Текст книги "Макароны по-флотски (сборник)"

Автор книги: Александр Федотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Переезд

Моряк никогда не бывает пьян – его просто качает.

(Поговорка)

Беда лейтенанта Тупченко состояла в том, что он пришёлся не по нутру не только матросам, но и Большому Заму и тот, в конце концов, выхлопотал, чтобы Тупого перевели на другой корабль. На освободившееся место замполита БЧ-5 к нам пришёл капитан-лейтенант Севрюгин.

Невысокий жилистый со спокойным слегка прищуренным взглядом новый замполит на удивление оказался мужик ничего. Он не заискивал перед Большим Замом, не промышлял левыми прихватами, за что Большой Зам его недолюбливал, а матросы уважали. Особенно приглянулся он нам после случая с переездом.

Севрюгин с семьей переезжал из одной хлипкой однотипной пятиэтажки заснеженного военного городка в другую. Он взял меня и троих моих друзей: Колю Кондрашова, Марса и Халифаева, на берег, чтобы помочь ему с погрузкой вещей. За помощь он нам обещал торт. От торта мы, конечно, не отказались, но Севрюгин мог его и не предлагать. Главное, у нас была возможность выбраться с корабля. Мы просидели на этой железке два с половиной года, практически, безвылазно и теперь цеплялись за любую возможность увидеть хоть что-нибудь, что ещё существует в этом большом и недоступном для нас мире.

Родные писали мне в письмах, как мне повезло, что я служу на Дальнем Востоке, увижу Камчатскую долину гейзеров, неповторимую природу этого красивого края. Мне было сложно им объяснить, что я видел мир только с борта корабля. За три года службы на флоте у меня ни разу не было возможности даже банально искупаться. Какие уж там гейзеры…

Работа по погрузке нехитрых капитан-лейтенантских пожиток спорилась. Мы по двое заходили в квартиру, брали мебель и тащили на улицу в грузовую машину. Всё шло хорошо, но довольно буднично, и тут я, ради интереса, открыл дверцу серванта на кухне и… стало совсем хорошо. В глубине серванта на полке красовалась трехлитровая банка с шилом (спиртом)!

– Ребята, склад! – выпалил я, извлекая из серванта обнаруженное сокровище.

– Ну, Шура, у тебя нюх! – Халифаев от умиления готов был меня расцеловать.

– Не надо фамильярностей! – шутливо сказал я, отстраняя от себя небритую физиономию своего друга.

Мы, не торопясь разлили шило по найденным в серванте стопкам.

– Ну, за тех, кто в море!

– Это третий тост.

– Ну, тогда за нас! Будем!

Теперь после каждой ходки мы делали небольшой привал, хлопали по рюмашке и, уже повеселевшие, залихватски подхватывали новый предмет. У машины мы не задерживались, загрузили и обратно – работа кипела.

Севрюгин заметил неладное ходок через семь-восемь, когда мы с Колей Кондрашовым зигзагообразно тащили по лестнице здоровенный аквариум.

– Зам …рыбок…. любит… – глубокомысленно рассуждал Коля и икал.

Любитель рыбок в ужасе подскочил к нам, поддерживая критически накренившийся аквариум:

– Ребята, вам хватит!

Особо не возражая, мы вразнобой закивали головами.

После разоблачения, банка с шилом исчезла из серванта так же магически, как и появилась. Но нам было уже хорошо!

Погрузка закончилась, мы в блаженном состоянии топтались на заснеженной улице, ожидая нового зама. Вдруг видим: навстречу нам по дороге своей подпрыгивающей походкой шагает лейтенант Тупченко. Он что-то оживлённо говорил и размахивал руками. Наверное, вешал на уши лапшу двум сопровождавшим его матросам с его нового корабля, куда его недавно перевели, как учили в «Военполите», входил в доверие.

Поравнявшись с нами, Тупой слегка замедлил шаг и, не дождавшись нашего приветствия, показушно козырнул:

– Здравствуйте, ребята! – молодецки выпалил он, расплываясь в улыбке и дожидаясь ответного приветствия.

Не сказав ни слова, мы, как по команде, отвернулись. Наигранная улыбка сползла с лица лейтенанта. Оторопев, он прошел мимо, делая вид, что ничего не произошло. Он так бы и растаял в темноте, но тут один из сопровождавших его матросов громко и отчетливо заключил:

– Чего-то не любят вас, товарищ лейтенант.

Эти слова прозвучали в морозном воздухе, как оплеуха. Тупой резко, развернулся на месте. Снег брызнул из-под его каблуков. Расправив плечи, нахохлившись, он решительно двинулся к нам:

– Почему без старшего?! – наехал он, не найдя ничего более подходящего, чтобы придраться.

– Мы здесь с каплеем, – лениво ответил я, не желая расставаться со своим расслабленным настроением.

– Почему честь не отдаете?!

– Кому?

Тупой опешил:

– Да я вам…

Тут в разговор вмешался малость проветрившийся на морозе лаконичный Коля Кондрашов:

– А не пошел бы ты на х**, товарищ лейтенант?

У Тупого отпала челюсть. Он отступил на шаг назад, и секунду стоял, глотая ртом воздух, не находя, что ответить.

– Ты… Вам… Трое… Семь суток ареста! – заорал Тупой, подергивая левым глазом – Доложитесь дежурному офицеру! Я проверю!!!

Мы стояли полукругом вокруг лейтенанта и молча смотрели на его искаженное криком румяное лицо. Коля безразлично сплюнул.

Лейтенант замолк, потоптался на месте, развернулся и, уже не подпрыгивая, направился к ожидавшим его матросам. Они с интересом следили за всем происходящим. Им будет что рассказать по возвращении на корабль…

* * *

Вернувшись к себе на корабль, мы естественно никому ничего не доложили. А на следующий день к нам в кубрик спустился капитан-лейтенант Севрюгин:

– Ну, ребята, вы даёте! – покачал головой он, – А если бы вас Большой Зам прихватил… Всем бы влетело по полной… А за переезд спасибо.

Севрюгин улыбнулся и протянул нам перевязанную тонкой бумажной верёвкой коробку с вкуснейшим песочным тортом! Праздник жизни продолжался!

* * *

А в Тихом Океане я всё-таки один раз искупался, когда мне до дембеля оставалось меньше месяца. Я вдвоём с приятелем выносил с корабля мусор. Воспользовавшись случаем, мы сбежали в самоволку. На двадцать минут. Мы выбежали из части, добежали до берега, разделись догола и, изрезав ноги о ракушки, окунулись один раз в холодной солёной воде. Это мы так поставили галочку, а то спросят на гражданке, и как-то стыдно отвечать, что служа на Тихоокеанском флоте, так ни разу в Тихом океане и не искупался.

Стенгазета

Рисуйте где угодно, но только в центре.

(Указание офицера)

Однажды новый замполит БЧ-5 капитан-лейтенант Севрюгин вызвал меня, Марса и Теплова к себе в каюту.

– Тут, ребята, есть дело. Большой Зам приказал мне дембелей напрячь – на благое дело. У него есть идея насчет конкурса стенгазет. Он ее уже давно вынашивает. Каждая боевая часть должна выпустить стенгазету на злободневную тему: осудить курение на боевом посту, нарушение формы одежды… Ну, как обычно, сами знаете… Назовите ее «Звезда» или «Гудок», чтобы звучало…

– А «За нашу Советскую Родину» можно? – спросил я, подмигивая Марсу.

– Тоже хорошо, – похвалил Севрюгин, не уловив иронии. – Вот и потрудитесь с пользой для общества.

Мы переглянулись. Делать газету, вообще-то, было в лом, ну раз Большой Зам захотел конкурс, что же, будет ему конкурс. Получать канцелярские принадлежности для производства стенгазеты я пошел лично к Большому Заму. Он так хотел.

– Вы, годки, совсем оборзели, – произнес Большой Зам, вальяжно развалившись на стуле и подманивая меня к себе указательным пальцем, – общественно-полезной работы ни хрена не делаете. Вот и поднапрягитесь.

Довольный своей идеей Большой Зам расплылся в улыбке крокодила и торжественно вручил мне коробку цветных карандашей и здоровенный лист ватмана.

– А что писать-то?

– Не знаешь, о чем писать? Напишите две-три маленьких заметки. Про курение, нарушение формы одежды. Не хватает слов – нарисуй картинку. Здесь звезду, там якорь. Понятно?

– Так точно

– Ну вот и действуй. Только смотри, чтоб было остро и актуально. Про курение на боевых постах не забудь. Сделайте мне красиво.

Я согласно кивнул.

– Хорошо поработаете, может, в увольнение в город отпущу, – раздобрился Большой Зам.

– Постараемся, товарищ капитан третьего ранга!

Творить красивую острую и актуальную стенгазету мы устроились в носовой электростанции.

– Ты, Шура, у нас один рисовать умеешь – художником будешь, – определил Марс.

– Без проблем.

– Тёплый, а ты у нас мозгом будешь, материалы будешь подбирать.

– Ладно. А ты сам-то чего делать будешь? Прохлаждаться? – беззлобно спросил Теплов.

– Не, я стихи сочинять буду, – скромно произнес Марс.

Мы с Тепловым переглянулись. Ну, стихи, так стихи. Вот и ещё один талант раскрылся. Я расположился на животе на пайолах перед расстеленным листом ватмана:

– Как назовём то? «Гудок»?»…Или «Звезда»??… Про курево и форму одежды…

Ни у кого из нас эти варианты названий особого энтузиазма не вызвали. Броняшка в электростанцию распахнулась и к нам ввалился заиндевевший на морозе дизелист Сагалаков.

– Мужики, д-д-д-айте погреться! – его всего трясло от холода.

– Ты что, «долболедизмом» занимался?

Утвердительно тряся головой, Сагалаков протиснулся мимо нас и всем телом прижался к теплому кожуху турбогенератора, ещё не успевшему остыть после утренней прокрутки.

– Что, отпустили?

– Какой, на хрен, отпустили! – п-пять минут на поссать д-дали… С-с-уки! – жмурясь от боли, Сагалаков выставил перед собой красные от холода негнущиеся пальцы: – От-хо-о-дят…

– Кадеты, гады, вообще оборзели! Тебя уже почти неделю консервируют!

– П-пять дней… Мы т-там вдвоем с Гнутым на стенке л-лед долбим… От подъёма д-до отбоя… Отпускают т-только в гальюн и пожрать. Пожрал, поссал и обратно. Взяли моду, за любую ф-фигню – на стенку… К-карбышевым работать…

– Кадеты, сами, блин, в овчинных тулупах стоят, а вас в шинелях морозят! – посочувствовал Марс.

– Н-ну да. Её насквозь продувает… Да и всё остальное тоже… – посетовал Сагалаков. – Мы с Гнутым по очереди морозимся, он вчера ноги отморозил, а сегодня я – руки. С нами ещё один из БЧ-3 был, его сегодня что-то не видно… Мы сначала думали – отпустили, а н-нет, он, похоже, с воспалением лёгких свалился… Брр-р… Лепота! – начал немного отогреваться Сагалаков.

– Матросу Сагалакову прибыть на ют, в рубку дежурного по кораблю! – донеслась команда из репродуктора.

– Вызывает гад! – Сагалаков с сожалением оторвался от тёплого генератора и обреченно поплелся навстречу двадцатиградусному чилимскому морозу.

Мы посмотрели друг на друга, и нам вдруг стало отчётливо ясно, что «Гудком» или «Звездой» мы нашу газету уж точно не назовём.

– Я его пингвином изображу, – сказал я, выражая общее настроение. – Надо сделать, чтобы интересно было…

– Эти «Звёзды», «Рынды» и «Гудки» уже вот, где сидят»! – Марс выразительно провел ладонью поперёк горла.

– Три года одно и то же, курение, нарушение формы одежды, равнение на отличников боевой и политической подготовки… На эти газеты никто и внимания-то не обращает – тоска зелёная…

– Как назовём-то?

Мы снова переглянулись.

– Правду народу! – вдруг выпалил Марс.

– Чего-чего? – не поверил своим ушам Теплов.

– Назовём: «Правду народу»!

Я улыбнулся:

– Большой Зам охренеет, когда увидит!

– Ну, блин, вы даёте! – предвкушая реакцию Большого Зама, ухмыльнулся Теплов.

С названием было решено. Большими красными буквами, подражая шрифту газеты «Правда», я вывел жирный заголовок: «ПРАВДУ НАРОДУ!» Получилось торжественно и красиво. В левом верхнем углу я изобразил развивающийся на юте военно-морской флаг, сугробы снега, а рядом пингвина, который тормошит другого заиндевевшего пингвина, в надвинутой на уши матросской бескозырке; второй пингвин, изображая Сагалакова, долбил ломом лёд. Надпись под рисунком гласила: «Гляди-ка! Ещё тепленький!» – Остро и актуально, как Большой Зам и просил.

– Что ещё?

– Давай про старпома. Завёл моду: за каждую ерунду экипаж строить. День, ночь – по барабану. Позавчера вон плафон из правого тамбура то ли разбили, то ли спёрли, так старпом экипаж строил до двух часов ночи, каждые пятнадцать минут: плафон искал. А мне в три на дежурство… Всего час из-за него спал! – посетовал Теплов.

…В средине листа ватмана я нарисовал окурок, затушенный на красной пусковой кнопке, рядом орущую рожу старпома, а вдали, на горизонте, подымающийся ядерный гриб. Надпись под рисунком придумал Теплов:

Старпом: Кто затушил хабарик на пусковой кнопке?

Молчание.

Старпом: Кто затушил хабарик на пусковой кнопке?

Молчание.

Старпом: Да, чёрт с ней, с Америкой. Должен же быть порядок на корабле!!!

Мне самому рисунок понравился, и старпом похожий получился.

– Теперь что?

– Про телевизор, – предложил Марс. – Офицеры сами по телеку, что хотят смотрят, а нам только программу «Время» разрешают! – Марс аж раскраснелся от возмущения: – Раньше, если прихватят, когда мы что другое смотрим, то переходной трансформатор сопрут или предохранители из телевизора вытащат, а с тех пор, как ты, Шура, трансформатор к палубе приварил, то им облом вышел. Вот вчера программу «Взгляд» хотели посмотреть, так Школа целый телевизор уволок, скотина!

Я улыбнулся, вспомнив, как каплей Школа чуть не надорвался, пытаясь сдвинуть с места трансформатор, который я накануне приварил к палубе. С виду он напоминал маленький бочонок из-под пива. Я его на складе отыскал. Питание по кораблю 120 вольт, а для телевизора нужно 220. Те маленькие стандартные пластмассовые трансформаторы, что мы раньше использовали, офицеры в своих карманах уносили. А с этим бочонком Школа обломился. Но тоже не растерялся и вместо трансформатора унёс телевизор.

По предложению Марса, я изобразил каплея Школу с иксообразно сведенными ногами, сгибающегося под тяжестью телевизора, а поэт Марс разродился по этому поводу своей первой в жизни поэмой:

 
Вся бригада смотрит «Взгляд»,
А на «Фокине» бардак!
Быть такому не моги.
Телевизор – унеси!
 

Не знаю, как это у Марса вышло с ямбом или хореем, но смысл, по-моему, бил в цель. Дело спорилось. Для вида, внизу газеты мы добавили несколько небольших стандартных рисунков про курение и форму одежды. Вскоре все было готово.

Не показывая газету для предварительно просмотра Севрюгину, мы вывесили её на всеобщее обозрение в столовой команды. Результат превзошел все ожидания. Слух про газету молниеносно распространился по кораблю. Посмотреть на неё собрался весь экипаж. Возгласы одобрения и хохот наполнили помещение. Народ отрывался так, как давно уже не отрывался ни от одной стенгазеты. Больше всего ребятам понравились старпом и пингвины. Это первое на нашем корабле веяние надвигающейся Перестройки и Гласности провисело на переборке ракетного крейсера «Адмирал Фокин» двадцать долгих минут.

На двадцать первой минуте через хохочущую толпу к газете пробрался оповещенный стукачами Большой Зам. Народ расступался перед ним, как мальки перед акулой. Подойдя вплотную к газете, он некоторое время, близоруко щурясь, всматривался в нее, пытаясь разобраться: при чём тут пингвины и ядерный взрыв? Наконец до него дошло. Его заплывшая жиром физиономия перекосилась. Издав сдавленное рычание, он бросился на газету, как Матросов на амбразуру. Резким движением он сорвал со стены наше творение. Испепеляя глазами выведенные красным карандашом в правом нижнем углу газеты, фамилии членов нашей мятежной редколлегии, он устремился в ПЭЖ к телефону. Через минуту из репродуктора неслось:

– Замполиту БЧ-5, старшему матросу Федотову, матросу Сатретдинову, старшине второй статьи Теплову прибыть в каюту заместителя командира корабля по политической части!

Начались репрессии. Зам аккуратно сложил газету, подшил к моему персональному делу и убрал к себе в сейф: на всякий случай. Севрюгин получил выговор, а мы втроём, вместо увольнения в город, пошли долбить лёд вместе с Гнутовым и Сагалаковым.

Через три дня меня вызвал к себе в каюту старпом.

– Разрешите войти, товарищ капитан третьего ранга! – отрапортовал я.

– Проходи, Федотов, – миролюбиво пригласил старпом.

Разложив перед собой нашу газету, старпом некоторое время критично всматривался в своё изображение. Потом он повернулся ко мне:

– Ты что думаешь, Федотов, я на тебя за карикатуру, за критику зло держу? Нет, Федотов. Сейчас перестройка, я не против критики. Критика это хорошо. Критикуйте. Но это не гражданка – флот! Так что перед тем, как критиковать, подойди ко мне и спроси, «что» критиковать и «как».

Приборщик

– Почему у вас начштаба зовут Бамбуком?

– Потому что деревянный и растет быстро.

(Фольклор)

Справка: Стрингер (англ. stringer, от string – привязывать, скреплять) – продольный элемент конструкции корпуса (каркаса) судна. Обычно выполняется в виде деревянного или металлического плоского бруса.

По кораблю прошла информация – привезли посылки. Весь крейсер пришел в движение, как растревоженный палкой муравейник. «Нижеперечисленному личному составу корабля построиться около рубки дежурного для выдачи посылок! Матрос Умаров, старший матрос Федотов, матрос Теплов, матрос…» – раздалось из репродуктора.

С мачт, из машинных отделений, из всех выходов к рубке дежурного потянулись ручейки взбудораженных матросов. Услышав свою фамилию, я тоже поспешил к рубке дежурного. Когда я пробился к рубке, вокруг неё уже толпился народ. Прямо перед входом в ожидании своих посылок обречённо стояли счастливчики-караси. Вокруг них дежурили взбудораженные годки. Для годков день выдачи посылок всегда праздник: они первыми собирались возле рубки, чутко прислушивались к объявленным именам, отмечали про себя «своих» карасей и тут же выцепляли их из общей толпы, ожидавшей выдачи посылок. Карасей из каждой боевой части караулили свои годки. За годками, чуть поодаль, вторым кругом оцепления, в надежде на то, что и им тоже что-нибудь перепадёт, барражировали остальные члены экипажа.

В рубке дежурного на стуле восседал Большой Зам, он готовился к досмотру присланного добра. У его ног посреди горы разнообразных бандеролей и посылок копошился на корточках корабельный почтальон – главный корабельный старшина Крапов. Прилизанный, улыбающийся неровными золотыми зубами Крапов был любимцем Большого Зама и по совместительству приборщиком его каюты. А это был знак высочайшего доверия: он допускался в святая святых. Наряду с обязанностями приборщика Крапов получил ещё две самых блатных должности на корабле – фотограф и почтальон! Ещё бы! Ведь к почтальонству прилагалась возможность каждый день без сопровождающего ездить в город за почтой, а к должности фотографа – единственный на корабле легальный фотоаппарат «Зенит» и … своя отдельная каюта-фотолаборатория. Чтобы по достоинству оценить то, чем одарил Большой Зам своего любимца, нужно пожить три года в кубрике на шестьдесят человек, без схода на берег и без возможности хоть иногда уединяться куда-нибудь подальше от толпы, годковщины и «махачей»-мордобоев. Остальным смертным на корабле даже о малой доле этой роскоши и мечтать не приходилось. А Крапов получил всё и сразу. Но и этого оказалось мало. Большой Зам пробил своему приборщику звание главного корабельного старшины и зарплату под тридцать рублей в месяц, в четыре раза превышавшую наши семь целковых. Большой Зам дал бы ему звание и повыше, но выше звания для матросов-срочников на флоте просто не было. А под Новый год Большой Зам сделал приборщика своей каюты Крапова коммунистом…

Народ нетерпеливо гудел вокруг рубки дежурного. Большой Зам посмотрел на часы и дал Крапову отмашку: выдача посылок началась. Карась Умаров, подталкиваемый годками, первый неуверенно выступил перед Большим Замом.

– Умаров…Умаров… Ага, вот! – сидя на корточках, Крапов выбрал из кучи посылок нужную, отработанным движением перочинного ножа вскрыл её и передал для досмотра своему покровителю.

– Так, посмотрим, что тебе прислали из жаркого Узбекистана… – Большой Зам запустил руки внутрь посылки, разгребая мясистыми пальцами в стороны письма родных, конфеты и пряники. – Не положено, – он выловил из глубины посылки магнитофонную кассету, с недовольством отмечая, что, судя по этикетке, кассета бесполезная, с какой-то узбекской музыкой. – Выдавай! – бросил он сидящему подле его ног Крапову, перекладывая неположенную кассету в свой специально подготовленный мешок.

Крапов, как бы ненароком, запустил руку внутрь посылки и, особо не таясь, выудил оттуда пригоршню конфет и сухофруктов. Он деловито переложил выуженное добро в свой пакет, отдельный от мешка Большого Зама. Большой Зам сделал вид, что не заметил.

– На, держи! Следующий! – сказал Крапов, отдавая карасю слегка полегчавшую посылку.

Годки оттащили свою первую жертву подальше от рубки и глаз Большого Зама.

– О, братан, ну, что, получил нашу посылку?… Ну, тебе подвалило!.. Что мамка-то прислала – конфеты, блин, пряники!.. О, шоколад! Клёво! Да, забудь ты про кассету, зёма… Пойдём. Мы поможем поделить!

На несколько минут карась стал лучшим другом годков. Его бережно подхватили в охапку и, охраняя от годков из других боевых частей, как дорогого гостя, под руки повели в кубрик. В кубрике делили по справедливости. Карась получал почти столько же, что и каждый из годков. Строго следили за тем, чтобы карася совсем не обожрали. Западло. Только очень редко случалось, что в суматохе вокруг посылки про карася случайно забывали и тому оставались лишь пара конфет и письмо из дома. Покончив с одной жертвой, годки снова выходили на охоту.

– Следующий!

Подошла моя очередь. Крапов распечатал потрепанную посылочную коробку и передал замполиту. Большой Зам с интересом запустил в неё свои руки. Какое-то время он сопел, старательно вороша содержимое.

– Оп-ля! – Он выудил из посылки пачку душистого индийского чая со слоном. Довольно улыбнувшись и по достоинству оценив витающий аромат, он переместил мой чай в свой, уже порядком растолстевший мешок:

– Не положено!

Досмотр продолжался.

– Неплохо! – Из глубины моей посылки показалась банка с дефицитным бразильским кофе.

«Растворимый»: отметил я про себя. По правилам, можно. Должен пропустить.

Но Большой Зам не торопился. Он вертел в руках банку, рассматривая её на свет. Кофе-то уж больно хорош. Наконец он раскрыл рот…

– Не по…

– Товарищ капитан третьего ранга, растворимый кофе правила не запрещают, – упредил я его на полуслове.

Физиономия Большого Зама сморщилась от досады. Он и сам отлично знал, что растворимый кофе правила действительно почему-то не запрещали. И какого хрена не запрещали? Теперь просто так забрать нельзя. Кто её знает, эту матросню, напишут рапорт начальству, разбирайся потом. Геморрой.

– Когда кофе захочу – тебя вызову. Занесёшь. Понял? – Большой Зам с досадой бросил банку кофе обратно в мою посылочную коробку.

Я молча кивнул, думая про себя: «Хрен тебе жирный, сегодня же с ребятами разопьём.» Большой Зам и сам понимал – пропал кофе.

– Выдавай! – с досадой кинул он почтальону.

Крапов сигнал принял и, запустив свои грабли ко мне в посылку, облегчил её на горсть конфет и банку сгущёнки. Большой Зам в это время внимательно изучал грязное пятно на переборке.

– Рожи отожрали, в иллюминатор не пролезают! – кинул я, вполголоса, в сторону почтальона и его начальника, отойдя от рубки на безопасное расстояние.

– Ну, их к черту, Шура. Козлы они и есть козлы, – успокаивали меня друзья: – Пошли!

К тому времени я отслужил на корабле полтора года, а для годков забрать посылку у «полторашника было не так-то просто. Да тут ещё друзья-однопризывники вокруг. Годки с досадой провожали меня и мою посылку глазами. Им оставалось только ждать более лёгкой добычи.

На следующий день у нас на корабле случилось ЧП!

– Экипажу корабля построиться по сигналу «большой сбор» на юте!!! – неслись из репродуктора крики Большого Зама.

Экипаж выстроился по левому и правому борту. Большой Зам нервно вышагивал туда-сюда посередине площадки, ожидая, когда все офицеры доложатся о наличии личного состава. Рядом с ним, белый как мел, стоял главный корабельный старшина Крапов.

– Среди нас вор!!! – с пеной у рта заорал Большой Зам. – У корабельного фотографа украли фотоаппарат «Зенит»! Это позор!!! Вор у нас на корабле! Пока не найдём, будем строиться через каждые пятнадцать минут! На поиски фотоаппарата – разойдись!!!

Начался «Большой Шмон». Экипаж строили через каждые пятнадцать минут, проверяли наличие людей, спрашивали о результатах поиска, снова распускали и снова строили. Это продолжалось два дня, но фотоаппарат как в воду канул. На третий день, когда все попытки найти фотоаппарат не увенчались успехом, весь экипаж согнали на берег. На корабль по трапу поднялся Большой Зам, и он по одному запустил туда одних офицеров. Пока матросы ждали на берегу, кадеты шмонали корабль. Они рылись в вещах, под матрасами, в рундуках, под пайолами, в трюмах. За этот день у экипажа было конфисковано или просто пропало множество неуставных вещей, многие из которых собирались и готовились годами. Среди пропавших вещей значились фотоальбомы, с добытыми с большим трудом флотскими фотографиями, магнитофон, кипятильники, электроплитки, машинки для наколки татуировок… Нашли и конфисковали ещё множество других неуставных вещей, которые как-то скрашивали наш однообразный казённый быт… Не нашли только пропавший фотоаппарат Крапова.

На четвертый день серый от злости и бессонных ночей Большой Зам остановил поиски и построил экипаж.

– На наш корабль пал несмываемый позор! – хрипел он: – Вор – трус, он прячется среди вас! А вы, трусы, его покрываете! Позор!

Слово «позор» мы слышали за эти дни много раз. Измученный бессонными днями и ночами поиска экипаж уже ни на что не реагировал и, понуро опустив головы, молчал.

– Чтобы хоть как-то расплатиться за этот позор, – продолжал орать Большой Зам, – со всего рядового состава экипажа!.. со следующей зарплаты!.. с каждого!.. будет удержана!.. часть стоимости фотоаппарата!

Нам это было не впервой. С нашей мизерной зарплаты удерживали за всё: за потерянные бушлаты, за комсомольские взносы, за всякую прочую хрень, давай, удержи ещё и за фотоаппарат. Большой Зам удержал. В тот месяц после всех вычетов я получил на руки пять рублей десять копеек. Хватило на чай, одеколон и пару пачек печенья…

– Хорошо ещё, что я не курю, – размышлял я, сидя в носовой электростанции и делясь своими наблюдениями с Олегом Кротовым, – на сигареты не надо тратиться…

– Хорошо тебе, – Олег тяжело вздохнул, ища, не завалялся ли где годный к повторному употреблению «хабарик».

«Броняшка» открылась, и в электростанцию вошли хохол Лёха Соленко и золотозубый фотограф Крапов. Леха был неплохой парень, он был из БЧ-5, отслужил на год больше меня. Он завёл знакомство с Краповым в основном из-за фотолаборатории: ему ведь надо было готовить дембельский фотоальбом. Они вдвоём прошли в угол электростанции, покосившись на нас, подняли пайолы и, к нашему удивлению, полезли в трюма. Минут десять они там копошились, затем вылезли и некоторое время шептались, бросая на нас косые взгляды. Наконец Лёха оценивающе посмотрел на нас и как бы ненароком спросил:

– Ребята, вы тут ничего не находили?

Мы недоуменно покачали головами

– Точно? – испытующе переспросил Лёха. Крапов делал вид, что рассматривает носок своего ботинка, украдкой поглядывая на нас из-за плеча своего приятеля.

– Не, ничего. А что? Потеряли что-нибудь? – недоуменно спросил я.

– Да так. Забудь, – Леха и Крапов переглянулись и вышли из электростанции.

Через неделю Андрюха Тюрюханов, лазая по трюмам, наткнулся на залитый водой и мазутом фотоаппарат:

– Гляди-ка, это тот, что Халифаев потерял пару месяцев назад, – с удивлением сказал он, – жалко: испорчен… Только объектив ещё сгодится. Вот Халифаев расстроится…

Однако Халифаев не расстроился.

– Ребята, так это же не мой, – сказал он, вертя в руках найденный фотоаппарат, – у меня говно был – «Смена», а этот крутой – «Зенит»…

Мы переглянулись. Всё связывалось воедино: Соленко с Краповым – трюма – фотоаппарат!

– Вот пидор, а! – выругались мы почти одновременно.

«Заложить» Крапова кадетам было можно, но не по правилам, главное не хотелось подставлять Леху Соленко: парень он был хороший, и закладывать его было уж точно западло. Но слухи поползли по кораблю. Последние два месяца до дембеля Крапов почти не вылезал из своей каморки. Когда он сошёл с корабля, провожать своего приборщика до аэропорта вызвался лично Большой Зам. А ещё через месяц в столовой команды состоялось общее собрание экипажа. После того, как Большой Зам и старпом толкнули свои речи про повышение уровня боевой и политической подготовки, наступил черёд вопросов и ответов. Первым задал свой вопрос Лом.

– Когда экипажу вернут деньги за фотоаппарат, который украл главный корабельный старшина Крапов?

Замполит поморщился, как от зубной боли. Эти слухи были для Большого Зама не в новинку, они ползали по кораблю давно, он им не верил, а скорее всего, не хотел верить. Обвинение против Крапова било по нему самому… Всё равно никто ничего не докажет.

– Сядьте, товарищ старшина. Хватит плодить сплетни! Я приказываю закрыть эту тему раз и навсегда! Во-первых, нет аб-со-лют-но ни-ка-ких доказательств вины главного корабельного старшины Крапова, во вторых…

– У меня есть доказательства! – мой голос прозвучал, как гром среди ясного неба.

Большой Зам застыл с раскрытым на полуслове ртом. Наступила немая пауза. Все глаза уставились на меня.

– Какие доказательства? – придя в себя, прервал всеобщее замешательство старпом.

Ребята вокруг даже привстали, стараясь не пропустить ни одного слова. Придя в себя Большой Зам попытался замять эту тему.

– Федотов, хватит! Садитесь. У меня в каюте поговорим…

Но старпом нетерпеливо перебил его:

– Какие доказательства? Говорите.

Как я решился обо всём рассказать в лицо Большому Заму, я до сих пор не знаю. Я просто не мог тогда смолчать. Я встал и начал говорить, не думая о последствиях. Если бы я о них думал, то я бы, наверное, ничего и не сказал бы. Лицо Большого Зама расплывалось у меня перед глазами, я отчетливо видел только его вытаращенные ненавидящие глаза…

– Три месяца назад я дежурил в электростанции. К нам тогда зашёл главный корабельный старшина Крапов. Я ещё удивился: он никогда к нам раньше не заходил. Я ещё больше удивился, когда он полез что-то искать в трюма…

Я говорил, а Большой Зам буравил меня своими красными глазами. Он готов был вцепиться мне в горло, чтобы только я замолчал.

– …Через две недели мы нашли в трюме фотоаппарат «Зенит». Он был весь в мазуте, наверное, лежал на стрингере и при качке в трюма свалился…

Я закончил. Тишина стояла такая, что было слышно, как бьется о переборки вода за бортом.

– Почему не доложили сразу? – первым прервал молчание старпом.

– Сначала думали, что это фотоаппарат одного из наших. Только потом заметили, что не тот…

Все смотрели на Большого Зама. Большой Зам молчал.

* * *

Я потом слышал, что Большой Зам писал письмо Крапову. Не знаю, что он там написал, да мне, в общем-то всё равно. Жалко только, что после моего выступления, Большой Зам опять отпуск зарубил. Так, за три года мне ни разу и не довелось домой съездить…