Текст книги "Дальняя бомбардировочная… Воспоминания Главного маршала авиации. 1941—1945"

Автор книги: Александр Голованов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

«За правдивость готов нести ответственность»
Письмо А. Е. Голованова в ЦК КПСС Л. И. Брежневу[1]1
  Брежнев Леонид Ильич (1906–1982) – в 1966–1982 гг. Генеральный секретарь ЦК КПСС. В 1960–1964 и 1977–1982 гг. председатель Президиума Верховного Совета СССР.


[Закрыть] и в Совет Министров СССР А. Н. Косыгину[2]2
  Косыгин Алексей Николаевич (1904–1980) – в 1964–1980 гг. председатель Совета Министров СССР. Член Политбюро (Президиума) ЦК КПСС в 1948–1952 и 1960–1980 гг.


[Закрыть]

8 апреля 1975 г.

Уважаемые товарищи!

Остаются считаные дни до того, когда вся наша страна будет отмечать тридцатилетие Победы над фашистской Германией. Каждый, кто воевал и защищал свою Родину, стремится как-то и чем-то отметить эту знаменательную для каждого советского человека дату.

Я тоже отношусь к тем советским людям, которые с малых лет с оружием в руках защищали Советскую власть и принимали активное участие в ее становлении. Принимал я участие в четырех войнах: Гражданской, Халхин-Голе, финской и Великой Отечественной.

Как участником Великой Отечественной войны, мной написаны воспоминания об этой войне под названием «Дальняя бомбардировочная…», которые с 1969 года публикуются в журнале «Октябрь». За эти годы вышло пять номеров этого журнала, охватывающих период войны 1941–1942 годов, и не моя вина в том, что до сих пор публикация этих воспоминаний еще не закончена.

На основе уже опубликованного материала мной написана книга, которая в начале августа месяца 1972 года принята издательством «Советская Россия» к изданию. Этой книге дано название «Записки командующего АДД», и она, согласно опубликованному проспекту, должна была выйти в 1974 году.

В мае месяце 1974 года книга была подписана к печати, пройдя все положенные для издания инстанции, и их замечания были учтены и внесены в книгу. Однако руководитель Главлита при Совете Министров СССР П. К. Романов выпуск книги задержал. Через три месяца после этого мной была написана жалоба на неправомерные действия руководителя Главлита. В октябре месяце 1974 года я был приглашен в отдел пропаганды ЦК КПСС, где меня ознакомили уже с замечаниями Главпура, которые были написаны в конце сентября или начале октября, после возвращения туда книги Главлитом.

В этих дополнительных замечаниях, которых ранее не было, говорится уже о том, что в книге неправомерно много пишется о Сталине, что автор делает чрезмерный акцент на Верховного главнокомандующего, что он не только рассказывает о своих многочисленных встречах с И. В. Сталиным, его указаниях по АДД, но он приводит множество фактов и оценок Сталина, не имеющих отношения к развитию боевых действий АДД, и в то же самое время командиры, политработники, летчики остаются в какой-то мере на заднем плане, что, показывая в основном лишь единоличные решения Сталина по АДД, автор тем самым умаляет роль ГКО, Ставки Верховного главнокомандования, Наркомата обороны, Военного совета АДД в создании, обеспечении и руководстве действиями Авиации дальнего действия. И наконец, что в мемуарах А. Е. Голованова И. В. Сталин изображается в хвалебном тоне, в них многократно подчеркивается его дальновидность, прозорливость, безупречный стиль работы, чуткость и внимательность к людям и т. д. Причем эти оценки не всегда достаточно объективны… Далее идут конкретные предложения: что убрать из книги, что сократить, где изменить формулировки и так далее. Вот, собственно говоря, суть дополнительных предъявленных мне замечаний.

Я не могу согласиться с этими дополнительными замечаниями, во-первых, потому, что они не зиждутся на конкретно указанных местах в книге, которые подтверждали бы справедливость этих замечаний, ибо таких мест в книге нет. Оценки деятельности Сталина там тоже отсутствуют. Во-вторых, огромная масса имеющихся отзывов читателей на уже опубликованное не подтверждает изложенного в замечаниях, а официальные отзывы читательской конференции, а также и из Института марксизма-ленинизма, данные по запросу самого издательства, удостоверяют совсем обратное тому, что написано в этих дополнительных замечаниях. (Копии отзывов прилагаются.)

Действительно, о Сталине в книге говорится больше, чем у других авторов, и это совершенно естественно, потому что у меня не было никаких иных руководителей или начальников, которым бы я подчинялся, кроме Сталина. Ни Генеральный штаб, ни руководство Наркомата обороны, ни заместители Верховного главнокомандующего никакого отношения к боевой деятельности и развитию АДД не имели. Все руководство боевыми действиями и развитием АДД шло только через Сталина и только по его личным указаниям. Никто, кроме него, касательства к Авиации дальнего действия не имел. Случай, видимо, уникальный, ибо мне других подобных примеров неизвестно. Что касается ГКО и других высших инстанций, то их решения, а значит, и руководство развитием и деятельностью АДД в книге приводятся.

Бывая систематически в Ставке и присутствуя там при решении многих вопросов, не имеющих отношения ни собственно к АДД, ни ко мне, но имеющих прямое отношение к ведению войны в целом, я был свидетелем процесса их решения, и некоторые из них мной приводятся в книге как представляющие, с моей точки зрения, определенный интерес и значение. Полагаю, что это неотъемлемое право автора. Что касается деятельности Сталина, его стиля работы, общения с людьми – то, что написано в книге, является безусловной правдой, а не каким-то восхвалением. В книге приведены лишь некоторые из многочисленных фактов и эпизодов, известных мне, которые я счел возможным привести в ней и которые уже опубликованы в журнале «Октябрь». Никто ранее не опровергал написанного и не возражал против их опубликования. Русское же слово «восхваление» имеет определенное значение – приписывание той или иной личности того, что этой личности не принадлежит, не соответствует ее деятельности, является неправдой.

Наша партия дала оценку деятельности И. В. Сталина, указав на позитивные и негативные стороны этой деятельности. В период минувшей войны деятельность И. В. Сталина оценивается нашей партией как деятельность положительная, позитивная. Об этом периоде и написана книга, поэтому, когда о Сталине говорится там что-то положительное, это вовсе не является каким-либо восхвалением. Однако ввиду полученных мной дополнительных замечаний я написал предисловие, где указано, почему книга написана именно так, а не по-другому.

Уважаемые Леонид Ильич и Алексей Николаевич! Я прошу вас дать мне ответ, имею ли я право, как гражданин, как коммунист, писать о минувшей войне так, как я ее видел, так, как я в ней жил, писать о том, что я наблюдал, чему был свидетелем, писать без прикрас и выдумок, словом, писать правду о том, что было и как было, писать так, как написана сама книга, где говорится о нашей Родине, о нашем народе, о советском труженике и советском воине, о тех трудностях, которые пришлось пережить советскому народу, о сложностях войны, о наших полководцах и Верховном главнокомандующем, о силе и действенности партийно-политической работы, об организующей и направляющей деятельности нашей партии, которая в конечном счете привела к разгрому злейшего врага человечества – фашизма и его головного отряда – гитлеровской Германии.

Я прошу вас также ответить мне, правильны ли действия товарищей, которые понуждают меня переделывать, по их усмотрению, уже написанное и опубликованное в журналах, ссылаясь на то, что написанное в журналах не может быть опубликовано в книгах, многие месяцы задерживают книгу и выход ее ставят в зависимость от выполнения их требований.

Я решительно не верю тому, чтобы подобные действия были известны руководству нашей партии, руководству нашего государства и были бы ими санкционированы.

Я прошу предоставить мне возможность опубликовать уже готовую, написанную мной книгу, за правдивость которой готов нести ответственность.

С уважением

А. Е. Голованов.

От автора

Служба моя в авиации сложилась так, что в январе 1941 года из Гражданского воздушного флота я был возвращен опять на службу в ряды Красной армии. Возвращение это проходило по инициативе И. В. Сталина и при непосредственном его участии. Получилось как-то так, что, начав свою службу в ВВС в должности командира полка, мне неоднократно приходилось встречаться со Сталиным как в довоенные месяцы, так и в начальный период Великой Отечественной войны. Будучи же назначенным в августе месяце 1941 года на должность командира 81-й авиадивизии и подчиняясь непосредственно главкому ВВС – зам. наркома обороны, я стал часто вызываться в Ставку то вместе с главкомом, то один. Встречи со Сталиным стали систематическими.

С ноября 1941 года дивизия была преобразована в 3-ю авиационную дивизию дальнего действия Ставки Верховного главнокомандования, и с этого момента, ранее как командир дивизии, а затем как командующий Авиацией дальнего действия (АДД) Ставки Верховного главнокомандования, своим непосредственным руководителем и начальником я имел только лично И. В. Сталина. Никто больше из военного руководства за время существования АДД – ни Генеральный штаб, ни руководители Наркомата обороны, ни кто-либо из других товарищей – отношения к деятельности и развитию этого рода войск не имел. Случай, по-видимому, уникальный, ибо подобных примеров мне больше неизвестно.

Вот почему личность Сталина занимает в моих записках определенное место, большее, чем у других товарищей. Совершенно естественно, что, общаясь непосредственно с Верховным в течение ряда лет тяжелейшей, в особенности в ее первой половине, войны, я имел возможность не только наблюдать за ходом войны собственно в Ставке, но и наблюдать за деятельностью самого Сталина. Неоднократно же присутствуя при решении вопросов, не относящихся ни к АДД, ни ко мне, но к ходу войны в целом имеющих прямое отношение, мне довелось быть свидетелем процесса их решения. Поэтому в своем повествовании я не раз ухожу от вопросов собственно боевой деятельности АДД, считая, что более широкое освещение отдельных вопросов или эпизодов по ходу самой войны, с одной стороны, расширит круг вопросов, с которыми знакомится читатель, с другой, как мне думается, оживит содержание книги, избавит ее от известной сухости изложения. Наконец, как уже автор, считаю для себя подобный стиль изложения более приемлемым, подходящим, ибо полагаю, что автор совсем не обязан строго придерживаться в своем изложении только тех вопросов, специалистом в которых он является, а может освещать и то, что считает нужным, необходимым.

Наша партия дала оценку деятельности И. В. Сталина. Как известно, эта деятельность оценена как с позитивной, так и с негативной стороны. Деятельность Сталина в Великой Отечественной войне оценена нашей партией как деятельность позитивная, положительная. Об этом периоде и идет речь в моей книге. До 1941 года я Сталина не знал и никогда его и не видел.

В своих «Записках» я привожу объемный материал по боевой деятельности, становлению, развитию АДД, рассказываю о боевых подвигах и ратном труде личного состава АДД, о действенности и силе партийно-политической работы, о беззаветной преданности личного состава своей Родине, своему народу, своей партии. В книге приводятся также некоторые факты, эпизоды, свидетелем которых в ходе войны мне довелось быть, а также говорится и о том, что мне довелось видеть, наблюдать. Говорю о том, что было и как было. В конце «Записок», подводя итоги боевой деятельности АДД, я остановлюсь и на некоторых других вопросах, в том числе и на личности Верховного главнокомандующего, и на своем отношении к этому человеку, деятельность которого будет изучать не одно поколение историков.

Я совершенно не претендую на то, что здесь охвачена вся разносторонняя и многообразная боевая деятельность АДД, что здесь о всем рассказано. Мной поднята лишь незначительная часть материала о жизни и боевой деятельности АДД, и многое ждет еще своих исследователей, своих авторов. Я буду признателен всем, кто дополнит и расширит мое повествование об Авиации дальнего действия, этом роде войск, о котором пока что написано еще мало.

1941

Разговор в новогоднюю ночь

Шумно и празднично было 31 декабря 1940 года в Доме летчиков (теперь здесь гостиница «Советская»). Пилоты со своими женами, товарищами, родственниками и милыми сердцу девушками встречали новый, 1941 год.

За плечами многих – Халхин-Гол, освобождение Западной Белоруссии и Западной Украины, война с белофиннами. Было о чем поговорить: большинство друг друга давно не видели.

Настроение у всех приподнятое, веселое. Казалось, время забот и хлопот кончилось, можно спокойно пожить дома, поспать в тепле, вкусно позавтракать, выпить горячего кофе, приготовленного любимой женой, и уж только после этого приступить к повседневным делам своим. Рассказы лились рекой, каждый хотел поделиться чем-то удивительным и неожиданным, что приключилось с ним за тридцать девятый и сороковой – за эти два неспокойных года. Несколько омрачали настроение финские события. Правда, уже наступили мирные дни, и мы не могли нарадоваться этому, но в мирном небе пахло гарью: как-никак, а в Европе шла война, фашистская Германия предпринимала одну агрессивную акцию за другой, и, несмотря на то что Риббентроп поставил свою подпись под Пактом о ненападении, заключенным между СССР и Германией, мы хорошо понимали, что фашисты могут вероломно нарушить свое слово.

Когда речь заходила о трудностях войны с белофиннами, хотелось верить, что главной причиной этих трудностей была очень холодная, с глубоченным снегом, зима и на редкость плохая, с туманами и обледенением, погода.

Без пяти двенадцать захлопали пробки шампанского, начались поздравления с Новым годом и взаимные пожелания всего самого лучшего, разгоралось веселье. Вальсы сменялись модными в то время танго – летчики танцевали. Было так людно – яблоку негде упасть.

Мы с женой тоже танцевали, оба веселые и счастливые – тем, что вместе встречаем Новый год, тем, что оба наконец-то «по-настоящему» дома, а я, кроме того, тем, что встретил своих товарищей, участников боев на Халхин-Голе и Финской кампании, успел о многом переговорить и немало вспомнить. Все мы, боевые летчики, в то время пользовались особым вниманием: иные из нас имели уже по нескольку орденов, что было тогда редкостью, а некоторые стали Героями Советского Союза.

С нами за столиком сидели нарком авиационной промышленности Алексей Иванович Шахурин с женой, генеральный инспектор ВВС Яков Владимирович Смушкевич, отвоевавший в Испании и на Халхин-Голе в ранге фактического командующего нашими Военно-воздушными силами и пользовавшийся большим авторитетом и любовью в среде летного состава; а также Михаил Федорович Картушев, новый заместитель начальника Гражданского воздушного флота, тоже со своей женой.

С Алексеем Ивановичем Шахуриным я встретился в тот новогодний вечер впервые. Это был подвижный, энергичный, жизнерадостный и совсем еще молодой человек. У меня тогда и в мыслях не было, что вскоре мне придется часто соприкасаться с ним и получать от него большую помощь.

Здесь надо сказать, что наш экипаж, с которым мне довелось принимать участие в двух военных кампаниях, вынашивал мечту совершить дальний, в любую погоду, беспосадочный перелет или полет вокруг земного шара в минимально короткий срок. Мы уже тренировались, совершив, в частности, перелет из Монголии в Москву менее чем за сутки, включая сюда и время всех посадок и заправок. В ту пору это кое-что значило. В Монголии же нам не раз доводилось бывать в воздухе по восемнадцать часов в сутки.

Неожиданное знакомство с наркомом авиационной промышленности взбудоражило меня. Я ведь не переставал думать о том заветном, чем жил наш экипаж. Но как сейчас подступиться к этому, с какой стороны подойти? Подумав, решил, что поскольку дипломат я плохой, значит, тонко подойти не сумею, а сразу ставить «шкурный» вопрос перед человеком, с которым только что познакомился, счел неприличным. Решил отложить это дело, посоветоваться с экипажем и в ближайшее же время попросить Алексея Ивановича принять нас. Вот какие мысли бродили в ту ночь в моей голове, и от них настроение становилось еще лучше.

С Михаилом Федоровичем Картушевым мы иногда встречались прежде по различным делам, непосредственно касавшимся нашего экипажа. Во время Финской кампании он как-то даже летал с нами и интересовался, как это мы на невооруженном самолете – ведь мы были летчиками Гражданского воздушного флота – днем, прикрываясь облачностью, выполняем задания над территорией Финляндии. Но на этом, собственно, наши взаимоотношения и заканчивались. Больше других за нашим столом был мне знаком Я. В. Смушкевич. Своей простотой он как-то удивительно быстро располагал к себе людей. С ним можно было заводить разговор на любые темы, не боясь, что будешь неправильно понят.

Как известно, летчики в большинстве своем любят повеселиться и при случае выпить. Не потому, конечно, что в авиацию попадают люди с такими наклонностями – сама по себе профессия связана с большой затратой энергии и эмоций. Сколько неожиданностей бывает в полете, столько всяких «случаев» на счету каждого пилота, что иногда собраться в своей компании – своего рода разрядка той внутренней напряженности, которую пережил человек в воздухе, а осознал возможные последствия пережитого уже на земле. Сам человек очень редко и мало пьющий (в этом есть свои плюсы, но иногда и минусы), я никогда не вставал другим, как говорится, поперек дороги, тем более что случается это, конечно, не накануне, а тем более не перед вылетом.

В ту новогоднюю ночь, хватив под различные тосты изрядную дозу шампанского, я увидел мир в радужном свете и в конечном итоге решил, что называется, с ходу изложить замыслы нашего экипажа Якову Владимировичу Смушкевичу. Тем более, подумал я, он знает, что меня пытались отозвать из Монголии для перелета из Москвы в Хабаровск на многомоторном гидросамолете «Глен Мартин». Тогда, поговорив со мной, он отказался отпустить нас из Монголии.

Извинившись перед женой, я сел рядом с Я. В. Смушкевичем и, набравшись храбрости, безо всяких обиняков начал излагать суть дела, прося, чтобы Яков Владимирович оказал нам содействие, похлопотал за нас. Я даже принялся доказывать ему, что мы его не подведем, – он наш экипаж знает, – что мы способны и на более трудные дела и так далее, и тому подобное. Видимо, шампанское свое дело сделало. Но, поглядев на задумчивого и молчаливого Смушкевича, я спохватился: уж не наговорил ли чего лишнего? Вспомнил о Хлестакове и умолк.

Некоторое время оба мы сидели молча. Обернувшись, я увидел жену, неодобрительно качавшую головой. Легкий хмель сразу испарился, все стало на свои места, и я уже собрался было извиниться за проявленную нескромность, встать и уйти, как Яков Владимирович поднял голову, посмотрел мне в глаза и сказал:

– А вы думали когда-нибудь о нашей авиации, о ее боеспособности во время боев на Халхин-Голе и в Финскую кампанию?

Мне показалось, что Смушкевич не слушал и не слышал моей только что произнесенной жаркой речи: его вопрос был совсем из другой области.

«Слава Богу, – подумал я. – Человек даже сейчас, под Новый год, занят делами, а я полез к нему хотя и с важным для нас вопросом, но совсем не вовремя».

Не будучи подготовленным к ответу на столь неожиданный и очень серьезный вопрос, я молчал.

– Неужели вы, товарищ Голованов, зная все тонкости летного дела, никогда над этим не задумывались?

«Как хорошо, что он ничего не слышал!» – обрадовался я.

– Вы мечтаете о дальних полетах, о том, чтобы облететь вокруг земного шара… Не сомневаюсь, вы сможете это сделать. Но мне кажется, в интересах дела вы должны заняться другим, более важным вопросом. Я сам думал поговорить с вами об этом. Но коль скоро вы затеяли разговор о полетах, давайте обсудим это сейчас. Благо все танцуют и заняты собой.

Я взглянул туда, где сидела моя жена. Ее на месте не было.

– Не возражаете? – спросил Смушкевич.

– Что вы! – ответил я и весь обратился в слух.

Яков Владимирович стал говорить об Испании, о том, какие у нас отличные боевые летчики, как они храбро вели воздушные бои, как бомбардировщики почти без всякого прикрытия летали на бомбежку. Это знал и я от самих участников боев.

– Однако, – продолжал Смушкевич, – все шло отлично, пока стояла хорошая погода. Портились метеорологические условия – и все выглядело по-иному. Слепые полеты, полеты вне видимости земли – это наш камень преткновения, и, хотя мы еще оттуда, из Испании, поднимали эти вопросы, война с белофиннами снова подтвердила слабую подготовленность массы летного состава к полетам в плохую погоду, их неумение пользоваться средствами радионавигации. Практически, как вы знаете, – сказал в заключение Смушкевич, – наша бомбардировочная авиация не принимала сколь-либо серьезного участия в этой войне.

Яков Владимирович умолк. Молчание длилось довольно долго. Всякие мысли мелькали у меня в голове, но, сколько я ни силился понять, почему он заговорил об этом именно со мной, так ни до чего и не додумался.

Действительно, в Финскую кампанию погода стояла отвратительная. Туманы, снегопады, облачность, обледенение – эти постоянные спутники летчиков для нашего экипажа в его одиночных полетах за линию фронта были, как говорится, на руку. В непогоду мы чувствовали себя как рыба в воде, используя все средства радионавигации, в том числе и работающие радиостанции противника, вплоть до широковещательных станций как самой Финляндии, так и ее соседей. Пеленгуясь по ним, мы точно выходили в заданные места; что же касается собственно слепого полета, то, пилотируя по приборам, нам было совершенно безразлично, летать ли вслепую или при видимости земли. Можно даже сказать, что, летая вслепую, внимательнее относишься к полету, бываешь более точен. К тому же плохая погода практически исключала возможность встречи с вражескими истребителями или, во всяком случае, сводила ее до минимума. При полетах на небольших высотах зенитная артиллерия не могла принести нам серьезного вреда, разве только случайно.

Вспомнились и курьезы финской войны. Однажды, пробив оказавшуюся нетолстой облачность, мы так и ахнули: куда ни взглянешь, везде стоят аэростаты заграждения, которыми прикрывался Ленинград, как бы говоря: вот где я! Пришлось быстро вернуться, чтобы сообщить об этом командованию. Позднее мы всегда проверяли, не видны ли аэростаты.

Понимая, что фронтовая авиация не может летать в плохую погоду, мы предлагали лидировать ее, иначе говоря, вести за собой, – известно, что строем пробить облачность довольно просто. Но от этого отказались. Почему? Тогда мы над этим не задумывались. Выполняли свою работу, а ее нам хватало, налетали около четырехсот часов – немало в тех условиях.

Почему же все-таки со мной начат такой разговор?

Прервав затянувшееся молчание, я спросил:

– Яков Владимирович, а что, собственно, я должен делать? Какое я имею отношение ко всему этому? Я гражданский летчик, шеф-пилот Аэрофлота, и только.

– Вы, товарищ Голованов, должны написать письмо товарищу Сталину.

Я был поражен. Сначала даже подумал, что ослышался.

– Товарищу Сталину?!

– Да, ему, – спокойно ответил Смушкевич.

Наконец я отчетливо понял, что со мной ведется серьезный, важный разговор, который был заранее обдуман, а не просто возник здесь, под влиянием шампанского или хорошего настроения.

– Что же я должен написать товарищу Сталину? – спросил я.

– Вы обязаны написать, что в течение двух лет соприкасаетесь с летной работой ВВС и поняли, что вопросам слепых полетов и использования средств радионавигации надлежащего значения не придают, что товарищи, стоящие во главе этого дела, сами слабы в этих вопросах. Как подтверждение приведите для примера плохое использование бомбардировщиков в Финскую кампанию. Далее напишите, что вы можете взяться за это дело и поставить его на должную высоту. Вот и все.

Попросту говоря, я был ошарашен. Писать такие записки, да еще Сталину! Кто меня там знает? Этак можно сойти за бахвала и наглеца.

О том, что со слепыми полетами и использованием средств радионавигации дело обстоит плохо, мне казалось, известно всем. Ведь еще в 1939 году, когда понадобилось быстро перебросить в Монголию большую группу наших «испанцев», то есть летчиков, имевших опыт воздушных боев, пригласили пилотов гражданской авиации, в частности Николая Ивановича Новикова и меня. Экипажи, кроме командиров кораблей и бортмехаников, состояли из военных. Провожал нас с Ходынки Климент Ефремович Ворошилов и просил доставить всю экспедицию быстро и в полной сохранности.

Надо сказать, этот полет показал удивительно слабую подготовку военных штурманов и стрелков-радистов. Когда мы вылетели из Новосибирска и столкнулись с плохой погодой в районе Красноярска, откуда почти до самого Иркутска шли вслепую, пришлось всю связь и самолетовождение взять на себя. Хорошо еще, что бортмеханик Константин Михайлович Тамплон окончил специальные курсы радистов! В конечном итоге мы вышли с честью из этого весьма затруднительного положения и, вылетев последними, прилетели в Иркутск первыми. Я знал условия работы в Восточной Сибири, недаром несколько лет пролетал там.

Длительный слепой полет вызвал поначалу большую тревогу у наших «пассажиров», отличных боевых летчиков, хорошо знавших, что к чему. Но через пятнадцать – двадцать минут все успокоились, а в Иркутске наш экипаж уже считался «своими ребятами». Минут через тридцать появился второй самолет, а за ним – третий. Оказалось, что ставший впоследствии известным летчиком-испытателем М. А. Нюхтиков, который первым вылетел из Красноярска, решил идти в эту плохую погоду визуально – бреющим полетом по железной дороге. Зная, что там имеется немало туннелей, я смотрел на него, как на вернувшегося с того света. Он справился с рискованным как для себя самого, так и для товарищей, находившихся в самолете, опаснейшим полетом. Но думается, сужу по собственному опыту, что таких случаев у него больше не было, так как он до сих пор жив и здоров. Николай Иванович Новиков (это он шел вслед за Нюхтиковым), хотя и не имел «своего» человека на борту, принял решение такое же, как и мы, – идти на высоте вслепую. Не имея фактически связи с землей, он выскочил в район озера Байкал, восстановил ориентировку и пришел в Иркутск. Скажем прямо: в летном деле не так уж редко случается и везение.

Разбор показал, что летный состав, выделенный из особой эскадрильи ВВС, слабо подготовлен и в штурманском отношении, и в радиоделе в сложных условиях полета. А ведь были выбраны лучшие товарищи! Отрадное впечатление произвел на меня лишь майор В. Г. Грачев, летевший со мной вторым пилотом. Держался он в полете спокойно и техникой пилотирования нового для него самолета владел хорошо.

К этому полету мы в разговоре с Яковом Владимировичем возвращались не раз во время боев на Халхин-Голе. О применении же авиации в Финской кампании Смушкевич, конечно, знал все, а я – лишь отдельные эпизоды.

В общем, вопросы, о которых говорил Яков Владимирович, действительно назрели и имели важное государственное значение, но ставить их, как предлагал он, прямо в лоб я считал для себя по меньшей мере неприличным.

Все это я и высказал тут же Смушкевичу. В заключение спросил, почему он сам, генеральный инспектор ВВС, не возьмется за это дело? Он дважды Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета СССР, он большой авторитет у летчиков, за его плечами Испания и Халхин-Гол!

Немного помолчав, Яков Владимирович ответил, что он не имеет сейчас такой возможности, и вряд ли на его докладную обратят в настоящее время серьезное внимание.

Ответ его меня и удивил, и озадачил…

– Что касается вас, – продолжил свою мысль Смушкевич, – то вы напрасно думаете, что вас никто не знает. Ваши удивительные полеты (он выразился именно так) во время финских событий не раз описывались товарищу Сталину и Куликом, и Мехлисом, как непосредственными участниками и свидетелями этих полетов. Ваша записка привлечет к себе внимание…

Разговор наш был прерван вернувшимися к столу немного запыхавшимися от танцев женщинами и их кавалерами. Мы переключились на другие темы. Но вот опять заиграла музыка, и жена увела меня танцевать ее любимое танго.

Во время танца она с недоумением спрашивала:

– Что с тобой? Мне всегда приятно танцевать с тобой, а сейчас ты какой-то рассеянный, без конца сбиваешься. Ты даже наступил мне на ногу! Опять что-нибудь задумал?

– Да нет, что ты… Просто, видать, выпил лишнее.

Теперь в глазах ее появилось недоверие.

– Что-то раньше такого с тобой не случалось.

Весь вечер старался я быть веселым, шутил. Но вихрь мыслей, поднявшийся под впечатлением разговора со Смушкевичем, главенствовал надо всем. Не раз задавал я себе вопрос: что же теперь делать? Что делать?!

Перед отъездом ко мне подошел Яков Владимирович:

– Ну так вот, пишите записку и передайте ее мне. Я обеспечу ее доклад товарищу Сталину.

Мы распрощались и разъехались по домам. По дороге жена расспрашивала меня, о чем мы так долго разговаривали со Смушкевичем, и, услышав, что мы вспоминали Халхин-Гол и финскую, успокоилась. Ох, сколько нашему брату приходится кривить душой в таких делах!

Заснуть я не мог долго. Предложение Смушкевича было для меня странным, непонятным, хотя суть дела очевидна. Все, что говорил Яков Владимирович, – истинная правда. Но почему должен писать именно я?

Стали всплывать в памяти различные эпизоды из жизни нашего экипажа на Халхин-Голе и в финскую. Из всего пережитого и виденного нами совершенно ясно, что в воздушных боях нет равных нашим летчикам по тактике и смелости. Японские летчики не выдерживали лобовых атак. В самый критический момент стремительного сближения нервы сдавали, они уклонялись от боя и погибали. А ведь это была элита японских летчиков-самураев. Такие асы, как С. С. Грицевец, Г. П. Кравченко, И. А. Лакеев, Б. А. Смирнов, А. А. Зайцев, Е. Н. Степанов и многие другие, были грозой для японских летчиков, их знали и боялись. Бомбардировщики целыми частями и соединениями ходили на бомбежку и отлично выполняли все боевые задания. Правда, в Монголии держалась отличная погода.

Как-то в кабинете начальника штаба ВВС генерала В. К. Аржанухина, энергичного и умного человека, я стал свидетелем разговора о снятии с «дугласов» радиостанций и замене их другими. Мотивировали это тем, что рации, стоящие на «дугласах», малого радиуса действия. Генерал Аржанухин спросил, так ли это. Я ответил, что эти рации обеспечивают дальность связи до двух тысяч километров. Когда же В. К. Аржанухин спросил, какой радиус обеспечивают предлагаемые к замене рации, – оказалось, триста километров. Естественно, замена была запрещена. Налицо был явный пробел в технической подготовке личного состава, обслуживавшего материальную часть. У штурманов чувствовалась отличная подготовка к визуальным полетам и слабая, никуда не годная – в умении пользоваться радиосредствами, имеющимися на борту самолета.