Текст книги "Предсказание"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

XIV. ГЛАВА, ГДЕ ГОСПОДИН ДЕ ЖУЭНВИЛЬ ВЫНУЖДЕН РАССКАЗАТЬ О СВОЕМ НЕСЧАСТЬЕ

– Полагаю, монсеньер, – проговорил Роберт Стюарт, первым выходя из убежища, – что у вас нет особых причин относиться с уважением к его величеству, и если его величество не предоставит вам помилования для Анн Дюбура, то у вас более не найдется весомых аргументов против моего плана.

– Ошибаетесь, сударь, – возразил принц де Конде, вылезая с противоположной стороны и поднимаясь на ноги, – даже если бы он оскорбил меня еще серьезнее, король всегда король, и я бы не хотел мстить главе нации за личную обиду.

– Значит, то, что сейчас произошло, никоим образом не меняет наших взаимных обязательств, монсеньер?

– Я уже обещал вам, сударь, во время утреннего выхода короля просить помилования для советника Анн Дюбура. Сегодня в восемь утра я буду в Лувре и обращусь с просьбой о помиловании.

– Скажите откровенно, монсеньер, – спросил Роберт Стюарт, – вы сами-то верите, что это помилование будет даровано?

– Сударь, – с исключительным достоинством произнес принц де Конде, – будьте убеждены, что я бы не утруждал себя обращением о помиловании, если бы не был почти полностью уверен в том, что его получу.

– Хорошо! – пробормотал Роберт Стюарт, сопроводив свое высказывание жестом, означавшим, что он явно не разделяет подобной уверенности, – через несколько часов уже настанет день, и тогда посмотрим…

– А пока что, сударь, – заявил принц, осмотревшись, – речь идет о том, как нам удалиться отсюда побыстрее и поумнее. Благодаря вашим двум посланиям малопочтительного свойства и способу, при помощи которого вы их сюда доставили, ворота Лувра охраняются так, словно дворец в осаде, и думаю, что вам будет трудно, особенно в той форме, которая на вас, выбраться отсюда до завтрашнего утра. И прошу учесть, что, уводя вас с собой, я хочу спасти вас и вашего друга, представившего эту форму, от беды, а вас, к тому же, уберечь от неверного шага.

– Монсеньер, я никогда не забываю ни хорошего, ни плохого.

– Но действовать так я буду вовсе не для того, чтобы заручиться вашей признательностью, а для того, чтобы продемонстрировать добросовестность моих намерений и тем самым подать вам пример: ведь мне достаточно было просто-напросто оставить вас здесь и тем самым освободиться от своего обещания, даже его не нарушив.

– Мне известна добропорядочность господина принца де Конде, – с чувством произнес молодой человек, – и полагаю, что и на мою вам не придется жаловаться. Начиная с этого дня я предан вам телом и душой. Добудьте помилование для моего отца, и у вас не будет более преданного, готового умереть за вас слуги, чем я.

– Верю вам, сударь, – отвечал принц де Конде, – и хотя повод для нашей встречи и обстановка, при которой она произошла, носят в высшей степени необычный характер, не скрою, что вследствие побудительного мотива, руководившего вами, я воспринимаю ваши поступки, как бы они ни были достойны порицания в глазах любого честного человека, с некоторой долей снисходительности, почти с симпатией. Мне лишь необходимо, чтобы вы мне разъяснили одно: как могло случиться, что вы носите шотландское имя, а ваш отец – советник Анн Дюбур.

– Это очень просто, монсеньер, просто, как и все истории любви. Было это двадцать два года назад, советнику Анн Дюбуру было тогда двадцать восемь; он направился в Шотландию, чтобы повидаться со своим другом Джоном Ноксом. Там он и познакомился с девушкой из Лотиана; она и стала моей матерью. Лишь по возвращении в Париж советник узнал, что эта девушка ждет ребенка. Он ни разу не усомнился в ее добродетели и сразу же признал сына, рожденного ею, и специально попросил Джона Нокса о нем позаботиться.

– Отлично, сударь, – сказал принц де Конде, – теперь я знаю все, что мне хотелось бы знать. А пока что займемся нашим уходом отсюда.

Принц двинулся первым и отворил дверь зала Метаморфоз. Коридор вновь стал темен и пуст, и они были в относительной безопасности. Выйдя к дверям Лувра, принц накинул плащ на плечи шотландца и попросил позвать Дандело.

Дандело тотчас же явился.

В двух словах принц ввел его в курс дела и рассказал о случившемся, но ограничился лишь историей с королем, мадемуазель де Сент-Андре и злосчастными визитерами, пробудившими их от сладостного сна. По поводу же Роберта Стюарта он произнес всего-навсего четыре слова:

– Этот господин со мной!

Дандело понял, что принцу Конде необходимо как можно скорее покинуть Лувр. Он открыл ему служебный выход, и принц со своим спутником оказались вне дворца.

Оба поспешно проследовали к реке, не обменявшись ни единым словом: они полностью отдавали себе отчет в том, какой опасности только что избежали.

У речного обрыва принц де Конде спросил шотландца, куда он направляется.

– Направо, монсеньер, – ответил молодой человек.

– А я – налево, – произнес принц. – Теперь вот что: будьте в десять вечера у церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа. Надеюсь, что я смогу принести вам добрые вести.

– Спасибо, монсеньер! – промолвил шотландец и отвесил почтительный поклон. – И позвольте напомнить, – продолжал он, – что с этого часа я ваш телом и душой.

После этого каждый из них пошел своей дорогой.

Пробило три часа.

И как раз в это мгновение принц де Жуэнвиль был препровожден в спальню Екатерины Медичи.

Почему же юный принц, вопреки собственному желанию, направился туда в столь поздний час и оказался в спальне королевы-матери и по какому праву племянник присвоил себе привилегии дяди?

Об этом мы сейчас расскажем.

Принц пошел к королеве-матери не по доброй воле и безо всякой радости.

На самом деле произошло следующее.

Как мы помним, королева-мать осталась у себя, предварительно объявив, что направляется в парадную спальню, где и будет ждать прихода принца де Жуэнвиля, положившего начало скандалу, а тот должен будет отчитаться о происшедшем.

Нам о нем уже известно.

Принц де Жуэнвиль, донельзя опозоренный увиденным, был менее чем кто бы то ни было настроен выступать в роли историографа катастрофы, столь печально отразившейся на его супружеской чести еще до заключения брака.

Прекрасно помня о данном им обещании, он, тем не менее, вовсе не торопился его исполнить.

Однако Екатерина не могла позволить себе пребывать в неведении относительно еще неизвестной ей тайны. Служанки помогли ей раздеться, она направилась в постель и отпустила всех, за исключением особо доверенной горничной, и стала ждать.

Пробило два часа ночи. Скандал мог еще не завершиться.

Четверть третьего, половина третьего, без четверти три…

И поскольку не появлялся ни дядя, ни племянник, она начала терять терпение, свистком подозвала горничную (звонок со шнурком появился лишь при г-же де Ментенон) и распорядилась, чтобы принца де Жуэнвиля, живого или мертвого, отыскали и привели к ней.

Принца нашли за серьезным делом: он совещался с Франсуа де Гизом и кардиналом Лотарингским.

Само собой разумеется, семейный совет решил, что брак между принцем де Жуэнвилем и мадемуазель де Сент-Андре стал совершенно невозможен.

Но приказу предстать перед королевой-матерью нельзя было не повиноваться.

Принц де Жуэнвиль отправился к ней с опущенной головой, а прибыв туда, опустил голову еще ниже.

Что до герцога де Монпансье и принца де Ларош-сюр-Йон, то на обратном пути они скрылись.

Позднее мы узнаем зачем.

С каждой минутой нетерпение Екатерины становилось все сильнее. Даже если поздний час клонил ее ко сну, желание узнать поскорее о приключении, сконфузившем госпожу адмиральшу, ее лучшую подругу, заставляло ее бодрствовать.

– Да где же он, в конце концов? – повторяла она.

А когда молодой человек уже вошел к ней в спальню, она крикнула ему резко:

– Идите же скорее, господин де Жуэнвиль, я вас жду уже целый час! Принц подошел к постели, бормоча слова извинения; Екатерина разобрала лишь слова:

– Да простит меня ваше величество…

– Я прощу вас только в том случае, Монсу де Жуэнвиль, – произнесла королева-мать с флорентийским акцентом, – если ваш рассказ окажется столь же забавным, сколь утомительным было ожидание вашего прихода. Возьмите табурет и садитесь поближе к постели. По вашему виду я заключаю, что произошло нечто необыкновенное.

– Да, – пробормотал принц, – произошло, действительно, нечто сверх необыкновенное, да такое, чего меньше всего можно было ожидать!

– Тем лучше, тем лучше! – воскликнула королева-мать, потирая руки. – Так расскажите же мне про все это и, смотрите, ничего не опускайте. Давненько мне не предоставлялось подобного повода к веселью. Ах, Монсу де Жуэнвиль, при дворе давно не смеются.

– Что верно, то верно, мадам, – мрачным голосом откликнулся г-н де Жуэнвиль.

– Так вот, когда представляется случай немного поразвлечься, – продолжала Екатерина, – за него немедленно надо хвататься, чтобы его не упустить. Так начинайте же ваш рассказ, м о н с у де Жуэнвиль; я вас слушаю и обещаю не пропустить ни единого слова.

Екатерина присела на постели, устроившись поудобнее, чтобы чувствовать себя уютно и чтобы ничто не помешало ей получать удовольствие.

Она приготовилась слушать.

Однако Монсу де Жуэнвиль, как обращалась к нему Екатерина, не просто было начать рассказ: в общем, Монсу де Жуэнвиль продолжал оставаться немым.

Королева-мать сначала решила, что молодой человек просто собирается с мыслями; однако, видя, что он никак не может нарушить молчания, повернула голову, но так, чтобы не менять положения тела, и бросила на него неописуемо вопрошающий взгляд.

– Ну, так что? – спросила она.

– Ну так вот, мадам, – ответил принц, – вынужден признаться, что я смущен до предела.

– Смущены? Чем?

– Тем, что предстоит рассказать вашему величеству об увиденном.

– Так что же вы, собственно, увидели, Монсу де Жуэнвиль? Вынуждена признаться, что схожу с ума от любопытства. Ведь я так долго ждала, – все так же потирая красивые руки, продолжала Екатерина, – но, выходит, нечего было терять на это время. Поглядим… А свидание действительно было назначено на этот вечер: как я припоминаю, дорогой Монсу де Жуэнвиль, в записке, которую вы мне передали, ясно говорилось «сегодня вечером», но не было даты?

– Да, свидание в самом деле было назначено на этот вечер, мадам.

– И они в самом деле находились в зале Метаморфоз?

– В самом деле.

– Оба?

– Оба.

– И Марс и Венера? Ах, да! Кто Венера – я знаю, но скажите же мне, кто был Марс?..

– Марс, мадам?

– Да, Марс… Я не знаю, кто был Марс.

– Видите ли, мадам, я сам себя спрашиваю, должен ли я вам об этом говорить…

– То есть, как это должны ли вы мне об этом говорить? Полагаю, что должны, а если у вас есть какие-то сомнения, я вас от них освобождаю. Поговорим же о Марсе!.. Он молод или стар?

– Молод.

– Хорош собой?

– Несомненно хорош.

– Благородного рода, не так ли?

– Самого что ни на есть благородного.

– О-о! Да что же вы такое мне говорите, Монсу де Жуэнвиль? – воскликнула королева-мать, приподнимаясь в постели.

– Сущую правду, мадам.

– Так, значит, это не какой-нибудь ослепленный паж, не понимающий, что он делает?

– Это вовсе не паж.

– И этот отважный молодой человек, – Екатерина не смогла удержаться от язвительности, – этот отважный молодой человек занимает заметное положение при дворе?

– Да, ваше величество… Скажем так, высочайшее.

– Высочайшее? Но, ради Бога, говорите же, мои суде Жуэнвиль! Из вас приходится тянуть слова, точно речь идет о государственной тайне.

– А речь действительно идет о государственной тайне, мадам, – заявил принц.

– О, тогда, Монсу де Жуэнвиль, я уже обращаюсь к вам не с просьбой, мои слова – это приказ. Назовите мне имя этого лица.

– Вы этого хотите?

– Да, я этого хочу.

– Что ж, мадам, – произнес принц, опустив голову, – это лицо, как вы его называете, не кто иной, как его величество король Франциск Второй.

– Мой сын? – воскликнула Екатерина, подпрыгнув в постели.

– Вот именно, ваш сын, мадам.

Выстрел из аркебузы, если бы он внезапно прогремел в спальне, не смог бы породить на лице королевы столь сильного волнения и так мгновенно исказить ее черты.

Она протерла глаза, словно полумрак комнаты, освещенной единственной лампой, мешал ей различать предметы; затем, устремив на г-на де Жуэнвиля пронзительный взгляд и придвинувшись к нему вплотную, она проговорила вполголоса, но тоном, который из насмешливого стал устрашающим:

– Мне это все не снится, не так ли, Монсу де Жуэнвиль? Я правильно расслышала: вы утверждаете, что героем этой авантюры является мой сын?

– Да, мадам.

– И готовы это повторить?

– Готов.

– И подтверждаете сказанное?

– Готов поклясться.

И юный принц поднял руку.

– Великолепно, Монсу де Жуэнвиль! – мрачно произнесла Екатерина. – Теперь я понимаю и ваши сомнения, и даже причину вашего молчания. О! Кровь бросилась мне в лицо! Неужели такое возможно? Мой сын, женатый на юном, очаровательном создании, заводит любовницу, которая в два с лишним раза старше его; мой сын переходит на сторону моих врагов; мой сын, Господи… Нет, это невозможно! Мой сын в качестве любовника госпожи адмиральши!..

– Мадам, – обратился к королеве принц де Жуэнвиль, – как попала записка в карман госпоже адмиральше, мне неизвестно. Но зато я, к несчастью, знаю, что не госпожа адмиральша находилась тогда в комнате.

– Вот как! – воскликнула Екатерина. – Значит, вы утверждаете, что это была не госпожа адмиральша?

– Да, мадам, это была не она.

– Но если не она, то кто же?

– Мадам…

– Монсу де Жуэнвиль, назовите имя этой особы, ее имя, и немедленно!

– Пусть ваше величество соизволит меня извинить…

– Вас извинить! И с какой же стати?..

– Дело в том, что я единственный, кто не вправе совершать подобное разоблачение.

– Даже если этого потребую я, Монсу де Жуэнвиль?

– Даже вы, мадам. Тем более что ваше любопытство без труда может быть удовлетворено, стоит вам только обратиться к первому же придворному, а не ко мне…

– Но, чтобы обратиться к этому первому же придворному, придется ждать до завтра, Монсу де Жуэнвиль. А мне хочется знать имя этой особы сейчас, немедленно. Кто вам сказал, что я не должна принять меры, не терпящие отлагательства?

И сверкающий взор Екатерины впился в молодого человека.

– Мадам, – сказал он, – поищите при дворе ту единственную особу, чье имя я не смею вам назвать. И назовите его сами. Но я… О, для меня это невозможно!

И молодой человек прикрыл лицо обеими руками, наполовину для того, чтобы скрыть краску стыда, наполовину для того, чтобы не увидели его гневных слез.

И тут Екатерину осенила, подобно вспышке молнии, догадка.

Она издала крик и, оторвав при этом руки принца от его лица, спросила:

– Так это мадемуазель де Сент-Андре? Принц не ответил, что означало признание.

А затем он поднялся с табурета, стоящего подле постели.

Екатерина окинула принца быстрым взглядом: в нем сострадание было смешано с презрением.

Затем она обратилась к нему, постаравшись сделать свой голос возможно более ласковым:

– Бедное дитя! Мне вас жаль от всей души; похоже, вы любили эту коварную изменницу. Подойдите поближе, дайте руку и излейте сердце доброй матушке Екатерине. Теперь-то я понимаю, почему вы столь упорно молчали, и жалею, что настаивала. Простите же меня, мой сын; а теперь, когда я знаю, какое случилось зло, поищем от него лекарство… При нашем дворе есть и другие девушки, не только мадемуазель де Сент-Андре, а если все они для вас недостаточно хороши и благородны, то поищем за пределами Парижа, запросим двор испанский или итальянский. Так сядьте же, мой дорогой принц, и, если это возможно, поговорим серьезно.

Однако г-н де Жуэнвиль, вместо того чтобы ответить на это предложение (в котором само собой разумеется, имелась и цель явная и цель скрытая – утешить и одновременно проверить меру его мужества), опустился на колени подле постели королевы-матери и, рыдая, спрятал лицо в простыни.

– Смилуйтесь, ваше величество! – воскликнул он, заливаясь слезами. – Смилуйтесь и примите мою благодарность за столь искреннее сочувствие… Но сейчас у меня хватает сил только на то, чтобы измерить собственный стыд и ощутить всю полноту несчастья. И потому покорнейше прошу ваше величество позволить мне удалиться.

Королева-мать бросила на сломленного горем молодого человека взгляд, преисполненный глубочайшего презрения.

Затем она заговорила, ничем не выдавая проявившихся у нее во взоре чувств.

– Ступайте, дитя мое! – произнесла она, подавая принцу руку, которую он тотчас же поцеловал. – Завтра утром приходите ко мне поговорить. А пока что спокойной ночи, и да хранит вас Господь!

Господин де Жуэнвиль с радостью воспользовался позволением удалиться и быстро вышел из комнаты.

Екатерина молча следила за тем, как он уходил и наконец скрылся за гобеленом, и продолжала наблюдать за этим гобеленом, пока подвижная ткань, задетая на ходу принцем, не перестала раскачиваться.

И когда гобелен замер, она облокотилась на подушку и глухим голосом произнесла вслух, с мрачным огнем в глазах:

– Начиная с сегодняшнего дня у меня есть соперница, а начиная с завтрашнего дня я потеряю какую бы то ни было власть над душой собственного сына, если не приведу все в порядок.

Затем, после непродолжительного молчаливого раздумья, лицо ее озарилось победной улыбкой.

– Я приведу все в порядок! – воскликнула она.

XV. СМЕЯТЬСЯ ТАК СМЕЯТЬСЯ

Посмотрим, что делали юные принцы де Монпансье и де Ларош-сюр-Йон, к которым мы обещали вернуться, в то время как кардиналу Лотарингскому помогал отходить ко сну его камердинер; в то время как Роберт Стюарт вернулся в жилище своего друга Патрика; в то время как г-н де Конде вернулся в свой особняк, неистовствуя и хохоча одновременно; в то время как госпожа адмиральша безостановочно выворачивала карманы в поисках злосчастной записки, послужившей причиной скандала; в то время как король допрашивал Лану, пытаясь выяснить, каким образом мог просочиться слух о свидании; в то время как маршал де Сент-Андре вопрошал самого себя, следует ли ему возблагодарить Господа или винить судьбу за то, что случилось; в то время как мадемуазель де Сент-Андре мечтала о том, что шею ее и руки украшают драгоценности г-жи д'Этамп и герцогини де Валантинуа, а голову – корона Марии Стюарт.

Двое красивых, веселых юношей, свидетелей спектакля, признанного ими восхитительным, вынуждены были сдерживать себя в присутствии трех мрачных фигур, в данный момент еще более мрачных, чем обычно: г-на де Гиза, г-на де Сент-Андре и кардинала Лотарингского. Более того, юноши приняли подобающее обстоятельствам выражение и, строго следуя условностям, выразили соболезнование г-ну кардиналу Лотарингскому, г-ну маршалу де Сент-Андре и г-ну де Гизу. Но, воспользовавшись первым же поворотом коридора, молодые люди спрятались и тихо просидели во мраке до тех пор, пока все не прошли мимо, следуя в том направлении, куда им надлежало двигаться.

Как только принцы остались одни и некому было их подслушать, из груди у них вырвался так долго сдерживаемый хохот, от раскатов которого в Лувре задрожали стекла, словно мимо проехала тяжело нагруженная повозка.

Опершись спиной о стену, стоя лицом друг к другу, схватившись руками за бока, запрокинув головы, они извивались в столь жутких конвульсиях, что со стороны их можно было бы принять за двух эпилептиков, или, как тогда говорили, за двух одержимых.

– Ах, дорогой герцог! – произнес принц де Ларош-сюр-Йон, сумевший отдышаться первым.

– Ах, дорогой принц! – не без труда ответил второй юноша.

– И если подумать… если подумать, что существуют люди… люди, утверждающие, будто в бедном Париже… будто в бедном Париже больше не смеются!

– Эти люди… эти люди явно… злонамеренны!

– Ах!.. Господи… смеяться – дело доброе, но одновременно и злое!

– А вы видели, лицо господина де Жуэнвиля?

– А лицо маршала де Сент… де Сент-Андре?

– Я сожалею только об одном, герцог, – промолвил принц де Ларош-сюр-Йон, немного успокоившись.

– А я сожалею о двух вещах, принц, – произнес тот.

– Я о том, что не был на месте короля, пусть даже на меня смотрел бы весь Париж!

– А я о том, что на меня не смотрел весь Париж, будь я на месте короля.

– О! Тогда, герцог, вам не о чем беспокоиться: завтра еще до полудня весь Париж будет знать о случившемся.

– Если бы у вас, герцог, было такое же настроение, как у меня, то Париж узнал бы об этом уже сегодняшней ночью!

– А каким образом?

– Очень просто.

– Но ведь…

– Черт побери! Об этом стоит прокричать с крыш.

– Но в данный момент Париж спит.

– Париж не имеет права спать, когда король бодрствует.

– Вы правы. Ручаюсь, что его величество до сих пор не сомкнул глаз.

– Ну, так разбудим Париж!

– О, какое прелестное безумие!

– Отказываетесь?

– Вовсе нет! Именно потому, что, как я сказал, это самое настоящее безумие, я целиком и полностью согласен.

– Тогда в путь!

– Пошли, я боюсь, как бы город уже не узнал что-нибудь об этой истории.

И двое юношей, перепрыгивая через ступеньки, спустились по дворцовой лестнице, точно Гиппомен и Аталанта, спорящие об условии состязания.

Спустившись во двор, они направились к Дандело; при нем они старались не смеяться, зная о том, какую роль сыграла во всем этом происшествии жена его брата, и опасаясь, что тогда он будет возражать против их ухода из дворца.

Дандело удостоверил их личность, как это было с принцем Конде, и распорядился, чтобы им открыли ворота.

Молодые люди, держась за руки и тихонько смеясь, уткнувшись в плащи, выскочили из Лувра, перешли подъемный мост и спустились к реке, где холодный ветер стал бить им в лицо. И тогда, якобы для того, чтоб согреться, они стали подбирать камни и швыряться ими в окна соседних домов.

Им удалось попасть в два или три окна, и они охотно продолжили бы столь увлекательное развлечение, но вдруг; появились двое мужчин, закутанных в плащи; при виде двух бегущих молодых людей они преградили им путь и громко приказали остановиться.

Юноши остановились, ведь они бежали, но не убегали.

– По какому праву вы приказываете нам остановиться? – воскликнул, подойдя поближе к одному из этих двоих, герцог де Монпансье. – Идите своей дорогой и не мешайте благородным людям развлекаться в свое удовольствие.

– Ах, прошу прощения, монсеньер, я вас сразу не узнал, – сказал тот, к кому обратился герцог де Монпансье. – Я де Шавиньи, начальник сотни гвардейцев-лучников, а вместе со мной направляется в Лувр господин де Карвуазен, первый конюший короля.

– Добрый вечер, господни де Шавиньи! – произнес принц де Ларош-сюр-Йон, подавая руку командиру гвардейской сотни, в то время как герцог де Монпансье со всей учтивостью отвечал на приветствие первого конюшего его величества. – Так вы говорите, господин де Шавиньи, что направляетесь в Лувр?

– Да, принц.

– А вот мы идем оттуда.

– В такой час?

– Заметьте, господин де Шавиньи, если этот час годится, чтобы идти в Лувр, он точно так же годится, чтобы уйти оттуда.

– Прошу прощения, принц, как только я убедился, что это вы, у меня не было ни малейшего намерения проявлять нескромность и расспрашивать вас.

– И в этом ваша ошибка, уважаемый сударь, ибо у нас есть для вас весьма интересные новости.

– Касающиеся королевской службы?

– Вот именно, касающиеся королевской службы. Вы сейчас узнаете нечто, господин великий конюший, – захлебывался от смеха принц де Ларош-сюр-Йон.

– Правда? – спросил г-н де Шавиньи.

– Истинная правда!

– О чем речь, господа? – осведомился конюший.

– Речь идет о великой чести, только что оказанной его величеством одному из своих самых блестящих полководцев, – заявил принц де Ларош-сюр-Йон.

– А заодно моему брату де Жуэнвилю, – добавил герцог де Монпансье, – настоящему школяру, каким он оказался.

– О какой чести вы говорите, принц?

– Кто этот блестящий полководец, герцог? ,

– Господа, это маршал де Сент-Андре!

– Но какие почести в состоянии его величество добавить к тем, какими он уже осыпал господина де Сент-Андре: маршал Франции, первый камергер двора, обладатель большой ленты ордена Святого Михаила, кавалер ордена Подвязки? Есть же, в самом деле, счастливые люди!

– Судя по обстоятельствам, да!

– То есть как это судя по обстоятельствам?

– Без сомнения, такая честь, возможно, не подошла бы вам, господин де Шавиньи, ведь у вас молодая и красивая жена; да и вам, господин де Карвуазен, ведь у вас молодая и красивая дочь…

– Это правда? – воскликнул г-н де Шавиньи, начавший что-то понимать.

– Самая настоящая, мой дорогой, – заявил принц де Ларош-сюр-Йон.

– Но вы абсолютно уверены в том, что говорите? – спросил г-н де Шавиньи.

– Черт побери!

– То, о чем вы сказали, весьма серьезно, мой принц! – заметил г-н де Карвуазен.

– Вы так полагаете? А я, напротив, считаю, что это весьма комично.

– Но кто вам об этом рассказал?..

– Кто нам об этом рассказал? Да никто. Мы сами видели!

– Как?

– Я видел это лично, а вместе со мной видели господин де Ларош-сюр-Йон, господин де Сент-Андре, мой брат де Жуэнвиль, который, замечу в скобках, должен был видеть намного больше, чем другие, поскольку держал канделябр… На сколько свечей, принц?

– На пять! – откликнулся принц де Ларош-сюр-Йон и вновь разразился звонким смехом.

– Союз его величества с маршалом никем более не ставится под сомнение, – с серьезнейшим видом объяснял герцог де Монпансье, – и начиная с этого момента еретикам только и остается, что хорошо себя вести. Вот о чем мы собираемся уведомить всех истинных католиков Парижа.

– А разве это возможно? – воскликнули одновременно г-н де Шавиньи и г-н де Карвуазен.

– Это именно так, как я имел честь сообщить вам, господа, – заявил принц. – Новость эта самая свежая, ей нет еще и часа, поэтому мы считаем, что, рассказав ее вам, мы доказали истинную нашу приязнь к вам. Само собой разумеется, что мы сделали это с тем условием, что вы распространите эту новость далее и передадите ее всем, кто вам встретится.

– А поскольку в этот час встречается мало друзей и редко кому выпадает такое счастье, как нам, встретившим вас, то советуем поступать как мы: заставляйте отворять закрытые двери, отрывайте друзей ото сна и сообщайте им тайну, как поведал ее тростнику цирюльник царя Мидаса: «Король Франциск Второй – возлюбленный мадемуазель де Сент-Андре!»

– Ах, господа, клянусь честью! – воскликнул великий конюший. – Все будет именно так, как вы сказали. Я терпеть не могу маршала де Сент-Андре, и тут неподалеку живет один мой друг, кому эта новость доставит такое удовольствие, что я без колебаний разбужу его сразу же, как только распрощаюсь с вами, даже если он погрузился в самый глубокий сон.

– А вы, многоуважаемый господин де Шавиньи, – произнес принц де Ларош-сюр-Йон, – как мне известно, не испытываете никаких сердечных чувств по отношению к господину де Жуэнвилю, и я не сомневаюсь, что вы последуете примеру господина де Карвуазена.

– О, клянусь верой, конечно! – воскликнул г-н де Шавиньи. – Вместо того чтобы отправиться в Лувр, я отправлюсь домой и расскажу об этом своей жене. Завтра к девяти часам утра об этом будут знать четыре ее подружки, и, смею вас заверить, это все равно, что протрубить из четырех труб на все четыре стороны света.

При этих словах четверо дворян распрощались друг с другом, причем молодые люди направились берегом реки в сторону Монетной улицы, а г-да де Шавиньи и де Карвуазен пошли не в Лувр, а каждый в своем направлении, чтобы добросовестно распространить новости дня, а точнее, ночи.

Прибыв на Монетную улицу, принц де Ларош-сюр-Йон заметил поверх вывески, скрипящей на ветру, освещенное окно.

– Смотрите, – произнес герцог, – вот это чудо! Вот вам, жилище буржуа, где в половине четвертого ночи горит свет! Это либо новобрачный, либо поэт, сочиняющий стихи.

– Должно быть, это именно так, как вы говорите, мой дорогой, и я сейчас вспомнил, что меня приглашали на свадьбу. Господи, мне бы так хотелось показать вам молодую жену метра Балтазара! Вы бы увидели, что девушка, даже если она и не дочь маршала Франции, вполне может быть красивой и без этого; однако, вместо жены мне придется показать вам мужа.

– Ах, дорогой принц, немилосердно с вашей стороны подзывать беднягу к окну в такой момент!

– Ладно! – проговорил принц. – Это единственный человек, кому открытое окно заведомо не причинит вреда.

– Отчего же?

– Оттого, что у него и так все время насморк. Он меня» знает уже десять лет, но мне ни разу не удавалось вытянуть у него четкое и ясное «Здравствуйте, мой принц!».

– Тогда посмотрим на него!

– Тем более что он владеет баней и гостиницей, у него даже парильни на Сене, и завтра, принимая посетителей, он расскажет им историю, которую мы ему сейчас сообщим.

– Браво!

И молодые люди, прямо как два школяра, спустились к реке набить карманы камешками, но не для того, чтобы бросать их вдоль поверхности воды и подсчитывать, сколько раз они подпрыгнут; когда целеустремленные молодые люди отошли от берега, наполнив карманы речной галькой, они рассчитывали метать свои снаряды в направлении тех домов, которые надеялись взять приступом.

И вот принц, вытащив из кармана камешек, отошел на два шага назад, чтобы прицелиться, точно так же как это у нас на глазах, только с более коварными намерениями, делал Роберт Стюарт, а затем бросил его в освещенное окно.

Окно тотчас же отворилось, так что даже можно было подумать, будто открыл его пущенный туда кусочек гальки.

Появился человек в ночном колпаке и со свечой в руках, пытавшийся крикнуть:

– Разбойники!

– Что он сказал? – спросил герцог.

– Вот видите, к нему надо привыкнуть, чтобы понимать, что он сказал. Он назвал нас разбойниками.

И, повернувшись к окну, принц крикнул:

– Не кипятитесь, Балтазар, это я!

– Вы… ваше высочество?.. Пусть ваше высочество извинит меня!.. У вас полное право бить мои стекла, если вам угодно.

– О Боже! – воскликнул герцог, хохоча во все горло. – На каком языке говорит ваш знакомый, принц?

– Знающие люди утверждают, что это наречие – смесь ирокезского и готтентотского. Тем не менее, столь невнятным способом он сообщил нам нечто лестное.

– А именно?

– Что мы имеем право бить ему окна.

– Ах, черт возьми! Это заслуживает благодарности.

И тут он обратился к Балтазару:

– Друг мой, при дворе прошел слух, будто вы сегодня вечером женились и что жена у вас красивая. Так что мы специально отправились из Лувра, чтобы поздравить вас с этим.

– И сообщить вам, мой дорогой Балтазар, что небо насылает холода, а такая погода полезна для произрастания плодов земных.

– Зато, напротив, сердце его величества переполнено жаром и пылом, а это полезно для маршала Сент-Андре.

– Я не понимаю.

– Неважно! Просто повторяйте слово в слово то, что сейчас вам передали, дорогой мой Балтазар. Прочие поймут и уяснят себе, что за этим стоит. Передайте приветы и поздравления супруге.

И молодые люди проследовали дальше по Монетной улице, давясь от смеха и слыша, как кряхтит и покашливает хозяин гостиницы «Черная корова», поскольку он может крепко затворить окно, но не в состоянии сразу вставить разбитые стекла.