Текст книги "Счастливая карусель детства"

Автор книги: Александр Гайдышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Ну вот, если не ошибаюсь, перед нами искомый персонаж, который не выходит из наших голов в последние часы.

Я был разочарован. Иванов, конечно же, не мог вступить в бой не только с конокрадами, но даже и с небольшой собакой дворняжкой, которая с неуемной агрессией и лаем то атаковала его, то отступала. Иванов шел по дороге навстречу нам, слегка пошатываясь, и не обращал ни малейшего внимания на назойливую шавку. Выражение лица у него было еще более печальное и уставшее, чем даже на его фотографии. Грязная майка-тельняшка под не более чистым пиджаком, оттянутые колени на спортивных брюках – как точна в своем хлестком определении оказалась вахтерша «Энергетика». Нам навстречу шел чистокровный недотепа.

– Товарищ Иванов, если не ошибаюсь? – дедушка с улыбкой громко и подчеркнуто вежливо адресовал вопрос поравнявшемуся с нами человеку.

Отвлекшись от своих раздумий, Иванов встрепенулся, посмотрел на нас и, остановив свой взгляд на дедушке, вытянулся, протянув руки по швам.

– Так точно, он самый и есть! Только вас, извините, не припомню.

– Не трудитесь вспоминать, мы с вами действительно не знакомы, но на последние несколько часов вы прочно завладели нашими мыслями, – дедушка остановился и с легкой иронией начал наблюдать за сложной внутренней борьбой, идущей в мозгу Иванова. Тот, казалось, напрягался изо всех сил и пытался осознать причины нашего появления, но ничего у него не получалось. Дед продолжил:

– Лучше скажите, пожалуйста, не попадали ли вы за последнее время в какие-нибудь странные истории и все ли из вашего имущества находится в целости и сохранности?

– Ну, разве всего упомнишь, может, чего и было, а так, вроде все при мне, – Иванов лихо стукнул себя по пиджачным карманам и широко улыбнулся, продемонстрировав нам несколько золотых вставных зубов.

Наблюдая за Ивановым, я поймал себя на мысли, что он постепенно начинает мне нравиться. Было в нем что-то искренне-веселое, непосредственное, открытое и доброе. Кроме того, Иванов носил очки. Хоть и были очки эти замызганными и перетянутыми с одной из сторон липкой лентой, но все же это были настоящие очки. А я всегда испытывал уважение к людям, носившим очки, считая их непременной принадлежностью образованных и интеллигентных людей. Пусть и далек был внешний облик Иванова от классического образа ученого, но мало ли как бывает в жизни! Вполне могло оказаться, что он, разочаровавшись в своих научных достижениях, сознательно избрал путь человека, живущего на природе и ухаживающего за лошадьми.

Папа очень любил поэзию Владимира Маяковского, отдавая должное той энергетической мощной силе, которая шла от его стихов, и не раз поставленным низким голосом цитировал мне среди прочих следующие строки: «Профессор, снимите очки-велосипед, я вам расскажу о времени и о себе». Разумеется, когда я мысленно приписывал Иванову качества бывшего профессора, брал в расчет и это известное мне стихотворение Маяковского.

– Ну, хорошо, давайте тогда конкретизируем поставленный вопрос! Не теряли ли вы какие-нибудь документы? – дедушка своим наводящим вопросом хотел пробудить в Иванове интерес к судьбе паспорта, но конюх был абсолютно непроницаем и не выражал ни тени обеспокоенности на данный счет, сохраняя открытую и безмятежную улыбку.

– Ну, что прикажете с ним делать, – дедушка рассмеялся и развел руками, – приносишь ему потерянный паспорт, а получается, что хозяину это совершенно незачем!

– Ай, яй, яй! Батюшки, мои! Неужели, я потерял паспорт??? – Иванов постепенно начинал осознавать суть происходящего, и его игриво-беззаботное настроение стремительно менялось на наших глазах. За несколько секунд он как-то сник, изобразил гримасу страдальца на лице, и показалось даже, что испугался он не на шутку, – что же мне теперь делать, наверно мне опять влетит? Теперь меня выгонят, да? – глядел он на нас с беззащитностью и беспомощностью, каких никогда раньше не приходилось мне видеть ни у детей, ни у взрослых.

Как же жалко мне стало Иванова в эту минуту! Стоял он перед нами, опустив по швам руки, словно осознавший свою вину за плохое поведение школьник младших классов. Стоял он безропотно, смиренно и с трепетом ждал своей участи.

Знал я несколько таких вот школьников-хулиганов из числа моих одноклассников, но не видел никогда я на их лицах такого искреннего раскаяния и переживания, какое было у Иванова. И почувствовал я гордость и радость, что благодаря нашим усилиям удастся защитить его и избавить от наказания. А дедушка все продолжал улыбаться:

– Ну не стоит так уж отчаиваться, мы разыскали вас не для того, чтобы расстраивать, а затем, чтобы постараться помочь в создавшейся ситуации. Только обещайте нам впредь быть внимательным и бережно относиться к этому документу! Прошу вас! – с этими словами он протянул незадачливому конюху его паспорт.

– Агромная вам благодарность, – Иванов взял документ и, картинно сжимая его в правой руке, низко поклонился нам в ноги на старорусский манер, – теперь я ваш должник, паазвольте угостить вас пивом! Последняя фраза была сказана с такой искренней радостью и энергичным напором, что даже дедушка не смог не заулыбаться.

– А вот это совсем необязательно, товарищ Иванов, да и вам, собственно говоря, злоупотреблять этим напитком мы бы настоятельно не рекомендовали.

Иванов, переминаясь с ноги на ногу, явно ощущал себя не в своей тарелке, не понимая, что ему делать и как отблагодарить нашу компанию.

– Ну что же, если вас настолько переполняют чувства нереализованной благодарности, то было бы, наверное, справедливо отблагодарить непосредственно ваших спасителей, нашедших паспорт.

– Конечно, я с большой радостью, – Иванов энергично полез в карманы своего пиджака, а затем и брюк, покопался и извлек оттуда слегка помятую бумажку достоинством в один рубль, – от всего сердца возьмите, спасители мои, на мороженое.

Я взял протянутый рубль, и мы с Таней дружно заулыбались. С гордостью сжимал я в ладони своей первые заработанные в жизни деньги и знал, что совершили мы хороший и добрый поступок.

Тем летом Иванов сделался в нашей с Таней дачной жизни значимым персонажем. Не раз мы приходили к нему на конюшню и наблюдали за его работой, а он разрешал нам подойти к лошади, погладить ее и покормить сеном. Лошадь была большая, коричневая, с огромными печальными глазами. Даже в выражении глаз было нечто схожее с выражением глаз ее хозяина. Оба они были какими-то одинокими и смиренно-грустными и в основном молчали.

Много раз встречался Иванов нам и у продовольственного магазина на Приморском шоссе с неизменной бутылкой пива в руке.

– Товарищ Иванов, здравствуйте! – всегда громко и весело кричали мы, увидев нашего знакомого.

– Здравствуйте, мои спасители, – Иванов вежливо и по-доброму откликался на наши приветствия с неизменно рассеянной и слегка виновной улыбкой, – давайте я угощу вас мороженым, только деду про пиво не рассказывайте.

Научил нас он и самостоятельно зарабатывать на мороженое, правда, эта его услуга обернулась для нас конфузом. Но поначалу мы очень удивились и обрадовались. А случилось вот что: как-то шли мы с Ивановым по дороге неподалеку от его конюшни, и вдруг он радостно вскрикнул, нагнулся и поднял две пустые и грязные пивные бутылки. Лицо его засветилось от удовольствия, вылил он остатки мутной жидкости из бутылок на землю и заботливо обтер их рукавом пиджака.

– Вот люди неразумные, ты смотри, что делают! Деньги на дорогу выбрасывают!

Посмотрели мы с Таней на него и на грязные бутылки с таким удивлением, что он понял, что нуждаемся мы в разъяснении ситуации.

– Какие же это деньги, это ведь почти что грязный мусор!

Заулыбался он по-доброму, продемонстрировав несколько золотых зубов, и как-то лукаво и с хитрецой поглядел на нас.

– Вам-то, конечно, еще пока простительно в вопросах этих не разбираться. Все ж дети пока! А только скажу вам, что взрослые, которые выбрасывают бутылки разные, – круглые дураки. Ну, сами посудите, если за них в магазине выручить можно от десяти до двадцати копеек, то грех не использовать такой возможности.

Рассказывал он нам очень убедительно, объяснял про стоимость разных бутылок и места, где их принимали. Выходило все просто и логично.

– А у вас вообще велосипеды имеются! Крутишь себе педали и по сторонам посматриваешь! Гляди да собирай – дело нехитрое, всяко на мороженое ваше с лимонадом к вечеру наберете. Так бутылку лимонадную-то опять не выбрасывай и на возврат готовь. Вона жизнь, какая простая и хитрая одновременно!

И так он добродушно и искренне улыбался, что не могли мы не смеяться в ответ. Чувствовалось, что нравится ему очень нас учить и давать свои мудрые житейские советы. Но и мы были слушателями благодарными и его не перебивали, перенимая мудрости его с открытыми от удивления ртами.

Переняли мы с Танькой его советы и решили попробовать. Прав ведь был Иванов, все равно часами педали велосипедные крутим по Зеленогорску, а тут еще и польза от этого выйти может. И действительно пошла польза быстро, и на свое дополнительное мороженое мы скоро начали зарабатывать. Но не все брали мы бутылки – пивными все же брезговали. Считали, что они очень грязные. Самой большой же для нас радостью было отыскать лимонадные бутылки, были они все как на подбор чистенькими и светлыми.

А военной тайной про пивные находки делились мы с Ивановым и был он нам очень признателен за это. Мы действовали по принципу: «лучше меньше, но чище».

Но однажды в соседней к нашей даче рощице случайно нашли мы такие удивительные бутылки необычных форм и этикеток с заграничными надписями, что не смогли удержаться и принесли несколько самых красивых домой, чтобы разузнать о них от деда побольше. Вдруг за редкости такие можно будет потом выручить большие деньги – кто его знает? Поставили мы бутылки эти на стол наш уличный по росту и позвали деда за консультацией с веранды. А дед вместо удивления так зыркнул и фыркнул на нас с бутылками, что чуть дара речи мы не потеряли.

– Мерзость какая! Совсем вам нечего делать? Помойку иностранную в дом тащить! Это же надо, чтобы мои внуки по помойкам рылись! Выбросить немедленно!

Не хотел я сдаваться и выбрасывать такую редкость.

– Дедушка, да ты посмотри, какие необычные бутылки, может быть они очень ценные? Прочитай, что на них написано, ты же умеешь!

– С первого раза учись понимать, больше повторять не буду. И чтоб не касаться вообще никаких бутылок! Мерзость какая! Дожили! Уж не от вашего ли Иванова наущения идут? Нечего вам с ним общаться, ничему он вас научить не может! Все, разговор окончен!

Прав был дед, конечно, но Иванова тоже не хотелось бросать. Жалко мне его было очень. Возникало впечатление, что этот взрослый, не очень опрятный и недотепистый человек был очень одинок и искренне радовался, что в его жизни появился хоть кто-то, кто интересовался его судьбой. Он постоянно говорил нам какие-то несуразности, радовался, что мы его слушаем, никогда не перебиваем, и много улыбался, демонстрируя свои золотые зубы.

– С вами хоть поговорить можно спокойно, вы хоть меня понимаете и не ругаетесь. Не то што другие!

Махнул он рукой в сторону своего «Энергетика» и устало выдохнул. И вдруг неожиданно и с вниманием посмотрел он на меня, вытер правую руку о пиджак и протянул ее мне. Рука была не очень чистой, слегка дрожала и с грязными ногтями, но в глазах его была такая надежда и щемящая грусть, что не мог я не пожать ее. Он жадно обхватил мою ладонь и начал ее трясти с благодарностью. И вдруг Иванов весь затрясся, наклонился и заплакал, как маленький ребенок. Он убрал руку, снял свои очки-инвалиды и, закрыв лицо, отвернулся.

– Спасибо!

А следующей весной в один из выходных дней мы с папой впервые после зимы приехали в Зеленогорск для проверки дачи. Убедившись, что ничего существенного с домом за зиму не произошло, папа стал растапливать печь, а я отпросился у него прогуляться до залива. Все начинало оживать и медленно наливаться красками и соками после долгого сна. Проходя мимо знакомой конюшни, я увидел, что дверь в ней открыта, и уже готов был громко крикнуть нашего знакомого, которого не видел почти год, как вдруг из дверей вышел совершенно незнакомый человек в ватнике.

– Простите, пожалуйста, вы не подскажете, как найти товарища Иванова?

Человек захлопнул дверь и начал закрывать ее на амбарный замок.

– Ишь ты, товарища Иванова! А кто он тебе и зачем ты его ищешь?

– Да так, хороший знакомый, прошлым летом я к нему часто приходил на конюшню.

Человек в ватнике слегка осекся, достал из кармана пачку сигарет и закурил. Пауза затягивалась, а он внимательно глядел мне в глаза и о чем-то размышлял.

– Помер твой знакомый этой зимой, допился горемычный. Вот так-то вот!

Едва сдерживая слезы, я повернулся и побежал к тому месту, где год назад мы с Таней нашли его паспорт. Я добежал, вокруг не было ни души. Пытаясь найти точное место, я понял, что дорога за зиму изменилась до неузнаваемости, и следы прошлогодней засохшей лужи исчезли навсегда. Я тихо заплакал. Я не мог и отказывался верить, что никогда теперь больше не увижу моего «недотепу». Как мне хотелось вернуться назад – в прошлое лето, мы ведь даже и попрощаться тогда в конце августа как следует с ним не смогли, буркнули что-то друг-другу, махнули руками и разбежались по сторонам. И вот теперь он уже никогда не вернется в мою жизнь, в наш Зеленогорск, на конюшню к своей лошади. И кто теперь будет помнить человека, которого и при жизни-то мало кто замечал и помнил?

Нет! Так нельзя! Я буду помнить его, это мне нужно!!!

Суровая природа Карельского перешейка пробуждалась после долгой зимней спячки и на глазах наполнялась жизнью. Птицы, чувствуя скорое приближение лета, радостно состязались в пении, деревья и кусты постепенно начали покрываться привычными для лета красками, цвели и радовали глаз подснежники. Жизнь продолжается! Как жалко, что мой товарищ Иванов не сможет больше любоваться этой красотой!

Юный политик

Если ты не интересуешься политикой, то она когда-нибудь заинтересуется тобой. Примерно так звучала поговорка, популярная у советской интеллигенции во второй половине двадцатого века. И хотя услышал я эту пословицу впервые только в студенческие годы, но интерес к политике у меня появился и прививался в семейном кругу еще с детсадовского возраста.

Совсем еще маленьким помню я первые свои ощущения. Проникаюсь я трагедией, постигшей чилийский народ, когда уничтожено было множество «благородных борцов-революционеров». Понял я, что эти борцы попытались построить у себя на родине справедливое и светлое общество наподобие нашего Советского Союза, но им этого сделать не дали и жестоко уничтожили. Я услышал необычное для моего детского уха слово «хунта», с которым обычно произносилось не менее странное – Пиночет.

Оказалось, что Пиночет этот – вооруженный до зубов генерал, который со своими головорезами-преспешниками не захотел, чтобы богатства страны были распределены по справедливости между всеми жителями Чили, и решил все забрать себе и хунте своей. Помню, как мама очень проникновенно и искренне переживала за смерть чилийских социалистов и доходчиво мне все объясняла:

– Сынок, ты подумай, какое чудовищное преступление! Убили Сальвадора Альенде – благородного и интеллигентного человека, который думал не о себе и не о богатых, а обо всех простых жителях своей страны! И эта фашистская хунта Пиночета, не считаясь с народом, расстреляла его и его товарищей без суда и следствия, а потом они захватили власть в стране.

Я смотрел на маму и чувствовал, что начинаю глубоко сопереживать судьбе чилийских социалистов, которых так жестоко убил фашист Пиночет. Слова же «фашист» было уже вполне достаточно, чтобы ненавидеть мне всей душой хунту эту. И еще я тогда ощущал гордость за свою страну, где революция победила царя и белых генералов и все устроено по справедливости.

Мама так искренне расстроилась из-за судьбы Альенде, что я, глядя на нее, даже заплакал. Она усадила меня на колени, прижала к себе и начала гладить по волосам, и из глаз ее тоже потекли слезинки. Так мы и сидели с ней, обнимаясь, плача и успокаивая друг друга.

Я понял, что за этой «гнусной политикой» стоит мировое зло во главе с Америкой. Тонка кишка у Америки и сил не хватает ей победить нас в равной борьбе, вот они и отыгрываются на маленьких странах. Что касается судьбы чилийских революционеров, то с радостью я узнал, что не все они были уничтожены Пиночетом. Близкий друг Сальвадора Альенде Луис Корвалан рано или поздно должен был выйти на свободу из суровых застенков хунты. И с нетерпением ждал я его освобождения. Когда же он вышел из тюрьмы и приехал в СССР, то я, наблюдая по телевизору за ним, был искренне разочарован его внешним видом и настроением. Невысокий, седоволосый человечек с несимпатичным индейским хитрым лицом, он вполне мог бы играть предателя-индейца в фильмах с участием Бойко Митича. Да и смотрел он на советских людей с оттенком плохо скрываемой неприязни или раздражения.

Надо же, какая несправедливость! Мы здесь за него переживали всей страной, расстраивались, а он не может даже выдавить из себя благодарной улыбки и лишь смотрит на всех и вся недовольным индюком. Нет, не так должны выглядеть настоящие революционеры, чтобы противостоять Пиночету! Побеждать нужно силой и отвагой, а не коварством и хитростью! Поймал я себя даже на мысли тогда, что стал чувствовать меньшую неприязнь к главарю хунты.

Очень переживали мы с мамой и за судьбу вьетнамского народа, подвергнувшегося агрессии со стороны вездесущей Америки. Как стыдно и подло большой стране нападать на маленькую и беззащитную только за то, что они хотят жить свободно и счастливо. Мне навсегда запомнился клич справедливого гнева советских людей, брошенный в адрес США: «Руки прочь от Вьетнама!» Представлялись мне огромные лапы злого американского великана Дяди Сэма, который сжимает горло и душит уступающего ему по всем качествам жителя Вьетнама. Я внимательно рассматривал политическую карту мира, висевшую у дедушки в квартире, сравнивал габариты стран и искренне переживал за вьетнамцев, которые выглядели в сравнении с Америкой, как крыловская Моська по отношению к слону. Ясное дело – шансов у Моськи никаких не было! Зато очень я радовался, глядя на карту, что наша страна, занимающая одну шестую часть суши, не по зубам ни одной из капстран, включая пресловутые США.

Недоумевал я и негодовал из-за Аляски, которая, со слов дедушки, раньше принадлежала нам, но потом была отдана Америке и осталась у них навсегда. Как можно было так разбазаривать землю, да еще и отдавать ее врагу? Даже я, советский маленький мальчик, понимал глупость и преступность таких действий царя.

Дедушка смог найти какие-то аргументы в защиту решения царя по Аляске, но мне они показались не очень убедительными. Ясное дело – раздавать земли проще намного, чем приращивать. Не дураки американцы, сразу и сцапали. Да и золота там впоследствии много нашли, о чем я узнал позже из книжек Джека Лондона. Видел я собственными глазами на карте, что без Аляски нашей американцы выглядели бы намного меньше, чем теперь, и, следовательно, уже не позволяли бы вести себя так нагло и разнузданно с другими странами, уступающими им по размеру. Думал я просто: кто больше – тот сильнее и живется тому легче! Это нехитрое знание базировалось на моем детсадовском опыте. Пашка, превосходящий всех мальчишек нашей группы по росту минимум на полголовы, был настоящей грозой и авторитетом коллектива, и авторитет этот прочно базировался на его габаритах, силе и кулаках.

Счастье для мира, что есть мы – Советский Союз, и эти хулиганы-американцы вынуждены боязливо оглядываться на нас. Их проделки будут сходить им с рук только до поры до времени, но я знаю, что мы не будем вечно мириться с откровенным хамством и преступлениями, и если они не образумятся, то мы встанем на защиту малых и угнетенных стран.

Но что мог сделать я, чтобы помочь Вьетнаму? Не мог я оставаться в стороне! Помню, как ходил я с мамой за руку из детского сада и периодически громко выкрикивал, поднимая сжатый кулачок: «Руки прочь от Вьетнама!» Пыталась мама с некоторым смущением меня успокоить, но я не хотел сдаваться и успокаиваться, потому что знал и чувствовал, что прав. Выкрикивал я свой клич снова и снова и смотрел на лица прохожих, пытаясь увидеть в них знак понимания и поддержки.

– Какой у вас подкованный мальчик, настоящий молодец, так держать!

Шедший навстречу нам молодой офицер приятной наружности с портфелем в руке, остановившись, заулыбался и даже погладил меня по голове.

Ничего, пусть знают в нашей армии, что советский народ не желает мириться с трудной судьбой вьетнамцев. Мне особенно было приятно получить похвалу именно от военного, который не понаслышке знает об опасностях и вызовах для нашей Родины. В автобусах я любил громко петь «Катюшу», настраивая себя и окружающих на военно-патриотическую волну. Пожилые бабушки и дедушки всегда меня хвалили, но многие из них смеялись, несмотря на серьезность песни. Возможно, их смех был вызван моей картавостью, так как к логопеду я еще в то время не ходил и не мог произносить буквы «Р» и «Л».

В первом и во втором классах я с радостью отозвался на призыв учителей об оказании гуманитарной помощи вьетнамским детям. Я старательно собирал дома тетрадочки, резинки, линейки и ручки и, не колеблясь, передавал все учителям, ответственным за организацию сборов. Представлял я себе вымышленного мною мальчика Хо, названного в честь лидера вьетнамского народа Хо Ши Мина, и мне было очень приятно, что назло американцам, похитившим у него детство и школу, я могу попытаться хоть немного восстановить справедливость. Чуть позднее я также энергично участвовал и в сборе помощи для детей Никарагуа, где вездесущие американцы, не угоменяясь, вели активную подрывную деятельность, направленную на подавление Сандинистской революции. Моему никарагуанскому мальчику дал я имя Даниэль, в честь Даниэля Ортега – лидера революции.

Все-таки с Вьетнамом своим я однажды здорово переборщил, о чем понял по сокрушенному и смущенному маминому виду. Случилось это в Молдавии, где мы отдыхали вместе с папой. В то время по Союзу активно гастролировал аттракцион «Гонки по вертикали», и приехал он в то место, где мы жили. Суть шоу была следующая: внутри циркового купола находился большой металлический сетчатый шар, состоящий из двух половинок, которые соединялись и разъединялись в зависимости от траектории движения и скорости мотоциклиста, ездящего внутри. Отважный гонщик на своем мотоцикле не боялся падений и гонял так отчаянно, что все зрители только ахали и покачивали головами от удивления.

И вот мы с мамой пришли на представление. Поскольку я был совсем еще небольшого роста, то люди пропустили нас с мамой вперед, чтобы мы могли занять места прямо у нижней половины шара. Я встал на цыпочки, положил руки на края и стал оглядываться по сторонам в ожидании начала. Зрители громко галдели и обсуждали предстоящий аттракцион.

– Сашенька, убери, пожалуйста, руки, а то поедет мотоцикл и может тебе на них наехать, – мама улыбнулась и погладила меня по голове.

Мамино слово – закон. Повиновался я ей сразу же, но в то же время обратил внимание, что стоявшие рядом с нами зрители не хотят убирать своих рук с края опоры, словно мамино предостережение даже не приходит к ним в головы.

Я вертел головой в ожидании начала, а руки машинально сами собой ложились на прежнее место. После третьего замечания мама сказала: «Если ты не уберешь, наконец, руки прочь, то я буду по ним бить». И мама легонько меня шлепнула по пальцам. Мне стало обидно! Ведь никому не делали замечаний, кроме меня, и никто не убирал своих рук! Но вдруг произнесенные ею слова совершенно отчетливо всплыли в моей памяти и конечно в связи с Вьетнамом! «Руки прочь от Вьетнама!» Не знаю, какой бес в меня тогда вселился, только я сразу же принял воинственный вид и обрушил на нашего взрослого соседа, стоявшего слева, всю свою пятилетнюю мощь:

– Руки прочь от Вьетнама! – крикнул я громко и решительно и хлопнул его по лежащим не на месте рукам. Сосед тут же в недоумении убрал руки, и это меня окрылило. Пользуясь своим маленьким ростом, я вырвался от растерявшейся мамы и проскальзывал между взрослыми, ударяя по рукам тех, кто держал их в запрещенном мамой месте. Каждый мой удар, достигая цели, сопровождался громким и грозным кличем: «Руки прочь от Вьетнама», а застигнутые врасплох жертвы, не понимая, что происходит, переводили свои вопросительные взгляды с меня на маму, желая получить от нее объяснения в происходящем.

– Саша, что ты делаешь, немедленно прекрати! – мама в смущении схватилась за порозовевшее лицо, но осознав, что не может до меня добраться, принялась извиняться перед пострадавшими соседями. Успел я хлопнуть тогда по рукам четырех человек, после чего под веселые возгласы был все-таки остановлен и возвращен обратно к маме.

Зато вся нереализованная мной доселе обида и неприязнь к американским агрессорам нашла свой выход на непослушных посетителях шоу. Ей-богу, мне почему-то взбрело в голову, что руки этих случайных людей – именно те конкретные руки, которые отвечают за американскую агрессию против вьетнамцев, и я решительно бросился на борьбу со злом.

– И что тебе взбрело в голову, причем здесь эти люди? – мама никак не могла понять, почему ее сынок решил назначить виновными за американские преступления во Вьетнаме жителей Советской Молдавии.

Да и сам я терялся в объяснениях, но один козырь у меня все же был на руках, и я его без промедления выложил:

– Ну, хорошо, пусть они ни в чем не виноваты, но ведь ты сама обещала бить по рукам, если я тебя не буду слушаться. Чем эти непослушные люди лучше меня? Мама молча улыбнулась и слегка потрепала меня за ухо.

В год олимпиады 1980 года возмущался я все теми же американцами и их союзниками, отказавшимися приехать к нам в Москву.

Не устраивает их, видите ли, то обстоятельство, что мы оказываем «дружественному афганскому народу братскую интернациональную помощь» по его же просьбе. Эти мерзавцы развязывают гонку вооружений, разворачивают свои военные базы по всему миру, вторгаются на территории государств, желающих идти по пути социализма, и подло объявляют мою страну «империей зла». Но и этого им мало. Даже мне – школьнику младших классов – хорошо известно из истории, что на время проведения олимпиад разногласия и войны прекращались и все участники сходились на спортивных соревнованиях для выявления победителей. А эти обормоты опять мутят воду и настраивают против нас другие страны.

В этом же году папа, видя мой интерес к международной политике, принес мне информационный сборник «Страны мира-1980», и я углубился в его изучение. Интересовался я всем подряд: названиями столиц, историей и государственными языками, политическим строем и действующими партиями. Но больше всего меня занимали демографические вопросы. Очень я был доволен, что помимо размера территории мы – Советский Союз – превосходим США по численности населения. Пусть это превосходство было и не столь очевидным, как в случае с площадью территории, но все равно, два-ноль в нашу пользу.

От папы я подробно узнал о составе стран-участников, входящих в блоки НАТО и Варшавского договора, и внимательно складывал миллионы жителей, входящих в противоборствующие лагеря. Здесь картина получалась уже не столь для нас радостной: население большинства стран наших восточно-европейских друзей, таких как ГДР, Венгрия, Болгария и Чехословакия, колебалось в диапазоне между восемью и пятнадцатью миллионами человек, и лишь только Румыния с Польшей выглядели более-менее солидно на их фоне. Но такие американские подпевалы, как Италия, Англия, Франция и ФРГ, с населением от пятидесяти миллионов и больше, уже в два раза превосходили наших европейских союзников. А были еще Испания и Турция и прочие малые страны, которые все вместе в буквальном смысле могли бы положить наших друзей на лопатки за счет количественного превосходства в живой силе. Их счастье, что есть, кому за них заступиться. Осознав, что перевес человеческих сил складывается явно не в нашу пользу, я по собственной инициативе начал включать в блок стран Варшавского договора такие страны, как Монголия, Куба, Вьетнам и Северная Корея. Несмотря на солидные размеры, Монголия со своим полуторамиллионным населением вызывала у меня только вздохи разочарования. Такая огромная территория, а почему там так мало монголов? Но социалистический Вьетнам, закаленный в боях с агрессором и наконец-то прогнавший его за океан, с его многомиллионным населением меня очень порадовал.

– Папа, как ты считаешь, могу ли я отнести к нашему блоку Афганистан? Ведь мы все-таки им очень помогаем, и я думаю, что в случае чего они должны воевать на нашей стороне, тем более что в справочнике указывается о том, что там живет много таджиков и узбеков, а это почти что советские граждане.

Очень мне были нужны эти обоснованные миллионы афганцев для расчетов, и я с надеждой уставился на отца. Представлялись мне афганцы ловкими и отважными джигитами на конях, похожими на Саида из «Белого солнца пустыни». Такая отважная конница нам очень бы пригодилась в боях с избалованными американцами.

– Ты, похоже, не на шутку решил устроить сухопутную схватку, без согласия на то сторон, – папа внимательно посмотрел на меня и засмеялся.

– Послушай, я не понимаю твоего веселья! Ведь если кто-нибудь из них решит на нас или наших друзей напасть, мы должны четко знать, хватит ли у нас сил дать им отпор! – задет я был ироничностью папиного тона, и поэтому решил его немного пристыдить и повысить у него сознательность, поставив разговор на серьезные рельсы.

– Понял тебя, вопрос действительно серьезный, но с афганцами дела обстоят не так однозначно, – папа в легкой задумчивости почесал за ухом, – вот где пригодился бы Китай, но с этими ребятами не знаешь чего ждать!

Коммунистический Китай, действительно, мог бы в одиночку опрокинуть всех наших врагов. Даже еще совсем маленьким я помнил, как бабушка говорила, что Китай в случае чего сможет «забросать всех нас шапками». Еще мне говорили, что отношения с ними раньше были прекрасными, и на улицах Ленинграда и Москвы то и дело раздавался стук китайских деревянных башмаков, но потом из-за чего-то мы повздорили, и поговорка «Русский с китайцем – братья на век» потеряла свою актуальность.

Вскоре я был вынужден все-таки приостановить мои демографические исследования из-за нечеткой и несознательной позиции некоторых наших союзников. О чем тут можно было говорить, если даже Польша совершила удар ниже пояса! Подрывная деятельность польской «Солидарности» вообще поставила под сомнение единство стран нашего социалистического блока, по иронии носящего имя польской столицы.