Текст книги "Замок Эпштейнов"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Благословляю вас, сын мой, – произнес граф.

– Да хранит вас Бог, Максимилиан, – сказала графиня.

Максимилиан поцеловал руку матери, почтительно поклонился графу и вышел из зала.

– А ведь тот, который ушел раньше, – сказал старик жене, когда они остались одни, – даже не осмелился просить нашего благословения. Но мы благословили его, правда, Гертруда? Не имеет значения, что произносят наши уста: Господь склоняет слух к голосу нашего сердца.

II

Оставим теперь берега Майна и мрачный замок Эпштейнов и перенесемся в восхитительные окрестности Вены, на очаровательную виллу в поместье Винкель. Там, среди цветов, резвится прелестное дитя шестнадцати лет – Альбина фон Швальбах. Лицо ее разгорелось, волосы растрепались. В противоположном конце аллеи на каменной скамье сидит отец Альбины – герцог фон Швальбах, настоящий немецкий вельможа, но менее степенный и сдержанный, нежели его старый друг граф фон Эпштейн. Он смотрит на дочь, которая порхает перед ним взад и вперед с кокетливыми ужимками.

– Что с вами сегодня, батюшка? – спрашивает Альбина, внезапно останавливаясь перед отцом. Пробегая мимо него в двадцатый раз, она заметила на устах герцога улыбку, озадачившую ее. – Мне кажется, что вы смотрите на меня каким-то особенным, загадочным взглядом. О чем вы думаете?

– О том большом пакете, запечатанном черным сургучом, от которого, как ты сказала, веет средневековьем. Он прибыл к нам издалека. Вот над ним-то я и размышлял.

– Вот как! Ну, тогда я больше не буду расспрашивать о ваших секретах, батюшка. Я уверена, что это внушительное послание не имеет ко мне никакого отношения, – успокоилась девушка и собралась бежать дальше.

– Напротив, самое прямое отношение, – ответил герцог, – в этом внушительном послании говорится только о моей попрыгунье.

Альбина в недоумении остановилась, широко раскрыв глаза.

– Обо мне? – переспросила она, подходя ближе к отцу. – Так там написано обо мне? Ах, батюшка, покажите мне скорее это письмо! О чем оно? Говорите, да говорите же!

– Тебе делают предложение.

– Ну, не велика важность! – с гримаской пренебрежения на очаровательном личике рассмеялась Альбина.

– Как это не велика важность? – улыбнулся старик. – Черт побери! Что же вам кажется серьезным, сударыня, если даже к замужеству вы относитесь так легкомысленно?

– Но батюшка, вы же прекрасно знаете, что я откажусь. Все эти венские вертопрахи, надворные и тайные советники, дипломаты, пустоголовые и завитые, как бараны, меньше всего на свете меня интересуют и не заинтересуют никогда; вам это хорошо известно, не правда ли? Я вам об этом прямо заявила, и мы, кажется, договорились, милый батюшка, что никогда не будем к этому возвращаться.

– Но ты забываешь, дитя мое, что письмо издалека.

– Ах да! Значит, я должна буду покинуть вас – это еще хуже. Я не хочу с вами расставаться! Не хочу, не хочу! – воскликнула Альбина и побежала догонять бабочку, которая поднялась в воздух и исчезла, как лепесток, влекомый порывом ветра.

Герцог подождал, пока дочь снова приблизится настолько, чтобы услышать его.

– Маленькая притворщица, вы скрываете от меня истинную причину своего отказа.

– Истинную причину моего отказа? – удивилась Альбина. – И какую же?

– Истинная причина – ваша тайная и непобедимая страсть.

– Ах, батюшка, да вы смеетесь надо мной, – сказала Альбина обезоруживающим тоном и снова подошла к отцу.

– Это страсть (безнадежная, к сожалению) к Гёцу фон Берлихингену, всаднику с железной рукой, увы! погибшему при императоре Максимилиане.

– Погибшему, но воскрешенному поэтом, отец: Гёте дал ему вторую жизнь в своей драме. Да, тысячу раз да: несмотря на все ваши насмешки, я люблю его, я его обожаю. О! Какое это благородное и самоотверженное сердце, какой это герой! Как он прост и величав! О! Он умеет и крепко любить, и отважно сражаться! Какое несчастье, что он погиб! Пусть он старый – вы мне все время повторяете, что он старик, как будто для таких людей возраст имеет какое-нибудь значение, – так вот, пусть он старый, но рядом с ним все эти придворные господинчики кажутся мне ничтожными. Да, Гёц фон Берлихинген, Гёц с железной рукой – вот настоящий мужчина. А вы, батюшка, признайтесь, до сих пор предлагали мне каких-то манекенов.

– Дитя, дитя! Тебе нет еще и шестнадцати, а ты хочешь замуж за шестидесятилетнего старика.

– Да, шестидесятилетнего, семидесятилетнего, восьмидесятилетнего! Лишь бы он был такой, как мужественные, храбрые и самоотверженные рыцари Рейна – как Гёц с железной рукой, как Франц фон Зикинген, как Ганс фон Зельбиц.

– Ну что ж, дорогая моя Альбина, – сказал герцог уже серьезно, – тогда тебе повезло, ибо твоей руки просит человек, созданный по образу и подобию твоих героев.

– Ах, батюшка, да вы смеетесь надо мной!

– Ничуть. Посмотри, кем подписано письмо, и убедишься сама. – Герцог вынул из кармана лист бумаги, развернул его и показал дочери.

– Рудольф фон Эпштейн, – прочла Альбина.

– Надеюсь, моя прелестная амазонка, этот человек вам подойдет, – сказал герцог. – Он сражался в Семилетней войне, и, как мне говорили, столь отважно, как будто бы он родился в обожаемом вами шестнадцатом веке, оставившем по себе жестокую память. Конечно, он не так молод… Но ведь тебе безразлично: шестьдесят, семьдесят, восемьдесят лет, лишь бы он был похож на твоих героев, ведь так ты сказала? Рудольфу фон Эпштейн семьдесят два года – это тебе как раз подходит, а уж что касается его знатности, мужества и верности императору, то, надеюсь, ты отрицать их не станешь.

– Уж поверьте, батюшка, – рассмеялась Альбина, – я не так плохо знаю свою родную Германию, и мне известно, что граф фон Эпштейн уже тридцать лет женат на сестре моей милой тетушки, аббатисы монастыря Священной Липы.

– Ну, раз уж мне не удалось вас обмануть, всезнайка, скажу вам правду. Мой старый товарищ просит вашей руки для одного из своих сыновей. С вашей точки зрения, сын этот несчастлив вдвойне: ему едва исполнилось тридцать и у него нет почти ни одного седого волоса. Сам он еще не герой, но принадлежит к героическому роду, и, можешь быть спокойна, со временем он и постареет и поседеет. К тому же, подумай только, сумасбродка, ты будешь жить в старом замке, в горах Таунус, всего лишь в нескольких милях от твоего любимого старого Рейна, в замке, таящем одну из самых фантастических легенд: предание о призраке его хозяйки, которая умерла в рождественскую ночь и потому была наделена способностью вставать из могилы. Впрочем, эта история не кажется мне особенно убедительной. Но, как тебе известно, Поэзия и Рассудительность – эти небесные дочери – подобны снам, из которых одни выходят к людям через роговую дверь, а другие через дверь из слоновой кости; они расходятся в разные стороны, но живут в одном дворце.

– А что это за легенда, батюшка? Вы знаете ее? – спросила Альбина, и глаза ее заблестели от любопытства.

– Недостаточно хорошо, чтобы рассказать тебе. Я слышал ее очень давно от моего старого друга фон Эпштейна, когда мы коротали долгие вечера на бивуаке. Впрочем, твой жених тебе все это расскажет сам: я предупрежу его, что за тобой нужно ухаживать именно таким способом.

– Вы говорите «мой жених», батюшка? Так, значит, вы одобряете этот союз?

– Увы, да, бедное мое дитя. Я безжалостно лишаю вашу любовь главного ее очарования – препятствий. Ведь как это было бы романтично: запретная страсть, тайный брак, мое посмертное благословение, не правда ли? Но что поделаешь: к несчастью, все в твоем женихе – возраст, происхождение, состояние – способствует тому, чтобы я желал этого союза, а главное – вот уже почти пятьдесят лет меня и графа фон Эпштейна связывает нежная дружба. Единственный недостаток молодого Эпштейна – то, что он вдовец и у него есть сын. Но моя Альбина, у которой впереди будущее, может не оглядываться на прошлое. В конце концов, милое мое дитя, письмо отца всего на несколько дней опередило сына, и скоро ты сама сможешь оценить своего жениха.

– И как же зовут сего гордого претендента на мою руку, намеревающегося стать воплощением Гёца и тем самым вытеснить его из моего сердца? – спросила Альбина.

– Максимилиан.

– Максимилиан? Это имя обещает… но для его врагов, не для меня, потому что если он действительно такой, как я мечтаю, то в бою он должен быть несгибаем, а со мною нежен и покорен. Женщинам, в награду за их страдания, обещано и дано волшебное искусство приручать этих львов и одним взглядом повергать в смущение тех, кто сеет страх на поле боя. И потом, знаете, батюшка, – добавила Альбина с комической важностью, – если вдуматься, я все-таки предпочитаю молодого. Когда я стану его женой, он будет на заре своего блистательного жизненного пути, он одержит свои первые победы с моим именем на устах, а я, как Елизавета, буду свидетельницей его подвигов и наградой за них.

– И ты веришь, милое мое дитя, что героические времена рыцарских поединков могут вернуться? – спросил герцог, качая головой.

– А почему бы им и не вернуться?

– Потому, что изобретение пушечного пороха нанесло некоторый ущерб рыцарству. Нет больше ни Роланда, ни Рено, ни Оливье. Как бы отважны они ни были, все они равны перед пушечным ядром: вспомни маршала де Бер-вика и великого Тюренна.

– Но если перевелись великие воины, батюшка, то остались великие полководцы. Силу сменил гений, и, хотя ничто не сможет заменить Дюрандаль Роланда, Бализарду Рено и волшебное копье Астольфа, все же Густав Адольф, Валленштейн и Фридрих Великий имеют свои достоинства. Не могу объяснить почему, но я возлагаю большие надежды на грядущий век.

– Прекрасно, – рассмеялся герцог, – мы поместим это предсказание в Готский альманах. Ну что ж, – продолжал он, вынимая часы, – пора ужинать, моя прекрасная сивилла. Боюсь снова разочаровать вас насчет будущего, но в моем возрасте солнце и ароматы, поэзия и предсказания уже не утоляют голода.

Альбина покачала головой в знак того, что в ней-то возраст ничего не изменит, взяла отца под руку, и они вернулись в дом.

На следующий день после этого разговора в Вену прибыл Максимилиан фон Эпштейн. Мы уже попытались показать читателю, как в беседе с отцом проявилось необычное и живое воображение Альбины, ее романтические и наивные мечты. Так что появление молодого графа ожидалось с той благосклонностью, на какую была способна ее юная и восторженная душа. Выше мы нарисовали портрет Максимилиана, и легко догадаться, что дочери он понравился гораздо больше, чем отцу. Герцог, искушенный в дипломатии и привыкший распознавать под маской истинное лицо, сразу увидел, что в молодом графе больше честолюбия, чем настоящего достоинства, больше гордыни, чем ума, и больше расчета, чем любви. Но для Альбины внушительная фигура Максимилиана, его бледное и суровое лицо выгодно выделяли его на фоне бесцветных венских поклонников. Она увидела его сквозь призму своего поэтического воображения: его грубость показалась ей прямотой, суровость – простодушием, а холодность – благородством.

«У него простая и гордая душа, – убеждала себя Альбина. – Единственный его недостаток заключается в том, что он на триста лет моложе, чем мои прекрасные рыцари».

Девушка простодушно поверила Максимилиану свои тайные мечты, а уж он позаботился о том, чтобы его поведение не разочаровало невесту. Граф выражал глубокое презрение к протоколам и трактатам, бряцал шпагой, звенел шпорами и строил из себя героя.

Наконец в один прекрасный день Альбина решила узнать, обладает ли молодой граф таким же романтическим воображением, как она сама, и попросила его рассказать легенду замка Эпштейнов. Максимилиан не сильно преуспел в той области риторики, которая называется устной речью, но все же обладал даром живого, убедительного и яркого слова. Кроме того, он очень хотел понравиться. Поэтому он рассказал предание о замке Эпштейнов с такой верой в него, с таким чувством и воодушевлением, что окончательно покорил мечтательную душу девушки. Вот какова была эта история.

Замок был построен в славные для Германии времена, а именно в эпоху Карла Великого, одним из графов фон Эпштейнов, предком нынешних владельцев. Об этих варварских временах потомкам ничего не известно, кроме предсказания волшебника Мерлина; оно гласило, что та графиня фон Эпштейн, которая умрет в своем замке в рождественскую ночь, умрет лишь наполовину. Как и все предсказания, это пророчество было достаточно туманным. Поэтому его очень долго не могли понять до тех пор, пока не умерла жена одного германского императора. Имени этого императора никто уже не помнит, а императрицу звали Эрмангарда.

Вместе с Эрмангардой воспитывалась дочь некоего г-на фон Виндека, которая впоследствии вышла замуж за графа фон Эпштейна. Когда одна из подруг стала графиней, а другая – императрицей, они, несмотря на разницу своего положения, не забыли о детской дружбе. А поскольку императрица жила во Франкфурте, а графиня – в замке Эпштейнов, расположенном всего в трех-четырех льё от города, то давние подруги часто виделись. Кроме того, граф Сигизмунд фон Эпштейн пользовался большим влиянием при дворе и император лично назначил его в свиту императрицы.

Неожиданно ночью 24 декабря 1342 года императрица скончалась. Ее внезапная смерть повергла весь двор в глубокую скорбь. Император, обожавший свою супругу, горевал чрезвычайно. По обычаю, тело императрицы поместили на парадном ложе, и все рыцари и благородные дамы двора были допущены к одру поцеловать руку покойной госпожи. Согласно этикету, эта церемония происходила следующим образом: императрица, в парадных одеждах, с короной на голове и со скипетром в руках, лежала в ярко освещенной часовне. У дверей стоял один из придворных, каждые два часа уступавший место другому. Этот придворный препровождал в часовню того, кто хотел отдать последние почести покойной. Тот преклонял колено, целовал руку своей госпожи, затем возвращался к двери и стучал, после чего его выпускали, чтобы вошел следующий. Входили в часовню по одному.

В первый день Рождества пост у двери Эрмангарды занял граф Сигизмунд фон Эпштейн. Со времени смерти императрицы прошли сутки. Граф Сигизмунд начал дежурство в полдень. Было четверть второго; граф уже впустил к покойной восемь или десять посетителей, когда, к своему великому удивлению, увидел в дверях часовни Леонору фон Эпштейн, свою жену. Его удивление было вызвано тем, что он не послал ей сообщения о смерти императрицы, поскольку собирался по окончании дежурства сделать это сам. Зная о чувстве нежнейшей привязанности, которая графиня питала к Эрмангарде, граф надеялся как-нибудь смягчить удар.

Сигизмунд не ошибся: его жена, должно быть, испытала страшное потрясение, ибо лицо ее покрывала смертельная бледность, сразу бросавшаяся в глаза по контрасту с длинными траурными одеждами графини.

Граф бросился навстречу супруге, но, понимая, что она пришла исполнить свой священный долг, не стал спрашивать о том, как ей стала известна ужасная новость. Он повел ее, безмолвную и безутешную, к дверям часовни, и сам затворил их за ней.

Обычно посещения продолжались недолго. Придворные преклоняли колено, целовали руку императрицы и немедленно удалялись. Но граф Сигизмунд знал, что с его женой будет иначе. Ведь графиня пришла сюда по велению сердца, а не для того, чтобы исполнить обязанность, предписанную этикетом. Поэтому он не удивился, что она не вышла сразу. По истечении четверти часа, так и не услышав условного стука в дверь, граф начал беспокоиться: он опасался, что Леонора не вынесет потрясения. Не решаясь открыть дверь без предупреждения – что было бы нарушением установленной церемонии, – он нагнулся и посмотрел в замочную скважину, со страхом ожидая увидеть графиню без чувств возле тела своей госпожи.

Однако, к великому своему удивлению, ничего подобного граф не увидел. Несколько секунд он смотрел в замочную скважину, а когда выпрямился, пот струился по его мертвенно-белому лицу. Изменения в лице графа были столь разительны, что несколько придворных, стоявших рядом в ожидании своей очереди, спросили, что с ним.

– Ничего, – ответил Сигизмунд, проводя рукой по лбу, – ничего, совершенно ничего.

Придворные снова заговорили о своих делах, а граф, решив, что ему все померещилось, вновь приник к замочной скважине. На этот раз он окончательно уверился в том, что не ошибся. Вот что предстало его взору.

Сигизмунд увидел, что покойная императрица, по-прежнему с короной на голове и со скипетром в руках, сидит на кровати и беседует с его женой, графиней Леонорой.

Эта картина была настолько немыслимой, что Сигизмунд не поверил собственным глазам: это было похоже на сон. Граф, бледнее прежнего, снова выпрямился.

Почти в ту же секунду графиня Леонора постучала, давая понять, что визит к императрице окончен. Граф распахнул дверь и бросил быстрый взгляд в глубь часовни: императрица неподвижно покоилась на смертном ложе.

Леонора оперлась о руку мужа, и они пошли прочь. Сигизмунд обращался к ней с какими-то вопросами, но она ничего не отвечала. Графу предстояло стоять у дверей императрицы еще десять минут, поэтому он расстался с женой в передней, объясняя ее молчание сильным потрясением, а точнее, ничего не понимая вовсе, настолько велико было его смятение.

Придворные продолжали один за другим входить в часовню. Каждый раз граф фон Эпштейн заглядывал в замочную скважину, но императрица все время оставалась неподвижной. Пробило два часа, и вошел обер-шталмейстер, который должен был сменить графа на посту. Сигизмунд едва поклонился ему, уже на ходу сообщив необходимые указания и выбежал вон, устремляясь в императорские покои. Императора он застал в состоянии глубокого отчаяния.

– Ваше величество, – вскричал Сигизмунд, – не плачьте! Отправьте как можно скорее доктора к императрице, – она не умерла!

– О чем вы говорите, Сигизмунд?! – воскликнул император.

– Уверяю вас, государь: только что своими собственными глазами я видел, как ее величество императрица Эрмангарда сидела на смертном ложе и беседовала с графиней фон Эпштейн.

– С какой графиней фон Эпштейн? – изумился император.

– С графиней Леонорой фон Эпштейн, моей женой.

– Мой бедный друг, – сказал император, качая головой, – ваш разум помрачился от горя.

– Что вы имеете в виду, ваше величество?

– Графиня фон Эпштейн… Да поможет вам Бог перенести это несчастье!

– С графиней фон Эпштейн что-нибудь случилось? – встревожился Сигизмунд.

– Графиня фон Эпштейн умерла сегодня ночью. Сигизмунд вскрикнул и бросился прочь. Он вскочил на лошадь, как безумный промчался по улицам Франкфурта и через полчаса был уже в замке Эпштейнов.

– Графиня Леонора! – звал он. – Графиня Леонора! Те, к кому граф обращался с вопросами, в слезах отворачивались от него.

Он бросился к лестнице, крича:

– Графиня Леонора! Графиня Леонора!

По дороге он встречал слуг, но не мог ничего от них добиться. Сигизмунд ворвался в спальню жены: графиня лежала на кровати, одетая в черное и такая же бледная, как три четверти часа тому назад, когда он видел ее в часовне. Стоявший возле ее ложа капеллан пел псалмы. Графиня была мертва.

Все дело было в том, что гонец, посланный с трагическим известием, не застал графа Сигизмунда и сообщил о случившемся императору. Граф спросил, не заметил ли кто-нибудь, чтобы с момента смерти, то есть с полуночи, графиня делала какие-либо движения.

– Никаких, – ответили ему.

Он спросил у священника, читавшего молитвы у одра покойной, выходил ли тот из комнаты.

– Ни на секунду, – ответил капеллан.

Тогда граф вспомнил, что было как раз Рождество и что, согласно древнему пророчеству Мерлина, та графиня фон Эпштейн, которая умрет в рождественскую ночь, умрет только наполовину. Леонора была первой графиней фон Эпштейн, умершей в ночь на Рождество. Так, значит, все было наоборот: не Эрмангарда ожила, а Леонора умерла. Усопшая графиня пришла поцеловать руку своей покойной госпожи, и в течение десяти минут он наблюдал беседу двух призраков.

Сигизмунд решил, что рассудок его помутился. Рассказывают, что графиня, наделенная способностью вступать в контакт с живыми людьми, несколько раз посещала супруга во время его болезни, последовавшей за всеми этими ужасными событиями. По прошествии года граф Сигизмунд удалился в монастырь, завещав своему старшему сыну положение, титул и состояние, от которых сам отказался, чтобы посвятить себя Богу.

Говорят, что графиня всегда появлялась в той из комнат замка, которая называлась красной и где была дверь, что вела на потайную лестницу к семейному склепу Эпштейнов. Известно также, что графиня являлась к старшим сыновьям трех поколений Эпштейнов и что появления ее совпадали с какими-нибудь важными семейными событиями. Однако в четвертом поколении эти посещения прекратились. С тех пор графиню Леонору больше не видели, но в замке Эпштейнов сохранилась традиция, согласно которой старший сын в семье спал в красной комнате. Еще известно, что после Леоноры ни одна графиня фон Эпштейн не умирала в рождественскую ночь.

Легко вообразить, какое впечатление произвел на Альбину этот рассказ. Ее жаждущая поэзии душа жадно впитывала в себя каждое слово этой фантастической легенды. Когда Альбина представляла себе, что станет графиней фон Эпштейн и будет жить в древнем замке времен Карла Великого, то ей казалось, что она и в самом деле почти уже очутилась в средневековье – в своей излюбленной эпохе.

Однако Максимилиан не смог бы долго играть свою роль: за ним наблюдал хоть и благосклонный, но весьма проницательный взгляд Альбины. На его счастье, спустя две недели он вынужден был по важному делу вернуться к отцу. Уезжая, он заручился согласием девушки и одобрением герцога, который, впрочем, отсрочил свадьбу на год.

На протяжении этого времени Максимилиан часто наведывался в Вену, но всегда вовремя уезжал. Сначала умерла его мать, вскоре за ней последовал и старый граф. Пока старики были живы, невеста их сына получала от них чудесные письма, в каждой строке которых изливалось их душевное благородство. Эти письма не только поддерживали иллюзии бедной девушки, но и усугубляли их. А вынужденные отлучки жениха благоприятствовали тому, что милый призрак, созданный дивной душой Альбины, по-прежнему заменял ей истинного Максимилиана. Она преклонялась перед ним и мечтала о том, как утешит его во всех его бедах, рассеет тоску его одиночества и одухотворит, как некая королева или фея, своим присутствием старый замок Эпштейнов.

Она часто думала о судьбе графини Леоноры и ловила себя на том, что просит Бога послать ей смерть в ночь на Рождество, чтобы и она могла вставать из могилы и посещать своего супруга, подобно тем женщинам из рода Эпштейнов, которым смерть в рождественскую ночь дарила бессмертие.

Долгожданная свадьба была отпразднована в Вене в конце 1791 года. Сам император подписал брачный контракт, после чего супруги отбыли в замок Эпштейнов.

Приехав в дом мужа, Альбина прежде всего попросила показать ей красную комнату, где после смерти отца жил Максимилиан.

Читателю эта комната уже знакома: мы описывали ее раньше. В те времена она была такой же, как и сегодня.

Спустя две недели после отъезда Альбины внезапно умер от апоплексического удара герцог фон Швальбах, словно его защита и поддержка стали не нужны дочери. В ее жизни, которой предстояло стать сплошной цепью страданий, это событие стало первым большим испытанием.

О Конраде и Ноэми не было никаких вестей, а новый граф фон Эпштейн не упоминал о них вовсе.