Текст книги ""Орлы Наполеона""

Автор книги: Александр Домовец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Интерлюдия (7 июля 1846 года)

С мерзким лязгом открылось дверное окошко, через которое узнику подавали в камеру завтраки, обеды и ужины. В проёме замаячили маленькие глазки и большой нос с красными прожилками.

– Чего тебе, Грантен? – лениво спросил узник, лежавший на тюремной койке с книгой в руках.

– Священник, стало быть, к вам пришёл. Душеспасительно побеседовать, – прохрипел надзиратель.

Узник оторвался от книги.

– Священник? Какой там, к дьяволу, священник? Я его не звал.

– Сам пришёл, стало быть. Так что, впускать?

Узник со вздохом пожал плечами и, отложив книгу, сел на койке.

– Впускай, стало быть, – передразнил надзирателя. – Что ж патеру[24]24
  Патер (от лат. pater – отец) – католический священник.


[Закрыть] в коридоре томиться…

Железная дверь шумно распахнулась. В камеру неторопливо зашёл осанистый пожилой человек в чёрной сутане и в чёрной же круглой шляпе, с небольшим деревянным крестом на груди. Обернувшись к Грантену, топтавшемуся на пороге, священник тихо сказал:

– Благодарю тебя, сын мой. Ступай, оставь нас одних.

С неловким поклоном надзиратель отступил в коридор.

– Вы, стало быть, стучите, если что, – проворчал он, закрывая дверь.

– Не премину, сын мой, не премину…

Из уважения к сану и возрасту святого отца узник поднялся. Некоторое время они молча изучали друг друга взглядами.

У служителя церкви было спокойное невыразительное лицо. Такие заурядные физиономии, обделённые своеобразием и яркостью черт, забываешь после общения сразу и бесповоротно. А вот узник, – о, узник был из тех, кого, увидев однажды, уже не забудешь.

Высокий рост, широкие плечи и узкая талия. Лицо с аристократически тонкими чертами. Изящный нос с горбинкой и решительная челюсть, украшенная остроконечной бородкой вкупе с браво закрученными усами. Тридцать восемь лет от роду, не мальчик, и многое уже за плечами, но выглядит моложе. Возможно, из-за энергичного блеска больших карих глаз…

Первым молчание прервал узник.

– Добрый день, святой отец! Спасибо, что навестили…

– Не благодарите, сын мой, – перебил священник. – Я лишь выполняю свой долг.

– Однако тут какая-то ошибка! Я в душеспасительной беседе не нуждаюсь и вас не приглашал. Видимо, в канцелярии крепости что-то напутали…

Священник ласково улыбнулся.

– Никто ничего не напутал, – негромко сказал он. – Я сам решил вас навестить. По собственной воле.

– Странно… И в чём причина такой любезности?

– Исключительно в желании увидеть вас… ваше высочество.

Узник высоко поднял брови.

– Вот как? Вы знаете, кто я? – спросил он, выдержав паузу.

– Конечно, – кротко ответил патер. – Я имею счастье беседовать с сыном голландского короля и племянником императора французов Шарлем Луи Наполеоном Бонапартом.

С этими словами он низко поклонился собеседнику. Отступив на шаг, тот покачал головой.

– Удивительно, – пробормотал с бледной улыбкой. – За шесть лет никто ещё в тюрьме не титуловал меня высочеством.

– И напрасно, – решительно сказал патер. – Принц остаётся принцем и в тюрьме.

– Ну, хорошо… Вы меня знаете. Но как я могу обращаться к вам?

– Зовите отец Лоран.

– К сожалению, не могу предложить вам стул или кресло, отец Лоран. Садитесь прямо сюда.

Шарль уселся на койку, застеленную грубым одеялом. Священник последовал его примеру. Некоторое время они молчали. Отец Лоран разглядывал камеру. Что ж, неплохо: просторная, с чисто выбеленными стенами, с большим, забранным решёткой окном, выходящим во двор. Медный умывальник, деревянная бадья для естественных нужд…

– Итак, – заговорил узник, – чему обязан, святой отец? Вы же не будете утверждать, что пришли в тюрьму лишь для того, чтобы любезно напомнить мне собственный титул?

– Разумеется, нет, – ответил священник, тихо смеясь. – Цель моего визита намного серьёзнее.

– И в чём же она заключается?

– Терпение, ваше высочество, дойдём и до цели… А пока, если не возражаете, давайте немного поговорим о вас.

Шарль пожал плечами: давайте, мол, отчего не по говорить.

– Скажите, вас не удивляет, что правительство так мягко обошлось с вами? неожиданно спросил отец Лоран.

– Мягко? – с недоумением спросил принц. Пожизненное заключение, по-вашему, проявление мягкости?

– Но ведь вы дважды пытались устроить государственный переворот! Причём за первую попытку, в сущности, вас простили, лишь выслали в Америку, снабдив, к тому же, деньгами из казны на дорогу. А вот вторая попытка шесть лет назад привела в тюремную камеру с пожизненным заключением. Однако, согласитесь, ваш режим суровым не назовёшь. Вас хорошо кормят, разрешили носить вместо тюремной робы обычную одежду и даже устроить в камере библиотеку. – Священник указал на стоявший в углу книжный шкаф. – Вы много гуляете. Вас постоянно навещает любовница-англичанка. Мало какой узник может похвастать, что, не выходя из крепости, дважды стал отцом… (Усмехнувшись, принц кивнул и подкрутил усы.) К вам чуть ли не каждый день свободно приходят общественные деятели, журналисты и политики. Наконец, местный врач занялся вашим здоровьем всерьёз, лечит от геморроидальных колик…

– Вы и это знаете? – невольно спросил Шарль, слегка краснея.

– Знаю, ваше высочество… Согласитесь, условия для государственного преступника просто превосходные. Я бы сказал, исключительные. С чего бы это, а?

Шарль прищурился.

– Было бы странно, если бы племянника Наполеона содержали на общих основаниях, – заметил он высокомерно.

– Вы так думаете? В глазах Луи-Филиппа[25]25
  Луи-Филипп – король Франции (1830–1848 гг.). Представитель младшей (Орлеанской) ветви династии Бурбонов. Жёстко боролся с беспорядками и революционными настроениями в обществе.


[Закрыть] родство с Наполеоном скорее усугубляет вину, чем смягчает. А рука у него при всей либеральной видимости вполне тяжёлая. Собственно, впору удивляться, что вас не казнили, а всего лишь заключили в узилище, и, как видим, вполне комфортное… И вот я снова спрашиваю: почему?

Принц нахмурился. Шесть лет назад он и сам ожидал смерти. Попытка взбунтовать армию против короля провалилась, Шарль был схвачен и предстал перед военным трибуналом. Гордый и сильный нрав не позволял каяться и просить пощады, поэтому принц готовился к худшему. Однако судьи в мундирах неожиданно заменили расстрел пожизненным заключением. За годы, проведённые в крепости Гам, Шарль не раз пытался понять причины этого милосердия и всякий раз терялся в догадках.

Подняв голову, принц окинул священника пристальным взглядом.

– Сдаётся мне, отец Лоран, вы задаёте вопросы, ответов на которые у меня заведомо нет. А вот у вас, я чувствую, они есть. Не так ли?

Священник еле заметно улыбнулся. Как и говорили, принц умён и проницателен. Тем лучше.

– Да, ваше высочество, я пришёл, чтобы ответить на вопросы, которые, без сомненья, вы задана ли себе все эти годы, – сказал серьёзно, скрывая волнение. Много, очень много зависело от этого раз говора…

– Так не будем терять время, – негромко сказал узник. Наклонился к отцу Лорану. – Я весь внимание.

Священник помолчал, собираясь с мыслями.

– Скажу сразу и прямо, ваше высочество: шесть лет назад суд проявил милосердие лишь потому, что за вас заступились друзья. – Привстал, поклонился. – Один из них сейчас перед вами.

– Друзья? Однако! Но кто они… кто вы?

– Об этом чуть позже… Мы сумели спасти вашу жизнь. Да, спасти! Накануне суда Луи-Филипп велел передать судьям, что с пониманием встретит самый суровый приговор. Наше влияние не столь велико, чтобы воздействовать на короля. Однако убедить судей мы смогли, и эти достойные люди, рискуя службой и карьерой, заменили своей волей смертную казнь пожизненным заключением.

– Но, позвольте…

– К слову, годом раньше именно мы добились, чтобы ваше наказание за первую попытку переворота ограничилось ссылкой в Америку.

– Так вы, значит, мои ангелы-хранители?

– В каком-то смысле так и есть. Остаётся добавить, что исключительные условия тюремного содержания обеспечены по нашей просьбе. Поверьте, это было не так-то просто… хотя и проще, чем шесть лет назад повлиять на судей.

Шарль схватил отца Лорана за руку и заглянул в глаза. Священник ответил твёрдым взглядом.

– Но чем же я заслужил все эти благодеяния? Почему вы, оставаясь в тени, спасали мне жизнь, заботились, помогали? – спросил принц с волнением.

– Я скажу то, что вас удивит, но, поверьте, это совершенная правда, – спокойно произнёс отец Лоран. Наклонился к узнику. Понизил голос до шёпота. – Вы ещё не знаете, что ваши и наши интересы переплелись наитеснейшим образом. Настолько тесно, что, в сущности, ваша судьба – это и наша судьба.

Шарль нахмурился.

– Не кажется ли вам, что вы говорите загадками, отец Лоран?

– О да, ваше высочество, – откликнулся тот, и голос его отчего-то прозвучал торжественно. – Меня извиняет лишь то, что все они сейчас будут разгаданы. Слушайте меня внимательно, и вы узнаете, кто мы, к чему стремимся, чего добиваемся, и зачем наконец я пришёл…

Священник беседовал с узником уже больше часа.

Грантен время от времени заглядывал в дверной глазок. Слышать он ничего не мог, зато всё видел.

Вот патер наклонился чуть ли не к уху собеседника и что-то говорит, подкрепляя слова скупыми жестами. Вот узник отшатнулся, словно услышал нечто поразительное. Вот он вскочил с кровати и воздел руки, выражая… а, собственно, что выражая? Возмущение, радость, гнев? Из-за двери этого не понять, но судя по тому, что кулак узника с силой ударил по грядушке кровати, страсти накаляются. Да ещё пнул ногой стену… Впрочем, спустя минуту вновь уселся рядом со священником, который хладнокровно переждал ажитацию[26]26
  Ажитация – двигательное беспокойство, нередко протекающее с сильным эмоциональным возбуждением, сопровождаемым чувством тревоги и страха.


[Закрыть] собеседника и продолжил разговор.

Мясистые губы надзирателя слегка искривились.

– Душеспасительная беседа, стало быть, – про бормотал он, отходя от двери.

– Но если всё именно так, как вы говорите, отец Лоран, если вы так могущественны и дружески расположены ко мне, почему же вы пришли только сегодня? Почему допустили, чтобы я прозябал в тюрьме все эти долгие годы?

Шарль сейчас почти кричал, бросая в лицо священнику обвинения. Патер прекрасно понимал: осознать всё, сказанное им принцу, – трудно. И осознать, и поверить. Воистину, неправдоподобнее всего подчас выглядит именно правда… Священник вздохнул.

– Почему мы допустили ваше прозябание в тюрьме? – переспросил задумчиво. – Видите ли, ваше высочество, при всех возможностях мы не всемогущи. В противном случае вы тут не провели бы и дня. И лишь теперь, – именно теперь! – появилась возможность вызволить вас. Но это, как вы понимаете, лишь полдела. Главное, чтобы затем с нашей помощью вы совершили то, для чего предназначены судьбой и рождением… Впрочем, об этом мы уже говорили.

Принц вытер вспотевший лоб. Откашлялся. Искоса посмотрел на патера. Как странно… Умевший не моргнув глазом встретить любую опасность, сейчас он узнал о повороте всей жизни, о счастливом шансе, о возможности блестящего будущего, – и вдруг растерялся. Да бывает ли так? Не снится ли ему отец Лоран с его невероятным рассказом?

– Ну, что ж, – заговорил он, слыша себя словно со стороны. – Извините меня, отец Лоран. Менее всего хотел бы показаться вам неблагодарным. Это всё слишком неожиданно, слишком поразительно… Я ещё не нашёл нужных слов, что выразить свою признательность. Позволил себе даже какие-то упрёки… Глупо и недостойно. Забудьте. Вы… и друзья… столько сделали для меня, что могу сказать лишь одно – отныне располагайте мной. И ныне, и присно, и во веки веков, – закончил, волнуясь.

– Аминь, – заключил отец Лоран, медленно поднимаясь с кровати и с трудом сдерживая кряхтение. Долгий разговор его утомил. – Готовы ли вы обсудить подробности вашего побега из крепости?

– Разумеется, – энергично сказал принц. Он уже взял себя в руки. – Что я должен сделать? Подпилить решётку? Переплыть ров? Душить надзирателя не хотелось бы, пусть живёт, хотя старик мерзкий. Однако если надо для дела… Говорите. Руки у меня сильные, тело тоже… справлюсь.

– О нет, ваше высочество! – сказал отец Лоран, отрицательно качнув головой. – В вашей силе и ловкости я не сомневаюсь, но они не понадобятся. А вот выдержка и хладнокровие – да. – Помолчал. Испытывающее посмотрел на принца. – Вы, конечно, заметили, что несколько дней назад в крепости начались большие ремонтные работы.

– Ещё бы не заметить! По утрам во дворе шляется целая толпа каменщиков и подмастерьев. Я вижу их в окно.

– Вот и прекрасно. Завтра вам предстоит на время стать одним из них.

– В каком смысле?

– В символическом, ваше высочество, в символическом… Ближе к вечеру вам передадут рабочую одежду – блузу, штаны. Выпустят из камеры. Переодевшись, вы незаметно спуститесь во двор и смешаетесь с группой рабочих. Их свободно впускают и выпускают из крепости. Выйдете за ворота и неторопливо двинетесь по дороге в город, – она тут одна, не ошибётесь. В четверти льё от замка вас будет ждать неприметная карета. Смело садитесь и следуйте всем указаниям того, кто встретит внутри. Он – один из нас.

– Это всё?

– Нет. – Отец Лоран изучающе посмотрел на принца. – Придётся сбрить усы и бородку, ваше высочество. С ними у вас слишком аристократический вид. Местные стражники избытком бдительности не страдают, однако не будем искушать судьбу.

– Разумеется. Но кто же завтра даст рабочую одежду и выпустит из камеры?

– Вы всё узнаете в нужный час… Будьте наготове. А пока позвольте пожелать вам хорошего вечера, мой принц.

Шарль протянул священнику руку.

– Я очень обязан вам, отец Лоран, и никогда этого не забуду. Прощайте!

– До свидания, ваше высочество, до свидания, – поправил священник. Неожиданно широко улыбнулся. – Надеюсь увидеть вас в ближайшее время и, конечно, уже не здесь, да и не в сутане. Так что не удивляйтесь…

Назавтра перед ужином в камеру зашёл Грантен с узелком в руках.

– Вам тут, стало быть, велели передать, – сообщил ворчливо. – Переодевайтесь, да не забудьте побриться.

Шарль нетерпеливо развернул узелок. В нём, как и обещано, были поношенные рабочие штаны с блузой в пятнах извести.

– Так, значит, добрый Грантен, ты тоже из моих друзей? – пробормотал он. – А я столько раз клял тебя последними словами…

– Каждый может ошибиться, стало быть, – невозмутимо откликнулся надзиратель. – Я, между прочим, ещё вашему дяде служил в артиллерии. Так-то… ваше высочество!

И ухмыльнулся.

Всё вышло по слову отца Лорана. Переодетый Шарль беспрепятственно покинул камеру, вышел во двор и незаметно смешался с большой группой рабочих. Вышел за ворота крепости. Сел в поджидавшую карету.

На следующее утро, через несколько часов бешеной езды, принц пересёк границу Бельгии. Ещё через неделю уплыл в Англию.

Между тем во Франции назревала очередная революция. Спустя два года после побега Шарль вернулся в страну. К тому времени народ, разочарованный в Луи-Филиппе, сверг монарха. На объявленных выборах племянник Бонапарта легко прошёл в парламент. Следом был избран президентом республики. А затем, совершив переворот, короновался под именем императора Наполеона Третьего.

Со стороны могло показаться, что головокружительным взлётом бывший узник был обязан исключительно громкому имени, подкреплённому блестящими личными качествами. Но никто не знал, что каждый шаг, ведущий свежеиспечённого монарха к вершине власти и могущества, направляли и подкрепляли его незримые друзья…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Острый ум, широкий государственный кругозор и завидная, несмотря на возраст, работоспособность Победоносцева, – вот три кита, на которых держалось абсолютное доверие Александра Третьего к обер-прокурору Святейшего синода. Существовал, впрочем, и четвёртый кит. (А может, и первый, – это как посмотреть.) Преданность обер-прокурора монарху была безграничной. Наставник Александра с отроческих лет, бездетный Победоносцев любил его, заботился о здоровье и безопасности, в каком-то смысле опекал.

Если разобраться, деятельность Константина Петровича выходила далеко за рамки формальной должности. С молчаливого согласия императора он включил в сферу своих интересов многие темы внутренней и внешней политики. Союзный договор с Францией Министерство иностранных дел разрабатывало под руководством Победоносцева. И сейчас, на докладе у Александра, Константин Петрович подробно рассказывал о подготовке будущего соглашения.

Совещание проходило в гатчинском дворце императора. Ах, до чего же любил Александр тихую благочинную Гатчину! Как она воплощала его душевное стремление к уюту и простоте! Маленький городок, прозванный русским Версалем, утопал в зелени и покое. Свою резиденцию Александр покидал нечасто и неохотно. Здесь работал, порой по десять часов в сутки, здесь в окрестных лесах бил дичь и азартно рыбачил в чистой, прозрачной воде местных озёр.

В кабинете, кроме императора и обер-прокурора, были также начальник царской охраны генерал Черевин и глава российской разведки генерал Ефимов. Ну, без ближайшего из близких, умного и опытного Черевина Александр вообще мало что обсуждал. Что касается Ефимова, то главный разведчик Российской империи присутствовал по ходатайству Победоносцева и ради такого случая надел форменный мундир.

– В целом, государь, всё как бы обстоит нормально, – говорил Константин Петрович, поблёскивая стёклами очков в металлической оправе на худом аскетическом лице. – Российское и французское правительства уже согласовали большую часть спорных вопросов. На сегодняшний день остаются некоторые разногласия, – не без них, но это уже рутина.

– Так, значит, дело почти слажено? – спросил Александр, слушавший очень внимательно.

– Я думаю, к середине лета мы подготовим окончательную версию договора, – уклончиво сказал Победоносцев. Добавил, тщательно подбирая слова: – И его можно будет подписывать… если не случится чего-либо непредвиденного.

– Вот как?

Император круто задрал бровь. Грузно подался вперёд.

– Как понимать, Константин Петрович? Какие могут быть препятствия?

Победоносцев бесстрастно кивнул в сторону Ефимова.

– С вашего позволения, государь, ситуацию вокруг будущего договора (слово "вокруг" он подчеркнул голосом) доложит генерал Ефимов.

– Слушаю тебя, Ефимов, – рыкнул Александр, хмурясь. – Да сиди ты, сиди…

– Государь, обоюдные выгоды соглашения с Францией очевидны, и Константин Петрович их обозначил, – энергично заговорил Ефимов. – Но, как известно, государственные соображения далеко не всегда совпадают с настроением общества. По нашим сведениям, значительная… возможно, и большая часть российских подданных восприняли бы заключение союзного договора с Францией резко отрицательно.

– Скажи уж прямо, в штыки, – проворчал Черевин.

– Именно так. Одно дело плакать над французскими романами или одеваться по парижской моде и совсем другое – союзничать со страной, с которой в нынешнем веке воевали дважды, и воевали тяжко, кроваво. После Крымской войны ещё и поколение толком не сменилось. И не считаться с таким настроением общества со стороны власти было бы опрометчиво. Особенно с учётом не угасшего революционного брожения в массах. Я уже не говорю о разнице в государственных устройствах. У нас православная монархия, у них католическая республика.

Александр сильно потёр бородатую щёку. Исподлобья взглянул на генерала.

– Согласен, – проворчал он. – А что во Франции?

– Во Франции, государь, и того хлеще. Министерство иностранных дел, понятно, не афиширует, но у них отношение к России намного хуже, чем у нас к Франции. Запад вообще относится к нам свысока, полупрезрительно. Да чего там, – за варваров держат. Сколько бы союзов с нами ни заключали, ни один без обмана не обошёлся…

– Это я и сам знаю, – недовольно сказал Александр. – Ты ближе к делу давай.

Ефимов кашлянул.

– Виноват, государь, увлёкся… Так вот, Франция. По сообщениям посольства и нашей резидентуры, в последние годы подняли головы бонапартисты. Публика шумная, воинственная. К сожалению, влиятельная. Довольно многочисленная. Им плевать, что сближение наших стран нужно Франции не меньше, а может, и больше, чем России. Что никто, кроме нас, от Германии их не защитит. – Ефимов сжал кулак. – Ненависть безоговорочная, слепая. Никогда не простят, что в начале века растёрли Наполеона в пыль. Враги мы для них вечные и неизбывные… Вот справка о настроении умов во Франции, составленная посольством.

С этими словами Ефимов подал императору несколько скреплённых листов. Взяв и мельком просмотрев, Александр положил документ на письменный стол, и без того заваленный бумагами.

– Прочту… Ты продолжай, продолжай.

– Ясно, что заключать договор надо. Но когда и если во Франции о нём станет известно, то бонапартисты неизбежно организуют серьёзные беспорядки. Так сказать, под патриотическим соусом. Усидит ли в таком случае президент Карно, – это вопрос. А если он слетит, то новое правительство договор может похерить.

– Не перегибаешь? – поинтересовался Александр, доставая серебряную папиросницу.

– Боюсь, что нет, государь. Франция – страна бунтов. Три революции за полвека, от монархии к республике и обратно, и не по одному разу, – статочное ли дело? Был бы повод, а мятеж сам собой вспыхнет. Уж такой народ.

– Резонно, – мрачно оценил Александр. Смяв недокуренную папиросу, следом закурил другую. – Ну, а у нас что может воспоследовать, как думаешь?

Ефимов замялся.

– Говори, как есть, – подбодрил Черевин.

– Ничего хорошего, государь, – нехотя произнёс Ефимов. – В России, слава богу, народ революциями не избалован. И если станет известно о союзе с Францией, баррикады строить не кинутся. Но! – Редкие светлые брови генерала сдвинулись над переносицей. – Этот союз при всех дивидендах выставляет власть в невыгодном виде.

– Даже так?

– Именно так, государь. Тут – без иллюзий. Про то, что без французских кредитов промышленность наша задыхается, в общем, знают немногие. А крымское унижение помнят все. И наименьшее, в чём обвинят власть, – это поругание национальной гордости ради каких-то там денег. Вот на чём революционные агитаторы оттопчутся! А если ещё за Францию в какой-то момент придётся воевать с Германией и лить кровь наших солдат…

Слушая генерала, Александр ощущал в сердце глухую боль. Растереть бы сейчас левую часть груди, глядишь, и полегчало бы. Да где там! Черевин всполошится и кинется за врачом, а Победоносцев прочтёт нотацию о необходимости беречь здоровье. При всей приязни к сановным старикам слушать лишний раз их воркотню ну никак не хотелось. Оставалось терпеть и делать вид, что всё нормально. Хотя кой чёрт – нормально. Здоровье, несмотря на всё ещё медвежью силу, уже заметно подводит: ноги болят, одышка мучает и почки, почки… Хотя всего-то сорок шесть. Правда, неясно, как считать десять лет на троне. Год за два, а порой и за три, – не меньше…

– Ну, это всё ясно, – медленно сказал император, навалившись грудью на стол. – Вывод-то какой?

– Вывод простой, государь. Договор надлежит заключить и в дальнейшем исполнять в обстановке полнейшей секретности. Абсолютной. Любая огласка вызовет такие общественные последствия, что лучше будет от него просто отказаться. Издержки перевесят выгоду.

Император поморщился.

– Трудно спорить с очевидным, – заметил саркастически. – Но вот как её добиться, этой секретности? Что скажешь?

– Необходимые меры по линии Министерства иностранных дел предпринимаются, – строго сказал Победоносцев вместо Ефимова. – К подготовке договора привлечены считаные чиновники. При этом каждый специально проинструктирован. Аналогичные меры принимают французы. Но, боюсь, этого недостаточно.

– То есть?

– Точных сведений пока нет, государь, но есть ощущение, что будущим договором очень интересуется германская разведка, – заговорил Ефимов. – Похоже, что-то пронюхали. А поскольку для немцев этот договор, как булыжником по голове, то и усилий не жалеют. И мы, и Сюрте женераль засекли их повышенное внимание к нашим министерствам иностранных дел. Задействованы и германские посольства, и агентура. (Черевин гневно засопел.) Мы, разумеется, ситуацию отслеживаем и предпринимаем необходимые меры. Неделю назад без лишнего шума выставили из России двух немецких коммерсантов. Уж очень набивались в приятели к начальнику западноевропейского департамента министерства Неделину. Коньяком в клубе хотели накачать, с красивой кокоткой предлагали познакомить… Тот догадался сообщить нам, а мы уж занялись. Кроме того…

Император звучно припечатал к столешнице массивную ладонь.

– Оперативные детали опустим, – жёстко сказал он. – Делай, что хочешь, Ефимов, но чтобы ни одна собака про договор ничего не узнала. Подозревают немцы что-то, и чёрт с ними. Главное, чтобы не было точных сведений. Иначе случится скандал. А будет скандал – не будет договора. Отрекусь. Французам это было заявлено с самого начала.

– Да они сами больше нас в союзе заинтересованы, – проворчал Черевин, кривя губы. – А вот немцы – да. Немцы – это плохо. Разведка у них налажена от и до. Ты уж, Виктор Михайлович, расстарайся. (Ефимов коротко кивнул.) Государь, может, нашей службе чем помочь? Людей добавить? Денег?

– Знаю я их штат. Без слёз смотреть невозможно. Как только воюют…

Победоносцев сдержанно кивнул.

– Пётр Александрович совершенно прав, – сказал твёрдо. – Возможности у нашей разведывательной службы довольно скромные и уж, во всяком случае, несоизмеримые с важностью решаемых задач. Так уж сложилось. А на разведке, как и на армии, экономить – себе дороже. Поэтому, государь, я позволил себе подготовить некоторые предложения. Считаю необходимым расширить штатное расписание ведомства, увеличить денежное довольствие офицерскому составу… ну, и некоторые другие меры, которые позволят укрепить службу. Готов подать на этот счёт специальную записку.

– Представьте, рассмотрю, – отрывисто сказал император и, меняя содержание разговора, спросил: – А что там в Париже с нашей выставкой? С Белозёровым?

Ефимов развёл руками.

– С выставкой всё нормально, государь. Народ валит, отзывы хорошие. Успех несомненный. Правда, начало ознаменовалось скандалом. Несколько бонапартистов хотели сорвать открытие. Оскорбляли Россию, славили Наполеона и даже напали на Белозёрова.

– Что с ним? – быстро спросил император.

– Сергей Васильевич не пострадал и вообще в пол ном порядке, – заверил генерал. – Кстати, парижские газеты отметили, что во время нападения Белозёров вёл себя в высшей степени достойно и хладно кровно. Ну, да вы его знаете.

– Слава богу, что так, – сказал Александр мрачно и, помолчав, добавил: – Счастье французов, что Белозёров не пострадал. За него не простил бы…

Присутствующие поняли императора вполне. Они то знали об отношении Александра к художнику, трижды спасшему монарха в самых невероятных ситуациях. В любимцах у него был Белозёров, чего уж там.

Случись с ним что, и впрямь не простил бы…

Сергей маялся. Работа не клеилась, хоть плачь. Кажется, против его желания рисовать старинный замок было всё на свете.

Вчерашний день пропал полностью. Огорошив сообщением об убийстве Звездилова и едва дав Сергею проглотить чашку чая, Мартен увлёк его за собой в Сен-Робер – на опознание. У ворот гостиницы их поджидал шарабан с возницей.

– У Бернара выпросил, – похвастал сержант, забираясь в повозку. – Понятливый у нас мэр, отзывчивый. Ради такого случая бери, говорит, не жалко.

С ними увязался Фалалеев, также знавший покойного и пожелавший принять участие в опознании. А может, просто не хотел отпускать Сергея без компаньона. На козлах рядом с кучером уселся степенный полицейский Пифо – в помощь начальнику. "Будем расследовать", – многозначительно сказал Мартен, потирая крупные руки. Был с ними и местный врач мсье Триаль, профессионально одетый в чёрный сюртук и с чёрным же кожаным саквояжем.

Коммуна Сен-Робер оказалась небольшой деревушкой, очень похожей на Сен-При-Ла-Рош, разве что поменьше. Шарабан подъехал к одноэтажному дому из серого камня, обнесённому невысоким забором. На улице их поджидала почтенная немолодая женщина – вдова Прежан, в чьём доме снял комнату Звездилов. Чуть поодаль толпились взволнованные сельчане. Сергей мельком подумал, что обыватели везде одинаковы и на любое происшествие слетаются, как мухи на мёд. А тут целое убийство! Да ещё иностранца! Разговоров хватит до Рождества…

Да, это был Звездилов. Незадачливый живописец лежал в кровати на спине. Из груди его, прямо в области сердца, торчал кинжал. Должно быть, смерть пришла во сне. Посиневшее лицо с торчащей вверх бородой было спокойно, руки вытянуты вдоль тела, ночная рубашка и простыня с одеялом густо пропитаны кровью.

– Ну, что, мсье Белозёров, узнаёте? – негромко спросил Мартен, указывая на покойника.

– Как не узнать, – мрачно ответил Сергей.

– Он это, он, – подхватил Фалалеев, крестясь. – Господи, страсти какие…

– Приехал на две недели, заплатил вперёд. Даже и не торговался, – навзрыд молвила под ухом вдова Прежан. – Природа, сказал, тут у вас красивая, рисовать буду… Нынче захожу утром, а у него, глянь, в груди нож торчит! И окно распахнуто настежь…

Тусклые глаза вдовы налились слезами, широкое морщинистое лицо плаксиво сморщилось.

Мсье Триаль занялся осмотром трупа. Мартен увёл хозяйку дома в соседнюю комнату и занялся составлением протокола. Пифо, подойдя к постели, склонился над телом, словно хотел его как следует изучить.

– Удивительно, – сказал он вдруг себе под нос, однако Сергей расслышал.

– Что же вас удивило? – спросил он.

– Да вот этот кинжал…

Пифо указал на клинок, торчащий в груди Звездилова.

– Чем именно?

– А вы посмотрите на рукоять.

Сергей вгляделся в рукоять. Действительно… На плоской деревянной ручке стояло клеймо с изображением орла, распростёршего крылья. Да ведь это имперский знак – орёл Наполеона! Кинжал, получается, в некотором роде фирменный. А может, даже исторический…

– Интересные тут у вас орудия преступления, – удивлённо сказал Сергей полицейскому, но тот отмахнулся.

– Уж какие есть… Тут другое интересно.

– Что же?

Пифо сдвинул фуражку на лоб и звучно почесал черноволосый затылок.

– Как сказать… Я, кажется, когда-то этот кинжал видел. Вот ей-богу! Ну, или точь-в-точь такой же.

Вот так штука!

– Когда? Где? У кого и при каких обстоятельствах? – быстро спросил Сергей.

Пифо пожал плечами.

– Не помню, мсье, хоть убей. Наверно, давно это было, и по случаю.

– Ты вспомни, голубчик, вспомни, – ворчливо сказал Мартен, появившийся из соседней комнаты. – А мы, глядишь, через кинжал найдём убийцу. Считай, дело раскроем. И выйдет нам от начальства благодарность. Хочешь благодарность от начальства?

– Хочу, мсье Мартен. Особенно если деньгами.

– Вот и вспоминай… Что там у вас, мсье Триаль?

Врач, вытирая тряпкой испачканные кровью руки, подошёл к сержанту.

– Всё совершенно очевидно, – заявил он. – Убийство совершенно под утро, часов шесть-семь назад. Удар сильный, умелый. Я бы сказал, профессиональный. И без вскрытия ясно, что сердце пробито насквозь, с одного раза. Покойник даже не проснулся – видите, какое спокойное лицо… Можно уносить.