Текст книги "Карл Великий"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Александр Дюма
Карл Великий

I. КАК НЕЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ ПРИНЦ ВЕНЕМАН ОГОВОРИЛ ПРИНЦЕССУ ХИЛЬДЕГАРДУ, И ЧТО ИЗ ЭТОГО ВЫШЛО

Еще при жизни короля Пипина Карл Великий женился на славной принцессе Хильдегарде, и не потому, что она была знатного происхождения, ведь она была дочерью простого рыцаря, а потому что была она набожна и покорна.

И вот случилось так, что на следующий год после восхождения нового короля на престол неверные снова собрали немалые силы в Саксонии и Венгрии; король Карл Великий поручил заботу о супруге своему брату Венеману, а сам во главе войска двинулся против язычников.

Карл Великий был уже тем, чем обещал стать с самого детства, когда еще жил у мельника, то есть отличным наездником с развевающимися черными волосами, смуглолицым и суровым с виду воином; росту же в нем было восемь его собственных футов note 1Note1
  Фут – от англ. foot – ступня


[Закрыть], а ступни у него были предлинные, недаром еще и ныне его ступня служит мерой длины, зовущейся королевским футом. Его лицо было шириной в пядь, а лоб – в его собственный фут; брови были длиной с его нос, то есть полпяди каждая, и нависали над столь ярко сверкавшими глазами, что тот, на кого он обратил гневный взгляд, не мог пошевелиться и цепенел. Король ел мало хлеба, зато за раз съедал четверть барашка, или пару куриц, или гуся, или павлина, или журавля, или целого кролика. Он был так могуч, что одним ударом меча, прозванного Озорником, мог разрубить всадника вместе с конем; порой ему случалось, взяв в руки четыре подковы, играючи согнуть их все разом, или, посадив на руку воина в доспехах, поднять его легко, без всяких усилий, на уровень своего плеча, а спустя минуту опустить наземь.

Читатель может догадаться, что язычникам нелегко было решиться пойти на него войной; но чем более он их уничтожал, тем их становилось все больше; вот почему вместо года, как рассчитывал Карл Великий, кампания продолжалась уже два с половиной года, и конца ей не было видно.

Тем временем случилось так, что Венеман, искушаемый, вне всякого сомнения, демоном, безумно влюбился в принцессу Хильдегарду, заботу о которой доверил ему брат, и в надежде на то, что принцесса ответит взаимностью на его пагубную страсть, он пустил в ход, чтобы ей понравиться, всю свою обходительность. Хильдегарда принимала все эти знаки внимания либо как дань уважения к ее высокому положению, либо как вольности, позволительные между близкими родственниками. Венеману необходимо было высказаться яснее, что он однажды и сделал, оставшись с королевой наедине. Однако Хильдегарда приняла его признание в любви с достоинством: она надеялась, что ее холодность излечит влюбленного. Но не тут-то было: несколько дней спустя, снова оказавшись с королевой вдвоем, он не только посмел опять заговорить с ней о любви, но, когда она хотела удалиться, удержал ее силой и пригрозил, что ежели она не разделит его чувств, он покончит с собой у нее на глазах. Хильдегарда от изумления и стыда не могла поначалу вымолвить ни слова; поразмыслив о том, что она одна, вдали от супруга, находится почти в полной власти своего деверя, она решила действовать хитростью, чтобы раз и навсегда избавиться от его преследований.

Она притворилась, будто тронута силой его страсти, выражавшейся в подобных вспышках, и ее неприступность день ото дня ослабевает; наконец она дала согласие на свидание с ним, но, будто устыдившись своей слабости, потребовала, чтобы встреча состоялась в одной из самых дальних комнат замка. Ослепленный любовью, Венеман принял все ее условия и первым пришел в указанную королевой неосвещенную дальнюю комнату, где вскоре должна была появиться и она. Спустя некоторое время он услыхал шаги, однако они замерли на пороге; вдруг дверь захлопнулась и из-за нее послышался голос королевы:

– Надеюсь, дорогой деверь, что прохлада этих стен успокоит вашу кровь. Побудьте здесь до возвращения императора.

Заскрежетали засовы. Венеман понял, что его провели и он стал пленником.

В первые минуты его охватило бешенство. Венеман едва не разбил голову о стены; однако вскоре он смекнул, что лучше схитрить и нанести ответный удар тем же оружием, каким был поражен он сам.

На следующий день одна дама из свиты королевы, пользовавшаяся полным ее доверием, принесла пленнику поесть. Эта комната служила раньше убежищем одной отшельнице, долгое время замаливавшей там какой-то страшный грех, и потому в стене был проделан ход: через это отверстие доверенная королевы и подавала пленнику обед и ужин. Первые пять-шесть дней он ел и пил, словно оставался на свободе, но в начале второй недели стал жаловаться, что впал в немилость, потом начал есть все меньше, приговаривая, что если королева его не простит, он уморит себя голодом. Камеристка Хильдегарды, которая знала, что Венеман злобен и хитер, поначалу рассмеялась в ответ на его угрозы; но в один прекрасный день он, как и предупреждал, вовсе отказался от еды и три дня кряду упрямо не притрагивался к пище, которую ему приносили. Наконец на третий день он умирающим голосом попросил доверенную королевы передать своей хозяйке, что он умоляет ее прийти и выслушать его покаяние: он не хочет умереть без ее прощения. Напуганная решимостью своего деверя и обрадованная его обращению к добрым чувствам, Хильдегарда поспешила к двери темницы и спросила у деверя, правда ли то, что ей сказали о его раскаянии. Венеман принес страшную клятву в том, что излечился от своей безумной страсти; а умирает он не из-за любви, но потому, что не чувствует в себе достаточно мужества, чтобы признаться и тем навлечь на себя гнев брата, которого он так жестоко оскорбил; тогда добрая принцесса, тронутая его угрызениями совести, не только отперла дверь, но и пообещала, что сохранит в тайне полученное от него оскорбление.

Венеман вновь появился при дворе, и никто даже не подозревал, что произошло. Его отсутствие объяснили тайной миссией, и ни единая душа не догадывалась об истинной причине его исчезновения. Несколько дней спустя прибыл курьер Карла Великого и привез депеши, в которых сообщалось и о победе, и о скором его возвращении.

Эти известия обрадовали добрую принцессу Хильдегарду; Венеман же не мог до конца поверить, что она, как обещала, сохранит тайну, и потому решил ее опередить и выехать Карлу Великому навстречу. Он пустился в дорогу в сопровождении всего нескольких слуг и, съехавшись с ним в пятидесяти милях от замка, попросил позволения переговорить с королем без свидетелей, предупредив, что должен передать ему сведения чрезвычайной важности. Эти «важные сведения» были ложным обвинением в супружеской измене, так ловко выстроенным, что король Карл, который не мог и предположить в брате намерения его обмануть, поверил во все его россказни. Будучи убежден в том, что может вернуться в Вейхенштефанский замок, только когда смоет пятно публичного оскорбления, нанесенного королевой его чести, он приказал Венеману выехать вперед и отвести королеву в огромную башню, находившуюся в пятнадцати милях от замка, в дремучем лесу. Сам же он остановился там, где стоял, не желая возвращаться в замок до тех пор, пока не будут исполнены его приказания.

С той минуты, как королева увидела, что Венеман уехал, она заподозрила неладное; однако она надеялась, что Карл Великий не осудит ее, не выслушав; вот почему она доверчиво ожидала его возвращения, как вдруг солдаты схватили ее и отвели в башню вместе с ее любимой камеристкой.

К счастью, камеристка была женщиной сообразительной, и как только стала догадываться, что ее хозяйке грозит беда, она собрала все драгоценности и золото, которые и взяла с собой в башню; а уже на следующий день их с королевой неволи она прознала, что только что погибла жена привратника – шла через лес в непогоду и толстая ветка упала ей на голову, изуродовав лицо до неузнаваемости; камеристка кликнула привратника и, указав на выложенную на столе гору золота и драгоценностей, сказала ему, что все это он получит, ежели положит тело своей жены в кровать королевы и скажет, что королева убилась, выбросившись из окна башни; тем временем королева и камеристка надеялись убежать за пределы Аллемании, куда они обещали никогда не возвращаться. Привратник понял, что у него в руках – отличное средство разбогатеть, и согласился; он уложил тело жены в постель королевы, в тот же вечер принес доброй принцессе Хильдегарде и ее камеристке платья странниц, и обе женщины пошли по дороге, ведшей в Рим.

И правильно они поступили, потому что Венеман, добившись от Карла Великого приказа убить королеву, послал двух слуг в башню; они прибыли к пяти часам утра для исполнения приказания своего хозяина; но привратник им рассказал, что накануне вечером добрая принцесса Хильдегарда бросилась с террасы во двор, и когда он показал им изуродованное тело, лежавшее на кровати, убийцы поверили рассказу привратника, возвратились к приславшему их и поведали о том, что королева не дождалась заслуженного наказания и покончила с собой: ее тело они видели собственными глазами.

Этот рассказ лишний раз утвердил славного короля Карла Великого в мнении, что его супруга виновна, зато доверие к Венеману возросло – ведь он в отсутствие короля так заботился о его чести!

А Хильдегарда и ее спутница отважно пустились в путь и через полтора месяца добрались до святого города Рима. Там первой заботой благочестивой принцессы было обойти все церкви и подойти под общее благословение, которое ежегодно посылает папа всему христианскому миру; исполнив свой долг, добрая королева решила посвятить себя уходу за нищими больными; по примеру всех благородных дочерей той эпохи она изучала свойства лечебных трав и умела лечить раны: она стала готовить снадобья, угодные Богу. Спустя некоторое время Рим облетела весть о чудесных исцелениях, творимых дамой Долорозой, – это имя приняла добрая принцесса Хильдегарда, и однажды папа Адриен, увидев ее при выходе из церкви, благословил ее особо.

Скоро странники, возвращавшиеся из Рима, стали рассказывать при дворе Карла Великого о чудесах, ежедневно совершаемых благодаря знаниям или молитвам дамы Долорозы: она могла одним прикосновением излечить паралитиков, хромых, слепых. И случилось так, что Господь ниспослал Венеману наказание: тот заболел и потерял зрение. Венеман отнюдь не заблуждался на сей счет и понимал, что поразившее его несчастье – Божья кара; он искренне раскаялся в содеянном злодеянии, но не смел признаться грозному Карлу, потому что первые минуты гнева короля были подобны буре. Венеман испросил у брата позволения сопровождать его в надежде на чудесное исцеление у дамы Долорозы. Король, горячо любивший Венемана, охотно согласился.

Когда в Риме стало известно о прибытии короля Карла, новость эта обрадовала папу, кардиналов и народ, потому что у христианского мира не было лучшего защитника, чем благочестивый король франков. Но больше всех ликовала принцесса Хильдегарда, потому что предчувствовала, что это путешествие было внушено Небом, которое должно вознаградить ее за все ее страдания и предоставить еще неведомый ей самой способ доказать свою невиновность. Все время вплоть до прибытия короля она провела на коленях пред алтарем, поднимаясь только затем, чтобы помочь больным или страждущим, которые тоже вкушали плоды ее страстной молитвы: они скорее поправлялись или находили утешение.

Карл торжественно вошел в Рим в окружении кардиналов, высланных папой ему навстречу, а сам папа с большими почестями встречал его в своем дворце. Венеман находился рядом с братом и, несмотря на слепоту, разделял с Карлом оказываемые им почести; однако как только прием был окончен, он спросил, где живет дама Долороза, и приказал передать ей, что завтра же будет у нее. Дама Долороза отвечала, что для нее большая честь принимать у себя брата короля франков и что она будет ждать его.

Венеман явился к даме Долорозе в назначенный час, умоляя употребить всю свою силу и вернуть ему зрение.

– Господин! – сказала она ему, прежде чем начать исцеление, – именем Бога-отца, Бога-сына, Бога – Святого Духа и Пресвятой Девы Марии заклинаю вас: очистите свою душу, облегчите ее от всех грехов. Встаньте на колени и исповедуйтесь в своих грехах: ежели вы искренне не раскаетесь, мои знания и молитвы будут бессильны вам помочь.

– Увы! Увы! – вскричал Венеман, опустившись на колени и ударив себя кулаком в грудь. – Признаю, что я великий грешник, но ни один из моих грехов – правду сказать, это не просто грех, а настоящее злодеяние – не отягощает так мою совесть, как злоба, заставившая меня подло оклеветать чистейшую и добродетельнейшую женщину, несправедливо убиенную в результате этой клеветы; и если я в самом деле должен испросить у Господа прощение, прежде чем исцелиться, то боюсь, что мне так и придется умереть слепым.

– Признались ли вы в совершенном злодеянии тому, кто после Господа Бога нашею более других пострадал от этого преступления, будучи вашим господином на земле? – спросила Долороза.

– Увы! – ответствовал Венеман. – Я не раз испытывал желание во всем ему признаться и вижу теперь, что это было мне внушением свыше; но я так никогда и не решился, потому что знаю того, кого я оскорбил: его гнев подобен грому небесному, он грохочет, падает на голову виновного и поражает насмерть.

– Есть нечто такое, чего следует опасаться более, нежели гнева человеческого: это гнев Божий, – отвечала праведница, – повторяю вам, что ничего не смогу сделать для вашего исцеления. Признайтесь в совершенном зле, и я обещаю прежде всего заступиться за вас перед королем Карлом; а когда он вас простит, я молитвами испрошу для вас прощение Божие.

Виновный задрожал всем телом при мысли о том, какой гнев он навлечет на себя этим признанием; однако он взял себя в руки и, поднявшись с колен, проговорил:

– Вы правы; лучше принести в жертву свою жизнь, нежели погубить душу; лучше быть наказанным в этом мире, чем в мире ином; проводите меня во дворец, святая женщина; будьте свидетельницей моего покаяния, выслушайте признание в совершенном злодеянии и защитите меня, как обещали, от гнева короля.

Дама Долороза набросила вуаль и последовала за Венеманом, который приказал отвести его в папский дворец. Король Карл беседовал в это время о делах христианства с папой Адриеном; однако Венеману так не терпелось признаться в том, что он скрывал все эти три года, что он вошел в комнату, где находились его брат и папа римский. Дама Долороза, не поднимая вуали, встала за дверью.

Карл удивился, приметив беспокойство в лице Венемана, и спросил, что с ним. Тот, не отвечая, пал на колени перед братом-королем и с рыданиями, ударяя себя в грудь, исповедался в злодеянии, а потом стал молить о прощении. Карл на мгновение лишился дара речи; но как только он понял, в какое ужасное преступление он сам был втянут из-за клеветы брата, на смену изумлению пришло возмущение, и, выхватив меч с рычанием, подобным львиному рыку, он занес его над головой виновного. Видя все это, дама Долороза метнулась от двери, где она находилась, и протянула руку, останавливая супруга, а другой приподняла вуаль.

Карл Великий в изумлении замер: он узнал Хильдегарду.

Добрая принцесса приложила палец к губам; подойдя к Венеману, по-прежнему стоявшему на коленях и ожидавшему удара, она подула ему на глаза, и спала чешуя, мешавшая ему, как св. Павлу, видеть. Первой, кого разглядел перед собой виновный, была та, которую он считал погибшей по его вине. Он снова закрыл глаза и, умоляюще сложив руки, воскликнул:

– О святая женщина! Верните мне темноту, в которой я до сих пор пребывал: лучше я буду незрячим, нежели меня будет преследовать тень загубленной мною женщины.

– Это не тень, брат мой, – возразила Хильдегарда. – Это ваша сестра, чудесным образом спасенная десницей Всевышнего, дабы простить вас; Господь Бог наградил ее сверх всякой меры, возвращая ныне супругу, господину и королю.

С этими словами она поворотилась к Карлу; тот раскрыл объятия и прижал ее к груди.

Папа Адриен благословил супругов, которых вновь соединил Господь милосердный; по просьбе Хильдегарды Карл простил Венемана, и они все вместе уехали в Аллеманию.

II. КАК КОРОЛЬ КАРЛ, БУДУЧИ НА ОХОТЕ, ОТКРЫЛ ГОРЯЧИЙ ИСТОЧНИК И РЕШИЛ ПОСТРОИТЬ ВОСХИТИТЕЛЬНУЮ ЦЕРКОВЬ НЕПОРОЧНОЙ ДЕВЫ МАРИИ

Из всех забав, которые король Карл позволял себе, дабы отвлечься от занятий политикой и военных забот, больше всего он любил охоту; он говорил, что это удовольствие – единственное в своем роде, ведь король может, забавляясь, заодно позаботиться и о своем народе, потому что он отстреливает либо кровожадных животных, нападающих на стада, либо животных трусливых, разоряющих поля.

Все в его огромной империи знали о его страсти к охоте; и вот однажды во время утреннего выхода он увидел посланцев Франкенберга, доставивших от своего господина приглашение поохотиться в лесах, прилегающих к старому замку, и подгородных деревнях, потому что там развелось столько диких животных – медведей и ланей, волков и оленей, – что ни одно стадо не возвращается в овчарню целым, а урожай в полях съеден на корню.

Никакое приглашение не могло бы доставить Карлу Великому большего удовольствия, чем такая просьба. Вот уже три месяца, как он не держал в руках ни меча, ни лука, ни копья; правую его руку, не привыкшую к долгому бездействию, даже свело ревматизмом, который король надеялся излечить в движении. Он приказал пикейщикам собрать своры и выехал с самыми верными слугами на охоту в Франкенбергские леса.

Прибыв на место, Карл убедился собственными глазами в том5 что его не обманули: леса кишели дикими зверями, так что вначале и охотиться-то было почти невозможно, потому что даже лучшие собаки сбивались со следа, Что же тогда сделал король Карл? Он оставил собак и приказал организовать большую облаву, которую повторяли до тех пор, пока на три четверти не перебили всех животных; тогда он снова стал охотиться, как обычно, с пикейщиками и собаками; но вопреки его ожиданию он не чувствовал облегчения в правой руке и с трудом мог ею пошевелить.

И вот случилось однажды так, что король Карл, охотившийся на старого кабана, в пылу погони заехал в ту часть леса, что была ему совершенно незнакома. Он скакал так стремительно, что всего несколько собак поспевали за ним, и король Карл, благодаря резвым ногам своего доброго коня продолжал в одиночку преследовать кабана; однако скоро кабан обессилел и, видя позади себя лишь нескольких собак и одного-единственного охотника, остановился, чтобы дать им отпор; будучи приперт к дереву, он так ловко стал работать клыками, что в один миг выпустил кишки четырем или пяти преследовавшим его псам.

Видя, что кабан вот-вот вырвется у него из рук, король Карл взял крепкую рогатину и, несмотря на боль в правой руке, стал наносить ему столь сильные удары левой рукой, а его конь так ловко увертывался от ударов кабана, что королю все-таки удалось прижать зверя рогатиной к дереву, а потом и вонзить ее в самое сердце.

Схватка была продолжительной, а славный конь короля Карла был так разгорячен скачкой и боем, что, почуяв в нескольких шагах ручеек, он понес своего хозяина в ту сторону; однако, когда они выехали на берег, добрый король, относившийся к животным, словно к разумным существам, и опасавшийся, как бы разгоряченный конь не простудился, напившись холодной воды, похлопал его по шее, приговаривая:

– Потерпи немного, красавец: мы слишком разгорячены, « чем прохладнее и прозрачнее эта вода, тем она опаснее.

Словно понимая, о чем говорит хозяин, к голосу которого он привык, конь повернул к нему голову, благодаря его за заботу; при этом он нечаянно ступил в ручей и, заржав от боли, взвился на дыбы: если бы король не был опытным наездником, он, вне всякого сомнения, вылетел бы из седла.

Карл отлично знал своего коня и понял, что без причины тот не стал бы волноваться; король спешился и, решив, что его верный конь поранился об острый камень, опустил правую руку в воду, чтобы нащупать этот камень на дне ручья. Теперь пришла его очередь вскрикнуть и отскочить назад: вода в ручье была нестерпимо горячей, хотя поблизости не видно было огня, который бы ее нагревал.

Король Карл подумал было, что это игра воображения, и, снова подойдя к ручью, опять опустил в воду руку, но на сей раз с большей предосторожностью, чем вначале; к величайшему его изумлению вода оказалась такой же горячей; он в третий раз опустил правую руку в ручей и убедился в том, что не ошибся и перед ним то ли чудо, то ли неведомое природное явление.

Король Карл огляделся: ручей протекал в живописной лощине, окруженной со всех сторон поросшими лесом холмами; птицы пели во славу Господа, густая зеленая трава радовала глаз, а воздух был столь чист и свеж, что королю казалось, будто он очутился в зеленом раю. Король дал себе слово вернуться сюда на следующий день вместе со служившим еще его отцу Пнгашу придворным мудрецом, сильно состарившимся с того времени, как читатель видел его на страницах этой книги; с тех пор ученый старик преуспел в науках и премудростях. Чтобы не заблудиться, король надламывал ветки на росших вдоль дороги деревьях: на следующий день они должны были служить ему проводниками. Король делал это правой рукой и с радостью обнаружил, что рука его почти не причиняет боли.

На следующий день, не сказав никому ни слова о своей находке, он возвратился на то же место с мудрецом; беспокоясь, не остыл ли за ночь ручей, он спешился первым и поскорее опустил руку в воду, дабы убедиться, что вода все так же горяча: она показалась ему еще горячее, чем накануне, потому что его состояние улучшилось и к руке возвратилась чувствительность. Он приказал мудрецу последовать его примеру; но рука старика не могла сравниться с загрубевшими ладонями Карла, привыкшими иметь дело с копьем, мечом или шпагой: старик обварился до кости.

Обжегшись, мудрец сел на берегу и задумался, а король Карл, не разбиравшийся ни в физике, ни в геологии, по-прежнему пытался найти этому явлению какое-нибудь видимое объяснение; он стал подниматься вверх по течению ручейка к истоку, надеясь найти там какой-нибудь огромный котел, кипевший на большущей печи; пока он поднимался, он все время щупал воду и убеждался в том, что она становится все горячее; так он окончательно утвердился в своем мнении. Но, дойдя до истока, он, к величайшему своему изумлению, увидел, что ручей берет начало из земли, как обычный родник; он еще раз окунул руку: теперь вода показалась ему нестерпимо горячей. Когда король Карл вернулся на то место, где оставил старика, кожа у него на руке облезла, однако он мог ею действовать как никогда свободно.

Мудрец по-прежнему сидел, размышляя о своем. Спустя некоторое время он вынул записные таблички и стал делать расчеты; потом зачерпнул воды из ручья в ракушку, попробовал воду на язык, продолжил расчеты и скоро объявил, что эта горячая вода имеет температуру от 46 до 48 градусов и содержит большое количество соляной, угольной и серной кислот; она должна помогать при проказе и ревматизме. Карл, на себе испытавший действие этой воды, вынужден был признать, что его звездочет – мудрый ученый, и стал относиться к нему с еще большим почтением. Старик-философ чистосердечно признался, что не может объяснить, почему вода в ручье горячая: на все воля Божья. Как видят читатели, это был такой ученый, каких уж больше нет: когда он чего-нибудь не знал, он так и говорил, что не знает.

Как бы там ни было, король Карл, чудесным образом излечившийся от ревматизма, не пожелал, чтобы это драгоценное открытие было потеряно для человечества; он решил, что построит на этом месте церковь в честь Пресвятой Девы Марии, потому что этот благодатный источник он нашел в день Богородицы. Король поручил своему мудрецу заказать архитектору самую красивую церковь, которую только можно было вообразить, дабы она свидетельствовала и о его собственном величии, и о его особом благоговении перед Богоматерью.

Обсудив все это, король Карл оставил старику внушительную сумму и уехал в Вейхенштефанский замок, куда призывали его неотложные заботы королевства.