Текст книги "Из книги "Из разных авторов и лет" (СИ)"

Автор книги: Александр Ерофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Ерофеев Александр Вячеславович
Из книги «Из разных авторов и лет»

* * *

отставив неудачный станс забудь о том что ты поэт

начни раскладывать пасьянс из разных авторов и лет

из едких слов и умных книг из славных и беспутных дней

открой диковинный дневник чужих сомнений и смертей

чужих страданий и любви желаний коих больше нет

и мир волшебный оживи – из разных авторов и лет

перенастрой себя и пусть звучат на разные лады

лесов пронзительная грусть сиянье утренней звезды

пусть кто-то молвит – чепуха! и расхохочется вослед

струится музыка стиха – из разных авторов и лет...

покуда время не пришло покуда пылкость есть и страсть

постичь иное ремесло из родника напиться всласть

используй свой последний шанс – души неугасимый свет

начни раскладывать пасьянс из разных авторов и лет

Wystan Hugh Auden

(1907 – 1973)

Уистен Хью Оден – поэт, драматург, критик, родившийся в Великобритании и ставший гражданином США после Второй мировой войны. Лауреат Пулитцеровской премии 1948 года за барочную эклогу «Век тревоги». Одена называют одним из величайших поэтов ХХ века. Начиная с конца 1930-х годов, ироническая тональность оденовских стихов определила стилистику целого поколения поэтов.

ПЕСНЯ РИМСКОЙ СТЕНЫ

Дует пронзительный ветер, вереск к земле склонив;

В тунике моей копошатся вши, и нос соплив.

Разверзлись хляби небесные, дождь барабанит в лад,

Я солдат, охраняющий Стену, простой солдат.

У серых камней сквозь туман проглядывает дикий тмин;

Моя подружка родом из Тангрии, я сплю один.

Авлус бродит вокруг её дома, проучить бы его, кретина:

Мне не нравятся его манеры, морда – противна.

Как и христианина Пизо, сотворившего из рыбы 2 – Бога,

Целовать не стану; всякому в жизни своя дорога.

Кольцо, что она подарила, я отдал ростовщику в залог;

Мне и любовь нужна, и чтобы полон был кошелёк.

Вот когда со временем одноглазым сделаюсь ветераном,

Бездельничать, глядя в небо, с удовольствием стану.

КОКАИНОВАЯ ЛИЛ И МОРФИНИСТКА СЬЮ

Ты когда-нибудь слышал о кокаиновой Лил,

Которая жила в городе Кокаин, на Кокаин-Хилл?

У неё была кокаиновая собака и кокаиновый кот,

По ночам гоняющие кокаиновую крысу взад-вперёд.

Кокаиновые волосы на кокаиновой голове – это пустяк,

Она одевалась в кокаиновое платье, красное, как мак,

Носила шляпу с белоснежным пером, изысканное бельё,

И кокаиновая роза украшала малиновое пальто её.

Золочёные колесницы галактики Млечный Путь -

Серое и серебряное, слоны и змеи, опоясывающие грудь.

О, кокаиновый блюз, расправляющий крылья грусти,

Как бы ни было плохо, кокаиновый блюз меня не отпустит.

Однажды в снежную лютую ночь Лил решила пройтись,

На дорожку порядком нюхнула, ну как без этого обойтись?

Ей встретился пьяница Мэг, одурманенный травкою Слим,

Канкаки Лиз и невесть откуда взявшийся Йен Ши Джим,

Старая морфинистка Сью и малыш Опиумное Лицо -

Скатывалось с горы в кокаиновый снег кокаиновое словцо;

Верзила Кит, которого не расцелуешь без стремянки,

Его сестричка Мчащиеся Салазки, красавица и смутьянка.

Под утро, в три тридцать, когда вся эта кончилась канитель,

Разгорячённая и светящаяся, как рождественская ель,

Лил, вернувшись домой, тут же отправилась спать,

Пару раз глубоко вздохнула и перестала дышать.

Её положили в кокаиновом платье и в шляпе с белым пером,

Кокаиновую розу малиновым прикрепили на грудь шнуром.

И на камне могильном друзья читают в дни годовщин:

"Она умерла так же, как и жила, нюхая кокаин..."

ЛЮЗ

Хедли Андерсон

Уважаемые дамы и господа, мирно сидящие тут,

Греющие задницей стулья, вы, которые так сладко едят

и пьют,

Дышат, думают, чувствуют и попирают земную твердь,

Приглядитесь, кто сидит рядом с вами? Может быть,

это Смерть.

Как ладно сложенный блондин с голубыми глазами,2

В подземке, на пляже – Смерть повсюду приглядывает

за вами;

Свободные или женатые, молодые или не очень,

Вы будете ей послушны и станете делать всё, что она

захочет.

Смерть безжалостна. Пока вы думаете, что её обманули,

Она отправит вас в пекло, поджарит, как на электрическом

стуле.

Она никогда не торопится, но рано ли, поздно вдруг

Требует плату – только за то, что ты когда-то родился,

мой друг.

Смерть, как доктор, имеющий высшую категорию,

Лечит бесплатно каждого, кто пришёл рассказать свою историю;

Прослушает грудь и скажет: "Ты ещё дышишь. Это худо.

Но поправимо, я займусь тобою, парень, и не надейся

на чудо".

Как от коммивояжёра, от Смерти никто никуда не денется:

В дверь постучится и предложит то, что никогда не обесценится.

Это просто, удобно и старо как мир: если начистоту,

Плевать, какие у тебя доходы, подпиши договор

и подводи черту.

Смерть – великий учитель, она и сама это знает;

Даже самый тупой и посредственный ученик легко её

понимает.

Предмет изучения у неё один – путь в гробницу,

Но никто не зевает, и никто не пытается скорее

с урока смыться.

Так что неважно – мокнешь ли ты под дождём,

Играешь ли в покер, пьёшь ли шампанское, думаешь ли

о своём,

Смерть давно уже ищет тебя, просто всему свой час.

Будь начеку, она постучится в любое время, завтра

или – сейчас.

ЭПИТАФИЯ НЕИЗВЕСТНОМУ СОЛДАТУ

Чтоб сохранить ваш мир, он в жертву жизнь принёс.

"Зачем?" – останься жив тогда, он задал бы вопрос.

БЛЮЗ БЕЖЕНЦЕВ

Миллионы душ в этом городе исходят грустью,

Одни – в собственных особняках, другие – по захолустьям,

Только нам, похоже, тут места нет, моя дорогая,

нам нет места.

А когда-то была и у нас с тобою своя страна,

И мы знали: на карте не сыщешь лучше неё – она одна,

Жалко, что нам теперь туда нельзя, моя дорогая,

никак нельзя.

Там, на деревенском погосте, тис вековой растёт,

Он расцветает весною, чтоб ни случилось, из года в год,

А старый паспорт новым не станет, моя дорогая,

увы, не станет.

Консул стучал по столу и орал: "Без паспорта вы

Не существуете! Люди без документов, считай, мертвы!",

Но мы-то с тобою пока ещё живы, моя дорогая,

пока ещё живы.

В отделе выдачи паспортов мне предложили стул

И вежливо обещали помочь через годик – пустой посул:

Куда мы пойдём с тобою сегодня, моя дорогая,

куда мы пойдём?

Я на митинге слышал, как предрекал ведущий:

"Если мы их оставим, они уворуют наш хлеб насущный!"

Это он говорил о тебе и обо мне, моя дорогая, -

о нас с тобою.

Мне показалось – в небе раздался гром и грохот,

Это Гитлер вещал Европе: "Они должны передохнуть!"

Так вот о нас с тобою он думает, моя дорогая,

настырно думает.

Пудель в пёстром жакете, скреплённом булавкой,

Кот, спокойно шествующий через дверь в мясную лавку:

Они свободны, ведь они не евреи, моя дорогая,

они – не евреи.

Дойдя до гавани, я долго стоял на пустом причале,

Глядел, как свободно плавали рыбы, не знающие печали,

Всего-то в нескольких футах, моя дорогая,

в нескольких футах.

В городском саду слушал, как радостно пели птицы,

Им плевать на политику, им незачем простоты стыдиться,

И нет им дела до человечества, моя дорогая,

нет никакого дела.

Мне привиделся дом, в котором – тысяча этажей,

И тысяча в нём дверей, тысяча светлых окон и витражей,

Да нет в этом скопище нашего, моя дорогая, – ничего нашего нет.

Стою на большой равнине, где среди снега и льда

Десять тысяч солдат маршируют взад и вперёд, туда-сюда,

Будто разыскивают нас с тобою, моя дорогая,

ищут тебя и меня.

* * *

Что у тебя на уме, мой голубчик, мой кролик,

Мысли, как перья, топорщатся, в жизни тупик;

Денег ли ищешь, утехи ли тайной в алькове,

Хочешь похитить алмазы и спрятать в тайник?

Ну, открывай же глаза, сорванец и проказник,

Жадный охотник, дай волю порочным рукам;

С пылких объятий любви начинается праздник,

Радуйся солнцу, грядущему дню, облакам.

Змеем воздушным доверься попутному ветру;

Птицы умолкнут, и воздух наполнится тьмой;

Страх перемен не мешает живущему щедро;

Сердцем и телом владеет – единственный мой.

ЗОВИТЕ МНЕ ВРАЧА

Зовите мне врача, авось сгодится впрок,

Пусть будут ноги коротки, а зад – широк,

Телосложением атлет и неженка руками,

Который бы не стал тревожить пустяками

И требовать, чтоб я – отрёкся от пороков,

Не стал бы умничать, пугать меня до срока,

Но с огоньком в глазах смиренно сообщил,

Что, дескать, в ящик мне пора, своё отжил.

РЕЧИТАТИВ СМЕРТИ

Дамы и господа, кто же спорит, человек удивительно ловок,

Он идёт по пути прогресса, и прогресс -

это, конечно, благо;

Человек построил больше автомобилей, чем парковок,

Преодолел звуковой барьер, и ему осталось всего полшага,

Чтобы установить на Луне музыкальные автоматы, однако

Позволю напомнить вам о себе, хотя бы даже и невпопад:

Я, Смерть, всё ещё здесь, и я – единственный Космократ.

Я ещё забавляюсь с молодыми и дерзкими; в моей власти -

Сделать так, чтобы альпинист оступился и

сорвался со скал;

Приливом выбросить пацанов, захлебнувшихся от счастья;

Помочь любителю погонять, чтобы свою колдобину отыскал;

Впрочем, порою могу обождать, пока человек не возмужал -

Прежде чем выдать ему назначение, я люблю пошутить:

Кого – ишемическою болезнью, а кого и опухолью наградить.

Я отношусь терпимо к различным верованиям и расам;

Поборы, налоги, кредитный рейтинг, общественные амбиции

Мне вовсе не интересны. Однажды мы встретимся разом

Вопреки лекарствам, лжи докторов и смиренным лицам

Гробовщиков, предлагающих, пока недорого, поторопиться:

Почтенная дама из Уэстчестера и пьяница с улицы Бауэри

Будут отплясывать под мой барабан, нисколько не лицемеря.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи, голову прижав, любовь моя,

К такой неверной человеческой руке;

Сгорает время в лихорадке дней,

Недолговечно, мимолётно счастье,

И непосредственность, и красота детей -

Всё эфемерно, кроме льда могилы;

Но пусть хотя бы только до рассвета

Спит на руках моих живое существо,

Виновный, грешный, смертный – ничего

Я не встречал прекраснее на свете.

Душа и плоть не признают границ:

Любовникам, которые лежат

Опутанные чарами на склоне,

В беспамятстве пресыщенном своём,

Венера шлёт предвидение смерти,

Симпатии таинственный обман,

Надежду сладкую на вечную любовь;

В то время как среди снегов и скал

Анахорет, инстинктами томимый,

Испытывает чувственный восторг.

Уверенность и верность испарятся -

С ударом колокола в полуночный час

Уйдут в протяжный, приглушённый звон;

И светские, бездушные безумцы

Поднимут бесконечно скучный крик

О том, что каждый фартинг на счету,

Что ужас, картами предсказанный, грядёт

И ждёт оплаты, но не этой ночью;

Пусть мысли, шёпот, поцелуи, взгляды -

Всё наше пусть останется при нас.

Дыханье смерти, полночь, красота -

Всё преходяще, пусть же до рассвета

Ласкает мягко ветер голову твою,

И пусть наполнен будет день грядущий

Волненьем сердца и сияньем глаз.

Мир смертных находя вполне терпимым,

В сухой тиши полуденного зноя,

Забыв про полунощные невзгоды,

Вдруг обретёшь источник благодатный -

В обычной человеческой любви.

Charles Bukowski

(1920 – 1994)

Чарльз Буко́вски – американский поэт и прозаик немецкого происхождения. Представитель так называемого «грязного реализма». Автор более двухсот рассказов, шести романов и тридцати поэтических книг. Страстными увлечениями писателя, кроме алкоголя, были классическая музыка и игра на скачках. На его надгробной плите выгравирована эпитафия «Не пытайтесь» и изображён боксёр в боевой стойке.

Я ВСТРЕТИЛ ГЕНИЯ

сегодня в поезде я встретил

гения -

шестилетний пацан,

он сидел рядом со мной

в поезде, который ехал

вдоль побережья,

а когда мы остановились у океана,

он посмотрел на меня

и сказал:

не впечатляет!

и тогда я впервые понял,

что это действительно

так.

СИНЯЯ ПТИЦА

синяя птица, живущая в моём сердце,

хотела бы вырваться,

но я чересчур с ней жесток,

твержу – оставайся на месте, я никому

не позволю увидеть

тебя.

синяя птица, живущая в моём сердце,

хотела бы вырваться,

но я опаиваю её виски и окутываю

сигаретным дымом,

и ни шлюхи, ни бармены,

ни продавцы бакалейных лавок

никогда не узнают, что

она -

здесь.

синяя птица, живущая в моём сердце,

хотела бы вырваться,

но я чересчур с ней жесток,

я говорю -

оставайся внутри, или ты хочешь всю грязь

выставить напоказ?

хочешь угробить всё

что я сделал?

хочешь сорвать продажу моих книг

в Европе?

синяя птица, живущая в моём сердце,

хотела бы вырваться,

но я чересчур умён, я разрешаю ей вылетать

лишь изредка ночью,

когда все вокруг уже спят.

я говорю ей, что знаю – она со мной,

поэтому не надо

печалиться.

затем я впускаю её назад

и она негромко поёт

у меня внутри – я не могу позволить ей

умереть.

и мы засыпаем вместе,

связанные

нашим

тайным сговором.

и этого вполне достаточно,

чтобы заставить кого угодно

заплакать, но я -

не плачу,

а вы?

ДЕВУШКА В МИНИ-ЮБКЕ,

ЧИТАЮЩАЯ БИБЛИЮ ЗА МОИМ ОКНОМ

воскресенье, я наслаждаюсь

грейпфрутом, глядя в окно – на русскую

православную

церковь.

она смугленькая,

с восточными чертами,

огромные карие глаза на миг отрываются от Библии

и опускаются снова;

маленькая, красно-чёрная

Библия; и когда она читает,

её ноги непрерывно движутся, движутся,

словно она танцует – медленно и ритмично,

читая Библию...

длинные золотые серьги;

по два золотых браслета на каждой руке,

и этот мини-костюм, как мне кажется,

плотно облегающий тело

и светлою тканью своею похожий на нежный загар,

её ноги как будто танцуют твист,

стройные ноги, светящиеся янтарём под жарким солнцем...

и невозможно глаз оторвать от этого существа,

да и желания нет...

из радиоприёмника доносится симфоническая музыка,

которую она вряд ли слышит,

хотя её движения в точности соответствуют

ритму симфонии...

она смугленькая, смугленькая,

она читает о Всевышнем.

Аз есмь Бог.

И ЛУНА, И ЗВЁЗДЫ, И МИР

Неспешная прогулка ночью -

вот что действительно хорошо для души:

заглядывать в окна

и наблюдать, как утомлённые домохозяйки

с трудом отбиваются

от своих, перебравших пива, мужей.

А ВОТ И Я...

снова наклюкался в 3-м часу утра -

добивая 2-ю бутылку вина,

я напечатал дюжину или 15 страниц стихов.

старик,

обезумевший от плоти молоденьких девушек в этом

предутреннем сумраке.

печени – хана,

почки протянут недолго,

поджелудочная еле держится,

кровяное давление зашкаливает дальше некуда,

в то время как горечь впустую потраченных лет

струится щекоткою между пальцами ног.

ни одна женщина не захочет со мною жить,

и не найдётся Флоренс Найтингейл, согласной посмотреть

шоу Джонни Карсона вдвоём.

а если случится инсульт, я буду лежать шесть

дней, три мои голодные кошки станут рвать плоть

с моих колен, запястий, головы -

пока из радио будет звучать классическая музыка...

я обещался впредь никогда не писать стариковских стихов.

впрочем, этот такой забавный, уж извините, наверное по-

тому, что я давненько не рассказывал о себе,

хотя есть ещё о чём рассказать.

и вот в 3-м часу утра я готов вынуть

отпечатанный лист из машинки,

наполнить стакан и вставить новый,

влекомый любовью к незапятнанной чистоте.

может быть, в этот раз повезёт.

сначала мне,

а потом -

вам.

МОЯ ПОКЛОННИЦА

я читал стихи в минувшую субботу

на улице под секвойями в Санта-Круз.

прошло уже 3/4-х с начала программы,

когда раздался пронзительный крик

и весьма миловидная

молодая девица рванулась ко мне.

в длинном платье,

с пылающими божьим огнём глазами,

она вскочила на сцену

и завопила: "Я ХОЧУ ТЕБЯ!

Я ХОЧУ ТЕБЯ! ВОЗЬМИ МЕНЯ! ВОЗЬМИ

МЕНЯ!"

я буркнул: "иди ты к дьяволу,

отвали подальше".

но она неистово рвала на мне

одежду и бросалась

на меня.

"где ты была? – я

рявкнул ей, – когда я питался

лишь леденцами, спёртыми в баре, и

отправлял каждый месяц свои рассказы

в журнал "Атлантик"?"

она схватила меня за яйца и едва

не вырвала их.

её поцелуи

были по вкусу, как суп из дерьма.

две женщины выскочили на сцену

и оттащили её

за деревья.

я всё ещё слышал её вопли,

когда начал читать новое стихотворение.

я подумал, что, может быть, следовало

отыметь её прямо на сцене,

у всех на глазах.

хотя никогда нельзя быть уверенным в том,

что это – действие первоклассной поэзии или

дурной кислоты.

ДЕЖУРНОЕ БЛЮДО

– я была с подругой на твоём последнем

поэтическом вечере, – сказала она.

– да? – удивился я.

– моя подруга молода и красива, – сказала она.

– и? – спросил я.

– ей были омерзительны твои

излияния.

затем она вытянулась на диване

и стянула свои

туфли.

– у меня не очень красивые ноги, -

сказала она.

"вот и ладненько, – подумал я, -

у меня не очень хорошая

поэзия, а у неё не очень красивые

ноги".

выкарабкаемся вдвоём.

ПОЧИТАТЕЛИ

телефон зазвонил в полвторого ночи -

это был какой-то мужик из Денвера:

"Чинаски, у вас есть поклонники

в Денвере..."

"да?"

"да, я владелец журнала и хотел бы опубликовать

ваши стихи..."

"ПОШЁЛ ТЫ, ЧИНАСКИ!" – услышал я голос

на заднем фоне...

"кажется, вы там с другом?" – спросил я.

"да, – ответил он, – так вот, я бы хотел получить

шесть стихотворений..."

"ЧИНАСКИ, ОТСОСИ! ЧИНАСКИ, ИДИ НА ХЕР!" -

услышал я другой голос.

"вы, ребята, никак пьёте?" – спросил я.

"ну и что? – ответил он, – ты же пьёшь".

"это точно..."

"ЧИНАСКИ, ТЫ МУДАК!"

потом редактор журнала назвал мне

адрес, и я записал его на обратной стороне

конверта.

"отправьте нам несколько стихотворений сегодня..."

"я посмотрю, что могу для вас сделать..."

"ЧИНАСКИ – ДЕРЬМОВЫЙ ПИСАКА!"

"удачи" – сказал я.

"счастливо" – сказал редактор.

я повесил трубку.

что ж, в мире полно одиноких

людей, не знающих, чем занять себя ночью.

О ДА!

есть вещи куда как хуже

чем одиночество

но зачастую требуются десятилетия

чтобы это понять

и как правило

всё что ни делаешь -

слишком поздно

и нет ничего ужаснее

этого

"слишком поздно"

ПРИЗНАНИЕ

ожидаю смерти

подобно кошке,

готовой прыгнуть

на постель,

и больше всего жалею

мою жену.

она увидит это

окостеневшее

белое

тело,

встряхнёт его разок, потом,

быть может,

ещё разок:

«Хэнк!»

Хэнк

не откликнется.

меня тревожит не смерть,

меня беспокоит жена,

оставшаяся наедине

с грудой

останков.

я бы хотел,

чтобы она знала,

что всё же

все эти ночи,

когда я спал

с нею рядом,

нудные, бессмысленные

споры -

всё это было

великолепно.

и трудные

слова,

которые я всегда боялся

произнести,

теперь могут быть

сказаны:

"я люблю

тебя".

Elizabeth Bishop

(1911-1979)

Элизабет Бишоп – поэт, прозаик, переводчик. По словам критиков, крайне немногословная лирика Э. Бишоп, живущая, по её формуле, «искусством расставания», отличается предельной сдержанностью и внутренней силой, чистотой и взвешенностью языка, виртуозным владением стихотворными формами. Почти бесстрастная четкость в описаниях географических и мысленных путешествий всегда подводит у Бишоп к точке неожиданного перелома и прозрения.

БЕССОННИЦА

Луна сверкает, отражаясь от бюро,

глядит на миллионы миль вокруг

(с холодной гордостью взирая на себя,

она молчит – ей улыбаться недосуг)

затем, укрывшись за пределом сна,

весь день спокойно дремлет дотемна.

Заброшенная во Вселенную, она

про ад могла бы много рассказать

и отыскать заросший тиной водоём

иль зеркало, в котором тишь да гладь.

Как будто в тёплый обернувшись плед,

спуститься вниз, за темнотой вослед,

в тот мир, что перевёрнут вверх ногами,

где лево – вечно с правой стороны,

где тень на самом деле стала телом,

где мы ночной не любим тишины,

где небеса неглубоки, как мелкотня

земных морей, и – любишь ты меня.

МНЕ НУЖНА МУЗЫКА

Мне нужна музыка, которая будет литься

над кончиками пальцев моих, таких капризных,

над губами дрожащими, которые вечно облизываю,

с ясной, чистой, прозрачной мелодией-чаровницей.

В поисках исцеляющего спасения стану биться,

как поётся в какой-то песне – отдохнём после смерти,

и однажды появится в головокружительной водоверти

трепетный звук, который будет и вспыхивать, и светиться!

Таково волшебство, создаваемое мелодией:

тихий вздох, невозмутимое сердце и жажда покоя,

которые опускаются в гаснущий на глубине свет,

в непроглядную подводную неподвижность моря,

и всегда всплывают в бассейне ярко-зелёной луною,

заключая в свои объятья – ритму и сну вослед.

* * *

Любовники не расстаются всю ночь.

Не в силах желаний своих превозмочь,

как в книге страницы, как строки в листе,

друг друга читающие в темноте.

Всё помнит, всё знает один о другом,

не разумом – трепетным сердцем влеком.

Richard Brautigan

(1935 – 1984)

Ричард Бротиган – поэт, писатель и знаковая фигура контркультуры 1960-1970-х годов. Автор одиннадцати романов, двух книг рассказов и десяти поэтических сборников. Точное описание жизни Бротигана – задача утопическая, потому что, рассказывая о себе друзьям и в своих произведениях, он зачастую привирал и фантазировал. Его имя и книги практически неизвестны русскоговорящему читателю.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГУЛКА

Смерть -

похожа на автостоп

в незнакомом городе,

глубокой ночью,

в холод

и дождь,

когда ты, как всегда,

одинок.

Вдруг

все уличные фонари

меркнут

и всё вокруг

становится тёмным,

таким тёмным,

что даже дома

боятся

один другого.

ПОГРЕБАЛЬНЫЕ ДЕБРИ

Мистер Уильям Льюис – хозяин похоронного бюро,

и он не очень-то хорошо себя чувствует

в последнее время из-за того, что всё меньше людей

умирает.

Мистер Льюис приобрёл новый коттедж,

новый автомобиль, множество техники -

всё в рассрочку, и поэтому ему очень нужны,

просто необходимы деньги.

Мистера Льюиса мучает головная боль, он не может

никак заснуть, а когда жена его спрашивает:

"Билл, что-то случилось?" – он отвечает:

"Пустяки, моя милая!" – хотя по ночам у него

сна ни в одном глазу.

Так и лежит он в постели, не спит и грезит о том,

чтобы умерло как можно больше людей.

СОНЕТ

Море подобно

стареющему поэту,

который умер

от сердечного приступа

в общественном туалете.

Его призрак всё ещё

обитает у писсуаров.

Ночью можно услышать,

как он, босоногий,

бродит рядом,

во тьме.

Кто-то стащил

его башмаки.

ЭТОМУ МИРУ НЕ БУДЕТ КОНЦА

У Смерти много маленьких детей:

пьяный слепец блюёт на тротуар

и затем, оскользнувшись на рвоте,

падает, и никто ему не поможет -

потому, что он слишком грязен.

Мистер Клэй живёт в дешёвом отеле,

в номере, где он писает в раковину.

У мистера Клэя нет семьи и друзей,

и если завтра мистер Клэй умрёт,

то перестанет мочиться в раковину.

ДОМ ПРИЗРЕНИЯ

Это единственное,

что ещё можно сделать,

чтобы вернуть себе

человеческое достоинство

после того, как обосрался

в кровати, словно ребёнок -

прикинуться,

что ты – Ганнибал,

переправляющийся через Альпы.

ТУПИК

Я отлично говорю: «Привет!»

Но она говорит куда как

лучше: "Прощай!"

ЦВЕТЫ ДЛЯ ТЕХ, КОГО ЛЮБИШЬ

Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной -

ВБ может подхватить любой,

включая и тех, кого ты любишь.

Пожалуйста, навести врача,

когда подумаешь, что залетел.

И сразу почувствуешь, как стало лучше – тебе

и, конечно же, тем, кого ты любишь.

(обыгрывается строчка из детской песенки «Butcher, baker, candlestick maker» (дословно: мясник, пекарь, создатель подсвечников), аналог русской «На золотом крыльце сидели...». ВБ – от английского «venereal disease» (VD): венерическая болезнь.)

Edna St.Vinsent Millay

(1892 – 1950)

Эдна Сент-Винсент Миллей – поэт и драматург, первая женщина, получившая Пулитцеровскую премию по поэзии, одна из самых знаменитых поэтов США XX века. Тонкий лирик, Миллей продолжала традиционные формы романтической поэзии – баллады, сонеты. И хотя в форме она ориентировалась на классические традиции, злободневные темы также находили отражение в её творчестве.

ПЕПЕЛ ЖИЗНИ

С тех пор, как не стало любви, дни похожи один на другой;

Конечно, должна я и есть, и спать -

скорей бы настала ночь!

Но ах! – что за пытка слушать часов неторопливый бой!

Как за минутой минута минует день! -

ещё одни сутки прочь!

С тех пор, как не стало любви, я не знаю, что делать мне,

Этим ли, тем ли, чем бы ни заниматься, мне всё равно;

Но что бы ни начинала, снова бросаю,

к оставленному вчерне

Больше не возвращаясь – так на душе темно.

С тех пор, как не стало любви,

соседи повадились брать взаймы,

И жизни мышиной возня своим идёт чередом, -

И завтрашней, завтрашней, завтрашней, завтрашней тьмы

Не избежать этой улице, где стоит этот маленький дом.

УХОД

Мне всё равно, каким путём идти,

Куда бы он ни вёл, мне всё равно;

Не удержать обиду сердца взаперти,

Не уберечься от того, что суждено.

Не знаю толком я, откуда в сердце боль,

Что с головой моей, не знаю толком я,

Но прочь отсюда, прочь, и путь любой

Сгодится – пусть дорога будет долгою,

Чтоб, день и ночь шагая напролёт,

Рассвет увидеть где-нибудь в глуши,

Где даже зверь, быть может, не живёт

И человеческой, уж точно, нет души.

Идти, покуда носом кровь не побежит,

Упасть без сил и никогда уже не встать,

С приливом встретить сонмы нереид,

Дождём в холодных скалах заплутать.

Неважно, в доке ли, на свалке кончу путь,

Мне всё равно, я не боюсь суровой яви;

И наплевать на то, что скажет кто-нибудь

О мертвеце, околевающем в канаве...

"С тобою что-то приключилось, дорогая,

Привиделось, должно быть, невзначай?"

"Узлом сплетается – попалась нить такая.

Всё, мама, хорошо, я приготовлю чай".

СОНЕТ 16

Поскольку женщиною родилась на свет,

То соответствую всем представлениям природы,

И близости мужской не отвергала сроду,

Страсть пробуждается твоим желаниям в ответ -

Приятна тяжесть тела твоего, и вопиет

О счастье бедный разум мой и рвётся на свободу,

А просветлённый всё отдаст тебе в угоду,

Но миг пройдёт, и растворятся наваждение и бред.

Ну что с того, что за одержанной победой

Лишь крови ток да ликование инстинкта над умом,

Насмешку жалости и ты, мой друг, изведай:

С любовью буду вспоминать тебя – но дело в том,

Что происшедшее ещё не повод для беседы,

Когда с тобой, быть может, встретимся потом.

ПОГРЕБЕНИЕ

Исчезнуть в пучине – такая кончина по мне!

Достаточно будет могилы шесть футов длиной

И столько же вглубь – мне по росту вполне,

Но лучше бы волны морские сошлись надо мной!

И страшные рыбы мою теребили бы плоть,

Представить способен не всякий из тех, кто живёт,

Такую картину, но свят в своей силе Господь:

Всё польза, какая ни есть, чем потом – через год!

СОНЕТ 42

Где и с кем целовалась тогда, мне уже и не вспомнить,

Как не вспомнить и рук, на которых спала до утра,

Но когда вечереет, нахлынет на сердце хандра -

Дождь стучит по стеклу, из угрюмого сумрака комнат

Тянет холодом, словно взывают ко мне исподволь

Тени всех, с кем бывала в минувшем сердечно добра,

Милых мальчиков тени: похоже, приходит такая пора -

Изживать на излёте далёкого прошлого тихую боль.

Так уныло стоит одинокое дерево в зимней тиши -

Обнажённым ветвям ещё слышится дивное пение птиц,

Улетевших на юг, но уже превращается медленно в лёд

Память сердца: не вспомнить ни дат, ни событий, ни лиц,

Только знаешь, что пелось когда-то от полной души,

А прошло беззаботное лето, и больше душа не поёт.

СОНЕТ 139

Я не умру от сострадания, но буду жить,

И сытно есть, и становиться всё сильней

День ото дня – затем, чтоб немочи моей

И малой толики самой себя не уступить.

Чем ближних тощей жалостью кормить,

Гораздо было бы достойней и щедрей

Варить похлёбку не из шкуры и костей -

Она наваристей, коль из убоины варить.

Сентябрьский воздух дышит синевой,

Холмы сочатся клёнов кровью листвяной,

И ветер белые по небу гонит облака!

Чтобы другим помочь, мне нужно стать

В себе уверенной и – жить наверняка,

Как хлеб, вкушая славной жизни благодать.