нем была изображена огромная рука, указующая на дверь пивной, и красовалась надпись на английском и немецком: «Здесь никогда не останавливались ни Фридрих Великий, ни Бисмарк, ни Гитлер, ни Рузвельт, ни Черчилль, ни Сталин. Но здесь всегда хорошее пиво и много веселых людей. Зайдите и убедитесь!»

– Может, зайдем? – кивнула на плакат Пегги. – Убедимся, что есть еще в Германии веселые люди.

– Давайте на обратном пути, Пегги.

– Договорились. Долго нам еще?

– Да нет. Насколько я понимаю, мы практически приехали.

У ближайшего поворота путь им преградил сложенный из мешков четырехугольный дзот с амбразурами, из которых торчали пулеметные стволы. Дот окутывали проволочные заграждения из спирали Бруно.

– Переговоры придется вести вам, Пегги, – развел руками Ребров. – Помните нашу легенду?

– Наизусть, – заверила его Пегги. – Вы не представляете себе, как я обожала в детстве играть в индейцев и разведчиков.

Из дота, потягиваясь, вышел явно заспанный конопатый американский офицер. Чем ближе он подходил к машине, тем более бравым и подтянутым становился его вид. Вид Пегги, как уже не раз мог убедиться Ребров, действовал на американцев магически.

– Господи, разрази меня гром, да это же сама Пегги Батчер! – расплылся в улыбке офицер. – Я читаю все ваши репортажи, мэм. Здорово вы пишите!.. А кто это с вами?

– Это сотрудник Международного военного трибунала. Он русский, но здорово говорит по-немецки. Генерал Донован разрешил мне взять его с собой в качестве переводчика и представителя союзников. У вас же тут нет никаких секретов, которые он мог бы разнюхать?

– Кроме толпы пленных разбойников в черном, у нас тут никого нет.

– Вот как раз на них я и хочу посмотреть. Они не очень страшные?

– Сейчас они тихие, мэм. Хотя черт его знает, что у них на уме! Секундочку, мэм, я позвоню коменданту лагеря, предупрежу его о вашем приезде.

Офицер отправился в дзот, а Ребров с подчеркнутым почтением посмотрел на Пегги.

– С вами действительно открыты все двери.

– Американцы любят знаменитостей и очень уважают прессу, – объяснила Пегги. – А у меня есть имя. Но, уверяю вас, мне пришлось потрудиться, чтобы его заработать.

Рыжий офицер вылетел из дзота и, взяв под козырек, доложил, глядя на Пегги влюбленными глазами:

– Можете следовать, мэм, комендант ждет вас.

В лагерь вели тяжелые ворота, сделанные из толстых металлических листов. Проверяя документы, часовые с удовольствием перебрасывались с Пегги незамысловатыми американкими шуточками. Оставив машину у ворот, Пегги и Ребров вступили на территорию лагеря для военнопленных. Навстречу им уже спешил полноватый офицер с добродушным, красным от восторженного усердия лицом.

– Мисс Батчер! Бог мой! Комендант лагеря майор Стивен Макбрайд. Для меня большая честь видеть вас у себя в гостях.

– Зовите меня просто Пегги, майор, – Пегги была по-королевски великодушна и снисходительна. – Знаете, а ведь я еще никогда не была в лагере для военнопленных…

– Я вам сейчас все покажу, мэм. Тут есть что посмотреть. Эти чертовы тевтоны умели наводить порядок.

– Здесь ведь был во время войны немецкий концлагерь, – уточнил Ребров. – Для советских пленных…

– Не только советских. Они сгоняли сюда всех. Собственно, с тех пор тут мало что изменилось. Вот дом, в котором я работаю и живу. Тут же жил мой предшественник немец. Скотина, каких поискать.

Они вошли в большой кабинет, обставленный солидной мебелью.

– Я тут ничего практически не трогал, – обвел руками кабинет комендант. – Все так и было при Гитлере. Я только выкинул на помойку портрет этого сумасшедшего и повесил вместо него портрет президента Трумэна… Ну и наш флаг, разумеется…

В углу комнаты, на специальной подставке действительно возвышался звездно-полосатый флаг.

– Чай? Кофе? Виски? Джин? – комендант посмотрел на Реброва и добавил: – Водки?

– Виски, – усмехнулся Ребров. – С содовой и льдом.

– А мне кофе, – приказала, вальяжно раскинувшись на кожаном диване Пегги. – И кто же сейчас содержится в вашем лагере, майор?

– Сейчас преимущественно эсэсовцы, мэм. Дивизия «Эдельвейс». Их оказалось видимо-невидимо поблизости. Их вылавливают в лесах, подвалах и привозят к нам. Мы их тут охраняем.

– И много их тут?

– К сожалению, не могу назвать совершенно точные цифры… Мы просто не успеваем вести точный учет. Но много. Честно говоря, удивляюсь, откуда их столько берется!

– Вы не боитесь, что они могут сбежать?

– Сбегут? Куда? Зачем? Чтобы голодать, как шакалы, в лесу?.. А тут у нас приличное питание, согласно Женевской конвенции им выдается солдатский рацион. Есть врачи, которые лечат раненых и больных…

– Тоже немцы?

– Разумеется. Где я возьму для них американцев? Администрация лагеря заботится о времяпрепровождении заключенных, – бодро докладывал майор. – По субботам и воскресеньям – концерты, которые они устраивают собственными силами. Три раза в неделю кино…

– И что вы им показываете?

– Американские фильмы. А перед ними, как положено, документальные ленты о преступлениях фашистов. Жуткое зрелище. Я сам не могу это видеть.

– И как они на них действуют?

– Честно говоря, не производят особого впечатления, – удрученно сказал комендант. – Многие в это время смотрят по сторонам или в пол… И трудно понять, о чем они в это время думают… Но только не о побеге. Можете спросить любого из них, он скажет, что доволен и ни на что не жалуется… Могу поручиться.

– Но ведь это эсэсовцы, майор! Профессиональные убийцы! – напомнила ему Пегги. – Вряд ли они так быстро забыли свое ремесло.

– Я понимаю, мэм, но… Ведь они были солдатами и выполняли приказы. Америка – демократическая, гуманная страна, она заботится о всех военнопленных. Мы не можем уподобляться немцам, которые здесь убивали людей.

– А если они все-таки решат сбежать?

– Уверяю вас, никто из них не выражает такого желания. Во всяком случае, в настоящее время.

– Скажите, это от вас их возят на работы в Нюрнберг? – решил вступить в разговор Ребров.

– Да, – повернулся к нему комендант. – Они работали во Дворце юстиции, занимались ремонтом. Сейчас разбирают развалины. Никаких происшествий и нареканий не поступало.

– У вас тут как в лагере скаутов – тишина и благодать, – усмехнулась Пегги. – Неужели нет ничего необычного? Из ряда вон? Вы же понимаете, майор, мне для репортажа нужно что-то, что пробрало бы американских читателей до печенок.

– Понимаю, мэм! Давайте пройдем по лагерю, и я вам покажу кое-что, – галантно предложил комендант.

На территории лагеря царили подлинно немецкие чистота, порядок. При приближении коменданта пленные, попадавшиеся навстречу, расправляли плечи, вытягивались по стойке «смирно». Многие были в своей черной форме, только без знаков отличия, да и некогда щегольские сапоги их явно поизносились. Комендант отвечал на приветствия, механически поднося руку к фуражке. Со стороны казалось, будто некий начальник встречается со своими подчиненными, с которыми они заняты одним делом, – подумал Ребров. Во время разговора Пегги с комендантом он молчал, потому что Пегги работала профессионально и задавала именно те вопросы, которые его интересовали.

Пленные, разумеется, не могли отвести взглядов от соблазнительной фигуры Пегги. Тщательно подогнанный военный мундир сидел на ней как влитой и как нельзя лучше подчеркивал все ее формы. Она же, чувствуя себя объектом вожделения множества здоровых, изголодавшихся по женским ласкам молодых мужчин, ничуть не стеснялась этого. Наоборот, это ее даже возбуждало.

– Тут есть один парень… – многозначительно сказал комендант. – Сейчас скажу, чтобы его привели.

Он приказал что-то сопровождавшему их солдату, и тот привел из небольшого домика, стоявшего чуть в стороне от бараков, пятнадцатилетнего подростка. Это был угловатый, нескладный еще юноша в мешковатом костюме с невыразительным, даже анемичным лицом и жидкими светлыми волосами.

– Сын бывшего коменданта лагеря, – объяснил майор Макбрайд. – Зовут его Макс. Отец закалял его дух и воспитывал истинным арийцем. В день рождения перед поеданием торта со свечами он позволял сыну расстрелять из пулемета соответствующее количество пленных – одиннадцать, двенадцать, тринадцать…

Макс слушал совершенно безучастно. Казалось, его вообще ничего не беспокоило.

– Как это было? – спросил его по-немецки Ребров? – Как ты это делал?

– Вон у той стены, – показал рукой Макс. Видно было, что он уже привык отвечать на этот вопрос. – Их ставили у стены, а пулемет устанавливали вон там… прямо на земле… Стелили ковер, я ложился и стрелял…

– Ты видел их лица?

– Нет, у меня не очень хорошее зрение. Так далеко без очков я ничего не вижу. А потом они все были одинаковые – худые, в полосатых робах и колпаках на голове. Было уже тепло – у меня день рождения в мае. Потом с ними разбирались охранники, потому что я не мог стрелять точно – у пулемета очень сильная отдача, у меня не хватало сил верно прицелиться. А потом их уносили в ров… Вон туда… Последний раз это было в прошлом году, когда мне исполнилось четырнадцать. В этом году должно было быть пятнадцать.

– Пятнадцать человек расстрелять ему не удалось – в лагерь вошли наши войска, – тут же объяснил майор.

– А когда это началось? – помедлив, поинтересовалась Пегги. – Когда ты стрелял в первый раз?

– Первый раз? Мне исполнилось тогда десять лет. Папа сказал, что это придаст мне сил. У меня было очень слабое здоровье, и меня обижали в школе. Папа сказал, что надо учиться быть сильным.

– Все! – выдохнула Пегги. – Уведите его. Я больше не могу.

Американский солдат чуть подтолкнул Макса, тот так же безучастно сказал «До свидания» и поплелся к домику, путаясь в собственных ногах, болтая длинными тонкими руками.

– Его отец пропал, а он остался, – объяснил майор. – Мы держим его в отдельном помещении. И не знаем, что с ним делать. Судить? Но он несовершеннолетний. Отпустить его тоже нельзя. О его «подарках» знает слишком много людей. Не думаю, что он смог бы среди них жить.