Текст книги "Записки озабоченного (Гормональный репортаж)"

Автор книги: Александр Ермак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Давай…

И Казимир уже свои проблемы решил. Извини, «88-58-92», мы тебе не поможем.

Да, а что скажет товарищ «Ласка»? Вскрываю письмо:

«Во вторник в семь на Тверском бульваре. У памятника Есенину. У меня изумрудные глаза».

Гм, Твербуль – центровое место: все на нем норовят стрелку забить. Хорошо хоть не у памятника Пушкину, там такая толпа всегда встречается. С Наташей увиделись у скамейки. С Лаской, значит, рядом с Есениным. «Зацелую до пьяну, изомну как цвет…»

Как я ее узнаю? Вот ведь женщины, какие приметы выдают. «У меня изумрудные глаза»… Но что там еще было в ее первом письме? Ага: «30 лет, грудь – 2, рост – 180». Значит, на бульваре надо смотреть поверх среднестатистических голов и тогда обнаружу. О'кей.

Заносим в график. Значит, так: четверг – занято («Русалка»), следующий вторник – занято (Ласка), а вот эти выходные в следствии отставки «88-58-92» освободились. И дальше за средой свободно. Можно давать ответ «чувствительным» и «разумным». Будем чередовать: «чувствительная» – «разумная», «чувствительная» – «разумная».

В первую очередь пишем «Пухленькой блондинке», уж не знаю чем она меня привлекает. В ее письме ничего вроде особого не было. Но поехали:

«Моя ласковая и нежная Зверюшка. Я предвкушаю. Я хочу ощутить тебя у тебя в субботу или в воскресенье. Назначь мне место и время встречи. Я трепещу. Твой ласковый и нежный зверь».

Предварительно помечаем выходные («Зверюшка») и беремся за ответ Ольге: «Ольга, я читаю и перечитываю Ваше письмо. Безусловно, Вы – глубокая, рефлексирующая личность. Думаю, судьба дает нам то, чего мы так страстно желаем. Надеюсь на скорую встречу. Хомо сапиенс».

Конкретную дату ей не предлагаю, потяну время, пока даст ответ «Зверюшка», чтобы не поломать график. В том же духе отвечу и всем остальным (с индивидуальным, разумеется, подходом).

Нике: «О, моя Ника. Мне кажется, что ты – действительно необыкновенная женщина. Твое письмо меня так взбудоражило, так возбудило. Я не хожу, я просто летаю над землей в ожидании нашей встречи. Воссоединимся же душами и телами. Твой ласковый и нежный зверь».

А теперь Виоле: «Равель и Гоген, что может быть лучше? Только Писсаро и Шостакович. А Шопена, конечно, не нужно. Но под Генделя – это романтично. Я в нетерпении. Хомо сапиенс».

И еще у меня осталась «Твоя Я» – поэтесса. Ответим достойно:

«Да, я так ждал душой ответа, Лелеял, холил свой восторг.

Надеюсь, ты – источник света, Я – твой Рабиндранат Тагор…

Он же – твой ласковый и нежный зверь».

«Источник света» – это у меня, видимо, из-за сегодняшнего интервью с энергетиками. А Рабиндранат Тагор почему? А Будда его знает…

Можно засылать почту. Но сначала проверяю, не перепутал ли имена, адреса и тон обращений. Все вроде правильно. Отправляю. И получаю два письма. Первое от еще одной проститутки. Как же мне они надоели.

Сличаю адрес. Нет, с этого мне еще предложений не приходило. Сколько же контор в Москве занимается такими делами. И, наверное, это не последнее письмо мне от «жриц любви». Вздохнув отвечаю: «Спасибо за предложение. Но не беспокойте, пожалуйста, меня впредь».

А второе письмо от Наташи, от «детсадовской». Ее снова на подвиги потянуло? Читаю, точно:

«А ты был ничего. Давай сделаем это на чертовом колесе в парке. Завтра же. Я думаю, это будет чудесно. Наташка».

Что же ей написать-то? С графиком никакой ясности нет. Сделаю вид, что еще не читал письмо. А дальше посмотрим… не помню, какой же певец это пел: «И на чертовом… па-ра-рам… колесе…»

Ну вот, оглянуться не успел я, как четверг катит в глаза-с. Еду на Багратионовскую к Русалке.

Купил красную розу и журнал, на обложке которого девица в морской волне. Стою, где было указано, жду.

Приготовился к тому, что она опоздает, как и Наташа, на полчаса. Но Русалка выплыла практически вовремя. И я узнал ее издали. Она правда была похожа на русалку со своими волосами, распущенными поверх светлой, переливающейся как чешуя, куртки.

Русалка глянула на мой журнал:

– Привет, мой ласковый и нежный зверь.

Я протянул розу:

– Здравствуй, моя русалка.

Она игриво посмотрела на меня:

– Погуляем немного?

Жму плечами:

– Почему бы и нет…

Медленно бредем по улице. Русалка явно меня прощупывает – расспрашивает о работе. А мне скрывать нечего. Рассказываю как на духу:

– Журналист, озабоченный в данный момент. Ты знаешь, чем…

Она не отстает, требует подробностей:

– А в какой газете работаешь?.. Наверное, со звездами всякими общаешься…

Называю свою газету. Объясняю, что лично мне больше приходится общаться со всякими чиновникам, менеджерами и рядовыми гражданами, а так же гражданками. Но это отнюдь не хуже, чем со звездами. Даже лучше. Незвезды обычно не выпендриваются.

Конечно, Русалке в ее 21 год больше интересны как раз всякие знаменитости. И я мог бы соврать ей, как пил за кулисами с Алкой и Филипком на троих из горла. Но я давно (не без совета Казимира) завел себе малахитовое правило: никогда не врать. Ведь тогда позже не приходится оправдываться, выпутываться из неловких положений, в которые сам себя загнал. И потому коротко объясняю Русалке, что интервью со звездами – это очень небольшая часть журналистской работы, лишь ножка рояля, таящегося в кустах. Людей интересует и многое другое, кроме звезд. В частности, кстати, и энерготарифы, о которых я сейчас готовлю материал.

Моя сермяжная откровенность, похоже, возымела действие. Русалка убедилась, решила, что я не опасен, кивнула:

– Нам пора. В ту сторону…

– Идем.

Уже молча и быстро проходим мимо нескольких домов. Проникаем в какой-то двор. У-у… Знакомая картина: несколько подъездов с одной стороны и детский сад – с другой. Я, конечно, тут же подумал о Наташе. Вспомнил домик на игровой площадке, голый круп в лучах фонаря…

Слава богу, мы вошли в подъезд дома. Поднимаемся на лифте. Русалка улыбается. Я тоже. Глупо, но не плакать же?

Выходим на лестничную площадку. Она вытаскивает ключ. Открывает дверь:

– Заходи.

Русалка проскальзывает в квартиру следом за мной. Я тянусь к пуговице на пальто. Но девчонка толкает меня к двери в ванную:

– Я же предупреждала. В чем пришел.

Все же до ванной мне удается сбросить пальто. Но все остальное: ботинки, джинсы, джемпер – на мне.

Она запихивает меня в ванную. Забирается сама. Ага, без своей переливающейся куртки. Тоже успела сбросить. Но в остальной одежде. Честно.

Включает воду. Сверху из душа хлынуло. Я вздрогнул:

– Холодная!

Регулирует. Я отскакиваю насколько возможно из-под струй:

– Горячая.

Наконец теплая. Я прижимаю Русалку к себе. Провожу рукой по волосам, опускаюсь ниже. Вообще-то не самый большой кайф чувствовать под пальцами мокрую ткань. Но хорошо все же, что не чешуя.

Губами нахожу ее губы. Целую. И начинаю стягивать с Русалки одежду.

Расстегиваю мокрую рубашку. Долго вожусь с прилипшим к ее телу, запутавшимся в мокрой майке лифчиком.

Да, в этой возне, в ожидании есть, конечно, свое удовольствие. В сухом бы виде раз-раз и готово к употреблению. А так томишься, изнемогаешь.

Наконец, мне на руки выпадают две приличные груди, по которым текут теплые струйки воды. Берусь за ремень ее брюк. Но она отводит мои руки. Начинает расстегивать мне джинсы. Долго-долго борется с железными пуговицами.

Наконец, поддалась одна. Вторая. Третья. Четвертая. Русалка опускается на колени и с трудом сдирает вниз задубевшие от воды джинсы. Зубами стягивает с меня трусы.

Я кладу руки на ее мокрую голову. Мне становится очень сладко…

Потом мы трем друг друга огромными махровыми полотенцами и высохшими телами. И без сил снова валимся в ванну. Заполняем ее теплой водой и новым желанием.

Русалка извивается на мне и подо мной. И стонет:

– Ну, давай, давай, поедем на море. Хочу делать это в море, в океане. Под солнцем. И под луной…

Я выключил в квартире свет. В ванную через зеркало и открытую дверь проник какой-то отблеск. Может быть и лунный.

Конечно же, я завис у Русалки до утра. Пришлось сушить вещи на батарее. Но и за всю ночь они не просохли. Собственно, я не торопился. Но она подняла меня с утречка:

– Мне в институт пора…

Русалка-то оделась во все новое, сухое. А по моим трусам и джемперу пришлось на скорую руку пройтись утюгом. В общем, я ушел от нее во всем сыром, как настоящий водяной от настоящей русалки. Хорошо хоть пальто осталось сухим.

В метро народ на меня посматривал. Кто с любопытством, кто с опаской. Ботинки-то были совсем мокрыми и вокруг них отжимались лужицы.

Но я старался не думать об окружающих людях, Русалка была, что надо. Один язычок чего стоит.

Выйдя из метро, я задрожал на утреннем прохладном ветру. И не выдержал.

Побежал, имитируя утреннюю пробежку.

Дома налил себе полстакана водки. Залез в горячий душ (в какой раз за последние сутки). Потом выпил еще полстакана сорокоградовки и забрался под теплое одеяло. Мне нельзя простывать: у меня ведь и статья про энерготарифы, и график…

– Да, Мерлин? – спросил я у портрета, схлопывая веки.

И вроде даже услышал ответ:

– Да, милый, это же святое…

– И график, и график… Это же святое, святое… – подхватили окружившие меня переливающиеся бабочки.

Капустницы, крапивницы, махаоны… А еще между ними почему-то был морской конек. Нет, морская лошадка… Нет, кефаль. Или семга…

Проснувшись первым делом проверил почтовый ящик. Пришли ответы на мои письма. На все. Удивительно.

Вскрываю первое:

«Мой ласковый и нежный зверь, встречай меня в субботу на площади Пушкина у памятника в 16.00. Твоя зверушка будет в красном шарфике».

Все-таки не избежать мне встречи под поэтом. Значит, будет в красном шарфике. И все? Ищу еще приметы в предыдущем письме: «Пухленькая блондинка. Рост – 162». Думаю, опознаю: невысокая, пухленькая, блондинка, в красном шарфике.

Так, помечаем в графике: суббота – Зверюшка. Читаю следующее послание. От Ольги: «Хомо сапиенс, я безусловно хочу встретиться с вами…»

Гуд.

Теперь от Ники: «Мой ласковый и нежный зверь, так воссоединимся же…»

И от Виолы: «Хомо сапиенс, я согласна под Генделя…»

И от «Твоя Я»:

«Вот я на цыпочках, тянусь, тянусь, Лови меня, Твоя я, я – твоя…»

Ага, есть еще послание и от совсем новенькой «физиологички»: «„С шашкой наголо“, мои ножны в твоем распоряжении. Анюта (26 лет, глаза голубые, 172 см, грудь – есть)».

Особенно приятно, что грудь есть…

Итак, что у нас с графиком получается:

Суббота-Зверюшка, Вторник – Ласка, Далее можем предложить следующий вариант:

Суббота (воскресение) – Ольга, Вторник (среда) – Ника, Суббота (воскресение) – Виола.

Вторник (среда)– «Твоя я».

В резерве на подмене – Анюта.

Да, блин – нехилый график выстроился. Прям как на работу ходить. Но справлюсь, в удовольствие все-таки. Пока, по крайней мере.

А вот ни от одной Мерлин писем нет. Значит, и не существует их больше, кроме моей настенкевисящей…

Остаток пятницы и часть субботы корплю над своим материалом об энерготарифах. Дело в общем спорится, и на следующей неделе наверняка сдам. Порадую редактора. Да и себя – гонораром.

Ага, пора ехать на Пушкинскую к Зверюшке.

Топчусь под памятником. Выходит из подземного перехода невысокая, пухленькая, в красном шарфике, блондинка.

– Извиняюсь. Зверюшка?

Она смеется:

– Можешь звать меня Верунчик.

Зверюшка прямиком везет меня к себе домой. Метро, автобус, лифт, квартира. Усаживает на кухне. Так вот легко в дом заводит первого встречного? Неужели такая простая? А чего тогда просто адрес не дала сразу? Боялась, что заблужусь? Или все-таки хотела на меня предварительно глянуть?…

Вера суетится у стола и плиты. Наливает мне чая. Нюхаю – с мятой. Выставляет огромную тарелку с пончиками. Вкусно!!!

Уминаю пончики. Когда я последний раз такие ел. ТАКИЕ – никогда! Да, женщины пытались найти путь к моему сердцу через желудок. Пекли всякие торты. Салаты строгали бог знает из чего. Но таких пончиков – никто, никогда.

Я смотрю на Верунчика. Да она и сама похожа на пончик. Вскипаю, как лис, приметивший колобка. Встаю, прижимаю ее. Точно, эта девушка и на ощупь мягка необычайно.

Верунчик попискивает:

– Кровать у меня там, – ведет в спальню.

Выкатываю ее из одежек. Под нами пуховая перина – нынче это такая редкость.

– Колобок-колобок, я тебя съем.

– Съешь, съешь меня…

– Ням-ням…

И вот уже укатали Сивку Верунчиковы горки. Я притомился, а главное проголодался.

– У тебя там пончики остались?

Вот ведь хохотушка, смеется:

– Сейчас, сейчас…

Притащила в постель тарелку. С котлетами.

– Ммм…

И таких котлет я отродясь не ведал. И эта женщина одна?! Ищет ласки через сомнительный раздел интернета…

– Верунчик, да вокруг тебя должен рой мужиков виться.

Она погрустнела:

– Да, была я замужем. И так, без регистрации было несколько. Только, что первый, что все остальные – алкаши. Толстая я.

Я погладил ее по животу и ниже:

– Какая же ты толстая. Мягкая и пушистая…

Усмехнулась, кажется:

– Нормальные на меня не заглядываются…

– А я?

– А по началу все кажутся нормальными…

Вот и поговорили.

Верунчик кормила меня с руки. Я насыщался и грузнел, и мягчел. И мне вспомнился Одиссей (кажется), который надолго застрял на острове наслаждений. Пил, ел и еще кое-чем занимался, не замечая, как летит время.

Да, я остался у Веры и на ночь, и на день воскресенья, и еще на ночь. Хорошо, что ей в понедельник надо было идти на работу.

На прощание Верунчик накормила меня пирогом с рябчиком. Недоеденный кусок завернула с собой:

– Покушаешь, может меня вспомнишь.

– Да разве ж такое наслаждение можно забыть.

Я обещал вернуться. И ей. И, кажется, себе. Господи, есть же в мире Женщины!

Ко вторнику я вполне переварил все вкусности выходных дней и был готов к новым деликатесам. Но с Лаской мы в этот день не свиделись. Она перенесла встречу на среду – что-то у нее с работой. А может тоже, как и я, по графику живет?

Что ж, зато в освободившийся вторник можно добить статью об энерготарифах. Пора сдавать уже, пора. И даже Мерлин, кажется, смотрит на меня взглядом моего редактора: «Где материал? Я тебя спрашиваю».

К вечеру закончил. Отослал по электронке в редакцию. Теперь можно с чистой совестью посветить время Ласке. Весь завтрашний день.

С утра побрился и стал как новый. Отзвонил редактору: со статьей полный ажур. Он тут же заказал мне новый материал: о проблемах поддержания чистоты в Москве. Не ахти как интересно, но это моя работа. И хотя в голове у меня сплошь мысли о предстоящей Ласке, заставил себя соизволить потрудиться. Продумал план действий. Наметил, куда сходить, с кем пообщаться: в машинный парк, поговорить с рабочими и начальством, обсудить механизацию, побывать на ночной уборке и т. д.

Глянул по теме в интернет. Позвонил по тем местам, куда предстояло съездить на интервью. За сим и скоротал денек. В семь, как и договаривались, стою на Твербуле у памятника Есенину. Да, что-то я зачастил в район «Пушкинской». Но такое уж здесь интимвстречное место.

Гляжу поверх голов. У моей Ласки рост -180. А вот, кажется, и она. Да, около 30 лет. Глаза точно изумрудные:

– Привет, Ласка.

– Привет, «С шашкой наголо». Узнал?

– Узнал. Мне тебя Лаской звать?

Смеется:

– Лаской или Леной. Как хочешь.

Погуляв немного по Твербулю, едем к ней. У Ласки своя трехкомнатная полупустая квартира, оставшаяся ей после развода с мужем:

– Он взял себе машину и дачу. Возит теперь за город своих секретуток. Парит их в сауне… Но нам ведь и без сауны будет хорошо…

Да, нам было неплохо, несмотря на мой «средний рост, средний рост», я в общем-то без труда дотягивался до всех ее прелестей. Лена тоже вроде была довольна. Но я все же спросил ее, когда мы, завернувшись в оранжевые простыни, пошли пить кофе на кухню:

– А почему ты откликнулась на мою анкету?

Она встряхнула головой:

– И в школе, и в институте меня окружали высокие парни. И муж у меня был – метр девяносто два. А меньше меня никогда никого не было. Хотя я, когда осталась одна, строила глазки всем мужчинам подряд, и маленьким в том числе. Но все мужики, что ниже меня, боялись, шарахались. Но на тебя я внимание не из-за роста обратила. В твоем письме мне сначала подпись понравилась. Это прикольно – «С шашкой наголо». И уже потом я на рост внимание обратила. Думала, и ты, как другие невысокие, испугаешься. А я уже не могу больше одна. Но ты действительно «с шашкой наголо»…

Мы попили кофею. Смеясь, начали сравнивать у кого что длиннее. Потом вернулись в спальню и уже там продолжили изучать долготу и широту, холмы и впадины, и прочую анато-географию. По итогам конкурса наградили моего алой ленточкой с бантом.

Уходя, я записал ее телефон на картонке из-под презервативов. Зайду как-нибудь еще, если график, конечно, позволит.

В четверг бегал по городу – собирал материал для статьи. Всю ночь ездил на разных уборочных машинах. На подметающих, на поливальных. На грузовой съездил на одну из городских свалок. Господи, даже там, среди куч гниющих отбросов есть женщины – живут помоечной общиной в самодельных фанерно-картонных домиках-коробках.

Водитель моей машины, глядя на грязных оборванок, копающихся в свежем, привезенном нами мусоре, смеялся:

– Они еще и другим зарабатывают. Нам свои прелести предлагают. Кто за бутылку. А кто вообще за стакан. Но от них так воняет. Их только такие же помоечники и трахают…

Я смотрел на этих полуразложившихся женщин и молил бога, чтобы никто из них не вздумал подойти с предложением. Итак с трудом сдерживал тошноту запах, какой же здесь запах. Даже сквозь задраенные окна бьет в носоглотку.

Когда мы уезжали, одна из девиц (или теток, или бабок?) распрямилась и сделала нам ручкой. Неприлично.

В пятницу я отсыпался. И пытался что-нибудь набросать для материла информации уже было достаточно. Но дело двигалось с трудом, то ли оттого, что спал не в обычное время. Или потому, что постоянно принюхивался к себе. Мне все время казалось, что пропитался помоечным запахом насквозь. Уж я и кис в ванной, и под душем мочалкой терся до красноты. И одеколона на себя перевел немеренно. А все казалось, что Мерлин недовольна моим ароматом. Смотрит на меня с портрета раздраженно. Я на нее марлечку накинул. Вместо повязки или респиратора. Завтра выветрюсь окончательно и сниму.

Суббота. По графику у нас Ольга. Обнюхал себя и удовлетворенно снял марлю с Мерлин. Она одобрила.

Ольга была немного старше меня. (Я как-то забыл в письме поинтересоваться ее возрастом, но теперь это было неважно). Она жила с родителями и младшим братом. Потому привела меня на квартиру своей тетки, которая уехала к каким-то другим родственникам на пару дней.

Женщиной она оказалась из себя ничего: при бедрах и приличной грудинке. Но прежде, чем допустить до тела, извела разговорами о каких-то высших силах, тайных знаках:

– Понимаешь, возможно именно сегодня Он вместе с тобой войдет в меня?

Да пусть входит, жалко что ли. В общем, Ольга верила во всякую мистику. И, что делать, мне пришлось внимать, врубаться в смысл прежде, чем въехать в отлично смазанные врата.

Горело десятка три свечей, бросая блики на стены. На них были расклеены плакаты. С бумаги на нас смотрели какие-то человеко-бесы или бесо-человеки. Где-то скрипнула дверь. По всему телу от пяток до кончика пробежали мурашки. Что я здесь делаю? И сам себе ответил словами Боккаччо: «изгоняю дьявола». Или, наоборот, загоняю?

Ольга что-то шептала. Наверное, «Изыди» или «Прыди». Она была очень серьезной. И до, и во время, и после. Я, кажется, тоже.

Прощаясь, она сказала:

– Странно, но он не пришел…

Я пожал плечами:

– Может быть в следующий раз…

Всю дорогу до дома мне казалось, что кто-то идет за мной по пятам. Чуть ли не дышит в шею. Может это Он? Не остался у Ольги. Я что, ему больше приглянулся?

Он, кажется, прошел за мной и сквозь дверь подъезда, и квартиры. Мне это соседство не нравилось. И я врубил на полную мощь свою любимую песню. Мерлин ласкала мой слух:

 
– I wanna be loved by you, nobody else but you alone…
 

«Я хочу быть любимой тобой, никем, кроме тебя одного…»

Когда выключил музыку, то почувствовал, что кроме нас с Мерлин в комнате уже, слава богу, никого нет. И я поцеловал ее, ответно пропев:

 
– I wanna be loved by you, nobody else but you alone…
 

Во вторник встретились в метро с Никой. Ни о чем не расспрашивая, она тут же потащила меня к себе. Снимает комнату у какой-то бабки, которая не вылезает из другой своей комнаты в этой же квартире.

В коридоре мощно пахнуло старостью, и я чуть не потерял свой боевой настрой. Ника, правда, быстренько провела меня в свою комнату. Там пахло хорошими духами и вкусным женским телом. И я вдохновился. Обнял ее.

Ника попятилась вместе со мной к окну:

– Посмотри, какие там деревья. На них птицы поют свои песни…

Глянул. Деревья, как деревья, тополя да клены. У Ники ствол, конечно, получше. А птицы: воробьи с воронами.

А она все смотрит туда:

– Утром мы увидим восходящее солнце…

Я вообще-то собирался сегодня вернуться домой. Поработать, если получится, над материалом.

А Ника снова меня тянет. Теперь к столу:

– Садись, мой друг. Сейчас будем пить вино. Где у меня посуда?

Что ж, я не против стаканчика. Осматриваюсь, пока Ника выходит на кухню.

Да, живет скромно, но и не так, что бы бедно. Хороший телевизор и магнитофон, у зеркала – приличная парфюмерия. Бутылка, что она выставила на стол, оказалась вполне марочным портвейном.

Ника принесла стаканчики. Я налил.

Пьем медленно. Правда хорошее вино. А она смотрит, смотрит так на меня:

– Леша, я редко ошибаюсь в людях. Ты действительно тот, кого я искала…

Может быть и так. Но вот только она, похоже, не та, которую искал я. В постели оказалась скучновата, хотя и очень старалась: вздрагивала, вскрикивала и покусывала. Но уж очень это было похоже на имитацию страсти. Передо мной? Или перед собой?

Не знаю, но чем дальше заходило дело, тем больше относился я к Нике с подозрительностью. Что-то в ней было не так.

Потом мы выпили еще. И она дала понять, что наши плотские утехи были для нее шагом к некоему духовному единству:

– Это так важно, что мы нашли друг друга. Теперь мы будем вместе. Ведь мы скрепили наш союз. Леша и Ника…

Ага, вот в чем, кажется, дело.

А она так напирает на меня взглядом, что я как-то неожиданно киваю:

– Да-да…

Ника с облегчением вздыхает, и ее несет дальше:

– Это чудесно, чудесно. Знаешь, как долго я искала, ждала такого, как ты… Я правда люблю тебя. А ты?

Выжимаю:

– Ты красивая…

Я не вру. Она действительно очень привлекательная. Но только теперь я обратил внимание на странный блеск в глазах. Он не похож на обычную реакцию на алкоголь. И я вздрогнул от подозрения.

А ее лицо просто озарилось вдохновением:

– Говори, мне, говори…

Но меня-то шиза не посетила. И все, на что я способен, это только повторить:

– Ты красивая…

Ника улыбается и качает головой:

– Какой ты ласковый и нежный. Я люблю тебя, мой ласковый и нежный зверь. Знаешь, Леша, мы всегда будем вместе. И у нас родится ребенок. Такое маленькое чудо. Он будет похож на тебя, и на меня. Ты хочешь девочку или мальчика?

Пожалуй, с меня хватит. Гляжу на часы:

– Ника, дорогая. Мне пора. У меня сегодня еще интервью.

– Так поздно?

– Да, у человека – вторая смена. Беру у него интервью на рабочем месте, в соответствующей обстановке…

Она встает, подходит к двери и закрывает ее спиной:

– Я тебя не отпущу…

Лицо у Ники было очень серьезным.

Я подошел и поцеловал ее. Но сдвинуть Нику с места этим не удалось. Принялся уговаривать:

– Дорогая, нам нужно расстаться ненадолго. Если я не возьму интервью и не сдам вовремя статью, то меня уволят с работы. Ты же не хочешь, чтобы меня уволили?

Она заколебалась в моих руках:

– Нет, любимый, конечно… Но побудь со мной еще минутку, еще недолго…

В конце концов я вырвался. Дав клятву вернуться сразу же после интервью. Да, пришлось врать. Но я честно держал средний и указательный пальцы крестиком за ее спиной: «Прости, Ника, прощай…»

Выскочил из подъезда, как угорелый:

– Свят-свят-свят…

Какие-то странные у меня эти последние встречи…

Эх, мне бы с Мерлин побродить по городу. Я бы нес ее на руках. Да по бульварному кольцу…

Работа над статьей несколько отвлекла меня. И теперь, если я задумывался о Нике, то вся эта история вызывала у меня только улыбку. Случается. Ну, с кем не бывает. Да, напоролся на городскую сумасшедшую (интересно чьим она компьютером пользуется?). Но впредь буду внимательнее.

В субботу, когда мы встретились с Виолой, первым делом взглянул девушке в глаза. Нет ли в них того безумного блеска, который я видел у Ники?

Нет. Кажется, нет. Точно, нет.

На Виоле я отдохнул и телом, и душой. Сначала мы долго бродили вокруг да около консерватории. Говорили о Моцарте и «Дип перпл», Бахе и «Пинк Флойд», Чайковском и «Лед Зеппелин». Когда я наконец убедил Виолу, что музыка меня действительно волнует, она повела к себе.

Девушка жила с родителями и своими топорщившимися грудками в огромной прекрасной квартире. Сколько там было комнат, я так и не понял. Главное, что родичей не было – они уехали с концертом на Ближний восток. И на меня посмотрели только с афиш: она – альт, он – контрабас.

Музыкальный центр у Виолы был по высшему разряду. Мы запустили «Болеро», и по телу пошла мелкая дрожь. Моя палочка вмиг превратилась в дирижерскую.

Мы слились в единый аккорд. Это было чудесное долгое мягкое болеро. И мы кончили почти вместе. Правда, уже на Шостаковиче.

Маленький антракт. Потом Виола спросила, чем бы нам хотелось продолжить.

Я приподнял ее подбородок, поцеловал и сказал:

– Как ты относишься к духовым инструментам?

Виола облизнула губки. Игра на флейте. И на саксе. На тромбоне. Какие у нее нежные и точные пальцы, губы, язык.

У нас получился замечательный дуэт. И с таким партнером хотелось еще и еще. Я смотрел на несметное количество дисков у ее кровати и никак не мог выбрать следующий аккомпанемент.

– Ну же, – подбадривала меня Виола.

И я признался, что на самом деле не так уж силен в музыке.

Лицо ее напряглось. Мне пришлось добавить:

– Но очень, очень хочу познать больше. У меня просто никогда не было девушки, которая так бы знала музыку, а главное – так бы ее любила…

Виола тут же заулыбалась. Ей, похоже, нравилась роль музы. Ловко устроившись на мне, она принялась рассказывать о композиторах, симфониях, ораториях и фугах… Не слезая с места, ставила соответствующую музыку. Я в такт ерзал и елозил.

 
«Под музыку Вивальди, под славный клавесин…»
 

Я выпорхнул от нее невесомым облачком. Нет, скорее нотой «ля»…

Виола дала мне с собой кучу дисков послушать. Прямо как домашнее задание. А может мне в газете перейти на музыкальную тематику? Но в редакции полно журналистов, как бы разбирающихся в музыке. А вот про проблемы очистки города от мусора писать не каждый захочет. Что делать? Сажусь и пишу.

 
«Под музыку Вивальди, под славный клавесин…»
 

И вот, в основном закончил статью. И помчался дальше по графику.

Встретились с «Твоя Я». Это было разочаровательно. Весь вечер Надя (так ее звали на самом деле) читала мне свои стихи. Весьма убогие, банальные про ночь, любовь и разлуку:

 
«Мое сердце тоскует.
Я так жду сквозь года
Твоих слов, поцелуев.
Я отвечу лишь „Да“».
 

Черт, мог бы и раньше догадаться по письмам что это за штучка. Лучше бы к Виоле еще раз заглянул. Что-нибудь полезное для культурного развития бы послушал. Или к Зверушке махнул – поужинал бы вкусненько. А так только время потерял. Ну, распили бутылку шампанского. Ну, трахнулись. Я – сверху, она снизу. Она – сверху, я – снизу. Покурили:

 
«К твоей груди примкнув, лежу,
Я дождалась святого счастья,
Я плачу, я горю, дрожу,
Я не в своей, в твоей лишь власти…»
 

Разбежались:

– Пока.

 
– «Скорей возвращайся, скорей,
Я буду ждать у этих дверей.
Ты снова протянешь, я снова возьму
Руки твои прямо к сердцу прижму…»
 

Утешал себя тем, что не все коту – кошечка. Иногда попадается и чучело. И не одно. Следующей была Анюта. Все почти так же, как и с Надей. Шампанское, постель. Слава богу, обошлось без пошлых стихов. Но зато мне вспомнилась вдруг поговорка Казимира:

«Секс без причины – признак дармовщины…»

А затем как-то одновременно образовались две девственницы. Экзотика на общем фоне графика. И с обеими у меня были проблемы. Разные, правда.

Первая в своем послании назвалась «Райкой» (18 лет, рост средний, шатенка, студентка). Написала: «Хочу встретиться, но только если вы мужчина, который все умеет…»

Я тогда почесал голову и спросил Мерлин:

– А все ли я умею?

Мерлин, конечно же, промолчала. Утвердительно. И я решил, что оправдаю ожидания Райки. А она – мои. С этой юной особой, надеялся, не будет так скучно, как случилось у меня последние разы с Надей и Анютой.

Я ответил, но новое письмо от нее пришло не через день-два, а только через неделю, когда уже сдал редактору материал о поддержании чистоты в городе, когда уже решил, что Райка передумала. Она откликнулась по деловому: «давай трахнемся скорей…»

Мы уговорились о встрече. Иду на обозначенное место в скверике. На скамейке сидит совсем девчонка:

– Ты Леша? Я – Райка.

Я, оглядев ее, первым делом спросил:

– Сколько тебе лет?

Она нахмурилась:

– Не боись. Уже полгода, как восемнадцать.

– Ты уверена?

Райка глянула на свои часики и вскочила со скамейки:

– Пошли. Быстро.

Через пять минут мы были у нее. Открыв квартиру, Райка провела меня в комнатку с письменным столом и диванчиком. Со стен на меня смотрели плакатные рок-музыканты и еще какие-то клоуны.

Она подошла к окну, посмотрела в него. Не оборачиваясь, спросила:

– У тебя было много женщин?

Я задумался:

– Как тебе сказать… Были.

Райка вздохнула. Потом решительно обернулась, подошла к диванчику и легла на него. Вытянулась, как по линеечке, и закрыла глаза:

– Ну, давай.

– Чего?

– Ну, давай. Делай это.

Я чуть не засмеялся:

– Так сразу.

Она еще крепче сжала веки:

– Да-да, быстрей.

Я присел рядом:

– Куда ты так торопишься?

Райка открыла глаза и посмотрела на меня с недовольством, если не со злобой:

– Я тороплюсь. Я уже всем натрепала, что у меня было полно парней и мужиков. А сама еще целка. Ну, давай, делай, что надо…

Вот те на. Стало быть, «помоги девушке стать женщиной…» А ведь ни в письме, ни сегодня при встрече Райка и словом не обмолвилась о своей тайне. До последнего скрывала, что девственница. Я-то думал, что молоденькой телке просто опыта захотелось поднабраться побольше, а у нее вот какая проблема. Что ж…

Осторожно поцеловал ее. Райка не разжимала глаз. И губы ее были напряжены. Как деревянные.

Я провел рукой по ее тельцу поверх блузки и юбки. Она вздрогнула и, кажется, вовсе закусила губу.

Я раздел ее и очень легко сделал свое дело:

– Все Райка. Поздравляю…

Она удивленно подняла голову:

– Как все? Я ничего не чувствовала.

Провела рукой между ног, посмотрела:

– Ничего нет.

Я пожал плечами:

– Бывает и так, бескровно…

Увидев, что гляжу ей между ног, Райка тут же схватила юбку, прикрылась: