Текст книги "Пропой мне...(СИ)"

Автор книги: Александр Голиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

ПРОПОЙ МНЕ...

   Я специально приехал в Милославск. Взял небольшой отпуск за свой счёт и приехал. Из-за Жени. Как мы с ней познакомились – отдельная история, судьба, как видно, решила мне подарить немного счастья под занавес лет, и не принять такой подарок было бы верхом глупости. Потому сейчас и здесь, в этом городе. С моей Женькой и моим счастьем. Я, разменявший четвёртый десяток и много чего повидавший, теперь частенько напеваю любимую песню отца. Вернее, мурлычу про себя мелодию без слов (их я совсем не помнил), и лишь один припев, врезавшийся в память, бесконечно выводит внутреннее "я": «Пропой мотив на „ай лав ю“, тебя по-прежнему люблю...». Хорошо, Женя не слышала. Бесшабашным и безбашенным оперативник ещё может быть, но наивно-влюблённым – вряд ли. Смешно, господа. Так что пусть смешным я буду только в собственных глазах, но не в Женькиных. Возможно, я ей когда-нибудь и пропою, найду слова в интернете, открою хорошее вино, настрою гитару. Но только потом. Когда закончится этот кошмар. Когда сгинет этот ужас. Когда вновь станут доступны и интернет, и гитара, и когда по улицам снова можно будет свободно ходить, а не прятаться, как я теперь, в какой-то дыре...

   Ветер охотно показывает немое кино на старых обоях – ветви там словно живые, выстраивают сюрреалистические картины, шевелятся в такт порывам, что-то пытаются сказать, но мне не до разговоров, мне тоскливо и одиноко, осталась лишь щемящая тоска по прошлому да остатки веры хоть в какое-то будущее. Возможно, только это меня ещё и держит на плаву, не даёт окончательно погрузиться во мрак безысходности. Хотя, казалось бы, какая разница? Не сейчас, так завтра. Как там говорила Женька? Успей попасть в рай до того, как дьявол пронюхает о твоей смерти? Похоже, я всё-таки не успел, не добежал, дьявол оказался проворнее. И вот теперь забился в первую подвернувшуюся нору и отрешённо рассматриваю, как движутся тени на выцветших обоях.

   Заходящее солнце освещает ветви деревьев в парке, те ложатся узорами на стену, ветер добавляет свои штрихи в нестройную композицию, и тени оживают, захватывают всё большее пространство, мечутся по стене, будто в поисках выхода. Им-то он зачем? Мне выход нужнее. Но надоело уже бороться, если честно. Не вижу в том особого смысла. Лежу на продавленном диване, осень стучится в окно, а я отрешённо смотрю немое кино и пытаюсь понять, что делать дальше.

   Женьку потерял недалеко отсюда, глупо потерял. Наверное, свернула не в тот проулок, не успела за мной – бегаю-то быстро, оглянулся на очередном повороте, а её нет. Надо было тут же сориентироваться, вернуться, кричать, звать, да не успел: ломая забор, уже выкатывался на улицу шар-убийца, и стало вдруг очень мало времени на принятия решений, и стало не хватать воздуха в лёгких от стремительного бега, и мысль «Где Женя?» также стремительно исчезла, растворилась где-то в подсознании. Больше всего на свете я хочу, чтобы Женька выжила. Следующее моё острое желание – сдохнуть. Но не так, как другие – с воплями и застывшим ужасом в глазах, а чтобы для себя незаметно, безболезненно и лучше во сне. Отойти в мир иной на цыпочках, не оглядываясь на весь этот кошмар, отойти тихо, ни о чём не жалея. Думаете, несбыточная мечта? Ну, почему же? Наглотаться, например, таблеток под завязку. Или принять смертельную дозу наркотика, лучше всего героина, он, говорят, самое то для полёта в тот край, откуда не возвращаются. Жаль только, таблеток у меня нет, а героина тем более. Правда, имеется пистолет, всего один выстрел в висок – и до свидания, шизанутый мир. Только вот глупо стреляться, когда есть хоть малейший шанс за то, что Женька жива, что кошмар прошёл рядом, не задел костлявой рукой. Но желание сдохнуть всё равно не проходило. Разве что трансформировалось в понятие «забыться», и желательно – навсегда. Только кто меня спрашивает о желаниях? А сам я давно уже не их творец, осталась лишь внутри та самая щемящая тоска да отголоски напевов про «ай лав ю». Боже, неужели такое когда-то было возможным? В той, уже другой жизни? И было столь же естественным и необходимым, как само понятие «жить»? Верилось с трудом...

   Диван издал что-то похожее на облегчённый вздох, когда я встал и подошёл к окну. Некоторое время напряжённо прислушивался, потом осторожно выглянул.

   Отсюда, со второго этажа, выглядело всё безрадостно, уныло. Красками мир не богат, больше преобладало серого: скучное небо, скучная трава, блеклые кустики и невзрачные стволы с растопыренными ветками. Ветер шумел листвой, но как-то несмело, лёгкими порывами. Время от времени качал ветви, и те послушно двигались тенями на старых обоях, пытаясь изобразить черно-белое кино с никудышными актёрами. Мир рвало на части, и это был всего лишь один штрих в общую картину безысходности: я у окна, на что-то ещё всё-таки надеющийся, и искривлённые ветви, марионетками пляшущие на стене. Адью, госпожа удача, прощай, прошлая жизнь, и здравствуй, безумный блокбастер под страшным, всеобъемлющим названием «Конец света в профиль и анфас»...

   Часа через два стемнеет, подступит ночь, а у меня всего одна свеча, но зато исправная зажигалка. Есть пять банок тушёнки в рюкзаке, буханка ржаного и палка колбасы. Ещё полная фляга с водой, чтобы «королевский» ужин запить. И пистолет, чтобы поставить финальный аккорд в этой печальной симфонии. Но стреляться я не буду, не дождутся. Пока есть хоть какая-то надежда, что моя Женька не погибла, не сгинула в этом кошмаре бесплотной тенью, «макаров» останется в наплечной кобуре. Вот найду её вопреки всему, и тогда... Мотив на «ай лав ю» вновь ненадолго вернётся из полузабытого вчера, отпоёт своё, а после сердце само ляжет на ствол, и рука у меня не дрогнет. Вместе и уйдём. Потому что это куда милосердней того кошмара, что катается по улицам и убивает, убивает, убивает. Боже, за что ты нас так? Безжалостно и в лёт?

   Я смотрел вниз, время неторопливо, посекундно отмеряло свои шаги, приглушённо шелестел ветер за окном, солнце подслеповато щурилось из-за деревьев, и была призрачная надежда: а вдруг эта идиллия не нарушится никем и никогда? Просуществует ни минуту-другую, не час или полтора, а долго-долго, целую вечность, например? И всё вернётся на круги своя. Я даже согласен на то, чтобы этот кошмар ушёл обратно, в тот ужасный сон, из которого он, наверное, и явился. А я уж постараюсь, чтобы больше мне такого никогда не приснилось. Потому что если это реальность, то я не хочу иметь с ней ничего общего. Никогда.

   – Только это не сон, вот в чём дело, – прошептал, глядя на улицу, – это как раз реальность. И там застряла Женя. Как же тебя вытащить, милая?

   Навыки моей профессии, будь это мирное время, тут бы наверняка пригодились. Но что может сейчас сделать рядовой оперативник, который и сам толком не знает, в какую сторону податься от этого безумства, чтобы окончательно не растерять остатки мужества, да и самому не свихнуться? Где тебя искать, когда в городе чёрт те что творится, когда третий день паника и мир на глазах рушится, когда привычный уклад жизни встал на дыбы и мордой тебя в кровь, грязь и пепел? И не знаешь, что ждёт завтра? Если, конечно, ты до этого завтра ещё доживёшь по случайности или недоразумению. Как тебя найти во всём этом, милая?

   Хотелось плюнуть на осторожность и сбежать по лестнице вниз, распахнуть дверь подъезда и броситься на поиски, и неважно, куда, главное – действовать, а не стоять тут столбом. Но профессионал во мне стиснул зубы и остался на месте. Он слишком многое повидал, этот профессионал, чтобы сейчас уподобиться безусому влюблённому юнцу и в итоге погубить обоих. Надо просто выждать, убеждал профи, бывают случаи, когда торопиться не следует ни при каких обстоятельствах, когда терпение и ожидание лучше суматошных поисков, тебе ли о том не знать, майор?

   Я знал, и поэтому достал из рюкзака бинокль, вернулся к окну и приложился к оптике. Диспозиция тоже не последняя вещь, особенно когда не знаешь, что тебя ждёт за углом или на самой улице.

   Бинокль так себе, слабенький, спасибо, хоть такой оказался в том супермаркете. Оттуда, кстати, и продукты. Мы бы взяли и больше, и затарились бы вещами нужными, но шары не дали, вломились через витрину, только звон разбитого стекла и вопли со всех сторон – не только мы оказались такие умные, ещё с пяток человек при всей абсурдности ситуации и поголовной паники сохранили трезвую голову на плечах. Нам тогда откровенно повезло. И что находились у самых дальних стеллажей, и что служебные помещения в двух шагах, и что Женя моя сориентировалась быстро: дёрнула за руку и к двери в подсобку, я только и успел этот бинокль с полки схватить. Опять ускользнули, короче. И ещё три дня потом были вместе, хоронились где придётся, пока я её по глупости только что не потерял. Боже, сделай так, чтобы она выжила, чего тебе стоит! А я уж потом не поскуплюсь на свечки, войду в твой храм, приклоню колени за спасение. Если, конечно, он ещё останется, этот храм, и если оно ещё будет, это «потом». Но ведь и без веры нельзя. Она пока единственное, что держит на поверхности. Кроме того полузабытого мотива...

   Я водил биноклем туда-сюда, рассматривая окрестности, и было ощущение, что наконец-то занялся хоть каким-то делом. Потому что пока всё-таки не представлял, что же дальше, куда в первую очередь двинуться на поиски. Ну вот почему, почему мы с ней толком не договорились, где искать друг друга, случись непредвиденное? Отчего в этой суматохе не додумались до простых, элементарных вещей? Тем более была же возможность, когда две ночи подряд сидели в каком-то погребе среди мешков с картошкой и капустой-морковью? Когда ты дремала, доверчиво прислонив голову к моему плечу, а я шёпотом пересказывал дурацкие истории из своей богатой на дурацкие истории жизни, перебирал шёлк твоих волос и улыбался такой же дурацкой улыбкой? Почему я о том не подумал, ведь было же время? Грош тебе цена, оперативник хренов! А сейчас время мчится вскачь, и догнать эту скаковую лошадь с каждой улетающей назад минутой всё труднее и труднее, только пыль из-под копыт да удаляющийся всё дальше и дальше силуэт с развевающейся гривой.

   Я как раз рассматривал соседний дом с раскрытой настежь дверью подъезда – дома тут под снос, двухэтажные, старые, из почерневших от времени бревенчатых срубов, пристанище крыс и бомжей – когда вдруг некий звук за спиной заставил резко обернуться и выхватить «макаров». Я мог в случае чего тут же стрелять, ибо вопреки строжайшей инструкции пистолет на предохранитель не ставил, ситуация такая, что не до инструкций, и к тому же, судя по всему, опер я уже номинальный, но стрелять было не в кого. Вернее, мишень-то была, и вполне себе живая, но опасности и тем более угрозы не представляла вовсе. Мишень издала жалобное «мяу-у» и, задравши облезлый хвост, продефилировала ко мне с явным намерением потереться об ноги. Что и проделала, пока я убирал оружие обратно в кобуру.

   – Ишь ты, – промолвил, рассматривая это чудо с помойки, – тоже схоронилась? А теперь жрать давай? Или сначала погладить?

   Присел, заглянул в жёлтые глазища, потрепал по голове. Кошка зажмурилась от удовольствия и замурчала, когда начал гладить. Я люблю кошек, нравилась мне их независимость, желание гулять где хочется и нежелание быть кому-то обязанным. А ещё их непосредственность, ум и осторожность. И инстинкт прирождённого охотника. Всё то, чего и в человеке полным-полно, если кто понимает. А я в курсе, навидался.

   – Ладно, подожди пока, что-нибудь придумаем...

   И снова вернулся к окну, приложил к глазам бинокль: не люблю незаконченных дел.

   Что же меня насторожило в том доме напротив? Было ведь что-то, пока на кошку не отвлёкся. Так, дверь подъезда настежь, окна на первом этаже выбиты, фрамуги в острых зазубринах, зато на втором, как и тут, окна почти все целы, странная какая-то избирательность у мародёров. Заросли акации возле дома, хлам вокруг, пара битком набитых мусорных контейнеров на площадке и... Вот оно!

   Я сосредоточился, чуть ли не вжавшись в окуляры, хотя бинокль и так давал максимальное увеличение. Но всё равно разглядел эту штуку и похолодел, узнав в ней шар-убийцу. Высовывался он краешком из-за последнего контейнера, только и видно это жёлто-зелёное пятно, словно камуфляжная расцветка на броне. И отчего-то неподвижен, будто тоже рекогносцировку проводил. М-да, хорош бы я был, выскочи из подъезда. Прямо в когти бы и угодил, или чего у них там? И не факт, что и пистолет бы помог, до сих пор не знаю, что у них может быть от огнестрела, потому что ни единого выстрела из «макарова» пока что так и не сделал. А не пора ли узнать? Зайти с тыла, например, и всадить в упор всю обойму? А вдруг получится хоть одного завалить? Как Женя говорила? Пока не попробуешь, не узнаешь вкус победы? Значит, попробуем. Потому что мне есть, что доказать. И себе, и... ей.

   Кошка запрыгнула на подоконник и давай ходить туда-сюда, задравши хвост и мурча на всю ивановскую, до судьбоносных решений здешней Мурке не было никакого дела, ей не до разгулявшегося кошмара на улицах этого районного центра, который здесь и сейчас конкретно валился в тартарары. Валился вместе со мной, с той же кошкой и тусклым небом над головой. Се ля ви, как говорят всезнающие французы, но мне тошно от их правильности, я не согласен принимать жизнь такой, какой она на данный момент состоялась, поэтому убираю бинокль обратно, потуже затягиваю горловину рюкзака, накидываю лямки на плечи, снова достаю пистолет и выбираюсь из комнаты. Надеясь всё же сюда вернуться. Чтобы хотя бы покормить кошку. А заодно досмотреть немое кино на обоях под грустный, вновь вернувшийся мотив на «ай лав ю»...

   На улице куда свежее, чем внутри дома. Оно и понятно, старость частенько становится синонимом затхлости, да плюс местные бомжи, не очень-то и старающиеся порядок в доме поддерживать. Хотя, мелочи жизни, переживу. Куда больше меня занимало, как теперь незаметно и без лишнего шума подобраться к шару. Пока не выйду наружу, он вряд ли меня заметит, бревенчатые стены достаточно толстые, оштукатуренные, хоть какая-то иллюзия защищённости, а вот на открытом пространстве...

   Ладно, думать будем потом – и ужом выскользнул наружу, и вдоль стеночки, буквально на цыпочках, шмыгнул за угол. А теперь быстро вот туда, на другую сторону улицы под защиту кустов, они там густые, разросшиеся, то, что надо. Так и проделал, схоронившись среди зелени. Сердце, вопреки ожиданиям, билось нормально, не частило, не захлёбывалось адреналином, работало спокойно, как и положено нормальному, хорошо отрегулированному мотору, здоровому такому мотору, не испорченному ни алкоголем, ни сигаретами, ни той же наркотой. Во мне опять сидел оперативник, и я был очень рад этому гостю, что на правах хозяина вошёл без стука и спросу, даже не сняв обуви. Так что сопли в сторону, займёмся с ним делом. Настоящим, мужским. Когда ты охотник, а дичь уже где-то рядом и даже не догадывается о своей участи. И вопрос, получится ли, оперативник не задавал. Потому что думать и анализировать будем потом, а сейчас мне куда важнее твёрдость руки и надёжность ствола – эти аксиомы удачного дела.

   Сколько же вокруг мусора. Того и гляди, наступишь на какую-нибудь фигню, а лишний шум мне совсем не нужен. Потому внимательно смотрел, куда ставить ногу. И потихоньку, полегоньку двигался вперёд, используя кусты как прикрытие. Хорошо, ветровка у меня брезентовая, защитного цвета, да с капюшоном, сливаюсь, как говорится, с местностью. Это плюсы. Минус в том, что понятия не имею, как среагирует на моё появление этот шар. И уж тем более не знаю, чем всё закончится.

   Чем ближе к цели, тем больше в голове пустоты, мысли куда-то улетучились, осталось только речитативом «пропой мне „ай лав ю“, тебя по-прежнему люблю». Посвящается Жени...

   А возле мусорного контейнера меня накрыло.

   В голове словно барабаны ударили: оглушительно, звонко, на весь мир. И тот задрожал, исказился, поплыл перед глазами, разваливаясь на куски, фрагменты, отдельные детали. И я к нему присоединился, с болью и зияющей раной на месте сердца. Меня вдруг не стало, вырвало из реальности, как рыбу из воды, вырвало из привычной и такой удобной для всех сферы обитания, ни позвать на помощь (кого?!), ни вздохнуть полной грудью, ни что-то толком осмыслить. Я будто рассыпался и сыпался по частям в чёрную воронку на месте этой реальности, и это было жутко в своём предназначении и непредсказуемости. Никакой воли и в помине. Никакого ощущения «себя», лишь что-то на периферии, отдельными мазками, скроенными из ранее осознанного и самодостаточного. И самое удивительное – я это каким-то образом понимал. Что нет меня, что моё "я" растворилось где-то и в чём-то, и в тоже время его не до конца похоронило, остались некие обрывки, фрагменты, которые не сошли с ума (или сошли?), а что-то продолжают ещё чувствовать и улавливать. И не заторможено это делать, а вполне себе исправно. А потом пришла музыка. Тот самый мотив, что я мурлыкал постоянно, как заведённый. «Женина мелодия»...

   Барабаны исчезли, звон пропал, и тут же, без перерыва, зазвучала та мелодия. Так, как я её для себя и воспроизводил – мощно, раскатисто, на всю громкость и ширь, где границы потеряны, а рубежи даже не обозначены. Мне были непонятны её составляющие, какие инструменты там задействованы и кто ими дирижирует – всё это не имело никакого значения. Музыка просто была, оглушительная и сжигающая тебя на костре мелодии, где даже пепел вибрировал в такт, а душа впитывала этот такт и рождалась окрылённым Фениксом. Наверное, то была эйфория перерождения. Исключительно здесь и сейчас. Всё остальное ушло на второй план и растворилось в дымке подсознания, коим, как оказалось, я и был, влекомый моей мелодией в ту чёрную воронку, – вбирающую, пульсирующую, вибрирующую. Меня несло в неё с невообразимой скоростью, мелькали мимо обрывки-образы (Парк? Кошка? Дом?), внутри переплелось между собой всё и ничего, калейдоскопом промелькнула жизнь и ушла в сторону, в отвал, и уже чернота на горизонте накатывала девятым валом, и музыка продолжала звучать, вбивая гвоздями-звуками мелодию в самое нутро, в саму сущность, в естество. Чернота надавила, заполнила все щелки, расширилась и с оглушительным треском, перекрывая им даже мелодию, схлопнулась в точку. И наступила тишина. Такая же оглушительная, как только что звучавшая музыка. Остаточное "...сыграй мотив на «ай лав ю» затихло на полувздохе и исчезло.

   Исчезло вместе со мной...

   Она и правда свернула не туда. Только что взгляд цеплялся за Юркину ветровку и, казалось, не было ничего надёжней зелёного пятна впереди, как вдруг...

   Когда спасаешь свою жизнь, когда бежишь куда-то, лишь бы подальше от этого ужаса за спиной, ноги сами несут, мысль если и опережает, то не намного. Она, как правило, частенько бьётся пойманной птицей, скованной, заторможенной, пленённой тем самым ужасом, ни присущей ей остроты, ни отточенности – вялое подобие самой себя. Потому-то Женя просто не помнила, как оказалась в этом проулке, почему свернула именно сюда, и понятия не имела, где, на каком углу потеряла Юру. Быстрые ноги и отсутствие трезвых, взвешенных мыслей решили всё сами. И теперь вот стояла, потерянная, задыхаясь, взглядом туда-сюда, пока не остановился тот на высокой, выкрашенной в зелёненькое, голубятне. Даже хватило сил удивиться: откуда такое и взялось-то в наш век сплошной электроники и бытовых удобств. Однако вот торчала, и плевать ей было на катящийся в пропасть мир и на все эти запредельные ужасы. Голубятня пришла из другой эпохи, там не было подобных блокбастеров, даже названия такого ещё не придумали. Потому и взирала на всех снисходительно с высоты простого житейского счастья и прописных истин: будь собой в любых обстоятельствах, надейся лишь на себя и защищайся до конца. Даже если в конец этот не веришь.

   – Эй, сюда! Скорее, чего столбом стоишь? Жить надоело?

   Жить ей точно не надоело, жизнь после встречи с Юрой только начиналась, только-только стала оперяться и заимела хоть какой-то свет в тоннеле. И она совершенно не хотела опять возвращаться в потёмки, в опостылевшую рутину, ежедневную тягомотину, во всё то, что было до Юры. Разглядела обладателя голоса: молодой парнишка приоткрыл дверь и призывно махал рукой. По виду типичный тинэйджер, куртка в заклёпках, в ухе серьга болтается, космы растопыренной пятернёй, выкрашенные под цвет голубятни. Привет сумасшедшей эпохе.

   Особо раздумывать некогда, юркнула в дверь, в спасительный полумрак, пахнущий птичьим помётом, старыми вещами, слежавшимся мусором. Но тут было уютно. Каким-то домашним уютом, когда место обжито, когда оно точно принадлежит тебе и чужие здесь не ходят.

   Парень торопливо закрыл дверь сарайчика под голубятней, щёлкнул шпингалетом. В маленьком помещении свет имелся (настенное бра вполне себе работало), и Женя огляделась. Не из интереса или любопытства, а чтобы присесть хоть на что-нибудь – ноги уже не держали.

   Тут как раз был диванчик, рядом столик, холодильник, пара табуреток, даже ковёр на полу. Вполне себе уютное гнёздышко. Она направилась к дивану, села, вытянула ноги, бросила сумочку рядом (забавно, что не потеряла). И какое счастье, что обулась и оделась в рабочее именно сегодня (собирались с Юрой за город), ни туфель на шпильках, ни узких юбок, бежать в таком точно бы не смогла. Хоть в этом сложилось. В остальном же полный абзац с непониманием, Конец Света, Армагеддон и Апокалипсис в одном фужере. Потом поймала взгляд парня: тот рассматривал её с оценивающим интересом. На конец света парню было, по-видимому, плевать. Есть дела поважнее. Молокосос...

   – Чего уставился? – злоба вдруг накатила волной, накрыла тёмным, без проблесков. Хотелось выжечь из себя ужас и это непонимание, хотелось хоть какой-то определённости, а не масляных глазок напротив. И... заплакала. Вжикнула замком сумочки, нашла платок. Слёзы принесли облегчение, злоба в них захлебнулась и утонула. Отпустило.

   – А ты красивая, – парень уселся на табуретку, взъерошил и без того взъерошенную шевелюру. – Если хочешь, из жратвы чипсы, вчерашний салат, пиво ещё осталось.

   – Новое поколение выбирает, – пробормотала Женя, занимаясь глазами.

   – Ага. Мы такие. Ещё в компьютерах шарим и целыми днями в чатах торчим. Жизни меня учить будешь? Как грёбаный отчим?

   – Делать мне нечего. Своих проблем хватает... Чёрт, где же он? – она рылась в сумочке в поисках телефона. Нашла, набрала номер, приложила к уху, другой рукой поправляя волосы.

   – Я бы не стал сейчас звонить, – спокойно заметил парень. – Вдруг эти могут услышать, запеленговать и сюда заявиться?

   – Киношки насмотрелся? – устало спросила Женя, сбросила вызов и убрала телефон обратно. Юра не отвечал. И вот поди теперь узнай, почему. – А кто они такие, эти? И как тебя зовут, кстати?

   – Эти – те, что по улицам катаются, цветные такие шары, метают в людей сгустки чего-то и люди исчезают. Или растворяются. Вот бы отчима-козла так растворило! Только спасибо бы сказал... А зовут меня Серёга. Как кличут пацаны, знать не обязательно.

   – Так ненавидишь отчима? – невольно поинтересовалась Женя, хотя мысли совершенно о другом.

   – А за что его любить? Мать охмурил из-за квартиры, я сюда на всё лето свалил, чтобы только его рожу не видеть. Ничего, скоро брат из армии придёт, тогда поговорим! – с угрозой промолвил парень, и столько он вложил ненависти в это «поговорим», что Жене сделалось не по себе. До трагедии тут явно был один шаг.

   – Эх вы, бабы! Не видите, что у вас под носом. Как же, поманил вас мужик пальчиком, цветочками, красивыми словами и вином голову задурил, а вы уши и развесили, и плевать вам даже на собственного сына...

   Серёга замолчал, полез в холодильник. Звякнуло.

   – А где голуби? – перевела разговор Женя. Чужие житейские коллизии абсолютно не трогали, не та ситуация и момент совсем не подходящий, чтобы говорить какие-то слова, как-то убеждать и вообще копаться в их жизни. Ни сил, ни желания. Самой паршиво и тошно. Растворяют? Боже!

   – Как отец умер, мать их бомжам отдала, дура.

   Сказал о том спокойно, как уже о свершившемся. Но дверью холодильника хлопнул от души. Откупорил бутылку пива, отпил.

   – Ладно. И что теперь делать будем? Я тут третий день сижу, как началась эта свистопляска, так и сижу. Повезло тебе, что решил нос высунуть, оглядеться на всякий случай.

   – Скоро стемнеет, – она задумалась. На самом деле, куда идти и что дальше делать – вопрос из вопросов. Можно, конечно, и тут до утра перекантоваться, если этот Серёга не против (а почему ему быть против?). Но спокойно сидеть и дожидаться неизвестно чего ей претило. Не той она натуры, чтобы обстоятельства командовали. Да и Юра... Сердце леденело и сжималось от одной мысли, что с ним могло случиться что-то непоправимое. Как же их угораздило потеряться? И что теперь?

   – Так, – она поднялась, переложила мобильник в карман джинсов, взяла сумочку и направилась к двери. – Спасибо за диван, отдышалась. Надо, наверное, уходить из города, тут явно опасно. Составишь компанию? Если хочешь, конечно.

   – Разумное решение. А куда пойдём?

   – У меня дача за городом, – именно туда они и собирались с Юрой, должен догадаться, что туда она и придёт. Вспомнились вдруг те две ночи в подвале, когда они сидели, обнявшись, и она слушала сквозь дрёму его истории. Улыбнулась чему-то, опять поправила волосы. – Только придётся пешком, автобусы сейчас вряд ли ходят.

   – Ноу проблэм. Пиво будешь?

   – А по шее?

   – Наш человек, – Серёга засмеялся, добулькал бутылку, бросил куда-то в угол. – Ты иди, а я следом, только кое-что заберу.

   Она кивнула и осторожно приоткрыла дверь. Высунула голову. И тут же увидела Юру.

   Он стоял метрах в двадцати, улыбался и смотрел прямо на неё...

   Теперь меня зовут Ю. Юра исчез, растворился в сплошном океане эмоций, оставив на поверхности лишь частицу собственных, стал частью чужого сознания, меня в него встроили, и это меня устраивало – я стал сильнее и умнее.

   Но человек во мне всё же до конца не исчез. Осталось от меня прежнего одно чувство, самое сильное, самое верное, никому неподвластное и никем не истребимое. И звалось оно правильно, и, единственное, не имело цены. Любовь...

   Эти создания питались эмоциями, но полноценной едой считались только сильные, на пике искренности – страх, ненависть, ужас. Я пока точно не знал, откуда я-они появились, человеческая любознательность и любопытство наверняка проснутся позже, но знал, что такое голод и как его утолять: нужно вызвать панику, а для этого убивать, тогда запредельные эмоции захлестнут этот мир, черпай их и черпай, наслаждайся изысканной пищей. А насытившись, начинай искать симбионта. Вот так я и стал Ю, соединился ментально и органически в одно целое с кем-то, кого до конца пока не понимаю. Зачем ему я? Для каких целей? И что дальше?

   Мысли эти блуждали искорками внутри меня, я же сам ментально блуждал внутри кого-то, видел его глазами (рецепторами?), ощущал землю под собой-им, слышал им-собой звуки и шорохи этого мира, недавно бывшего таким родным, плоть от плоти. Но мне было хорошо. Как бывает хорошо плоду во чреве матери. С той лишь разницей, что я уже переродился. В кого именно, ещё предстоит узнать. Сейчас же меня интересовали другие вещи.

   Женя...

   Любовь никуда не делась. Не ушла, не растворилась в этом. Так и жила со мной. Наш симбиоз любовь не тронул, она тоже была плоть от плоти. Питаться ей мой симбионт не может, ею насыщаюсь я. Как и тем мотивом на «ай лав ю», что потихоньку возвращается, вновь старая мелодия будоражит, ищет выхода. Собственно, так меня и нашли, вобрали в себя, соединились со мной. Или всё-таки я их нашёл? Любовь и Музыка – две ипостаси одного и того же. А посередине – я. Нечеловек и человек одновременно. Симбиоз чувств и разума. Может, в этом всё дело? Ищут разумное, чтобы позабыть о собственном несовершенстве?

   Однако потом. Всё потом. И вопросы, и знания, и выводы. Мне нужно найти её, мою Любовь. Испить до капли, до донышка. Утолить жажду, затопить себя-им единственным сокровенным чувством, наполнить нас до краёв, всклень...

   Я-он могу принимать любую форму. Шар удобен для перемещения в пространстве, тут он совершенен, но мне нужна человеческая ипостась. Женя знала и помнила меня таким.

   Но сначала её нужно найти.

   Мы прислушались. И тут же услышали, отсеяв от восприятия всё лишнее, весь звуковой мусор, не имевший к Жени отношения. Её голос я ещё помнил. Скоро ли забуду?

   Мы взяли направление, это было недалеко. Хотя расстояние особого значения не имело, я-он теперь мог многое, в том числе и покорять расстояния. Любыми способами.

   По пути мой симбионт хватал органику – нужна энергия, годилось всё, вплоть до травы. Её и поглощал, и мы оставляли за собой пустую землю. Ни травинки, ни букашки. Не имел ничего против. Привыкну.

   Цель представляла собой сарай с большой клеткой наверху. Голубятня. Жажда иссушала, становилась невыносимой, скорее, скорее, протянуть руку, достать ментально, дотянуться хоть кончиками пальцев, прикоснуться новой кожей... Симбионт не возражал, он-я всегда готов поглотить свежие эмоции, а тут – целое чувство. И я обрёл форму человека, постоял, привыкая к иному центру тяжести и новым-старым органам зрения, и сразу увидел Женю.

   Здравствуй, родная, я здесь, снова здесь...

   Она шагнула навстречу, с Юрой мир вновь обрёл краски, глубину, определённость, вернулось ощущение защищённости, надёжности, нужности, наконец. Внутри будто солнце засияло, стало жарко и светло, хотелось радоваться, смеяться, жить! Вмиг исчезла напряжённость, скованность, а страх и растерянность выжгли солнечные лучи, в голове легко и звонко, кончики пальцев покалывало, сердце трепетало, и горячая кровь безудержным потоком омыла помолодевшую душу. Она потянулась к любимому всем естеством своим, раскрылась навстречу чувству, будто рождаясь заново. И тогда мир рассыпался на части, его осколки пронзили насквозь, а сверху огромной чёрной воронкой падала искажённая реальность – под старую мелодию, под добрые слова, под вечную музыку...

   Последнее, что Женя услышала, как где-то внутри неё знакомый до боли голос напел "пропой мотив на «ай лав ю, тебя по-прежнему люблю». И после мир рухнул окончательно...

   ...В себя пришла от льющейся в лицо воды. Закашлялась, застонала, села. Состояние – будто наизнанку вывернули, расколошматили, отжали и швырнули на землю умирающей тряпкой. Перед глазами сплошная белесая пелена, тело сотрясала дрожь, и сквозь пелену, дрожь и боль доносился знакомый голос. Не сразу поняла, чей.