Текст книги "Доктор Серван"

Автор книги: Александр Дюма-сын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Бедная женщина, у которой, казалось, не осталось больше слез, молча села на постель, не смея взглянуть в лицо умирающей. В эту минуту ребенок, что принес лампу, начал кашлять, но так как он думал, что девушка спит, то закрыл рот маленькой ручкой, чтобы не шуметь и не разбудить ее.

– Несчастное дитя, – сказала женщина, глядя на ребенка, – скоро придет и твой черед. В этом доме только я одна не умираю!

У доктора на глаза навернулись слезы.

– Послушайте, – обратился он к женщине, – вы ведь тверды духом, не правда ли?

– О, я знаю, вы хотите сказать мне, что надежды больше нет.

– Воздух этой комнаты убивает ваших детей, – продолжал доктор, – и даже этот ребенок болен, – прибавил он, глядя на малютку, щеки которого, раскрасневшиеся было от кашля, снова покрыла матовая бледность.

– Теперь он останется у меня один, – проговорила женщина. – Я буду заботиться только о нем, – и она судорожно обхватила обеими руками голову ребенка.

– Это… последний? – спросил доктор Серван с замиранием сердца.

– Да, – печально ответила мать, – но и он долго не протянет; мальчик всасывал смерть вместе с молоком своей матери.

Доктор удивленно взглянул на женщину и спросил:

– Это не ваш сын?

– Нет, это ребенок моей первой дочери, которая умерла.

– А его отец?

– У него нет отца. Чего же вы хотите? Если девушка так несчастна, как была несчастна мать этого ребенка, разве можно ее порицать за то, что она сдалась, поверив в обещанное благополучие? Когда отец мальчика увидел, что моя дочь беременна, то бросил ее, и нас стало пятеро вместо четверых. Тогда-то мы, всеми покинутые и отверженные, поселились в этом страшном доме. Наши средства к существованию таяли день ото дня. Хозяйке дома понадобилась смотрительница, и она предложила мне эту комнату даром, с платой по шесть талеров в месяц за мою работу. Мы приняли ее условия. В этой комнате были две постели, одна из них сейчас перед вами; на другой моя дочь родила. Окруженная сыростью и вредными испарениями, лишенная всякой помощи, она умерла первой, умоляя нас не покидать ее ребенка, которому было тогда только шесть месяцев. Две сестры наследовали ее постель, и по прошествии года одна их них занемогла. Тогда я положила ту, которую вы видите сейчас, с собой, чтобы дать покой несчастной страдалице и насколько возможно оградить свою последнюю дочь от прилипчивой болезни.

Моя вторая дочь умерла, и я продала ее постель, чтобы заплатить за ее похороны. Мы остались втроем, но болезнь завладела и моей третьей девочкой. Скудная пища, черный хлеб, плохая вода, темные ночи, проведенные в лихорадке возле старой женщины; зараженная комната, которую невозможно проветрить ни зимой, ни летом; воспоминание о смерти двух сестер и предчувствие подобной участи для себя – все это оказалось сверх всякой меры и для третьей дочери. Одна только я смогла перенести эти несчастья с помощью той силы, которую Господь посылает существам, покровительствующим другим. У нас оставалась только одна постель, и вот уже около месяца я не ложилась спать; но когда моя дочь умрет, я не знаю, хватит ли у меня сил, чтобы жить.

Что же касается этого мальчика, то потому ли, что он вырос в этой ужасной нищете и привык к ней, потому ли, что он проводит много времени не дома и дышит свежим воздухом, вредные испарения этой квартиры не оказали на него слишком большого влияния во время сна. Может, Бог оставляет мне его как последнее утешение… Но, как бы то ни было, до сих пор у него не проявлялось никаких признаков болезни, и сегодня вечером он в первый раз закашлял.

Женщина замолчала, и доктор, смотревший на нее с невыразимой грустью, прислушался к прерывистому дыханию ее дочери. Оно становилось все слабее, будто возвещая о том, что жизнь мало-помалу покидает это тело, не способное теперь даже пожаловаться на свои страдания.

– И вы не нашли никого, кто мог бы вам помочь? – спросил доктор.

– Никого.

– А как же ваш муж?

– Он умер.

– А тот военный на портрете…

– Нет, это мой сын.

– А где он сейчас?

– Бедняжка пошел в солдаты, чтобы не быть мне в тягость, но его дело скоро кончилось: в первый же раз, когда его полк выступил против неприятеля, мой Фердинанд не вернулся из боя.

– Давно он умер?

– Через год после смерти моего мужа и за год до того, как отдала Богу душу моя старшая дочь.

– О, несчастная!

– Вы жалеете меня… Да благословит вас Небо! Но уходите скорее отсюда.

– Почему?

– Потому что вы уже не молоды, а воздух, который убивает детей, убивает и стариков.

– Послушайте, – сказал доктор Серван, взяв женщину за руку, – искусство врача в данном случае бесполезно: через час бедняжка умрет. Зачем давать вам ложную надежду? Но мы еще можем спасти этого несчастного ребенка, который своей благодарной любовью утешит вас во всех потерях.

– Он умрет подобно остальным.

– Нет, потому что мы уничтожим причину болезни. Вы переедете отсюда в другое место, я возьму вас на свое попечение.

– Благодарю вас, – ответила женщина, утирая слезы, – но я хочу умереть в том же доме, где умерли мои дочери.

– В таком случае мы снимем вам другую квартиру за двадцать талеров в месяц. Я заплачу за год вперед.

– О, это бесполезно, – проговорила женщина, – вы потеряете деньги за девять месяцев, потому что я переживу младшую дочь в лучшем случае на три…

При этих словах женщина взяла за руку свою дочь, которая уже начинала покрываться холодным потом. Несчастная мать, привыкшая к этому страшному предвестнику смерти, склонилась над лицом умирающей. Девушка еще дышала. Доктор схватил ее за другую руку и пощупал пульс. Он еще бился, но так редко и слабо, что напоминал ход часов, которые вот-вот остановятся.

– Надейтесь! – воскликнул доктор.

Женщина только покачала головой.

– Вы говорите о будущем мне? Я вчетверо старше этой девочки, которая сейчас умрет!

И она обратила угасший взгляд на бледное чело умирающей. Доктор приблизился к женщине, чтобы сказать ей несколько слов, но она знаком попросила его замолчать и внимательно прислушалась к последнему трепету жизни в груди своей дочери. Рука женщины дрожала, ощущая холод той руки, которую она сжимала. Ледяной пот, проступивший на теле умирающей девушки, сковал сердце матери. Послушав несколько минут, несчастная начала как сумасшедшая озираться вокруг себя. Одна, только одна слеза блеснула на ее горячих щеках. Женщина выпустила руку дочери и упала на колени.

– Вот и третья! – прошептала она дрожащим голосом и повесила голову.

Доктор отпустил руку умершей и подумал о том, что ему больше нечего делать в этой комнате до наступления следующего дня. Он тихо приблизился к камину, положил на него свой кошелек и вышел. Ребенок уснул, сидя на стуле, положив голову на руки и облокотившись на стол. Нетрудно догадаться, что доктор вернулся к себе очень взволнованный той сценой, свидетелем которой он стал. Ивариус в ожидании хозяина по-прежнему читал книгу и надеялся, что доктор по возвращении доиграет с ним партию в шахматы; если бы господина не было всю ночь, то он просидел бы в кресле до рассвета, даже не подумав о сне.

Доктор рассказал слуге обо всем, что видел и слышал. Ивариус понял, что после такого происшествия нельзя уже продолжать игру, и принялся укладывать фигуры в ящичек, время от времени посматривая на лицо доктора, на котором, кроме весьма естественного волнения, отражалась некоторая отрешенность.

– Спокойной ночи, Ивариус, – сказал господин Серван.

– Спокойной ночи, доктор, – ответил ему слуга.

Ивариус не справился о состоянии своего господина, потому как подумал, что этот случай не должен был произвести на него, как на привычного ко всему врача, сильного впечатления. Если бы кто-нибудь незаметно последовал за доктором в его комнату, то увидел бы, что он, отпустив от себя Ивариуса, впал в глубокую задумчивость. Иногда по его лицу пробегала улыбка, а в глазах загоралась решимость, и тогда он говорил себе:

– Почему бы и нет, попробуем…

Доктор лег в постель, но прежде чем задремать, еще раз обдумал мысль, его занимавшую. Наконец он уснул, и на губах его играла улыбка человека, который решил важную задачу или принял серьезное решение. Доктор проснулся очень рано. Он превосходно себя чувствовал после краткого сна; к тому же в те дни, когда он намеревался делать добрые дела, он всегда вставал на рассвете. Спустившись, доктор увидел Ивариуса, суетившегося по дому. Верный слуга предложил господину сопроводить его в тот злополучный дом, но доктор, подумав, что дела, которыми он собирался заняться, могут отнять у него половину дня, дал своему слуге адреса больных и поручил навестить их. Так как больные, как мы уже имели случай сказать, одинаково доверяли господину и его лакею, последний остался доволен возложенной на него почетной обязанностью.

Ивариус действительно был одним из счастливейших людей в мире: он целых пятнадцать лет мечтал участвовать в делах своего господина. Благодаря усиленным занятиям наукой он, человек, которому в ином случае суждено было навсегда остаться глупым мужиком или обыкновенным лакеем, стал наряду с доктором Серваном лучшим врачом города С. Ни богатство, какими бы трудами оно ни было заслужено, ни любовь, какие бы глубокие корни она ни пустила в сердце, не могут доставить человеку такого самодовольства и благополучия, как знание, и в особенности то, которое может быть полезно ближнему.

Самая незначительная причина может разорить человека, малейший каприз убивает любовь, но то, что добыто учением, способна уничтожить только смерть или безумие – по сути своей, смерть нравственная. Уверенность Ивариуса в том, что каждое утро при пробуждении он найдет свое сокровище, собранное им за двадцать лет, в целости и сохранности, возносила его до небес и делала его самым счастливым человеком на свете. Когда доктор ушел, то этот добряк надел свое лучшее платье и отправился выполнять возложенное на него поручение.

Дождь наконец прекратился, густые свинцовые облака, подгоняемые восточным ветром, застилали небо, и еле пробивавшийся через них солнечный луч тщетно старался высушить мостовую. Тем временем доктор Серван подошел к дому, в котором побывал накануне. Он миновал двор и вновь очутился в той же зловещей комнате. Его глазам представилась та же картина, что и накануне; только лампа погасла, и в комнату теперь проникал слабый утренний свет. Ребенок уже проснулся и, стоя со сложенными за спиной ручонками, он со страхом и удивлением смотрел на постель, на покойницу и на свою бабушку. В глазах его блестели слезы. Мальчик никак не мог понять причину неподвижности этих двух существ, одно из которых было мертвым, а другое живым. Когда он услышал шаги доктора, то бросился к нему и горько заплакал, не в силах произнести ни слова.

– Иди, поиграй, дитя мое, – сказал ему доктор Серван и, обняв мальчика, указал ему на двор.

Бедная женщина погрузилась в такую печаль, что, казалось, не замечала ничего вокруг себя. Доктор не осмелился вывести ее из этого забвения, в котором, быть может, уснули воспоминания несчастной матери. В это время какой-то человек, проходивший по коридору, из любопытства остановился напротив этой страшной комнаты.

– Друг мой, – спросил его доктор, – не знаете ли вы, где живет хозяйка этого дома?

– На нижнем этаже. А что случилось с Жанной? – в свою очередь справился этот человек.

– Ее последняя дочь умерла.

– Бедная женщина!

– Вы ее знаете?

– Да, милостивый государь, я каждый день прохожу здесь, когда иду на работу. Время от времени я приношу ей кое-какие гостинцы, но у меня жена и дети, и вы понимаете, мы сами не богаты и потому не можем во всем помогать ей.

И на глазах у этого сердобольного человека выступили слезы.

– Если когда-нибудь вы, ваша жена или дети захвораете, обратитесь к господину Сервану, – сказал доктор, – это я сам. Я возьму вас на свое попечение, ведь вы этого заслуживаете.

И доктор протянул руку своему новому знакомому.

– Могу ли я быть чем-нибудь полезен доктору Сервану? – спросил этот человек.

– Нет, друг мой, – ответил доктор, – идите на работу, и да не оставит вас Господь.

Прохожий удалился, бросив последний взгляд, полный грусти и сострадания, на страдалицу Жанну. А доктор направился к хозяйке дома.

IV

Едва Серван позвонил, как раздался собачий лай, указывавший на присутствие в доме скверной моськи – неизменного спутника озлобленных старых дев. Вслед за этим дверь отворилась, и доктор Серван увидел лицо пожилой женщины, на котором читалось единственное желание: чтобы тот, кто пришел в такую пору и нарушил ее покой, поскорее удалился. Не приглашая посетителя войти, хозяйка спросила его, что ему угодно, но, казалось, хотела сказать совсем другое, что-нибудь вроде: «Я вам ничего не должна и вовсе вас не знаю, почему же вы беспокоите меня в такой час?» Доктор тотчас понял, с какой черствой душой ему придется иметь дело.

– Я хочу видеть хозяйку дома, – заявил он.

– Я и есть хозяйка.

– Мне нужно с вами поговорить.

– Сейчас?

– Да, сейчас.

– Войдите, – сказала женщина и пригласила господина Сервана в гостиную.

Хозяйка на некоторое время удалилась, чтобы, как она объяснила, «одеться подобающим образом». Действительно, женщина отворила дверь в капоте и ночном чепчике, но когда она поняла, что речь пойдет о довольно важном деле, раз ее посетили в такой час, то не захотела оставаться при мужчине в таком «наряде», несмотря на свои шестьдесят лет.

Доктор остался один, потому как и собака, которая поначалу облаяла незнакомца, обнюхав его, ворча последовала за своей хозяйкой. По святилищу можно судить и о самом божестве. Все вокруг блестело той чистотой, которая в жилище у бедных людей говорит о порядке и бережливости, а у богатых – о глупости и эгоизме. Мебель была ореховая. Когда мы говорим «мебель», то подразумеваем под этим словом находившийся в комнате круглый стол, нечто вроде сундука и четыре стула. Только ход часов с кукушкой однообразным стуком нарушал печальное молчание этой комнаты. Ни из одного замка не торчал ключ, но все они наверняка были заперты на два оборота. Две французские гравюры, заключенные в рамки из черного дерева, служили единственным украшением гостиной. Огромный камин с разверстой черной пастью, по всей видимости, не топили накануне, хотя погода стояла такая, что не лишним было бы позаботиться и о тепле. Под столом, однако, находилась жаровня – хозяйка явно нуждалась в том, чтобы ее пищеварительный процесс не прерывался. На камине стояла лампа и два подсвечника без свечей, а рядом с ним висели щипцы для углей с украшениями, некогда позолоченными.

Доктор окинул взглядом убранство этой комнаты, и на его губах появилась улыбка. Мнение, которое доктор составил себе о хозяйке дома, совершенно подтвердилось. Одного этого беглого взгляда доктору Сервану оказалось достаточно, чтобы догадаться о том, сколько страданий пришлось вынести Жанне и трем ее дочерям. Хозяйка дома, наконец, вернулась.

– Я вас слушаю, – сказала она и знаком пригласила доктора сесть.

– Дело в том, – начал доктор Серван, – что последняя дочь Жанны умерла.

– Когда же?

– Вчера вечером.

– А, тем лучше для этой старухи.

– Почему же, сударыня?

– Потому что дочь была ей в тягость, и теперь, когда Жанна станет заботиться только о себе, то не будет так несчастна.

– Ваша правда, сударыня, – для вида согласился доктор. Поклонившись, он взглянул на ту женщину, что произнесла эти бесчеловечные слова: она сидела и ласкала свою гадкую рыжую собачонку, запрыгнувшую к ней на колени, – единственное существо, которое она когда-либо любила.

– И тем менее Жанна будет несчастна, – продолжал доктор, – если не покинет ту комнату, в которой живет.

– Разве ей у меня плохо?.. Я сделала для нее все, на что у меня только хватило средств.

– Да, она говорила… Но у нее остался еще один ребенок.

– Ах да, сын этой развратницы, ее старшей дочери.

– Я не могу судить, было ли ее поведение развратным… Одно я знаю точно: несчастный мальчик уже почувствовал на себе влияние скверного воздуха этого чулана.

– Многие были бы счастливы иметь такое жилье, которое вы называете чуланом.

– Я пришел сюда, сударыня, чтобы попросить вас отдать Жанне те две комнаты, что пустуют в вашем доме.

– Но чем она будет платить? Я не могу позволить ей жить в них даром.

– Да она и не станет жить даром. Я заплачу за нее.

– Но кто же вы?

– Я – доктор Серван.

– А, вы доктор Серван? Говорят, что вы помогаете бедным. Если я буду нездорова, то непременно обращусь к вам за помощью.

– Охотно приму вас, сударыня. Плату за мои визиты мы будем вычитать из тех денег, которые я буду давать вам за комнаты Жанны.

Хозяйка закусила губу. Сложно было найти человека более эгоистичного, подлого и скупого, чем эта женщина. Но когда существо, подобное ей, обманывается в своих ожиданиях, когда в сердце его разгорается ненависть, то и лицо его в ту же минуту принимает страшное выражение. Из последних слов доктора хозяйка дома заключила, что не сможет обмануть его, и тогда ее охватил порыв сильнейшей злобы. Она пообещала себе отомстить ему за то, что он не поддался на ее уловку.

– Итак, милостивый государь, – продолжала женщина, – приступим к делу.

– Охотно, сударыня. Почем вы сдаете эти две комнаты?

– По двадцать пять талеров в месяц, – ответила та, думая отыграться, прибавив пять лишних талеров за две роскошные комнаты, являвшиеся предметом мечтаний бедной Жанны, когда ее дочь еще была жива.

– Это очень дешево, – проговорил доктор, догадавшийся о намерениях хозяйки.

Он не смог отказать себе в удовольствии позлить ее. Мы не в состоянии описать, что почувствовала эта женщина.

– Только ради старухи Жанны я иду на уступки, с кого-нибудь другого я взяла бы тридцать талеров, – сказала она.

– Потрудитесь дать мне расписку в том, что вы получили сумму за три месяца вперед, – потребовал доктор, вынимая из кармана семьдесят пять талеров.

Старуха дала расписку, предварительно пересчитав деньги, полученные от доктора. Господин Серван встал, попросил ключ от квартиры и вышел. Когда он затворил за собой дверь, хозяйка тотчас подскочила к столу и пересчитала еще раз свои семьдесят пять талеров. Вытащив из кармана ключ, женщина отперла конторку, стоявшую в ее спальне возле самой постели, и убрала деньги в один из ящиков.

Тем временем доктор вошел в только что снятую им квартиру, отворил окна и, осмотрев комнаты, убедился в том, что в них есть все необходимое для жизни Жанны. После этого он спустился вниз и увидел там все ту же картину, правда, ребенок играл теперь на крыльце, возле двери. Мальчик боялся ослушаться пожилого господина. Доктор отправился оповестить всех о кончине дочери Жанны и заказать все для похорон. Только ради исполнения этой печальной церемонии можно было отлучить мать от трупа дочери.

Вечером Жанна, не понимая, каким образом, да, впрочем, и не пытаясь этого понять, оказалась в новой постели. Ее одолел приступ сильной лихорадки. Теперь, когда ее печальная обязанность была окончена, она провалилась в сон, с которым боролась в продолжение месяца. Что касается ребенка, то он, окруженный игрушками, которые подарил ему доктор, заснул в своей комнате с улыбкой на лице. После ужина доктор Серван рассказал Ивариусу об отчаянии бедной женщины и в довершение прибавил:

– Человек, который смог бы воскресить это безвременно умершее дитя, был бы счастливейшим из людей.

– К несчастью, это невозможно, – проговорил в ответ верный слуга.

– Это мы еще посмотрим…

– Что вы хотите сказать?

– Если врач, который понимает свое предназначение, продлит жизнь человека, он уже совершит славный поступок. Но вот вернуть человеку жизнь – дело совсем другое… Я хочу попробовать.

– Вы? – изумился Ивариус, подумав, что его господин сошел с ума.

– Да, я.

Ивариус не удержался и рассказал всем об этом разговоре со своим господином, и тогда по городу С. пронесся слух, что доктор Серван занимается вещами сверхъестественными. Теперь настала пора поведать о том, каким образом доктор Серван принялся за это необычайное дело и каких он достиг результатов. Но перед тем как начать свое повествование, мы хотим попросить читателя поверить в истинность данной истории, которую мы никак не можем присвоить изобретательности нашего воображения. На другое утро после того, как доктор принял это решение, он отправился к Жанне. Ее не было дома. Доктор увидел только ребенка. Мальчик проснулся очень рано и с восхищением смотрел на свои новые игрушки, не смея к ним притрагиваться. Он будто все еще сомневался, что это сокровище принадлежит ему.

– Где твоя бабушка? – спросил доктор у внука Жанны, который узнал его и улыбнулся.

– На кладбище, – ответил мальчик.

Доктор вышел из дома и отправился на кладбище. Там он почти сразу отыскал свежую могилу молодой девушки, у которой стояла на коленях ее мать. Доктор Серван долгое время созерцал это безмолвное горе. Наконец он, приблизившись к Жанне, коснулся ее плеча. Женщина вздрогнула и встала, словно пробудившись ото сна.

– Ах, это вы, – произнесла она. – Благодарю вас, тысячу раз благодарю, что вы похоронили мою дочь в таком месте, где я всегда смогу ее найти. Других моих дочерей бросили в общую могилу. Я молюсь за них, но не знаю, где они лежат. Моя последняя дочь услышит все молитвы. Этим утешением я обязана только вам. Благодарю вас, благодарю! – И старая женщина принялась целовать руки доктора.

– Полно, – мягко сказал ей Серван, – успокойтесь. У вас остался еще один ребенок, и с Божьей помощью мы спасем его. Печаль не может длиться вечно.

– Печаль матери неугасима, – проговорила женщина.

– Ваше отчаяние навело меня на великую мысль.

– Какую?

– Заняться воскрешением мертвых.

– И вы воскресите моих детей?

– Я вам этого не обещаю или по крайней мере не стану вас в этом уверять. Но надеюсь, мое имя будут благословлять все те, кто потерял кого-нибудь из ближних, если я воскрешу тех, кого они оплакивают.

– О да, вас будут благословлять! И если для вашего дела нужно будет отдать чью-нибудь жизнь взамен той, которую вы снова берете у Бога, то верните жизнь моим детям и возьмите мою, но только тогда, когда я еще раз их увижу.

– И вы не измените своего мнения?

– Вы еще об этом спрашиваете! Вот уже четыре года прошло с тех пор, как меня не покидает эта мысль.

– Что ж, я попробую.

– Когда?

– Очень скоро.

– И вы вернете мне их?!

– Не знаю… К тому же я не могу вернуть вам всех.

– Почему же?

– Ваш сын умер в сражении, а чтобы действовать, мне нужно иметь тело.

– Да, я понимаю, – со вздохом сказала бедная женщина, поняв, что не всем ее надеждам суждено сбыться. – Но что же мои дочери?

– Я постараюсь вернуть вам последнюю дочь, так как она умерла только что. Возможно, мне удастся… Две другие умерли слишком давно: земля уже разрушила органы, необходимые для жизни. Кроме того, в этом странном предприятии, на которое я решился при виде вашего горя, я, вероятно, смогу лишь оживить тело, но не воскресить его…

– Так вы беретесь вернуть мне дочь?..

– Если мне удастся осуществить задуманное, то я верну ее вам такой, какой она была.

– Но когда вы будете пробовать? – спросила Жанна, которая толком ничего не поняла, кроме того, что доктор пообещал воскресить ее дочь.

– Говорю вам: скоро.

– Завтра или прямо сейчас?

– О нет! Быть может, через месяц.

– Через месяц! – воскликнула бедная Жанна и опустила голову. – Еще целый месяц мне придется страдать!

– Нет, – возразил доктор, – надеяться. В течение этого месяца у вас будет чем заняться. Я сосредоточу свои усилия на том, чтобы вернуть вам дочь, а вы позаботитесь о том ребенке, который у вас остался. Итак, Жанна, верьте и будьте тверды.

– И вы клянетесь, что возвратите мне дочь?

– Я сделаю все, что позволит мне сделать наука. Теперь же возвращайтесь домой и не сокрушайтесь больше о той, что спит в могиле; лучше подумайте о том, за кого вам придется дать отчет Богу. Притом, постарайтесь угодить Господу, ведь без Его помощи мне в моем предприятии не обойтись, – прибавил доктор с улыбкой.

– Итак, через месяц?..

– Через месяц.

– Мы будем видеться с вами в продолжение этого времени?

– Каждый день.

– О, благодарю вас! – воскликнула Жанна, в слезах бросаясь целовать руки доктора.

После этого она в последний раз поклонилась могиле и, улыбаясь, удалилась от нее, как будто дочь ее спокойно лежала в колыбели. Понятно, что отныне эту женщину занимала только одна мысль: как скоро наступит тот счастливый день, когда она снова увидит свою Терезу. Эта надежда показалась бы ей безумной или по крайней мере несбыточной, если бы она хоть на минуту задумалась обо всем сказанном. Однако доктор говорил с такой уверенностью в успехе своего предприятия, что эта уверенность передалась и ей. К тому же, как можно требовать от женщины, потерявшей своего последнего ребенка, чтобы она не верила тому человеку, который обещает ей его возвратить?

Жанна, обезумевшая от горя, уцепилась за ту надежду, которую ей подавали. Иногда ее все же одолевали сомнения в возможности такого великого счастья. Ей казалось, что человек не властен воскресить разрушенное Господом. Но в такие моменты она старалась отогнать от себя всякие сомнения и принималась уверять себя в том, что у доктора вовсе нет причин обещать ей то, чего он никакими средствами не сможет исполнить. Ей думалось, что она просто не в состоянии постичь научный прогресс своим темным разумом, а потому ей оставалось лишь положиться на голос своего сердца. Жанна убеждала себя в том, что Бог, совершивший столько чудес, вероятно, допустит еще одно чудо, чтобы утешить ее великую печаль, которая не может быть наказанием, а должна быть только испытанием. Итак, Жанна вернулась домой преображенной.

Обстановка комнат, в которых ее накануне устроили, и вещи, которых она прежде не замечала, наконец-то привлекли ее внимание, потому что теперь все это существовало не для нее одной, но и для ее дочери Терезы. Вернувшись к жизни, Тереза будет счастлива, ведь она так привыкла к нищете, что в минуту пробуждения все эти предметы покажутся ей очаровательными, даже сказочными. Жанна становилась вдвое счастливее при мысли о радости, которую испытает ее дочь. Когда женщина вернулась домой, ее внук, окруженный игрушками, уже спал. Она взяла его на руки и так крепко обняла, что тот, вскрикнув, проснулся. Узнав бабушку, он улыбнулся ей этой чистой и ясной улыбкой ангелов, которую дети, вырастая, теряют.

– Мы ее еще увидим, – сказала ему Жанна.

Ей очень хотелось сообщить кому-нибудь о своем счастье, пусть даже и существу, не способному пока ее понять. Когда человек испытывает большую радость или переживает большое горе, ему кажется, что каждый чувствует то же, и, обращаясь к первому встречному, он надеется найти в нем друга, который будет соболезновать его горю или разделит с ним радость. Прежде чем ребенок успел что-либо ответить Жанне, она снова взяла его на руки и начала покрывать поцелуями. С этого дня женщина совершенно изменилась как внешне, так и внутренне.

Последний удар, нанесенный рассудку матери смертью дочери, оказался так силен, что только средство, изобретенное доктором, могло его успокоить. В том положении, в котором пребывала Жанна, спокойствие представлялось вещью невозможной, если только оно не было совершенной апатией, предшествующей смерти. Лихорадка бедной женщины, вызванная бессонными ночами и страшным потрясением, приняла другое направление: отчаяние обернулось безумной радостью, беспредельной надеждой. Ее возбуждение было так сильно, что любой пустяк мог обратить в безумие эту навязчивую мысль о воскресении Терезы, освещавшую и подкреплявшую жизнь Жанны. Кроме того, в ее жизни вместе с надеждой так неожиданно появились материальные блага, что не верить в чудо было бы, по мнению женщины, безбожием и неблагодарностью. Внимание, которое уделял ей доктор, деньги, что он ей давал, комнаты, наполненные свежим воздухом, которые он для нее снял, внушали ей доверие.

Из своего прежнего жилища Жанна забрала скудную мебель и хорошенько вычистила ее. Из комнаты, в которой временно поселился мальчик, женщина устроила будущую спальню для Терезы. Умилительно было наблюдать за тем, с какой заботливостью бедная мать убирала комнату, где, как она надеялась, будет жить ее дочь! Постель была покрыта чистой простыней, на окнах – белые гардины, деревянное изображение Спасителя, присутствовавшее при смерти молодой девушки, также ожидало ее появления.

В этой комнате все было готово, чтобы принять Терезу, когда она вернется. Новые платья и уборы, хотя и очень простые, но до сих пор незнакомые девушке, ожидали ее пробуждения и должны были сделать ее вторую жизнь несравненно счастливее первой. Мать ничуть не сомневалась в обещанном пробуждении дочери: она даже перестала носить траур, хотя до этого пять лет не расставалась с черными одеждами. Каждый день она ходила на кладбище, но с улыбкой радости на устах, а не с печалью и унынием в сердце, как на следующий день после смерти Терезы. Жанна бросала цветы на могилу своей девочки и говорила с ней о будущем так, словно та могла ее слышать. Все это еще не было безумием, но являлось его предвестником.

Понятно, что горькая печаль бедной женщины не могла так быстро смениться восторженной радостью, не удивив всех до единого жителей города С. Когда они приносили свои соболезнования Жанне, она отвечала им, что ее дочь вернется к ней. Сначала все решили, что это великое горе повредило рассудок женщины, но имя доктора Сервана, так тесно связанное с этой историей, его обещание воскресить Терезу и, наконец, известная всем ученость старика заставили весь город с нетерпением ждать назначенного срока. Тереза стала предметом всеобщих толков, а доктор, проводивший теперь все время дома и отправлявший к своим больным Ивариуса, прослыл существом необычайным. Одни считали его посланником Божьим, другие – шарлатаном, третьи – безумцем, а четвертые – исчадием дьявола. По вечерам вокруг дома доктора начали собираться толпы народа, и малейший жест Ивариуса, ставшего в это время еще более значительным лицом, истолковывался на тысячу ладов. Однако Серван порой все же покидал свое жилище, чтобы проведать каких-нибудь трудных больных или совершить покупки, которые он один только мог сделать. В эти редкие моменты его встречали горожане, и им казалось, что он уже нисколько не походил на прежнего доброго старичка.

По его домашнему костюму люди заключали, что он, отрываясь от усиленных занятий, не хотел терять времени на туалет и выходил из дому так, как был, не заботясь о том, что скажут его знакомые. Дело, которым он занимался и о котором судачили теперь во всем городе, как ему казалось, извиняло его небрежный вид. Человек, идущий затем, чтобы заказать какое-нибудь лекарство, купить нужные инструменты или навестить умирающего, думал он, не обязан одеваться с таким же лоском, как человек, который идет заводить какие-нибудь праздные интрижки. Раньше доктор всегда отличался изысканностью своего гардероба, так что все эти изменения не могли не обратить на себя внимания.