Текст книги "Три мушкетера (ил. М.Лелуара)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава 15. ВОЕННЫЕ И СУДЕЙСКИЕ

На следующий день после того, как разыгрались все эти события, д'Артаньян и Портос, видя, что Атос не появляется, сообщили г-ну де Тревилю о его исчезновении.

Что касается Арамиса, то, испросив отпуск на пять дней, он, как говорили, отбыл в Руан по семейным делам.

Господин де Тревиль был отцом своих солдат. Едва успев надеть форму мушкетера, самый незаметный из них и никому не известный мог так же твердо надеяться на помощь капитана, как мог бы надеяться на помощь брата.

Поэтому де Тревиль немедленно отправился к главному уголовному судье.

Вызвали офицера, командовавшего постом у Алого Креста, и, сверяя последовательно полученные сведения, удалось установить, что Атос помещен в Фор-Левек.

Атос прошел через все испытания, которым, как мы видели, подвергся Бонасье.

Мы присутствовали при очной ставке, устроенной обоим заключенным.

Атос, до этой минуты умалчивавший обо всем из опасения, что станут беспокоить д'Артаньяна и лишат его необходимой свободы действий, теперь утверждал, что зовут его Атос, а не д'Артаньян.

Он объявил, кроме этого, что не знает ни господина, ни госпожи Бонасье, что никогда не разговаривал ни с одним из них. Около десяти часов вечера он зашел навестить своего друга г-на д'Артаньяна, но до этого часа находился у г-на де Тревиля, где он обедал. Не менее двадцати свидетелей могут подтвердить это обстоятельство. И он назвал несколько громких имен, среди прочих также и герцога де Ла Тремуля.

Второй комиссар был, так же как и первый, смущен простыми и твердыми показаниями этого мушкетера, над которым он между тем жаждал одержать верх, что всегда заманчиво для судейского чиновника в борьбе с человеком военным. Но имена г-на де Тревиля и герцога де Ла Тремуля смутили его.

Атоса также повезли к кардиналу, но кардинал, к сожалению, находился в Лувре, у короля.

Это было как раз в то время, когда г-н де Тревиль, выйдя от главного уголовного судьи и от коменданта Фор-Левека и не получив доступа к Атосу, прибыл к королю.

В качестве капитана мушкетеров г-н де Тревиль в любой час мог видеть короля.

Мы знаем, как сильно было недоверие короля к королеве, недоверие, умело разжигаемое кардиналом, который по части интриг значительно больше опасался женщин, чем мужчин. Одной из главных причин его предубеждения против Анны Австрийской была дружба королевы с г-жой де Шеврез. Обе эти женщины беспокоили его больше, чем войны с Испанией, недоразумения с Англией и запутанное состояние финансов. По его мнению и глубокому убеждению, г-жа де Шеврез помогала королеве не только в политических интригах, но – что еще гораздо больше тревожило его – в интригах любовных.

При первых же словах кардинала о том, что г-жа де Шеврез, сосланная в Тур и, как предполагалось, находившаяся в этом городе, тайно приезжала в Париж и, пробыв пять дней, сбила с толку полицию, король пришел в неистовый гнев. Капризный и вероломный, король желал, чтобы его называли Людовиком Справедливым и Людовиком Целомудренным. Потомки с трудом разберутся в этом характере, который история пытается объяснить, приводя многочисленные факты, но не прибегая к рассуждениям.

Когда же кардинал добавил, что не только г-жа де Шеврез приезжала в Париж, но что королева возобновила с ней связь при помощи шифра, в те времена называвшегося кабалистическим, когда он стал утверждать, что, в то время как он, кардинал, уже готов был распутать тончайшие нити этой интриги и, вооружившись всеми доказательствами, намеревался арестовать на месте преступления посредницу между изгнанницей и королевой, какой-то мушкетер осмелился силой прервать ход судебного следствия, и, обнажив шпагу, обрушился на честных чиновников, которым было поручено беспристрастное расследование этого дела, чтобы обо всем доложить королю, – Людовик XIII потерял всякое самообладание. Охваченный безмолвным бешенством, которое, когда оно прорывалось, внушало этому монарху способность совершать самые жестокие поступки, он, побледнев, сделал шаг к дверям, ведущим в апартаменты королевы. А между тем кардинал еще не успел произнести имя Бекингэма.

Именно в этот миг появился де Тревиль, холодный, вежливый, безукоризненный во всем своем облике. Увидев здесь кардинала, взглянув на искаженное лицо короля, де Тревиль догадался обо всем, что здесь произошло, и почувствовал себя сильным, как Самсон перед филистимлянами.

Людовик XIII уже схватился за ручку двери. Звук шагов де Тревиля заставил его обернуться.

– Вы явились как раз вовремя, – произнес король, который, дав волю своим страстям, терял уже способность что-либо скрыть. – Хорошие вещи рассказывают мне о ваших мушкетерах.

– А у меня, – холодно ответил де Тревиль, – найдется немало хорошего рассказать вашему величеству о судейских.

– Я не понимаю вас, – надменным топом произнес король.

– Имею честь доложить вашему величеству, – с тем же спокойствием продолжал де Тревиль, – что кучка чиновников, комиссаров и полицейских, людей весьма почтенных, но, очевидно, крайне враждебных к военным, позволила себе арестовать в одном доме, провести открыто по улицам и заключить в Фор-Левек – все это ссылаясь на приказ, который мне не согласились предъявить, – одного из моих мушкетеров, или вернее, ваших мушкетеров, ваше величество, человека безукоризненного поведения, прославленного, если осмелюсь так выразиться, известного вашему величеству с самой лучшей стороны, – господина Атоса.

– Атоса? – почти невольно повторил король. – Да, мне, кажется, знакомо это имя…

– Пусть ваше величество потрудится вспомнить – сказал де Тревиль. – Господин Атос – тот самый мушкетер, который на известной вам злополучной дуэли имел несчастье тяжело ранить господина де Каюзака… Да, кстати, ваше преосвященство, – продолжал де Тревиль, обращаясь к кардиналу, – господин Каюзак вполне поправился, не правда ли?

– Да, благодарю, – проговорил кардинал, от гнева прикусив губу.

– Итак, господин Атос зашел навестить своего друга, – продолжал де Тревиль, – молодого беарнца, кадета гвардии вашего величества, из роты Дезэссара. Молодого человека не оказалось дома. Не успел господин Атос опуститься на стул и взять в руки книгу, намереваясь подождать своего друга, как целая толпа сыщиков и солдат, смешавшихся вместе, осадила дом, взломала несколько дверей…

Кардинал знаком пояснил королю:

«Это по поводу того дела, о котором я вам говорил…»

– Все это нам известно, – произнес король. – Ибо все это делалось ради нашей пользы.

– Итак, – продолжал де Тревиль, – ради вашей пользы был схвачен один из моих мушкетеров, ни в чем не повинный, ради вашей пользы он под охраной двух солдат был, словно злодей, проведен по улицам города, сквозь толпу, осыпавшую оскорблениями этого благородного человека, десятки раз проливавшего свою кровь за ваше величество и готового в любую минуту снова пролить ее?

– Да что вы? – сказал король, заколебавшись. – Неужели дело происходило именно так?

– Господин де Тревиль, – произнес кардинал, сохраняя совершенное хладнокровие, – не сказал вам, что этот ни в чем не повинный мушкетер, что этот благородный человек за час до того с обнаженной шпагой напал на четырех комиссаров, посланных мною для расследования по делу чрезвычайной важности.

– Пусть ваше преосвященство докажет это! – воскликнул де Тревиль с искренностью чисто гасконской и резкостью чисто военной. – Дело в том, что за час до этого господин Атос, человек – как я осмелюсь доложить вашему величеству – весьма знатного происхождения, оказал мне честь отобедать у меня и беседовал у меня в гостиной с герцогом де Ла Тремулем и графом де Шалю.

Король взглянул на кардинала.

– Все, о чем я говорил, – произнес кардинал в ответ на безмолвный вопрос короля, – изложено в протоколе, подписанном пострадавшими. Имею честь представить его вашему величеству.

– Неужели протокол судейских чиновников стоит честного слова военного? – гордо спросил де Тревиль.

– Полно, полно, Тревиль, – сказал король, – замолчите!

– Если его преосвященство подозревает кого-либо из моих мушкетеров, – ответил де Тревиль, – то ведь справедливость господина кардинала достаточно известна всем, и я сам прошу о расследовании.

– В доме, где происходил этот обыск, – проговорил кардинал все с тем же хладнокровием, – живет, если я не ошибаюсь, некий беарнец, друг этого мушкетера?

– Ваше преосвященство имеет в виду д'Артаньяна?

– Я имею в виду молодого человека, которому вы, господин де Тревиль, покровительствуете.

– Да, ваше преосвященство, совершенно верно.

– Не считаете ли вы возможным, что этот молодой человек дурно влиял…

– …на господина Атоса, человека, который вдвое старше его? – перебил де Тревиль. – Нет, ваша светлость, не считаю возможным. Кроме того, господин д'Артаньян также провел вечер у меня.

– Вот так история! – воскликнул кардинал. – По-видимому, решительно все провели вечер у вас!

– Не подвергает ли ваше преосвященство сомнению мои слова? – спросил де Тревиль, которому краска гнева залила лицо.

– Нет, боже меня упаси! – произнес кардинал. – Но в котором часу д'Артаньян был у вас?

– О, это я могу совершено точно сообщить вашему высокопреосвященству: когда он вошел, я как раз заметил, что часы показывали половину десятого, хотя мне казалось, что уже позднее.

– А в котором часу он покинул ваш дом?

– В половине одиннадцатого. Через час после этих событий.

– Но в конце-то концов… – сказал кардинал, который ни на минуту не усомнился в правдивости де Тревиля и чувствовал, что победа ускользает от него, – но ведь в конце-то концов Атоса задержали в этом самом доме на улице Могильщиков.

– Разве другу воспрещается навещать друга, мушкетеру моей роты – поддерживать братскую дружбу с гвардейцем из роты господина Дезэссара?

– Да, если дом, где он встречается со своим другом, подозрителен.

– Дело ведь в том, что дом этот подозрителен, Тревиль, – вставил король. – Вы этого, может быть, не знали…

– Да, ваше величество, я действительно этого не знал. Но я убежден, что это не относится к части дома, занятой господином д'Артаньяном, ибо я могу вас уверить, что нет более преданного слуги вашего величества и более глубокого почитателя господина кардинала.

– Не этот ли самый д'Артаньян ранил когда-то де Жюссака в злополучной схватке у монастыря кармелиток? – спросил король, взглянув на кардинала, покрасневшего от досады.

– А на следующий день поразил Бернажу, – поспешил заметить де Тревиль. – Да, ваше величество, он самый; у вашего величества отличная память.

– Так что же мы решим? – спросил король.

– Это скорее дело вашего величества, чем мое, – сказал кардинал. – Я настаиваю на виновности этого Атоса.

– А я отрицаю ее! – воскликнул де Тревиль. – Но у его величества есть судьи, и судьи разберутся.

– Совершенно верно, – сказал король. – Предоставим это дело судьям.

Им судить, они и рассудят.

– Печально все же, – вновь заговорил де Тревиль, – что в такое злосчастное время, как наше, самая чистая жизнь, самая неоспоримая добродетель не может оградить человека от позора и преследований. И армия, смею вас заверить, не очень-то будет довольна тем, что становится предметом жестоких преследований по поводу каких-то полицейских историй.

Слова были неосторожны. Но Тревиль бросил их, зная им цену. Он хотел вызвать взрыв, а взрыв сопровождается пламенем, которое освещает все кругом.

– Полицейские истории! – вскричал король, ухватившись за слова де Тревиля. – Полицейские истории! Какое понятие вы имеете обо всем этом, сударь? Займитесь вашими мушкетерами и не сбивайте меня с толку! Послушать вас, так можно подумать, что стоит арестовать мушкетера – и Франция уже в опасности. Сколько шуму из-за какого-то мушкетера! Я прикажу арестовать их целый десяток, черт возьми! Сотню! Всю роту! И никому не позволю пикнуть!

– Если мушкетеры подозрительны вашему величеству, значит, они виновны, – сказал де Тревиль. – Поэтому я готов, ваше величество, отдать вам мою шпагу. Ибо, обвинив моих солдат, господин кардинал, не сомневаюсь, в конце концов возведет обвинение и против меня. Поэтому лучше будет, если я признаю себя арестованным вместе с господином Атосом, с которым это уже произошло, и с господином д'Артаньяном, с которым это, вероятно, в ближайшем будущем произойдет.

– Гасконский упрямец, замолчите вы наконец! – сказал король.

– Ваше величество, – ответил де Тревиль, ничуть не понижая голоса, пусть вернут мне моего мушкетера или пусть его судят.

– Его будут судить, – сказал кардинал.

– Если так – тем лучше. Прошу, в таком случае, у вашего величества разрешения защищать его.

Король побоялся вспышки.

– Если бы у его преосвященства, – сказал он, – не было причин личного свойства…

Кардинал понял, к чему клонит король, и предупредил его.

– Прошу прощения, – проговорил он, – но, если ваше величество считает меня пристрастным, я отказываюсь от участия в суде.

– Вот что, – сказал король, – поклянитесь именем моего отца, что Атос находился у вас, когда происходили эти события, и не принимал в них участия.

– Клянусь вашим славным отцом и вами, которого я люблю и почитаю превыше всего на свете!

– Подумайте, ваше величество, – произнес кардинал. – Если мы освободим заключенного, то уж никогда не узнаем истины.

– Господин Атос всегда окажется на месте и будет готов дать ответ, как только господа судейские сочтут нужным допросить его, – сказал де Тревиль. – Он никуда не скроется, господин кардинал, будьте покойны. Ответственность за него я принимаю на себя.

– И в самом деле, он не убежит, – согласился король. – Его всегда можно будет найти, как сказал господин де Тревиль. Кроме того, – добавил он, понизив голос и умоляюще взглянув на кардинала, – не будем вызывать у них беспокойства, это лучшая политика.

Эта политика Людовика XIII заставила Ришелье улыбнуться.

– Приказывайте, ваше величество. Вы имеете право помилования.

– Помилование может быть применено только к виновным, – сказал де Тревиль, желавший, чтобы последнее слово осталось за ним. – А мой мушкетер невиновен. Поэтому ваше величество окажете ему не милость, а справедливость.

– Он в Фор-Левеке? – спросил король.

– Да, ваше величество, и в одиночной камере, без права сношения с внешним миром, как последний преступник.

– Черт возьми! – пробормотал король. – Что же нужно сделать?

– Подписать приказ об освобождении, и все будет кончено, – сказал кардинал. – Я такого же мнения, как ваше величество, и считаю поручительство господина де Тревиля более чем достаточным.

Тревиль поклонился, преисполненный радости, к которой примешивалась тревога. Этой неожиданной уступчивости он предпочел бы настойчивое сопротивление со стороны кардинала.

Король подписал приказ об освобождении, и де Тревиль поспешил удалиться, унося его с собой.

В ту минуту, когда он уже выходил, кардинал, приветливо улыбнувшись ему, обратился к королю:

– Какое единодушие между начальником и солдатами царит у ваших мушкетеров, ваше величество! Это весьма полезно для службы и делает честь всей роте.

«Можно не сомневаться, что он в самом ближайшем будущем сыграет со мной какую-нибудь скверную шутку, – подумал де Тревиль. – Никогда не угадаешь, что у него на уме. Но нужно спешить. Король в любую минуту может изменить свое решение, а засадить снова в Бастилию или в Фор-Левек человека, только что оттуда выпущенного, в конце концов сложнее, чем оставить в заключении узника, уже сидящего там».

Господин де Тревиль с торжеством вступил в Фор-Левек и освободил Атоса, неизменно сохранявшего вид спокойного безразличия.

При первой же встрече с д'Артаньяном де Тревиль сказал ему:

– На этот раз вам повезло. С вами рассчитались за ранение де Жюссака. Неоплаченным остается еще поражение Бернажу. Будьте настороже.

Де Тревиль был прав, не доверяя кардиналу и считая, что не все еще кончено. Не успел капитан мушкетеров закрыть за собой дверь, как его преосвященство повернулся к королю.

– Теперь, когда мы остались наедине, – сказал он, – если угодно вашему величеству, поговорим о важных вещах. Ваше величество! Герцог Бекингэм провел пять дней в Париже и отбыл только сегодня утром.

Глава 16. О ТОМ, КАК КАНЦЛЕР СЕГЬЕ НЕ МОГ НАЙТИ КОЛОКОЛ, ЧТОБЫ УДАРИТЬ В НЕГО, ПО СВОЕМУ ОБЫКНОВЕНИЮ

Трудно даже представить себе, какое впечатление эти слова произвели на Людовика XIII. Он вспыхнул, но тут же краска сбежала с его лица. И кардинал сразу понял, что одним ударом отвоевал потерянные позиции.

– Герцог Бекингэм в Париже! – воскликнул король. – Зачем же он приезжал сюда?

– Надо полагать, чтобы вступить в заговор с вашими врагами – испанцами и гугенотами.

– Нет! Клянусь, нет! Чтобы в заговоре с госпожой де Шеврез, госпожой де Лонгвиль и всеми Конде посягнуть на мою честь!

– Ваше величество, как можете вы допустить такую мысль! Королева так благоразумна, а главное – так любит ваше величество!

– Женщина слаба, господин кардинал. Что же касается большой любви, то у меня свое мнение на этот счет.

– Тем не менее, – сказал кардинал, – я утверждаю, что герцог приезжал в Париж с целями чисто политическими.

– А я уверен, что с совершенно другими целями. Но если королева виновата, то горе ей!

– В самом деле, – произнес кардинал, – как ни тяжко мне допустить даже мысль о такой возможности… Ваше величество напомнили мне одну вещь: госпожа де Ланнуа, которую я, следуя приказу вашего величества, несколько раз допрашивал, сегодня утром сообщила мне, что в позапрошлую ночь ее величество очень поздно не ложилась, что сегодня утром королева много плакала и что весь день она писала.

– Все понятно! – воскликнул король. – Писала, разумеется, ему! Кардинал, добудьте мне все бумаги королевы.

– Но как же достать их, ваше величество? Мне кажется, что ни я, ни ваше величество не можем взять это на себя.

– А как поступили с женой маршала д'Анкра? – воскликнул король в порыве неудержимого гнева. – Обыскали ее шкафы и в конце концов ее самое.

– Жена маршала д'Анкра – всего лишь жена маршала д'Анкра, какая-то искательница приключений из Флоренции, тогда как августейшая супруга вашего величества – Анна Австрийская, королева Франции, то есть одна из величайших владетельных особ в мире.

– Тем страшнее ее вина, герцог! Чем легче она забыла высоту своего сана, тем глубже она пала. Да, кроме того, я давно уже решил положить конец всем этим интригам – политическим и любовным… При ней, если не ошибаюсь, состоит некий Ла Порт?

– Которого я, должен признаться, считаю главной пружиной в этом деле, – вставил кардинал.

– Значит, и вы, так же как я, думаете, что она обманывает меня?

– Я думаю и повторяю, ваше величество, что королева в заговоре против власти короля, но я не сказал – против его чести.

– А я вам говорю – в заговоре против того и другого. Я вам говорю, что королева меня не любит, что она любит другого. Я вам говорю, что она любит этого подлого Бекингэма! Почему вы не арестовали его, когда он был в Париже?

– Арестовать герцога? Арестовать первого министра короля Карла Первого? Да что вы, ваше величество! Какой шум! А если бы – в чем я по-прежнему сомневаюсь, – если бы подозрения вашего величества сколько-нибудь оправдались, какая страшная огласка, какой неслыханный позор!

– Но раз он сам подвергал себя опасности, как какой-нибудь бродяга или вор, нужно было…

Людовик XIII умолк, сам испугавшись того, что готово было сорваться с его уст, и Ришелье, вытянув шею, напрасно ожидал этих слов, застывших на королевских устах.

– Нужно было?..

– Ничего, – произнес король, – ничего… Но в течение всего времени, что он был в Париже, вы не выпускали его из виду?

– Нет, ваше величество.

– Где он жил?

– На улице Лагарп, номер семьдесят пять.

– Где это?

– Недалеко от Люксембургского дворца.

– И вы уверены, что он не виделся с королевой?

– Я считаю королеву слишком преданной своему Долгу.

– Но они в переписке. Это ему королева писала весь день. Герцог, я должен получить эти письма!

– Ваше величество, разве…

– Герцог! Чего бы это ни стоило, я хочу получить эти письма.

– Но я должен заметить вашему величеству…

– Неужели и вы предаете меня, господин кардинал? Вы все время противитесь моим желаниям. Неужели и вы в сговоре с испанцами и англичанами, с госпожой де Шеврез и с королевой?

– Ваше величество, – со вздохом произнес кардинал, – мне казалось, что я огражден от таких подозрений.

– Господин кардинал, вы слышали меня: я хочу иметь эти письма.

– Есть только один способ…

– Какой?

– Поручить эту миссию канцлеру, господину Сегье. Это дело целиком по его части.

– Пусть за ним немедленно пошлют!

– Он, должно быть, у меня. Я как раз вызвал его к себе, а отправляясь в Лувр, я распорядился, чтобы он, когда явится, подождал меня.

– Пусть за ним немедленно пошлют.

– Воля вашего величества будет исполнена, но…

– Что за «но»?

– Но королева, возможно, откажется подчиниться.

– Подчиниться моим приказаниям?

– Да, если она не будет уверена, что это приказание исходит от короля.

– Ну так вот, чтобы она не сомневалась, я сам предупрежу ее.

– Ваше величество, надеюсь, не забудете, что я сделал все возможное, лишь бы предотвратить разрыв.

– Да, герцог, я знаю, что вы крайне снисходительны к королеве… может быть, даже чересчур снисходительны. Мы еще вернемся к этому позже, предупреждаю вас.

– Когда будет угодно вашему величеству. Но я всегда буду горд и счастлив принести себя в жертву во имя мира и согласия между вами и королевой Франции.

– Прекрасно, кардинал, прекрасно. Но пока что пошлите за господином канцлером. Я пройду к королеве.

И Людовик XIII, открыв дверь, вышел в коридор, соединявший его половину с апартаментами Анны Австрийской.

Королева сидела в кругу своих придворных дам – г-жи де Гито, г-жи де Сабле, г-жи де Монбазон и г-жи де Гемене. В углу пристроилась и камеристка – донья Эстефания, приехавшая вместе с королевой из Мадрида.

Госпожа де Гемене читала вслух, и все внимательно слушали чтицу, за исключением королевы, затеявшей это чтение лишь для того, чтобы иметь возможность предаться ходу своих мыслей, делая вид, будто она слушает.

Мысли эти, хоть и послащенные последними отблесками любви, все же были полны печали. Лишенная доверия своего супруга, преследуемая ненавистью кардинала, который не мог ей простить того, что она отвергла его нежные чувства, Анна Австрийская имела перед глазами пример королевы-матери, которую эта ненависть терзала в течение всей ее жизни, хотя Мария Медичи, если верить мемуарам того времени, вначале и дарила кардиналу то счастье, в котором так упорно отказывала ему королева Анна. Анна Австрийская видела, как падают ее самые преданные слуги, самые доверенные друзья, самые дорогие ее сердцу любимцы. Как то несчастные, что наделены роковым даром, она навлекала несчастья на все, к чему прикасалась. Ее дружба была роковой и влекла за собой преследования. Г-жа де Шеврез и г-жа де Верне были сосланы, и даже Ла Порт не скрывал от своей повелительницы, что с минуты на минуту ожидает ареста.

Королева была целиком погружена в эти мрачные размышления, когда дверь вдруг раскрылась и в комнату вошел король.

Чтица сразу умолкла, все дамы встали со своих мест, и наступило мертвое молчание.

Не считая нужным поздороваться, король сделал несколько шагов и остановился перед королевой.

– Сударыня, – произнес он изменившимся голосом, – сейчас к вам зайдет господин канцлер. Он сообщит вам нечто такое, о чем я поручил ему поставить вас в известность.

Несчастная королева, которой непрерывно грозили разводом, ссылкой и даже судом, побледнела, несмотря на свои румяна.

– Но чем вызвано это посещение, ваше величество? – не в силах сдержаться, спросила она. – Что скажет мне господин канцлер, чего не могли бы мне сказать вы сами?

Король, не отвечая, круто повернулся на каблуках, и почти в ту же минуту дежурный гвардейский капитан Гито доложил о приходе канцлера.

Когда канцлер вошел, короля уже не было в комнате: он успел выйти через другую дверь.

Канцлер вошел красный от смущения, но с улыбкой на устах. Ввиду того, что нам, вероятно, еще предстоит встретиться с ним по ходу нашего повествования, не лишним будет нашим читателям уже сейчас ближе познакомиться с ним.

Канцлер был лицо довольно любопытное. Де Рош Ле Маль, каноник собора Богоматери, бывший некогда камердинером кардинала, рекомендовал г-на де Сегье его преосвященству как человека всецело преданного. Кардинал поверил этой рекомендации, и ему не пришлось раскаиваться.

О г-не де Сегье ходили самые разнообразные слухи. Между прочим, рассказывали следующую историю.

После бурно проведенной молодости он удалился в монастырь, чтобы там хоть в течение некоторого срока искупить безумства своей юности.

Но, вступая в эту святую обитель, бедный грешник не успел достаточно быстро захлопнуть за собой дверь и помешать страстям, от которых он бежал, ворваться в нее вслед за ним. Он беспрестанно подвергался искушениям, и настоятель, которому он поведал об этом горе, посоветовал ему, чтобы отгонять демона-искусителя, хвататься в такие минуты за веревку колокола и звонить что есть мочи. Услышав этот звон, монахи поймут, что соблазны обуревают одного из их братьев, и все братство станет на молитву.

Совет этот пришелся будущему канцлеру по душе. Он заклинал злого духа с помощью целого потока молитв, творимых другими монахами. Но дьявол не так-то легко отступает с однажды занятых им позиций. По мере того как усиливались заклинания, дьявол усиливал соблазны, так что колокол оглушительно гудел день и ночь, возвещая о страстном желании кающегося умертвить свою плоть.

Монахам не оставалось ни минуты отдыха. Днем они только и делали, что поднимались и спускались по лестнице, ведущей в часовню; ночью, сверх обычных молитв, им приходилось по двадцать раз соскакивать с коек и простираться ниц на полу своих келий.

Неизвестно, отступился ли дьявол или дело это надоело монахам, но по прошествии трех месяцев кающийся вновь появился в свете, где пользовался репутацией самого страшного одержимого, какого когда-либо видели на земле.

По выходе из монастыря он принял судейское звание, занял место своего дядюшки, став президентом в парламенте, перешел – что доказывало его редкую проницательность – на сторону кардинала, был назначен канцлером, служил верным орудием в руках его преосвященства в его ненависти к королеве-матери и в его происках против Анны Австрийской; натравливал судей в течение всего дела Шале, поддерживал великого эконома Лафема во всех его начинаниях, и в конце концов, полностью завоевав доверие кардинала, доверие, достойно заслуженное им, он взял на себя необычайное поручение, для выполнения которого явился сейчас к королеве.

Королева, когда он вошел, все еще стояла, но, увидев его, сразу опустилась в кресло, знаком приказав своим дамам занять места на подушках и пуфах. Затем она гордо повернулась к вошедшему.

– Что вам угодно, сударь? – спросила Анна Австрийская. – И с какой целью вы явились сюда?

– По поручению короля, невзирая на глубокое уважение, которое я имею честь питать к вашему величеству, я вынужден произвести тщательный обыск среди ваших бумаг.

– Как, сударь! – воскликнула королева. – Обыск у меня?.. У меня?..

Какая неслыханная низость!

– Прошу извинить меня, ваше величество, но сейчас я лишь орудие в руках короля. Разве его величество не были только что здесь и не просили вас быть готовой к этому посещению?

– Ищите же, сударь. Я преступница, надо полагать… Эстефания, подайте ключи от всех моих сколов и бюро.

Канцлер для виду порылся в ящиках, хотя и был уверен, что королева не там хранит важное письмо, написанное днем.

После того как канцлер раз двадцать выдвинул и вновь задвинул ящики бюро, ему все же пришлось, преодолев некоторую нерешительность, сделать последний шаг в этом деле, другими словами – обыскать королеву.

Канцлер повернулся к Анне Австрийской.

– Сейчас, – произнес он тоном, в котором сквозили растерянность и смущение, – мне остается приступить к главной части обыска.

– Какой? – спросила королева, которая не понимала или не желала понять намерений канцлера.

– Его величество знает, что сегодня днем королевой было написано письмо. Его величеству известно, что это письмо еще не отослано по назначению. Этого письма не оказалось ни в вашем столе, ни в бюро. Между тем оно где-нибудь спрятано.

– Но осмелитесь ли вы коснуться вашей королевы? – произнесла Анна Австрийская, выпрямившись во весь рост и устремляя на канцлера взгляд, в котором вспыхнула угроза.

– Я верный слуга короля и выполняю все, что приказывает его величество.

– Что ж, это правда! – сказала Анна Австрийская. – И шпионы господина кардинала сослужили ему верную службу. Я действительно написала сегодня письмо, и письмо это не отправлено. Письмо здесь.

И королева положила свою прекрасную руку на грудь.

– В таком случае дайте мне это письмо, ваше величество, – сказал канцлер.

– Я отдам его только королю, сударь, – ответила Анна.

– Если бы король желал лично получить от вашего величества письмо, он бы сам попросил его у вас. Но повторяю вам: он поручил мне потребовать у вас письмо, с тем что если вы откажетесь…

– Продолжайте!

– …он мне же поручил взять его у вас.

– Как? Что вы хотите сказать?

– Что мои полномочия идут далеко, и мне, чтобы найти эти бумаги, дано разрешение произвести даже личный обыск вашего величества.

– Какой ужас! – вскричала королева.

– Поэтому прошу вас, сударыня, проявить уступчивость.

– Ваше поведение неслыханно грубо, понимаете ли вы это, сударь?

– Король приказывает, ваше величество. Прошу извинить меня.

– Я не потерплю этого! Нет-нет, лучше смерть! – вскричала королева, в которой вскипела гордая кровь повелителей Испании и Австрии.

Канцлер низко поклонился, затем, с явным намерением не отступать ни на шаг в исполнении порученной ему задачи, точно так, как сделал бы это палач в застенке, он приблизился к Анне Австрийской, из глаз которой сразу же брызнули слезы ярости.

Королева, как мы уже говорили, была очень хороша собой. Рискованно поэтому было дать кому-либо такое поручение, но король, весь во власти своей ревности к герцогу Бекингэму, уже ни к кому другому не ревновал.

Надо полагать, что канцлер Сегъе в эту минуту искал глазами веревку пресловутого колокола, но, не найдя ее, протянул руку к тому месту, где, по собственному признанию королевы, было спрятано письмо.

Анна Австрийская отступила на шаг и так побледнела, словно готова была умереть. Чтобы не упасть, она левой рукой оперлась на стол, стоявший позади нее, а правой вынула из-за корсажа письмо и подала его канцлеру.

– Возьмите, сударь, это письмо! – воскликнула королева голосом, прерывающимся от волнения. – Возьмите его и избавьте меня от вашего мерзкого присутствия.