Текст книги "Сильвандир"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Роже слегка покраснел, и только.

– Вот ваши триста луидоров, виконт, – сказал он с улыбкой.

– Вы настоящий игрок, господин д'Ангилем, – ответил д'Эрбиньи, поклонившись.

– Примите мои поздравления, шевалье! – воскликнул граф де Шастлю. – Вы играете, как истинный дворянин.

– Я вас тоже поздравляю, – сказал барон де Тревиль.

– И мы поздравляем, – подхватили остальные.

Кретте взял Роже за руку и пожал ее; потом, наклонясь к самому его уху, тихо проговорил:

– Превосходно, шевалье, ведь человека узнают в игре и в огне; ведите себя так, как вели себя нынче, и через три месяца вы станете рыцарем без страха и упрека.

«Сколько шумных похвал! – прошептал про себя Роже, вставая. – Можно подумать, что я совершил подвиг».

Однако, переходя от карточного стола к обеденному, он испустил тяжкий вздох и лишь потом вздохнул полной грудью.

Обед прошел очень весело; маркиз де Кретте и его приятели всегда кичились тем, что умеют пить; оказалось, однако, что в этом отношении они просто малые дети рядом со своим сотрапезником из провинции. Роже совершенно искренне считал, что бокалы слишком малы, а вино – слабое.

– Черт побери! – воскликнул д'Эрбиньи. – Да вы такой же прекрасный игрок, как наездник, и такой же отменный петух, как игрок! Видно, у вас в Ангилеме все делают на славу.

Роже был в восторге от того, что нашли, будто он не только равен изысканным аристократам, но в чем-то даже превосходит их.

За обедом молодые люди говорили об охоте, о любви, о битвах и поединках; пока речь шла об охоте и о любви, шевалье было что порассказать, хотя его любовные похождения были совсем не того рода, что у его новых приятелей. Но когда речь зашла о битвах и поединках, он уже ничем не мог похвастаться – ни доблестью, ни одержанными победами: ему никогда еще не доводилось видеть поле сражения, он даже ни разу не участвовал в самой пустячной дуэли; это обстоятельство безмерно унижало юношу, попавшего теперь в незавидное положение безмолвного слушателя.

На стол уже подали десерт, когда к гостинице подъехала еще одна веселая компания. Составлявшие ее дворяне уже при своем появлении шумели, пожалуй, не меньше, чем маркиз де Кретте и его сотрапезники к концу обеда.

– Ну вот, кажется, мы будем иметь удовольствие лицезреть господ Коллинских, – промолвил маркиз де Кретте с мрачным видом, не ускользнувшим от Роже.

Шевалье высунулся из окна и увидел четырех дворян; двое из них были одеты особенно франтовато, хотя и несколько причудливо: небрежно остановившись у входа в гостиницу, они громко переговаривались и балагурили.

То были венгерские дворяне, их богатый наряд выглядел чересчур экстравагантным. Такая роскошь казалась слишком вызывающей даже в ту эпоху, когда роскошью трудно было удивить.

За столом, где сидела компания маркиза де Кретте, тотчас же воцарилось глубокое молчание, словно молодые люди хотели этим подчеркнуть неуместность развязного поведения вновь прибывших.

Роже наклонился к уху маркиза:

– А кто они такие, эти господа Коллинские? – спросил он.

– Знатные венгерские магнаты, – отвечал маркиз, – и ведут они себя здесь, во Франции, как привыкли вести себя дома: избивают содержателей постоялых дворов и гостиниц, дурно обращаются со слугами, преграждают дорогу прохожим. На все их выходки можно было бы смотреть, как на милые шалости, если бы дуэль не запрещали и не преследовали так строго. Впрочем, люди они храбрые, этого у них не отнимешь.

Роже внимательно слушал маркиза. Между тем братья Коллинские вошли в большую залу гостиницы, и дворяне из обеих компаний весьма учтиво раскланялись друг с другом. Но едва только все обменялись приветствиями, де Кретте встал из-за стола, вслед за ним поднялись и его сотрапезники, он расплатился с хозяином и вышел в сопровождении Роже и остальных своих друзей.

Уже спустившись до самого низа лестницы, шевалье услышал громкий смех Коллинских, и слова «светло-зеленый бант» несколько раз резанули его ухо. Ведь на плече у Роже, как мы уже упоминали, был пришит светло-зеленый бант – украшение весьма дурного вкуса, особенно на небесно-голубом кафтане; утром шевалье не обратил на это внимания, но уже к вечеру все хорошо понял, вот почему его вывели из себя насмешки зубоскалов и он сразу же возненавидел их: юноша не мог им простить, что они нашли его наряд смешным.

Маркиз де Кретте со своей стороны не пропустил ни единого слова из этих насмешливых замечаний; садясь на коня, он пробормотал:

– Господи! До чего же нагло и вызывающе ведут себя эти Коллинские!

Роже догадался, что шуточки венгров были услышаны всеми его спутниками, и жестоко страдал из-за этого; однако в первую минуту он не нашелся, что сказать, и вынужден был молча проглотить обиду.

Когда компания возвратилась в Париж, шевалье сердечно поблагодарил маркиза за любезность, которую тот выказал к нему; затем он попросил у молодых дворян позволения нанести каждому из них визит и принял приглашение участвовать на следующий день в игре в мяч.

– Отпорите, пожалуйста, ваш светло-зеленый бант, – чуть слышно произнес маркиз, прощаясь с Роже, – и нашейте взамен пунцовый: сейчас это самый модный цвет.

Шевалье предпочел бы получить удар кинжалом, нежели услышать сей деликатный совет своего нового друга.

«Что ни говори, а ведь в Сен-Жермене мне нанесли оскорбление, – подумал он, – а я не потребовал сатисфакции. Неужели у меня недостало мужества?»

XI. КАК ШЕВАЛЬЕ С ПОЛЬЗОЙ ДЛЯ СЕБЯ ПРИМЕНИЛ УРОКИ ФЕХТОВАНИЯ, КОТОРЫЕ ЕМУ ПРЕПОДАЛ ЕГО ОТЕЦ, БАРОН Д'АНГИЛЕМ

Мысль о давешней обиде всю ночь не давала Роже уснуть; он на все лады обдумывал случившееся и подыскивал множество доводов в свое оправдание; но одно оставалось бесспорным: его высмеяли, а он стерпел обиду. Это обстоятельство отравляло радость, которую принес ему вчерашний день, когда все так славно для него складывалось. Досада и озабоченность, вызванные разъяснениями мэтра Кокнара о трудностях предстоящей тяжбы, отнюдь не способствовали тому, чтобы юноша провел спокойную ночь: Роже спал всего час или два и пробудился в самом дурном расположении духа.

Накануне шевалье хорошо понял, как важно для дворянина элегантное платье, и потому, перед тем как выпить чашку шоколада, он послал за портным и велел принести к десяти часам утра самый лучший костюм, какой тот сумеет только достать, и при этом безукоризненного вкуса. Ровно в десять часов портной явился с кафтаном из переливчатой тафты, обшлага которого были расшиты серебром, с вышитым камзолом из светло-серого щелка и короткими панталонами из той же материи, что и кафтан; наряд этот дополняли шейный платок, отделанный антверпенским кружевом, чулки со стрелками и башмаки с блестящими пряжками; облачившись в новое платье, Роже небрежно привесил слева остро наточенную шпагу, гораздо более дорогую и красивую, чем та, какую он носил накануне.

И тут шевалье откровенно поделился с портным своими опасениями, признавшись, что ему еще никогда не приходилось щеголять в столь элегантном наряде; портной, знавший толк в своем деле, дал юноше много ценных советов. Роже пожелал тут же применить их на практике: он стал ходить взад и вперед, поворачивался и кружил перед своим наставником, и тот в конце концов объявил, что совершенно удовлетворен тем, как небрежно шевалье поглаживает свой подбородок и быстро, одним ловким движением засовывает шляпу под мышку: по его словам, это было самое главное. Роже расплатился с портным и отпустил его. Он уже почти позабыл о неприятных мыслях, одолевавших его всю ночь, и потому, выйдя из гостиницы, весело зашагал на улицу Вожирар, где было расположено помещение для игры в мяч.

Тщеславие юноши было удовлетворено, одного только ему не хватало – хотелось, чтобы его могла увидеть в новом наряде Констанс; особенно сожалел он об этом потому, что явно производил сильное впечатление на прохожих, ибо все они оборачивались и провожали его глазами: в самом деле, никто не мог уразуметь, куда направляется в десять часов утра, вырядившись, как на свадьбу, красивый молодой человек, судя по всему, весьма довольный собою.

Шевалье первый пришел в помещение для игры; маркеры приветствовали его низкими поклонами, и это показалось ему хорошим предзнаменованием. Роже еще никогда не доводилось участвовать в такой игре, он думал, что окажется в каком-нибудь дворце, наподобие Лувра, а очутился чуть ли не в сарае.

Однако уже и в те времена мода столь самовластно господствовала в столице просвещенного мира, что, несмотря на все неудобства, игра в мяч получила там широкое распространение.

Благодаря своей слишком уж большой аккуратности Роже пребывал пока что в одиночестве; он воспользовался этим, чтобы расспросить маркеров о правилах игры и взять у них несколько уроков; человек он был сообразительный и потому быстро усвоил главные правила, а так как взгляд у него был верный и рука крепкая, то бросал он мячи довольно метко для начинающего.

Тем временем появились его новые друзья; изумлению Роже не было границ: все они пришли в широких панталонах и в халатах. Увы! Бедному нашему шевалье предстояло еще многому научиться, прежде чем стать настоящим парижанином.

Маркиз де Кретте заметил удивление юноши.

– Мы живем по соседству, – пояснил он, – и потому приходим сюда запросто, в домашнем платье.

– А я, расставшись с вами, должен буду сделать несколько визитов, – отвечал Роже, – так что решил одеться заранее.

– Вам стоило бы лучше прийти сюда в более удобной одежде, – заметил маркиз, – позднее вы бы заехали к себе и переоделись; такой костюм будет вам сильно мешать.

– Я не собирался участвовать в игре, – отвечал шевалье, кусая губы. – Ведь я даже незнаком с правилами и…

– Беда невелика, – прервал его маркиз, – мы сперва побросаемся мячами, чтобы малость поразмяться, вы составите себе понятие об игре, а уж потом начнем партию.

В эту минуту у входа раздался шум, не предвещавший ничего хорошего. Послышались громкие голоса, и Роже показалось, что он . узнал среди них голос человека, накануне потешавшегося над его светло-зеленым бантом.

Предчувствие не обмануло шевалье. В залу для игры и в самом деле почти тотчас же вошли братья Коллинские вместе со своими вчерашними спутниками; холодный пот выступил на лбу у Роже.

– Поспешим занять площадку, – сказал маркиз, – не то нам придется оспаривать у этих фанфаронов право играть первыми.

Он сбросил халат, друзья последовали его примеру; Роже со своей стороны снял кафтан, камзол и поверх одежды положил шпагу.

Игра началась.

Сперва Роже совершил несколько промахов, неизбежных для всякого, кто еще только учится столь трудной игре; ошибки юноши, были встречены смехом сидевших на скамейках для зрителей. Но мало-помалу игра его выровнялась. Надо сказать, что все телесные упражнения имеют много общего. Роже, обладавший от природы способностью ко всему, что требует силы и ловкости, делал успехи прямо на глазах; крепость его руки вызывала восторг у партнеров: пущенные им мячи свистели, как пушечные ядра, и нужно было немалое мужество, чтобы играть против него.

Молодые дворяне с удовольствием наблюдали, как постепенно раскрывались самые неожиданные возможности этого сильного и ловкого юноши. Стараясь поймать мяч, летевший над его головой, Роже подпрыгивал так высоко, что казалось, будто у него под ногами трамплин; для того чтобы вовремя поспеть к мячу, он кидался вперед или отбегал назад, столь стремительно и точно рассчитывая расстояние, что это было просто удивительно для начинающего игрока. Его партнеры не скупились на похвалы, и шевалье был в восторге.

Теперь на скамейках для зрителей веселились уже меньше: Коллинские тоже пришли для игры в мяч и находили, что партия маркиза де Кретте и его друзей чересчур затянулась. И пока младший из братьев зубоскалил с присущей ему наглостью, Коллинский-старший принялся со скуки швырять мячи в лузы играющих.

Он сидел с той стороны площадки, где играл де Кретте, и шутки венгра казались маркизу особенно неуместными.

Маркиз все больше выходил из себя, и чем сильнее он раздражался, тем меньше внимания уделял игре, так что в конце концов стал проигрывать.

Кретте умел проигрывать с достоинством, когда происходило это по его собственной вине или же по вине людей, к которым он благоволил; но он легко выходил из себя, когда проигрывал по милости других, особенно по милости тех, кого он не жаловал. Вот почему, когда Коллинский в очередной раз забросил мяч в его лузу, маркиз окончательно потерял терпение.

– Черт побери, сударь, – крикнул он, поворачиваясь к наглецу, – вы швыряете мячи ко мне в лузы и портите мне игру! Вас это, видимо, забавляет, но меня нисколько.

– В таком случае, маркиз, я буду бросать мячи в лузы вот того господина, – сказал венгр, переходя на ту сторону площадки, где играл Роже.

Шевалье вопросительно взглянул на маркиза, тот ответил ему красноречивым взглядом.

– Вы поступите вполне резонно, боюсь только, что это не понравится шевалье, – заметил маркиз де Кретте Коллинскому.

– Вот именно! Совсем не понравится! – крикнул Роже, делая несколько шагов к венгру й чувствуя, как громко застучало сердце у него в груди.

– Глядите-ка, – проговорил Коллинский, – да ведь это же тот самый господин со светло-зеленым бантом. Что-то я больше не вижу вашего красивого банта, мой милый?

Кровь бросилась в лицо Роже, он замер на месте. Ему хотелось сказать что-нибудь резкое венгру, но язык у него будто прилип к гортани.

– У шевалье д'Ангилема нет больше светло-зеленого банта, это вы верно изволили заметить, – вмешался маркиз, – зато у него появилась новая шпага.

Слова эти сыграли роль искры, от которой загорается бочка с порохом.

Роже подошел вплотную к Коллинскому, чопорно поклонился ему и сказал:

– Да, сударь, у меня появилась новая шпага, и я буду иметь честь проткнуть вас ею насквозь, если это доставит вам удовольствие.

Все так и покатились со смеху, услышав столь необычный вызов. Коллинский уже хотел было, по своей привычке, ответить какой-нибудь грубостью, но тут виконт д'Эрбиньи, в свою очередь, подошел к нему и поднес палец к губам.

– Господа, – сказал он, – в зале посторонние, прошу вас, больше ни слова. Встретимся позднее.

Венгры поклонились, отошли в глубь зала и принялись отпускать колкие шуточки.

– Что с вами, шевалье? – вполголоса спросил маркиз у Роже, который сперва густо покраснел, а теперь был очень бледен. – Уж не дурно ли вам?

– Нет, маркиз, я просто слегка взволнован.

– Не помешает ли вам волнение драться на дуэли, коли нам понадобится четвертый?

– Помешает ли оно мне драться? – переспросил Роже, мгновенно вспомнив о наставлениях своего отца. – Да я, если понадобится, буду драться десять раз подряд и, если вы сочтете необходимым, против десяти противников сразу. Но только со мною происходит что-то непонятное, это сильнее меня, и потому я дрожу, думаю, от гнева.

Маркиз улыбнулся тому, с каким простодушием шевалье объяснил свои ощущения.

– Умеете ли вы, по крайней мере, фехтовать? – спросил он.

– Немного умею.

– Кто же был вашим учителем?

– Меня учил фехтовать отец.

– Черт побери! В таком случае вы, должно быть, мало что умеете.

– Надеюсь, что постоять за себя смогу!

– Вот если б вы умели владеть шпагой так же ловко, как ездите верхом!

– Полагаю, что выкажу в этом не меньше умения.

– В самом деле?

– Конечно. Правда, до сих пор мне приходилось драться лишь на рапирах.

– Стало быть, вы не знаете, как будете сражаться на настоящем поединке?

– Знаю только, что буду сражаться, вот и все. И обещаю вам, что не отступлю ни на шаг.

– Ну, коли вы обещаете, тогда я совершенно спокоен, – сказал маркиз.

– Я вам твердо обещаю.

– Превосходно.

Маркиз снова облачился в халат, поправил воротник и подошел к братьям Коллинским: они вместе с двумя своими друзьями сидели на скамьях для зрителей и при его приближении встали. Все обменялись учтивыми приветствиями; теперь Коллинские были отменно вежливы, и это понятно – ведь предстояло драться на дуэли.

Встречу назначили на четыре часа, условились сойтись за монастырем Дев святого причастия.

Четверо наших молодых дворян отправились в особняк маркиза де Кретте.

– Право же, господа, чертовски досадное происшествие, – сказал маркиз, входя в гостиную.

Он опустился на диван и жестом пригласил остальных последовать его примеру.

– А, собственно, почему? – спросил д'Эрбиньи.

– Да потому, любезный виконт, что эти господа Коллинские настаивают на том, чтобы драться четверым против четверых.

– Ну и что ж, разве нас не четверо? – удивился Тревиль.

– Без сомнения, барон. Но ведь шевалье всего второй день в нашей компании, и мне хотелось бы избавить его от участия в сегодняшней схватке.

– Почему вы хотите избавить от этого именно меня, а не кого-либо другого? – осведомился Роже.

– Потому что, любезный мой шевалье, первая дуэль – это, что ни говори, первая…

– Ах, вот оно что! Скажите, у вас в Париже, часом, не придумали способ сразу же начинать со второй дуэли? – спросил Роже.

– Нет, по правде говоря, пока еще не придумали, – со смехом отвечал Кретте.

– В таком случае, милостивый государь, прошу вас, располагайте мною, – твердо сказал шевалье. – И если дело только в том, чтобы получить удар шпагой, я, черт побери, стою всякого другого!

– Браво! Вот, по-моему, славный ответ! – воскликнул д'Эрбиньи.

– Я ручаюсь за шевалье, – подхватил Тревиль.

– Шевалье, если вы целым и невредимым вернетесь с этого поединка, то станете моим близким другом, – проговорил Кретте. – Но не заблуждайтесь: братья Коллинские известные бретёры; там, у них на родине, до сих пор еще дерутся на рапирах времен Карла Девятого.

– Что ж делать, маркиз! Как они ни грозны, попробуем дать им отпор.

– Так и порешим, но я вас предупредил, шевалье. У вас есть еще время с честью выйти из игры: если вы отступитесь, мы прибегнем к помощи Кло-Рено, а уж он-то владеет шпагой!

– Вы меня несказанно огорчите, маркиз, если еще раз повторите эти слова. Я весь к вашим услугам, равно как и к услугам милейших наших венгров.

– Ну что ж, господа, стало быть, нынче, в четыре часа, – сказал Кретте. – И советую всем составить завещание, потому что схватка, судя по всему, будет жаркая. Пойдемте со мной, Роже, я подберу вам добрую шпагу, ведь на вашей хорош разве только эфес.

Маркиз попрощался со своими друзьями и повел шевалье в оружейную, где висели шпаги на любой вкус с эфесами, удобными для разных рук.

Роже выбирал оружие как знаток; он взял себе шпагу не слишком длинную и не слишком короткую, не слишком тяжелую и не слишком легкую, ее острый, как бритва, клинок в четырнадцати или пятнадцати дюймах от рукояти расширялся, и это было очень важно для успешного отражения ударов противника.

Маркиз с глубоким вниманием следил за тем, как шевалье выбирает оружие.

– Прекрасно, – сказал он, – вижу, что вкус у вас отменный. Забросьте-ка в угол свою старую шпагу, она никуда не годится, и возьмите эту. Вот и хорошо! Итак, до вечера, позади монастыря Дев святого причастия. Вы знаете, где это?

– Знаю.

– Впрочем, лучше дождитесь меня в гостинице, я заеду за вами по пути. А еще лучше, приходите-ка сюда к двум часам дня, вместе и перекусим.

– Вы слишком добры ко мне, маркиз.

– Полно, полно, перестаньте употреблять эти слова, между друзьями они неуместны, и к тому же от них отдает провинцией.

Вернувшись в гостиницу, Роже заперся у себя в комнате и погрузился в самые мрачные мысли. Совет составить завещание, мимоходом высказанный маркизом, не шел у него из головы.

«Черт побери! – думал шевалье. – Будет чертовски глупо, если окажется, что я приехал из Лоша в Париж лишь для того, чтобы меня здесь укокошили».

Затем он облокотился на стол, подпер голову рукою и принялся думать о Констанс, о матери, об отце, об очаровании родного края, о том очаровании, какое человек начинает ценить, только покинув родные места, ибо в полной мере постигает его, лишь очутившись вдали от дома; наконец шевалье решил приняться за письма и сочинил длинные послания Констанс, отцу и матери; пока он писал их, сердце его сжималось и слезы капали на бумагу.

Роже плакал так долго, что у него иссякли слезы; к тому же погода стояла прекрасная, небо было безоблачно, яркий луч солнца проникал в окно, и в этом широком луче плясали миллионы пылинок; в хорошую погоду смерть кажется нам менее ужасной: уже давно замечено, что в августе встречаешь гораздо больше храбрецов, нежели в декабре.

Шевалье тряхнул головой, поднялся с места, взялся за эфес шпаги и вытащил ее из ножен; рука у него была крепкая, и шпага показалась ему не тяжелее обычной рапиры. Он остановился посреди комнаты и сделал резкий выпад, затем стал в третью позицию, потом – в четвертую и сделал еще несколько быстрых и коротких выпадов; в общем он остался весьма доволен собою, убедившись, что не утратил ни навыков, ни силы, хотя уже почти полтора года не брал в руки рапиру.

В два часа дня он вышел из гостиницы и направился в особняк маркиза. Кретте ожидал его в оружейной в обществе д'Эрбиньи и Тревиля.

Там же был накрыт стол: на нем стояли отбивные, паштет и две бутылки выдержанного вина.

При виде всех этих вкусных вещей, шевалье объявил, что он просто умирает с голоду, так как еще ничего не ел, а только выпил в девять утра чашку шоколаду.

Остальные хором поддержали его.

Трапеза прошла так весело, как будто они, встав из-за стола, собирались ехать в Оперу. Правда, шевалье время от времени ощущал нервическое покалывание в сердце, но ощущение это было мгновенным и не могло согнать улыбку с его губ.

За столом просидели около часа, однако, сверх двух бутылок не было выпито ни одного бокала вина. За десертом четверо друзей обнялись.

– Вот что, шевалье, – сказал д'Эрбиньи, который считался лучшим фехтовальщиком среди молодых дворян, составлявших общество маркиза де Кретте, – вчера, когда вы объезжали Мальбрука, и нынче, когда мы играли в мяч, я сразу заметил, что у вас железные икры и стальная рука; не давайте же спуску этому черномазому Коллинскому, ибо, полагаю, он непременно захочет иметь дело с вами, что вполне естественно, так как вы весьма галантно, обещали насквозь проткнуть его шпагой. Помните, он мастер на обманные движения и ложные выпады. А потому отступайте, уклоняйтесь, пусть он как следует натрудит себе руку, а уж там вы с ним легко справитесь.

– Когда у меня будет второй поединок, – отвечал шевалье, – я, быть может, и стану отступать, ибо, как говорит мой отец, отступать – не значит бежать; но в первом поединке я, черт побери, не отступлю ни на шаг; скажу вам заранее: коли на месте дуэли окажется стена, я, чтобы не было соблазна отойти прислонюсь спиною к этой стене.

– А противник тут же пригвоздит вас к ней, как бабочку к доске! Давайте-ка без фанфаронства, мой милый: помните, что, расправившись с вами, Коллинский тут же набросится на нас.

– Постараюсь задать ему жару, чтобы он не вздумал мешать вам заниматься своими делами, – сказал Роже.

– Аминь! – возгласил д'Эрбиньи.

– Аминь! – подхватили Кретте и Тревиль.

Все трое взяли шпаги, шевалье свою так и не снял; потом они уселись в карету.

Когда подъехали к монастырю Дев святого причастия, Кретте дернул за шнурок, кучер остановил лошадей; сидевший с ним рядом на козлах юный жокей быстро соскочил и распахнул дверцу.

– Подождешь нас тут, Баск, – сказал маркиз. – Внимательно следи за происходящим, полагаю, что на обратном пути экипаж будет нам нужен еще больше, чем теперь.

Молодые люди спрыгнули на землю.

– Ну, как вы сейчас себя чувствуете, Роже? – осведомился маркиз.

– Я? Превосходно! И чтобы оказать честь обществу, в котором нахожусь, готов драться с самим дьяволом во плоти.

Подъехала вторая карета. Противники наших молодых героев вышли из нее. То были братья Коллинские, некий граф из Саксонии – фон, Горкаюн и кавалерийский офицер по имени Бардан.

Подойдя к маркизу де Кретте и его спутникам, они поклонились.

Противником Роже, как и предполагал д'Эрбиньи, оказался Коллинский-старший, непременно пожелавший драться именно с шевалье, а так как и шевалье со своей стороны жаждал сразиться с венгром, то спора не воспоследовало.

В остальных поединках сошлись: маркиз де Кретте с Коллинским-младшим, д'Эрбиньи – с Барданом, а Тревиль – с графом Горкаюном.

Дуэлянты стали в исходную позицию; в любую минуту им могли помешать, и потому они, не теряя времени, скрестили клинки.

Маркиз де Кретте получил удар шпагой, она рассекла ему запястье; д'Эрбиньи уложил на месте Бардана, а Тревиль был убит графом Горкаюном.

Шевалье сразу понял, что имеет дело с очень сильным противником; несмотря на это, Роже сдержал свое слово и не отступил ни на шаг. В ходе поединка он сумел трижды ранить Коллинского: в первый раз проткнул ему щеку, во второй – встречным ударом вонзил ему. шпагу в горло, в третий раз, быстро уклонившись от выпада грозного противника, рассек ему грудь.

Коллинский-старший упал.

– Черт побери! – воскликнул сидевший на траве маркиз. – Ну и удар у этого малого! Да он может протаранить стену.

Увидя, что его брат упал, Коллинский-младший хотел наброситься на Роже. Однако д'Эрбиньи преградил ему путь.

– Минуту, сударь! – крикрнул он венгру. – Я, с вашего соизволения, буду иметь честь расправиться с вами тем же манером, каким мой друг д'Ангилем расправился с вашим братом.

С этими словами д'Эрбиньи отстранил шевалье, заявившего сперва, что раз уж он с самого начала занялся семейством Коллинских, то ему и надлежит довести дело до конца. Однако долго спорить Роже не пришлось: к нему уже приближался граф Горкаюн.

– Бростите, люпезный мой сутарь, – сказал саксонец, – но я не шелаю, чтоб мы сидели слоша руки.

– В таком случае пустим их в ход, – ответил Роже, вновь становясь в позицию.

– Тревога, господа, тревога! – крикнул Кретте. – Баск подает нам знаки: сюда кто-то идет.

– Погодите, погодите, – сказал Роже, – я мигом.

Он сделал выпад и проткнул плечо графу фон – Горкаюну.

– Сутарь, я вас благотарю, – торжественно произнес граф, – ешели вы когда-нибудь пошалуете в Дрезден, я буду рат фидеть вас у себя.

– Милостивый государь, – отвечал Роже, не оставшись равнодушным к комплименту, – можете быть уверены, первый свой визит я нанесу именно вам.

И противники учтиво поклонились друг другу.

Между тем Коллинский-младший и д'Эрбиньи обменялись ударами: виконт проткнул венгру бедро, а тот поцарапал ему ляжку.

По знаку маркиза де Кретте быстро подъехали кареты; Баск и кучер Коллинского уложили тела де Бардана и барона де Тревиля так, чтобы можно было подумать, будто они убили друг друга; Коллинский-старший был еще жив, его перенесли в экипаж, младший брат венгра и саксонец сели рядом, и экипаж поспешно укатил. Со своей стороны Кретте, д'Эрбиньи и Роже быстро устроились в карете маркиза, и лошади помчались во весь опор.

– Любезный мой шевалье, – сказал Кретте, – я прошу вашей дружбы и искренне предлагаю вам свою.

– Я тоже, – подхватил д'Эрбиньи.

– Вы слишком добры ко мне, – пробормотал Роже.

– Роже, Роже! – воскликнул маркиз. – Мы же условились не говорить таких вещей. Черт побери! До чего ж болит рука!

– Бедняга Тревиль, – проговорил д'Эрбиньи, – я ведь остался ему должен двести пистолей!

– Ничего не поделаешь, мой милый, – заметил маркиз, – тебе никогда не удастся вернуть этот долг.

Все трое возвратились в особняк маркиза де Кретте, откуда д'Эрбиньи и Роже ушли только поздно вечером.