Текст книги "Мальчик-убийца (СИ)"

Автор книги: Александр Воронцов

Хуже было с теми учителями, а чаще с учительницами, которые считали себя истиной в последней инстанции. Работу свою, скорее всего, эти дамы не любили, знания давали строго по учебнику и программе, а любые отступления от оной считали покушением на святое. Так, например, учительница по природоведению, Лилия Семеновна на одном из уроков рассказывала о Кавказских горах. И надо же было Максу поправить ее, когда она говорила, что на них лежит снег и зимой, и летом, потому что даже летом вверху очень холодно. Он сделал поправку чисто машинально, даже не задумываясь – в результате возник скандал. А Макс всего лишь заметил, что дело не столько в низких температурах, сколько в разреженности высокогорного воздуха.

– Ты, Зверев, хочешь сказать, что учительница говорит неправду? – голос Лилии Семеновны зазвенел, как струна.

– Да нет же Лилия Семеновна. Просто я хотел добавить, что в горах как раз всегда светит солнце, и на высоте, скажем, 2-Зтысячи над уровнем моря температура не минусовая, а плюсовая. Там спокойно можно кататься на лыжах, но в купальнике. Просто за счет теплового излучения происходит нагревание любой темной поверхности, снег же белый. Он отражает солнечные лучи. А на высокогорье воздух очень сухой и холодный, поэтому чем выше в горы, тем больше снега и тем ниже температура воздуха. То есть, не потому снег не тает, что воздух холодный, а потому воздух холодный, что снег не тает, – попытался объяснить Зверев.

– Ты, Зверев, во-первых, не перебивай учителя, если хочешь что-то сказать – подними руку. А, во-вторых, что первично – курица или яйцо – эта дилемма давно является предметом для споров. Снег ведь первичен, он не тает, потому что в горах холодно!

– Неправда. Я был в горах – там тепло. Там сгореть можно запросто, потому альпинисты с горнолыжниками и мажутся мазями от загара.

– Так при чем здесь тепло? Это действие ультрафиолета, – учительница не сдавалась.

– Да, Вы правы. Но там и довольно жарко. При этом снег не тает, например, на леднике, который находится на 2 тысячах над уровнем моря. В горах сохраняется низкое давление, воздух здесь соответственно более разреженный чем у подножия гор, и именно поэтому он не сохраняет тепло. То есть, человеку тепло, а снег не успевает таять. Воздух да, прохладный, но температура вовсе не минусовая, – Зверь уже пожалел, что ввязался в спор.

В результате получил запись в дневник и постоянные придирки Природины – так прозвали одноклассники Лилию Семеновну. Впрочем, после стычки с Максом Природина получила еще одно прозвище – Ультрафилечка. Естественно, о перепалке узнала вся школа, что с одной стороны, добавило популярности Зверю, а с другой – добавило ему же неприятных моментов.

Но кульминация наступила после ноябрьских праздников, когда учительница русской литературы попросила Максима на школьном вечере в честь праздника Великой Октябрьской социалистической революции прочитать какое-нибудь соответствующее стихотворение.

– Ты, Максим, как раз можешь своего любимого Маяковского прочесть. Нет, только не «Скрипка и немного нервно», это не совсем к месту. Что-то революционное, или, например, «Стихи о советском паспорте» можно, – Зиночка была сама любезность.

И черт же дернул Макса и здесь проявить свою противоречивую натуру…

Глава седьмая
Революция в отдельно взятой школе

Когда он вышел на сцену, в зале все смолкли. Макс, конечно, уже был просто суперпопулярен, даже среди старшеклассников. Но мало кто ожидал увидеть его на сцене, да еще и в качестве декламатора. Ну, разве что его одноклассники, которые к выходкам Зверя на истории и литературе уже привыкли.

– Сегодня у всех нас праздник. День революции. Революции, которая создала ту страну, в которой мы с вами живем. Революции не всегда заканчивались хорошо. Например, Великая Французская революция закончилась террором и восстановлением монархии. После Октябрьской революции в России началась гражданская война, которая длилась почти пять лет. И которая разрушила страну. Нет, страну, конечно, мы отстроили, но сколько погибло тогда людей? И как тяжело пришлось тем, кто восстанавливал все…

Я, конечно, мог бы сейчас прочитать какие-нибудь подходящие к празднику стихи. Но ведь поэзия – это тоже своего рода революция. Революция в сознании, если хотите. Вспомним Александра Блока – его поэму «12». У него Иисус Христос – революционер! И вот я тоже хочу прочитать вам стихи, которые можно назвать революционными. Потому что, как мне кажется, сегодня нам, как никогда, снова нужна революция. Революция в нашем сознании. Мы слишком стали аморфными, слишком безынициативными. Мы привыкли к тому, что за нас все решают. Вот об этом – эти стихи! – Макс перевел дух.

Он уже сам удивился тому, что сказал.

Зал молчал. Слишком неожиданным было выступление этого худого и лохматого четвероклассника. Слишком непонятными были его слова. И все было как-то слишком неправильным, необычным. В будущем этому дадут определение – «неформат». Вот и сейчас – на фоне речей о «Великом Октябре», о Ленине и партии слова Зверева как-то совершенно не воспринимались, выламывались из действительности…

И Макс начал читать стихи…

 
– Нам трудно сегодня понять наших предков
Забыли отцов
Мой дед о войне мне рассказывал редко
И прятал лицо
Ни холод, ни голод мы не испытали
Не видели смерть
Как рвет чье-то тело кусок острой стали
Нельзя нам смотреть
 
 
Мы мирные люди, а где бронепоезд?
Давно экспонат
Живем мы спокойно, и так, успокоясь,
Не смотрим назад
И так, постепенно, забыв о невзгодах,
Живем, как во сне
Но только тревожно, тревожно чего-то
И муторно мне
 
 
И снится порою, как свастика снова
Над миром встает
И жгут города, а за каждое слово
В ответ – пулемет
И люди живые пылают, как свечи
И дети в гробах…
И расчеловечиванье человека
И страх! Страх! Страх! Страх!
 

Макс прямо выкрикнул эти слова и его крик просто болью выплеснулся у него из горла. В этот момент он вдруг отчетливо вспомнил, как хоронили троих детей в Горловке, когда снаряд украинской артиллерии попал в ванную, где 13-летняя Настя, 7-летняя Даша и двухлетний Кирилл прятались от обстрела. Вся Горловка, все, кто еще остались, вышла на улицы провожать деток в последний путь… Максим это помнил… И слезы выступили у него на глазах. Но вряд ли кто-то понял сейчас причину этих слез.

Он перевел дыхание и продолжил.

 
…Мы слишком спокойны. Мы сыты. Мы сонны.
Пусть спит детвора
Пусть где-то еще не объявлены войны
В четыре утра
У нас за стеной все железобетонно
И только покой
Часы отмеряют наш путь монотонно
Неспешный такой
 
 
Прошло тридцать лет. Мы уже забываем,
Героев своих
Учебники просто от скуки листаем
И нам не до них
А вскоре забудем про наши победы
Про боль и про страх
И что нам какие-то старые деды
Чья грудь в орденах?
 
 
И так начинается путь отступленья
И путь в никуда
А следом за нами идет поколенье
Иная среда
 
 
Иные задачи, иные маршруты.
И цели уж нет
А может покажется скоро кому-то
Что нет и побед
Что не побеждали мы, не побеждали!
То были не мы!
Историю нашу не так написали
И годы тюрьмы
 
 
Считали мы лучшими… Этой баландой
Накормят весь мир…
А мы гордо носим все красные банты
Но стерто до дыр
Понятие совести, чести и славы
Мы просто живем
Равняйся налево, равняйся направо
И строем идем
 
 
Привычно, обыденно всем рапортуя
Догнать-перегнать
Но где-то опять чьи-то руки зигуют
Чтоб вскоре стрелять
Но нас побеждают пока не стреляя
Успеют еще
Идеи чужие в сознанье внедряя
Открыт новый счет
 
 
И так, постепенно, фальшивые цели
Нам вместо идей
Подсунут, и черное снова забелят
А те, кто наглей,
На наших идеях начнут наживаться,
И план свой внедрять
А лет через десять, ну, может быть, двадцать,
Страну продавать
 
 
И тех, кто когда-то фашизм победили
Тихонько забыть…
А я вспоминаю концлагеря в Чили
И так может быть
Не только в Боливии и Парагвае,
Так будет везде
Где мы в колыбели нацизм прозеваем
На каждой звезде
 
 
На каждой могиле солдат наших павших
Начертит кресты
Коричневый вирус из ада восставших…
И до хрипоты
Мы можем сегодня страну свою славить
И оды ей петь
Привычно учиться, привычно лукавить,
Привычно не сметь
 
 
И знать свое место, а выше – не надо
И только вперед
Идем каждый год от парада к параду
Но начат отсчет…
Никто ничего вроде не ожидает
Сплошные ура…
Мы спим. Все спокойно. Уже рассветает.
Четыре утра…
 

Макс замолчал. Молчал и зал. Никто не понимал, о чем говорит этот мальчишка, к чему приплел революцию и вообще – зачем он стоит на сцене? Но если школьники не понимали ничего из того, что сказал Макс, то некоторые взрослые прекрасно поняли его. Самое интересное, что первым все понял тот самый франт из КГБ, который оказался во втором ряду, крайним справа. Он первый захлопал, за ним стали хлопать учителя, а потом уже и весь зал.

Но Макс снова заговорил.

– Спасибо. Я понимаю, что мои стихи не совсем понятны и, может быть, не совсем к месту. Да, я мог бы прочесть и Маяковского, и Блока, и уж, конечно же, какие-нибудь стихи о партии. Но давайте вспомним, что такое коммунизм! И почему коммунисты всегда первыми выходили навстречу опасности, первыми шли под пули и первыми бросались под фашистские танки. Сегодня мы живем в мире и как-то успокоились, привыкли к тому, что наша страна не знает, что такое война. Но нельзя, понимаете, нельзя успокаиваться! Спокойствие и сытость порождают лень. И будущее нам этого не простит. Именно поэтому сегодня каждый из нас должен помнить о том, что именно мы должны быть готовы не только сохранить все то, что досталось нам от наших отцов и дедов, но и быть им достойной сменой. Праздновать, привычно вознося здравицы и произнося штампованные лозунги – это мы умеем. А готовы ли мы сегодня к новым испытаниям? Сможем ли, если понадобиться, заменить наших отцов? Способны ли жить вот так же, как наши отцы и деды? Если придется, голодать, мерзнуть в холодных окопах, драться в рукопашной против сильного врага, с одной лишь саперной лопаткой в руке, бросаться под танк с гранатой? Мы не знаем, что такое война, мы судим о ней по фильмам и книгам, но война на самом деле гораздо страшнее и намного серьезнее. Там нет красивых героических смертей и великих подвигов – это тяжелый труд, кровью и потом оплаченное будущее. Наше будущее. Поэтому сегодня мне показалось, что нужно отойти от традиционных чествований и фальшивых фраз о Великом Октябре, а просто вспомнить, ради чего все это было сделано и какой ценой это было достигнуто. Спасибо!

Зал молчал.

Зверев не знал, почему его внезапно понесло. И что заставило его плюнуть на все – на правила, на здравый смысл, на то, что этим своим выступлением он окончательно не просто «засветился», а «спалился» по полной программе. Вот какая-то вожжа попала ему под хвост, когда он увидел школьников, которые глумливо улыбались, ржали в коридоре перед актовым залом, когда мимо проходил старенький дедушка-ветеран с орденами, видимо, приглашенный на торжественный концерт… Что-то вспыхнуло у него перед глазами и понесло…

А сейчас, на «отходняке», он вспомнил свою войну. Войну с фашистами на Донбассе. В 2015 году…

Донецк-Пески-Новоазовск, год 2015, зима-весна

Настоящая война – это всегда страшно. Не эти глянцевые репортажи разного рода корреспондентов, не то, что показывают по телевизору, нет. Настоящую войну по телевизору не покажут. Как снарядом на куски разрывает человеческое тело, как эти куски плоти выгорают рядом с пылающей бронетехникой, как мертвые тела, словно куски мяса, швыряют на пол труповозок-«буханок»… И это хорошо еще, что зимой – не так рвотно, как летом, когда мертвые уже через пару часов «плывут»… Когда после них на асфальте остаются темные пятна-потеки… Когда запах мертвой плоти чувствуется за сотни метров…

Макс впервые столкнулся с настоящей войной в морге небольшого городка Новоазовск, когда после боя под Мариуполем части ополченцев были вынуждены отойти после короткого боестолкновения с так называемыми «азовцами» – бандитами из добровольческого батальона «Азов», укомплектованного откровенными нацистами из радикальных украинских группировок. В принципе, этих вояк удалось не просто потеснить, а заставить разбегаться. Но приказа идти дальше на Мариуполь не было – перемирие, мать его. И к «добробатовцам» подоспело подкрепление. Начала работать арта, посыпались снаряды, поэтому ребята отходили под перекрестным огнем и артиллерии, и пулеметов с фланга. Одним словом, посекло тогда не меньше полувзвода.

Зверь тогда оказался под Мариуполем случайно – он выезжал на «обкатку» подразделения в боевых условиях, так сказать, на отработку слаженности стрелковой роты в составе батальона. Понятно, что и роты, и батальоны были в ДНР «кадрированные», то есть – далеко не полным составом воевали. Но все равно, когда в бою задействованы около ста человек, да еще стрельба стоит такая густая, что ни черта не слышно, как этой толпой руководить? Связь плохонькая и то – только с артиллерией, если повезет. Рации так себе. А с бойцами связь как наладить? По мобильнику? Кричи – не кричи – кто услышит? А если бои в городе, то, когда в разных микрорайонах бойцы – вообще непонятно, как их собрать и куда посылать? Скорее, тебя пошлют и очень далеко.

Вот рота, в которой сержант Зверев, точнее, бывший сержант Зверев был обыкновенным стрелком, и училась выслушивать задачу, передвигаться в пределах видимости и слышимости, занимать заранее оговоренные позиции и работать с картой на местности. Голь на выдумки хитра – и мобильниками пользовались, и вестовые бегали между отдельными подразделениями, и ракетницы были в ходу. Но чаще всего эта война была не маневренной, а позиционной – захватили населенный пункт, окопались, построили блок-посты, сидим, держим. Это в 2014-м рейды совершали, а сейчас… Да еще эти Минские соглашения, будь они неладны. Не они – давно бы Мариуполь захватили…

Одним словом, попала рота «салабонов» под раздачу, поэтому откатились очень быстро в Новоазовск. Но не все – часть новобранцев осталась на поле лежать. Потом, правда, договорились с ВСУ-шниками, когда они подошли на подмогу «Азову», забрать убитых и раненых. Такое нечасто, но практиковали. Укры собирали своих, ополченцы – своих. Бывало даже, что иногда на нейтралке собирались командиры с обеих сторон, бухали вместе. А утром – снова «гасили» друг руга. Но это бывало редко.

Хотя бывало…

Так вот, тогда, в Новоазовске и увидел Зверь впервые войну такой, какая она есть. В морге. И в «буханке». Когда там вповалку лежали мертвые тела. А еще – когда позже шли по взятому с боя поселку, и по дороге лежали разбросанные там и сям мертвые тела уже украинских солдат. Иногда это были просто целые кучи тел. Не тел даже – кучи мороженного мяса. Где непонятно – человек это лежит или просто какой-то фарш. Один раз Макс увидел, как из старенького «москвичонка» выгружают 200-х укров, которых накрыло из «ГРАДов». Посекло их так, что отдельно лежали руки-ноги, отдельно – туловища. А одному голову раскололо так, что от головы остались одни осколки, а рядом лежали вмерзшие в лужу светло-розовые мозги…

Потом Максим Зверев сидел на позициях и «держал оборону». Точнее, держал свои трясущиеся ноги и руки, потому что по их обороне херачила украинская артиллерия калибра примерно 122 мм. И всем было очень страшно. Потому что ни от тебя, ни от твоего воинского умения ничего не зависело. Попадет снаряд в блиндаж – и братская могила. Разве что можно еще глубже в землю зарыться. Но в шесть накатов блиндажи не делали и бетонных бункеров в окрестностях не наблюдалось. Вот и приходилось только уповать на своего ангела-хранителя. Или на Господа.

Три месяца, проведенные на позициях в этой окопной войне мало чему научили сержанта Зверева. Ну, приобрел привычку все время быть на чеку и хорониться от снайперов. Ну, по звуку летящего снаряда или мины умел уже определять, в него летит или мимо. Да и звук пуль уже говорил о том, откуда примерно был сделан выстрел. Но все те тактические навыки, которые вбивали в него на полигоне, применить почти не пришлось. Так, стреляли по наступающим украинцам, отражали вялые атаки пехоты при поддержке танков. Но Сталинграда не было ни разу – просто бои местного значения.

Да еще и зима…

Холод и голод были куда более серьезными испытаниями для бойцов. Война – это не лихие атаки или рейды по тылам противника. Хотя где там тот тыл? Все ведь давно перемешалось… Война – это холодные, часто, мокрые окопы – или по колено в воде, или по яйца в сугробах. Когда был январь – наметало так, что и окопов не было видно. А однажды, в марте был такой снегопад, что даже ротный блиндаж засыпало снегом на метр, а их окоп вообще перестал существовать. Снег сильно мешал – не успевали выбросить его из окопа, как он засыпал окоп снова. Приспосабливались кто как мог – в блиндаж даже притащили откуда-то бочку, в которой насыпали угля. Уголь, в отличие от деревьев, горел долго и жару давал больше. Мини-жаровни сооружали и в окопах, потому что костры жечь запрещали, вот жаровни с угольком дыма особо не давали, а шанс обморозиться снижали. Только все равно по очереди бегали в блиндаж. А во время обстрела надо было быть на позициях. Поэтому обморожения все же были…

Голод тоже имел место быть. Не всегда подвозили провиант, да и не всегда он был. Сухпай, конечно, присутствовал – спасибо украинских небратьям, а точнее – их американским друзьям. Но всухомятку долго не протянешь. Полевых кухонь было мало, чаще возили бачки из поселка. А поскольку снайперы со стороны украинской линии обороны стреляли часто и довольно метко, то надо было ждать темного времени суток. В общем, главное правило солдата «война войной, а обед по распорядку» не выполнялось. Потому что распорядка не было – был «плавающий график приема пищи».

Одним словом, это сидение на отмороженной жопе Максу надоело. И весной он пошел к начальству. И ему повезло – в Донецке, куда он отправился, он встретился с Романом Возником, позывной «Цыган», бывшим командиром роты спецподразделения милиции «Беркут», ныне – командиром батальона «Мираж». Разговор состоялся 2 марта и Макс выложил Цыгану свои соображения по поводу военных действий.

– Мы, бля, сидим на жопах, жрем, постреливаем иногда, ждем, когда нас укры артой ровнять начнут. Что это за война? Так можно и печки там поставить, и на них лежать. А то ноги в окопах уже поморозили на хрен. Вон, укры снайперов натыкали, патронов у них море, снайперы щелкают нас, как куропаток, а мы патроны бережем. Пару атак всего за зиму было. Ну, иногда в серой зоне бывают столкновения, когда мы трофеи идем собирать. Так не то что победить – так вообще можно воевать сто лет! – Макс знал раньше многих «беркутовцев» и его Цыгану отрекомендовали, поэтому он был предельно откровенен.

– Не кипешуй! Что ты конкретно предлагаешь? – Возник был спокоен, как удав, его могучая атлетическая фигура излучала благодушие.

– Роман Святославович, я не кипешую! Я пользу хочу принести республике! Реальную пользу! Вон, соседи-луганчане – у них и Бэтмэн, и Мозговой со своим «Призраком», да и Паша Дремов со своими казачками регулярно по тылам укровским шастает.

– Убит Беднов… – Цыган помрачнел.

– Да, я знаю. Жаль Сашу, хороший был мужик… Но дело-то надо делать! Луганчане этих мразей укровских хорошо поучили, а мы? А у нас кроме Вашего батальона никаких ДРГ нет. Вот помните, были чечены со своим «Востоком», так укры их, как огня боялись. И обстрелов гражданских было куда как меньше. А сейчас эти гниды распоясались – даже по Донецку шмаляют, как на полигоне, мрази. А что говорить про поселки всякие. Вспомните, как бомбили Дебальцево? А когда Красногоровку ровняли с землей, нас же потом и обвинили, что, мол, это мы стреляли!

– Еще раз задаю вопрос – твои предложения? – Цыган начал нервничать.

– Предложения простые – собрать диверсионно-разведовательную группу и работать на опережение. То есть, задействуя агентурную сеть и создавая новые, пресечь для начала артиллерийские обстрелы Донецка и других городов и поселков республики. Причем, будет достигнут и пропагандистский эффект – мы покажем украинским воякам, что за своих мы глотки рвать будем. А то они совсем страх потеряли, – Максим, что называется, пошел в разнос.

– Что тебе для этого нужно?

– Людей я подберу сам. Нужна амуниция, понятное дело, оружие, ну и все, что полагается такому подразделению. Сейчас тут у нас непонятно, кто за что отвечает, кто где. Прошу прикомандировать меня к батальону Спарта, они хорошо воюют. И нам не грех поучится, и мы им сможем помочь.

Цыган помолчал, покатал желваки, потом хлопнул Макса по плечу.

– Ладно, журналист, мне пацаны за тебя говорили, что ты мужик серьезный, несмотря на возраст.

– А что возраст? При чем тут возраст? – Макс опешил.

– Да то! – Возник открыто щерился. – Для сержанта ты староват, тем более, для диверсанта. Командиром взвода тебя еще поставить – это да, а вот в ДРГ… Там бегать надо, ползать, я уж не говорю про то, что на снегу часами лежать. А ты уже старичок поди…

Роман откровенно «пробивал» Макса, проверял на «слабо» и Зверев это понял.

– Если пацаны за меня говорили, то они меня, значит, в деле видели. Я и в спаррингах стоял, и кроссы бегал, кстати, в 40 лет стал Чемпионом Украины, выступал и по боевому самбо, и по панкратиону.

– Тут тебе не спортзал…

– Так и не Вторая Мировая! Скорее – Первая. Сидим в окопах, яйца морозим. Так можно деда с берданкой посадить и не парится. Наш колхоз никому и на хрен не нужен! А по городам все равно шмаляют, мы украм не помеха. В тыл надо идти к ним, там воевать! – Максим был спокоен, и давил логикой.

– Хоп! Убедил! Как раз вопрос такой уже ставился. Недавно Царь говорил. Он, кстати, из твоих, из спортсменов, да?

– Кононов? Министр обороны? Да, работал тренером в Федерации дзюдо Донецкой области, у него, я знаю, тренерский стаж по дзю-до 20 лет, – Макс сам не знал, но ему рассказывали.

– Ну, вот, шмаляй прямо к нему. У него сейчас остались в личном подчинении четыре славянских роты, бронегруппа «Оплота», батареи какие-то, короче, после его возвышения там бардак сейчас, вот как раз с ним и разгреби, куда и к кому, лады?

– Лады! Спасибо!

После этого разговора Максим таки решил вопрос с Кононовым. Маленький такой министр, которого за глаза некоторые называли Наполеончиком – и за рост, и за воинские победы – все схватывал на лету. Тем более, спортсмен спортсмена всегда поймет. Так что уже через месяц у Макса было почти 30 человек, снаряжение, оружие, причем, даже две бесшумные «снайперки»-«винторезы» и два бесшумных автомата «Вал», ну и другие спецназовские прибамбасы. Хотя, конечно, основным «приобретением» новосозданной ДРГ были люди.

К сожалению, в 2015 году и в ЛНР, и в ДНР стали творится какие-то странные дела. В январе в районе Лутугино сначала расстреляли из гранатометов и огнемета джип Беднова-Бэтмэна, причем, ответственность взял на себя глава ЛНР Плотницкий. Мол, Александр Беднов не подчинялся власти и атаманил. В конце января неизвестными был расстрелян народный мэр Первомайска Евгений Ищенко. Который, кстати, тоже бодался с Плотницким. А 12 декабря, уже в конце года, в районе Первомайска был взорван в собственном авто Павел Дремов. Луганских полевых командиров целенаправленно кто-то «гасил».

Но и Рому Возника Максим больше не видел – 26 марта 2015 года его автомобиль расстреляли неизвестные прямо в центре Донецка. «Неизвестных» конечно же, не нашли. А ведь к тому времени Цыган уже был депутатом парламента Новороссии, активно пошел в политику. Видимо, слишком активно шел…

В общем, Макс, получив поддержку от Мотороллы и взаимодействуя с его «Спартой», с головой окунулся в новые фронтовые будни. Подальше от непонятных перемен в Донецке и Луганске, сторонясь от политики и занимаясь только одним – войной.

Которая продолжала оставаться тяжелой мужской работой…

Днепропетровск, год 1976, ноябрь

Выступление четвероклассника Максима Зверева на концерте, посвященному празднованию 7 ноября, произвело в школе эффект разорвавшейся бомбы. В следующем году страна готовилась отмечать 60-летие Великой Октябрьской социалистической революции, а тут вдруг такой сюрприз!

– Нет, Василий Кириллович, я все понимаю, но при всем моем уважении к Вам я просто обязана сигнализировать в партийные органы! – секретарь партбюро школы, старенькая Инна Ивановна Косица была просто на взводе.

Инна Ивановна была коллегой директора школы – она тоже читала историю и обществоведение в старших классах. Правда, старшеклассники ее профиль – «историчка» – переиначили в «истеричка». И таки было за что.

– Как можно такое говорить, да еще и на таком торжественном выступлении? Какие-то фашисты, какие-то горят дома, дети в гробах! Это он про каких детей? – историчка явно была не в себе.

– Ну, насколько я понял, Максим прочитал свои собственные стихи, что уже говорит об уровне его развития, – директор внешне был абсолютно спокоен.

– И, потом, там, насколько я понял, в стихотворении он рассказывал о своем то ли предчувствии, то ли сне. То есть,

 
«И снится порою, как свастика снова
Над миром встает
И жгут города, а за каждое слово
В ответ – пулемет»
 

А про каких детей? Да хотя бы про Чили, кстати, в стихотворении он упоминает переворот в Чили. То есть, Максим высказывает свою гражданскую позицию. И в этом я с ним согласен – мы давно уже проводим наши праздники настолько формально, что наши ученики понимают, что все делается «для галочки». А именно это и является проблемой.

– Ну, хорошо, а вот он говорил о том, что мы просто живем, «равняйся налево, равняйся направо» – он же насмехался! – голос исторички был близок к ультразвуку.

– Да он и не думал… – директор начал отвечать, уже раздражаясь, но ему помешали.

– Простите, что вхожу без стука… – молодой и очень, так сказать, «по-зарубежному» одетый мужчина перебил преподавателя и директора, неслышно оказавшись в кабинете директора школы.

Василий Кириллович недовольно поморщился. Этот франт бывал у него раньше, показал удостоверения сотрудника КГБ, причем, не местного, Днепропетровского управления, а Московского, точнее, Союзного. И он, директор, имел с этим сотрудником длительную беседу, которая, в основном, касалась именно четвероклассника Максима Зверева.

– Инна Ивановна, извините, товарищ из…

КГБ-шник сделал движение глазами, директор понял.

– … товарищ из горкома партии, у него срочное дело…

– … так что сигнализировать никуда не надо, горком в курсе, а лично я, наоборот, одобряю, когда в школе такие еще совсем юные пионеры – или уже комсомолец? – франт вопросительно посмотрел на директора.

– Нет, Зверев еще пионер, да к тому же он в нашей школе только с этого учебного года, еще вопрос о комсомоле рано ставить, – отчитался директор.

– Ну, все равно совсем юные пионеры переживают за страну, за ее – и наше – светлое будущее. Такое можно только поощрять. Ведь он не дежурные стихи про Великий Октябрь отбарабанил, не про дедушку Ленина заезженные сказки рассказывал – парень о фашизме говорил. И про Боливию, и про Парагвай мало кто сегодня помнит. Да и про Чили забывать стали – вышли на дежурный митинг за освобождение Луиса Корвалана[15]15
  Луис Корвалан – генеральный секретарь коммунистической партии Чили (1958–1989). После военного переворота генерала Аугусто Пиночета 11 сентября 1973 года в Чили ушёл в подполье, однако уже 27 сентября был арестован. СССР возглавил международную кампанию за его освобождение и с 1975 года вёл переговоры на эту тему. 18 декабря 1976 его обменяли на советского диссидента и политзаключенного Владимира Буковского.


[Закрыть], постояли, помитинговали и по домам. Так что, уважаемая Инна Ивановна, партийные органы благодарят Вас за бдительность, но этот вопрос мы будем обсуждать не здесь и не сейчас. Вы позволите мне переговорить с Василием Кирилловичем?

– Да-да, конечно, разумеется… – историчка была ошарашена. Видимо, случай подсидеть директора показался ей весьма перспективным, а тут такое…

Косица вышла из кабинета, тихонько прикрыв за собой дверь. Вначале она по старой привычке хотела было постоять и подслушать. Но потом решила, что сие весьма рискованно и неизвестно, как все обернется. Поэтому все же удалилась.

– Слушаю Вас, Сергей… – директор запамятовал отчество сотрудника спецслужбы.

– Можно просто Сергей. – улыбнулся комитетчик.

– Чем могу быть полезен органам? – Василий Кириллович был сама любезность.

– Да, собственно, ничем. Пусть все остается, как есть – ведь ненужную инициативу Вашей подчиненной я, кажется, пресек?

– Ну, Инна Ивановна – секретарь нашей парторганизации, ей по должности положено…

– Вот давайте положим сегодняшнюю, а также все последующие истории с Вашим учеником Максимом Зверевым куда-нибудь в сейф и какое-то время не будем о нем вспоминать. Пусть мальчик учится, если он талант – пусть выступает на концертах. Любопытно, конечно, было бы почитать другие его стихи, но это мы сделаем, так сказать, в рабочем порядке. – Сергей снова улыбнулся, но как-то не очень по-доброму.

– А как это понимать – в рабочем порядке? Комитет что… – директор насторожился, но комитетчик его перебил.

– Это означает, что Комитет государственной безопасности будет присматривать за Вашим учеником. Потому что кроме своих поэтических талантов Максим Зверев проявил гражданскую сознательность – недавно предотвратил серьезное преступление и проявил выдающиеся хладнокровие, мужество и спортивную подготовку. То, что Вы прочитали в газете – только часть правды. Поэтому сейчас Вы, Василий Кириллович, подпишете один документ, после чего я надеюсь на наше плодотворное сотрудничество…

Заметив недовольную гримасу директора, Сергей рассмеялся.

– Нет, Вы меня не так поняли! Я не вербую Вас в «сексоты» и «стукачи», не думайте, что «кровавая гэбня» способна только доносами заниматься. Нет, просто материалы по Максиму Звереву переводятся в разряд секретных хотя бы по той причине, что мальчик обладает исключительными способностями, острым, я бы даже сказал, слишком острым умом и развит не по годам. Такие люди нужны нашей стране и нашей службе. И мы очень рады, что встретили в Вашем городе такого мальчишку. Ну и, конечно же, надо понемногу опекать его, ведь в таком юном возрасте так легко совершить необдуманные поступки, правда?

Комитетчик улыбался, но глаза его были холодны, как лед.

«Что-то здесь не так. Или Зверев уже что-то еще натворил, или его спортивные успехи привлекли комитетских. Хотя вряд ли – мало ли спортивных пацанов? Тут скорее Госкомспорт должен волноваться… Нет, что-то здесь не так…» – думал директор, расписываясь в подписке о неразглашении.

«Знал бы ты, директор, что утворил твой „юный пионэр“ недавно, оставив в сберкассе труп одного урки и сделав калекой другого – ты бы так мне тут не улыбался», – думал старший лейтенант КГБ Сергей Колесниченко, забирая у Василия Кирилловича подписанный им документ.

Он собирался побеседовать с Максимом позже, когда ученики начнут расходится.

Но он опоздал.

Потому что побеседовать с Максимом хотел не только он…