Текст книги "Тысяча и один призрак (Сборник повестей и новелл)"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
II
ТУПИК СЕРЖАНТОВ
С последним ударом часов раздались первые слова мэра.
– Жакмен, – сказал он, – надеюсь, тетка Антуан сошла с ума: по твоему поручению она сказала мне, что твоя жена умерла и что убил ее ты!
– Это чистая правда, господин мэр, – ответил Жакмен. – Меня следует отвести в тюрьму и поскорее судить.
Произнеся эти слова, он пытался встать, опираясь локтем о верх тумбы; но после сделанного усилия он упал, точно ноги у него подкосились.
– Полно! Ты с ума сошел! – сказал мэр.
– Посмотрите на мои руки, – ответил тот.
И он поднял две окровавленные руки, скрюченные пальцы которых походили на когти.
Действительно, левая рука была красна до запястья, правая – до локтя.
Кроме того, на правой руке струйка крови текла вдоль большого пальца: вероятно, в борьбе жертва укусила своего убийцу.
В это время подъехали два жандарма. Они остановились в десяти шагах от главного действующего лица этой сцены и смотрели на него с высоты, восседая на своих лошадях.
Мэр подал им знак; они спешились, бросив поводья мальчику в полицейской шапке, сыну кого-то из стоявших рядом.
Затем они подошли к Жакмену и подняли его под руки.
Он подчинился без всякого сопротивления и с апатией человека, чей ум поглощен одной-единственной мыслью.
В это время явились полицейский комиссар и доктор – оба они только что были предупреждены о происходящем.
– Пожалуйста сюда, господин Робер! Пожалуйте сюда, господин Кузен! – сказал мэр.
Господин Робер был доктор, а г-н Кузен – полицейский комиссар.
– Пожалуйте, я как раз хотел послать за вами.
– Ну! В чем тут дело? – спросил доктор с самым веселым видом. – Говорят, небольшое убийство?
Жакмен ничего не ответил.
– Так что, дядюшка Жакмен, – продолжал доктор, – это правда, что вы убили вашу жену?
Жакмен не издал ни звука.
– По крайней мере, он только что сам сознался, – сказал мэр. – Однако я еще надеюсь, что он говорил под влиянием минутной галлюцинации, а не потому, что совершил преступление.
– Жакмен, – спросил полицейский комиссар, – отвечайте. Правда, что вы убили свою жену?
То же молчание.
– Во всяком случае, мы это сейчас увидим, – сказал доктор Робер. – Он живет в тупике Сержантов?
– Да, – ответили оба жандарма.
– Что ж, господин Ледрю! – сказал доктор, обращаясь к мэру. – Отправимся в тупик Сержантов.
– Я не пойду туда! Я не пойду туда! – закричал Жакмен, вырываясь из рук жандармов таким сильным движением, что, вздумай он убежать, то наверняка оказался бы за сто шагов отсюда, прежде чем кто-либо стал его преследовать.
– Но почему ты не хочешь туда идти? – спросил мэр.
– Зачем мне туда идти, если я признаюсь во всем, если я говорю вам, что я убил ее, убил большим двуручным мечом, который взял в прошлом году в Артиллерийском музее? Отведите меня в тюрьму; мне нечего делать там, в доме, отведите меня в тюрьму!
Доктор и г-н Ледрю переглянулись.
– Друг мой, – сказал полицейский комиссар, как и г-н Ледрю еще надеявшийся, что Жакмен находится в состоянии временного умопомрачения. – Друг мой, необходим срочный осмотр места в вашем присутствии; кроме того, вы должны быть там, чтобы надлежащим образом направить правосудие.
– В чем еще нужно направлять правосудие? – отозвался Жакмен. – Вы найдете тело в погребе, а около тела, на мешке от гипса, голову; меня же отведите в тюрьму.
– Вы должны идти, – сказал полицейский комиссар.
– О Боже мой! Боже мой! – воскликнул Жакмен в беспредельном ужасе. – О Боже мой! Боже мой! Если бы я знал…
– Ну, что же бы ты сделал? – спросил полицейский комиссар.
– Я бы убил себя.
Господин Ледрю покачал головой и, посмотрев на полицейского комиссара, хотел, казалось, сказать ему: «Тут что-то неладно».
– Друг мой, – сказал он убийце. – Ну, а мне ты можешь объяснить, в чем дело?
– Да, вам я скажу все, что вы хотите, господин Ледрю, говорите, спрашивайте.
– Как это может быть, что у тебя хватило духу совершить убийство, а теперь ты боишься оказаться лицом к лицу со своей жертвой? Что-то случилось, о чем ты не говоришь нам?
– О да, нечто ужасное!
– Ну так расскажи.
– О нет, вы скажете, что это неправда, скажете, что я сумасшедший.
– Полно! Что случилось? Скажи мне.
– Я скажу вам, но только вам.
Он подошел к г-ну Ледрю.
Два жандарма хотели удержать его; но мэр сделал им знак, и они оставили арестованного в покое.
К тому же, если бы он и пожелал скрыться, это было бы уже невозможно: половина населения Фонтене-о-Роз запрудила улицы Дианы и Большую.
Жакмен, как я уже сказал, наклонился к самому уху г-на Ледрю.
– Верите ли вы, господин Ледрю, – спросил Жакмен вполголоса, – верите ли вы, чтобы голова, отделенная от туловища, могла говорить?
Господин Ледрю издал восклицание, похожее на крик ужаса, и заметно побледнел.
– Вы верите, скажите? – повторил Жакмен.
Господин Ледрю сделал над собой усилие.
– Да, – сказал он, – я верю.
– Так вот!.. Так вот!.. Она говорила.
– Кто?
– Голова… голова Жанны.
– Ты говоришь…
– Я говорю, что ее глаза были открыты, я говорю, что она шевелила губами. Я говорю, что она смотрела на меня. Я говорю, что, глядя на меня, она сказала: «Негодяй!»
Произнося эти слова, которые он хотел сказать только г-ну Ледрю и которые, однако, могли быть услышаны всеми, Жакмен был ужасен.
– Вот это да! – воскликнул, смеясь, доктор. – Она говорила… отсеченная голова говорила. Отлично, отлично, отлично!
Жакмен повернулся к нему.
– Я же говорю вам! – сказал он.
– Что ж, – сказал полицейский комиссар, – тем необходимее отправиться на место преступления. Жандармы, ведите арестованного.
Жакмен вскрикнул и стал вырываться.
– Нет, нет, – сказал он, – вы можете изрубить меня на куски, я туда не пойду.
– Пойдем, друг мой, – сказал г-н Ледрю. – Если правда, что вы совершили страшное преступление, в чем себя обвиняете, то это уже будет искуплением. К тому же, – прибавил он тихо, – сопротивление бесполезно; если вы не пойдете добровольно, вас поведут силой.
– Ну, в таком случае, – сказал Жакмен, – я пойду, но пообещайте мне лишь одно, господин Ледрю.
– Что именно?
– Что все время, пока мы будем в погребе, вы не покинете меня одного.
– Хорошо.
– Вы позволите держать вас за руку?
– Да.
– Ну хорошо, – сказал он, – идем!
И, вынув из кармана клетчатый платок, он вытер покрытый потом лоб.
Все отправились в тупик Сержантов.
Впереди шли полицейский комиссар и доктор, за ними – Жакмен и два жандарма.
Следом шли г-н Ледрю и два человека, появившиеся у ворот одновременно с ним.
Затем двигалось, как бурный, шумный поток, все население Фонтене, и вместе с ним и я.
Через минуту ходьбы мы были в тупике Сержантов.
То был маленький проулок налево от Большой улицы; спускаясь, он вел к полуразвалившимся распахнутым деревянным воротам с раскрытой калиткой, державшейся на одной петле.
По первому впечатлению все было тихо в этом доме; у ворот цвел розовый куст, а возле него на каменной скамье толстый рыжий кот блаженно грелся на солнце.
Увидев стольких людей и услышав весь этот шум, он испугался, бросился бежать и скрылся в отдушине погреба.
Подойдя к воротам, о которых мы упоминали, Жакмен остановился.
Жандармы хотели силой заставить его войти.
– Господин Ледрю, – сказал он оборачиваясь, – господин Ледрю, вы обещали не покидать меня.
– Конечно! Я здесь, – ответил мэр.
– Вашу руку! Вашу руку!
И он зашатался, словно падая.
Господин Ледрю подошел, дал знак жандармам отпустить арестованного и подал ему руку.
– Я ручаюсь за него, – сказал он.
Было очевидно, что в этот момент г-н Ледрю не был уже мэром общины, стремящимся покарать преступление: то был философ, исследующий область неведомого.
Только руководителем его в этом странном исследовании был убийца.
Первыми вошли в ворота доктор и полицейский комиссар, за ними – г-н Ледрю и Жакмен; затем два жандарма и следом некоторые привилегированные лица, в числе их был и я (благодаря моему знакомству с господами жандармами, для которых я уже не был чужим, потому что уже встречался с ними на равнине, где показывал им мое разрешение на ношение оружия).
Перед остальными же, к крайнему их неудовольствию, ворота закрылись.
Мы направились к двери маленького дома.
Ничто не указывало на случившееся здесь страшное событие, все было на месте: в алькове постель, покрытая зеленой саржей; в изголовье распятие из черного дерева, украшенное засохшей с прошлой Пасхи веткой букса; на камине восковая фигурка лежащего среди цветов младенца Иисуса между двумя когда-то посеребренными подсвечниками в стиле Людовика XVI; на стене четыре раскрашенные гравюры в рамках из черного дерева, изображающие четыре страны света.
На столе был приготовлен один прибор; на очаге кипел горшок с супом; под часами, на которых кукушка возвещала наступление каждого получаса, стоял раскрытый хлебный ларь.
– Ну, – все так же беззаботно сказал доктор, – я пока ничего не вижу.
– Поверните в дверь направо, – глухо прошептал Жакмен.
Пошли по указанию арестованного и очутились в каком-то чулане; в углу его был люк, и из отверстия снизу пробивался дрожащий свет.
– Там, там, – прошептал Жакмен, вцепившись в руку г-на Ледрю и указывая на отверстие.
– А, – шепнул доктор полицейскому комиссару со страшной улыбкой тех людей, на кого ничто не производит впечатления, потому что они ни во что не верят, – кажется, госпожа Жакмен последовала заповеди праотца Адама.
И он стал напевать:
– Тише! – перебил его Жакмен; лицо его покрылось смертельной бледностью, волосы поднялись дыбом, пот покрыл лоб. – Не пойте здесь!
Пораженный выражением этого голоса, доктор замолчал.
И сейчас же, спускаясь по первым ступенькам лестницы, он спросил:
– Что это такое?
Он нагнулся и поднял меч с широким клинком.
То был двуручный меч, взятый Жакменом, по его словам, в Артиллерийском музее 29 июля 1830 года. Лезвие было в крови.
Полицейский комиссар взял оружие из рук доктора.
– Узнаете вы этот меч? – сказал он арестованному.
– Да, – ответил Жакмен. – Ну-ну, скорее. Покончим с этим.
Это был первый след убийства, на который наткнулись.
Прошли в погреб, по-прежнему соблюдая порядок следования: вначале доктор и полицейский комиссар, за ними г-н Ледрю и Жакмен, потом двое лиц, что были у мэра, за ними жандармы, потом привилегированные, и среди них находился и я.
Сойдя на седьмую ступеньку, я увидел погреб и смог охватить взглядом ужасную картину, которую постараюсь описать.
Первое, что приковало наши взоры, был труп без головы, лежавший у бочки. Кран был наполовину открыт, из него продолжала литься струйка вина и, образовав ручеек, подтекала под дубовые брусья, на которых стояла бочка.
Труп был наполовину скрючен, как будто в момент агонии тело прогнулось в спине, а ноги не могли последовать за этим движением. Платье с одной стороны было приподнято до подвязки.
По-видимому, жертва была застигнута на коленях у бочки, когда стала наполнять бутылку (она выпала у нее из рук и валялась поблизости).
Верхняя часть туловища плавала в крови.
На мешке с гипсом, прислоненном к стене, как бюст на колонне, видна была – или, вернее, мы догадались, что она там стоит, – голова, скрытая волной распущенных волос. Полоса крови окрасила мешок сверху почти до середины.
Доктор и полицейский комиссар обошли труп кругом и остановились перед лестницей.
Посреди погреба стояли два приятеля г-на Ледрю и несколько любопытных, поторопившихся проникнуть сюда.
В нижней части лестницы стоял Жакмен: его не могли заставить двинуться далее последней ступеньки. За Жакменом находились два жандарма.
За двумя жандармами стояло пять или шесть лиц, державшихся поближе к лестнице (в их числе находился и я).
Вся эта мрачная картина была освещена дрожащим огоньком свечи, поставленной на ту самую бочку, из которой текло вино и рядом с которой лежал труп жены Жакмена.
– Подайте стол и стул, – распорядился полицейский комиссар, – будем составлять протокол.
III
ПРОТОКОЛ
Когда необходимые предметы мебели были доставлены полицейскому комиссару, он проверил, не качается ли стол, уселся за ним, попросил свечу (ее принес доктор, перешагнув через труп), вытащил из кармана чернильницу, перья, бумагу и начал составлять протокол.
Пока он писал вступительную формулу, доктор с любопытством двинулся к голове, поставленной на мешок с гипсом; но комиссар его остановил.
– Не трогайте ничего, – сказал он, – законный порядок прежде всего.
– Более чем справедливо, – недовольно сказал доктор и вернулся на свое место.
В течение нескольких минут царила тишина. Слышен был скрип пера полицейского комиссара по плохой казенной бумаге, и мелькали строчки привычной формулы.
Написав несколько строк, полицейский комиссар поднял голову и огляделся.
– Кто будет нашими свидетелями? – спросил он, обращаясь к мэру.
– Прежде всего, – сказал г-н Ледрю, указывая на стоявших около полицейского комиссара двух своих приятелей, – эти два господина.
– Хорошо.
Он повернулся ко мне.
– Затем, вот этот господин, если ему не будет неприятно, что его имя будет фигурировать в протоколе.
– Нисколько, сударь, – ответил я.
– Тогда будьте добры спуститься, – сказал полицейский комиссар.
Я чувствовал какое-то отвращение при мысли приблизиться к трупу. С того места, где я находился, некоторые подробности хоть и не совсем ускользали от меня, но казались менее отталкивающими: они терялись в полумраке, и ужас был как бы скрыт под покровом мрачной поэзии.
– Это необходимо? – спросил я.
– Что?
– Чтобы я сошел вниз?
– Нет. Останьтесь там, если вам так удобнее.
Я кивнул, как бы говоря, что желаю остаться там, где нахожусь.
Полицейский комиссар повернулся к тому из приятелей г-на Ледрю, кто стоял ближе к нему.
– Ваша фамилия, имя, возраст, звание, занятие и место жительства? – спросил он скороговоркой человека, привыкшего задавать такие вопросы.
– Жак Луи Альет, – ответил тот, к кому он обратился, – по анаграмме называемый Теаль, литератор, живу на улице Старой Комедии, номер двадцать.
– Вы забыли сказать ваш возраст, – заметил полицейский комиссар.
– Надо сказать, сколько мне действительно лет или сколько мне дают лет?
– Скажите ваш возраст, черт возьми! Нельзя же иметь два возраста!
– Дело в том, господин комиссар, что есть некоторые лица, Калиостро, граф Сен-Жермен, Вечный жид, например…
– Вы хотите сказать, что вы Калиостро, граф Сен-Жермен или Вечный жид? – сказал, нахмурившись, комиссар, полагая, что над ним смеются.
– Нет, но…
– Семьдесят пять лет, – сказал г-н Ледрю, – пишите: семьдесят пять лет, господин Кузен.
– Хорошо, – сказал полицейский комиссар.
И он так и написал – семьдесят пять лет.
– А вы, сударь? – продолжал он, обращаясь ко второму приятелю г-на Ледрю.
И он повторил в точности те же вопросы, что предлагал первому.
– Пьер Жозеф Муль, шестьдесят один год, священнослужитель при церкви святого Сульпиция, место жительства – улица Сервандони, номер одиннадцать, – ответил мягким голосом тот.
– А вы, сударь? – спросил полицейский комиссар, обратившись ко мне.
– Александр Дюма, драматург, двадцати семи лет, живу в Париже, на Университетской улице, номер двадцать один, – ответил я.
Господин Ледрю повернулся в мою сторону и приветливо кивнул мне. Я, насколько мог, ответил тем же.
– Хорошо! – сказал полицейский комиссар. – Так вот, выслушайте, господа, и сделайте ваши замечания, если таковые имеются.
И носовым монотонным голосом, свойственным чиновникам, он прочел:
«Сегодня, 1 сентября 1831 года, в два часа пополудни, будучи уведомлены, что совершено смертоубийство в коммуне Фонтене-о-Роз и убита Мари Жанна Дюкудре ее мужем Пьером Жакменом и что убийца направился в квартиру г-на Жана Пьера Ледрю, мэра вышеименованной коммуны Фонтене-о-Роз, дабы заявить по собственному побуждению, что он совершил преступление, мы лично и безотлагательно отправились на улицу Дианы, № 2; в каковую квартиру мы прибыли в сопровождении г-на Себастьена Робера, доктора медицины, проживающего в вышеименованной коммуне Фонтене-о-Роз, и нашли там уже арестованного жандармами упомянутого Пьера Жакмена, который повторил в нашем присутствии, что он убийца своей жены; затем мы принудили его последовать за нами в дом, где было совершено преступление. Сначала он отказывался следовать за нами, но вскоре уступил настояниям господина мэра и мы направились в тупик Сержантов, где находится дом, в котором живет г-н Пьер Жакмен. Войдя в дом и заперев дверь, чтобы помешать толпе проникнуть в него, мы сначала прошли в первую комнату, где ничто не указывало на совершенное преступление; затем, по приглашению самого вышеупомянутого Жакмена, из первой комнаты перешли во вторую, в углу которой находился открытый люк с лестницей. Когда нам указали, что эта лестница ведет в погреб, где мы должны найти труп жертвы, мы начали спускаться по лестнице, на первых ступенях которой доктор нашел меч с рукояткой в виде креста, с широким острым лезвием. Вышеупомянутый Жакмен показал, что взял его в Артиллерийском музее во время Июльской революции и воспользовался им для совершения преступления.
На полу погреба нами найдено тело жены Жакмена, опрокинутое на спину и плавающее в луже крови, причем голова была отделена от туловища, каковая голова была помещена стоя на мешок с гипсом, прислоненный к стене; и когда вышеупомянутый Жакмен признал, что этот труп и эта голова действительно являются телом и головою его жены, – в присутствии г-на Жана Пьера Ледрю, мэра коммуны Фонтене-о-Роз; г-на Себастьена Робера, доктора медицины, жительствующего в вышеупомянутом Фонтене-о-Роз; г-на Жана Луи Альета, называемого Теалем, литератора, семидесяти пяти лет, жительствующего в Париже, на улице Старой Комедии, № 20; г-на Пьера Жозефа Муля, шестидесяти одного года, священнослужителя при церкви святого Сульпиция, жительствующего в Париже, на улице Сервандони, № 11; г-на Александра Дюма, драматурга, двадцати семи лет, жительствующего в Париже, на Университетской улице, № 21, – мы нижеследующим образом приступили к допросу обвиняемого».
– Так ли изложено, господа? – спросил полицейский комиссар, обращаясь к нам с видом явного удовлетворения.
– Превосходно, сударь, – ответили мы в один голос.
– Ну что же, будем допрашивать обвиняемого.
И он обратился к арестованному, который во все время чтения протокола тяжело дышал и находился в подавленном состоянии.
– Обвиняемый, – сказал он, – ваша фамилия, имя, возраст, место жительства и занятие?
– Долго еще это продлится? – в полном изнеможении спросил арестованный.
– Отвечайте: ваша фамилия и имя?
– Пьер Жакмен.
– Ваш возраст?
– Сорок один год.
– Ваше место жительства?
– Вы сами его знаете, потому что в нем находитесь.
– Неважно; закон предписывает, чтобы вы ответили на этот вопрос.
– Тупик Сержантов.
– Ваше занятие?
– Каменолом.
– Признаете ли вы, что вами совершено преступление?
– Да.
– Скажите, какая причина заставила вас его совершить и при каких обстоятельствах было оно совершено?
– Объяснять причину, почему я совершил преступление… это бесполезно, – сказал Жакмен, – это тайна, и она останется между мной и ею – той, что там.
– Однако нет действия без причины.
– Причину, я говорю вам, вы не узнаете. Что же касается обстоятельств, как вы говорите, то вы желаете их знать?
– Да.
– Ну так я вам их расскажу. Когда работаешь под землей, впотьмах, как здесь, и когда тебе кажется, что есть причина горевать, то начинаешь, видите ли, терзать себе душу и в голову тебе приходят скверные мысли.
– О-о, – прервал полицейский комиссар, – значит, вы признаете предумышленность.
– Э, конечно, раз я признаюсь во всем. Разве этого мало?
– Конечно, достаточно. Продолжайте.
– Так вот, мне пришла в голову дурная мысль – убить Жанну. Больше месяца смущало меня задуманное, чувство мешало рассудку; наконец, одно слово товарища заставило меня решиться.
– Какое слово?
– О, это вас не касается. Утром я сказал Жанне: «Я не пойду сегодня на работу, я погуляю по-праздничному, пойду поиграю в шары с товарищами. Приготовь обед к часу». – «Но…» – «Ладно, без разговоров; чтобы обед был к часу, слышишь?» – «Хорошо!» – сказала Жанна. И пошла за провизией.
Я тем временем, вместо того чтобы пойти играть в шары, взял меч – тот, что теперь там у вас. Наточил его сам на точильном камне, спустился в погреб, спрятался за бочками и сказал себе: «Она же сойдет в погреб за вином, ну тогда увидим». Сколько времени я сидел, скорчившись за бочкой, которая вот тут направо… я не знаю; меня била лихорадка; сердце стучало, в темноте передо мной плыли красные пятна. И я слышал голос, повторявший во мне и вокруг меня слово, то слово, что вчера мне сказал товарищ.
– Но, что же это, наконец, за слово? – настаивал полицейский комиссар.
– Бесполезно об этом спрашивать. Я уже сказал вам, что вы никогда его не узнаете. Наконец, слышу шорох платья, шаги приближаются. Вижу, как мерцает свеча; вижу, как показалась нижняя часть тела, потом верхняя, потом ее голова… Хорошо видел я ее голову… Жанна держала свечу в руке. «А! – сказал я себе, – ладно!» И шепотом повторял слово, которое мне сказал товарищ. Тем временем Жанна подходила. Честное слово! Она как будто предчувствовала что-то дурное. Она боялась, она оглядывалась по сторонам; но я хорошо спрятался и не шевелился. Она стала тогда на колени перед бочкой, поднесла бутылку и повернула кран. Я поднялся. Вы понимаете, она была на коленях. Шум вина, лившегося в бутылку, мешал ей слышать меня. К тому же я и не шумел. Она стояла на коленях как виноватая, как осужденная. Я поднял меч, и… ух! Не знаю, вскрикнула ли она; голова покатилась. В эту минуту мне не хотелось умирать: хотелось спастись. Я рассчитывал вырыть яму и похоронить ее. Я бросился к голове, она катилась, а туловище также подскочило. У меня заготовлен был мешок гипса, чтобы скрыть следы крови. Я схватил голову, или, вернее, голова меня схватила. Смотрите.
И он показал на правой руке громадный укус, обезобразивший большой палец.
– Как! Голова вас схватила? – спросил доктор. – Что вы, черт возьми, городите?
– Я говорю, что голова меня укусила изо всей силы, как видите. Я говорю, что она не хотела меня выпустить. Тогда я поставил ее на мешок с гипсом и прислонил к стене левой рукой, стараясь вырвать правую; но спустя мгновение зубы сами разжались. Рука освободилась и тогда… Видите ли, может быть, это безумие, но голова, казалось мне, была жива, глаза были широко раскрыты. Я хорошо их видел, потому что свеча стояла на бочке. А потом губы, губы зашевелились и, шевелясь, произнесли: «Негодяй, я была невинна!»
Не знаю, какое впечатление произвело это показание на других; но что касается меня, то у меня пот покатился со лба.
– Ну, уж это чересчур! – воскликнул доктор. – Глаза на тебя смотрели, губы говорили?
– Слушайте, господин доктор, так как вы врач, то ни во что не верите, это естественно; но я вам говорю, что голова, которую вы видите вон там, там, – слышите вы? – я говорю вам, она укусила меня, я говорю вам, что эта голова сказала: «Негодяй, я была невинна!» А доказательство того, что она мне это сказала, как раз в том, что я хотел убежать, убив ее, – не правда ли, Жанна? – а вместо того чтобы спастись, побежал к господину мэру и сам сознался. Правда, господин мэр, ведь правда? Отвечайте.
– Да, Жакмен, – ответил г-н Ледрю тоном, исполненным доброты, – да, это правда.
– Осмотрите голову, доктор, – сказал полицейский комиссар.
– Когда я уйду, господин Робер, когда я уйду! – закричал Жакмен.
– Неужели ты, дурак, боишься, что она еще заговорит с тобой? – спросил доктор, взяв свечу и подходя к мешку с гипсом.
– Господин Ледрю, ради Бога! – сказал Жакмен. – Скажите, чтобы они отпустили меня, прошу вас, умоляю вас!
– Господа, – заявил мэр, делая жест, чтобы остановить доктора, – вам уже не о чем расспрашивать этого несчастного; позвольте отвести его в тюрьму. Когда закон установил осмотр места происшествия в присутствии обвиняемого, то предполагалось, что он в состоянии вынести такое.
– А протокол? – спросил полицейский комиссар.
– Он почти окончен.
– Надо, чтобы обвиняемый его подписал.
– Он его подпишет в тюрьме.
– Да! Да! – воскликнул Жакмен. – В тюрьме я подпишу все что вам угодно.
– Хорошо! – сказал полицейский комиссар.
– Жандармы, уведите этого человека! – приказал г-н Ледрю.
– О, спасибо, господин Ледрю, спасибо! – сказал Жакмен с выражением глубокой благодарности.
И, взяв сам под руки жандармов, он с нечеловеческой силой потащил их вверх по лестнице.
Человек ушел, и драма исчезла вместе с ним. В погребе остались лишь два ужасных свидетельства преступления: труп без головы и голова без туловища.
Я нагнулся к г-ну Ледрю:
– Сударь, могу я уйти? Я буду к вашим услугам для подписания протокола.
– Да, сударь, но при одном условии.
– Каком?
– Вы придете ко мне подписать протокол.
– С величайшим удовольствием, сударь; но когда?
– Приблизительно через час. Я покажу вам мой дом; он принадлежал Скаррону, вас это заинтересует.
– Через час, сударь, я буду у вас.
Я поклонился и, в свою очередь, поднялся по лестнице; дойдя до верхних ступенек, я оглянулся и посмотрел в погреб.
Доктор Робер со свечой в руке отстранял волосы от лица убитой. Это была еще красивая женщина, насколько можно было заметить, так как глаза были закрыты, губы сжаты и мертвенно-бледны.
– Вот дурак Жакмен! – сказал он. – Уверяет, что отсеченная голова может говорить! Разве только он не выдумал это, чтобы его приняли за сумасшедшего. Недурно разыграно: будут смягчающие обстоятельства.
