Текст книги "Зеркало Велеса"
Автор книги: Александр Прозоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Потому что иначе мы тебе каждую перемену морду будем чистить, понял? – Ганус схватил его за горло, прижал к стене: – Не слышу ты понял?
– Я… – Андрей попытался оттолкнуть одноклассника от себя, но не со всей силы. Он отлично понимал, что дай он хоть один повод – Баршак и Страхов тут же начнут драку Или, скорее, избиение: куда он один против троих? Да еще когда каждый из врагов заметно сильнее? Тут особо не повыступаешь.
– Ты, ты, – кивнул Ганус. – Чтобы после этого урока взял наши рюкзаки и отнес на историю. Понял, зубрила? Не то мы твой фейс так начистим, что от тебя даже компьютер шарахаться будет, понял? И попробуй только смыться, мы тебе мозги быстро вправим, умник. Чего молчишь? Слышал, чего тебе сказано? Ну?! – Ганус тряхнул рукой, крепче сжав его горло.
– Слышал…
– Чего слышал? – потребовал ответа Страхов.
– Портфели носить… – вынужденно повторил Андрей Зверев, мысленно уже поклявшись, что не сделает зтого никогда в жизни. Но пока приходилось говорить то, что заставляют.
– Вот и молодец. – Хватка на горле ослабла. – И не вздумай таскаться за Аминевой, она моя.
– А может, она не хочет? – На этот раз Зверев попытался повысить голос и двумя руками отпихнул от себя одноклассника. Тут же голова дернулась назад от сильного удара в правую скулу.
– Тебя не спросили, – хмыкнул Страхов и ударил еще раз, но уже не так сильно.
Андрей рванулся на него – и вдруг его скрутило резкой болью под ребрами справа. Зверев застонал, сполз по стенке на пол.
– Уже и заплакал, сосунок, – подвел итог Ганус. – Смотри, рядом с Аминевой еще раз увижу – вообще урою. Ладно, пошли, пусть утрется.
Боль не отпускала, однако постепенно притуплялась, сменяясь подташниванием. Когда зазвенел звонок, он даже смог подняться и дойти до класса, сесть на свое место. Географичка с ходу понесла что-то про население южной Африки, но Зверев ее не слушал, пытаясь сдержать непрерывные рвотные позывы. А когда стало невмоготу – сорвался с места, кинулся из класса к питьевому фонтанчику в рекреации, склонился над ним и… Тошнота тут же отпустила.
– Эй, Зверев, что за фокусы? – окликнула его от дверей класса курносая географичка со втянутой в плечи, словно вбитой сильным ударом, головой.
– Кажется, съел чего-то не то, Марья Ивановна, простите. – Он отпил немного воды, медленно выпрямился. Боль не отпускала, но оставалась на терпимом уровне. Тошнота прошла совсем. – Я сейчас…
– Ты, Зверев, коли болен – иди в медпункт, коли прикидываешься – тогда к директору. А на уроке не фокусничай.
– Я сейчас… – Он медленными шагами вошел в класс, сел за парту.
– А зубрилка наш со страху совсем сбрендил, – громко сказали сзади.
Андрей резко повернулся на голос – и в глазах потемнело от боли. Кажется, он даже застонал.
– Зверев, Зверев… – Географичка подошла ближе, наклонилась. Положила руку ему на лоб. – Э-э, Зверев, да у тебя температура! Ну-ка, давай бегом в медкабинет! Нечего нам тут рассадник гриппа устраивать.
Отвечать у Андрея сил не было. Стараясь не делать резких движений, он поднялся, вышел из класса и отправился на первый этаж.
К счастью, медичка оказалась на месте. Похожая на школьницу блондинка в белом халате, с маленьким носиком и огромными, вечно удивленными глазами над розовыми, как у новорожденного поросенка, щеками сидела за укрытым толстым стеклом письменным столом и, сделав губки бантиком, напряженно читала малоформатную книжонку в мягкой потрепанной обложке. Наверное, какой-то женский любовный роман.
– Чего тебе? – не отрываясь от книги, спросила она. Видать, у больших глаз обзор хороший.
– Под ребрами болит.
– Сверху, снизу? – Она перелистнула страницу.
– Здесь, – показал Андрей.
– Снимай пиджак, рубашку, садись на топчан. Кашель есть?
– Нет… – Он начал раздеваться.
Медичка, кивая головой, сочувственно вздохнула, сунула меж страницами иглу от одноразового шприца и захлопнула книжку. Поднялась, вставила в уши черные наконечники стетоскопа:
– Давай, дыши… – Она быстрыми движениями попереставляла чашку своего инструмента в разные места грудной клетки, потом повесила стетоскоп на шею. – Рот открой. К окну повернись… Нет, все в порядке. Хрипов у тебя никаких, горло не красное. Так что одевайся и топай на уроки. Здоров.
– У меня здесь болит… – опять показал на нижние ребра Андрей. – Очень сильно.
– Ладно… – вздохнула блондинка, открыла шкаф, достала градусник: – Вот, держи.
Она глянула на часы и снова уселась за книгу. Зверев сунул градусник под мышку, откинулся назад, к стене – боль ослабла. Он замер, боясь упустить удобное положение, а мысли сами собой перескочили к Вике. Что у нее было с Ганусом? Она с ним встречалась? Может быть, уже… Уже целовалась? Почему она ничего не сказала? Или это Ганус все врет? Хотя – а чего бы ей это говорить? Ведь он всего лишь отнес ее портфель!
Так и прошло несколько минут, пока медичка, злобно вонзив в книжку иглу, не выдернула у него термометр:
– Та-ак… – задумчиво протянула она, глядя на ртутный столбик. – Ну, и что скажем?
– Сколько там? – спросил Андрей.
– Чем греем, мальчик?
– Что?
– Ты меня совсем за дуру считаешь? У тебя ни кашля, ни чиха, ни хрипа, гланды не опухшие – а на градуснике температура! Чем грел?
– Ничем… – Зверев даже не шевельнулся в ответ – боялся, что боль под ребрами снова вернется.
– Ну да, ты больной, а я римский папа… – Медичка профессиональными движениями прощупала его бока, топчан за спиной, школьный пиджак, рубашку. – Ну что, сознаваться будешь или к директору пойдем?
Андрей промолчал.
– Нехорошо… – подумав, кивнула блондинка. – Ты домой хотел, освобождение получить? Будет тебе сейчас освобождение, но полной программе… – Она сняла трубку с телефона, набрала номер из двух цифр. – Здравствуйте. Это тридцать пятая школа, медицинский пункт. У меня подозрение на воспаление легких у учащегося, в тяжелой форме. Нужна срочная госпитализация. Да, жду.
У Зверева начали затекать плечи – все же поза его была не очень удобная. Он качнулся вперед – боль тут же напомнила о себе. Попытался откинуться в левую сторону – стало хуже. Качнулся вправо – вроде ничего. Тогда он полностью завалился на правый бок и замер, сложив руки на груди.
– Будет тебе освобождение, – тем временем злорадно пообещала медичка. – Полное освобождение. С такой температурой тебе не телевизор дома на диване, а полная госпитализация положена. Поколют витамины пару дней в задницу большим шприцем, клизму сделают, бромчиком попоят – быстренько поймешь, как здоровье беречь надо.
Единственное, чего не успела пообещать блондинистая врачевательца за те двадцать минут, которые они ждали «скорую», – так это того, что, если он не перестанет болеть, его обязательно «забреют» в армию.
Наконец дверь распахнулась, вошел усатый круглолицый мужчина с грузинским горбатым носом, и комнатенка наполнилась запахом свежего хлеба. Из-под руки гостя выглядывала невысокого роста женщина в халате и в белой косынке, с кожаным саквояжем в руке.
– Добрый день, где больной, на что жалуется?
– Подозреваю воспаление легких, – подпрыгнула на стуле медичка. – Жалуется на боли в грудине, температура высокая. Шумов в легких нет, горло не покраснело…
– И давно он в такой позе лежит? – прищурился гость, подошел ближе. – Тошнота есть? Что скажешь, герой? Тошнило, рвало?
– Тошнило, – тихо подтвердил Андрей.
– Ты попытайся сесть, мой мальчик. Только осторожно. Вы о симптоме Ситковского слышали, милочка? – повернулся мужчина к блондинке. – Учились где-нибудь, или мама сюда пристроила?
– Я? – запнулась медичка. – Училась, конечно…
– Тогда ответьте, почему он на левый бок не поворачивается?
– Неудобно, наверное…
– Ну-ка, мальчик… – Мужчина присел перед Андреем, мягко нажал пальцами куда-то ниже пупка, и буквально все тело отозвалось резкой болью.
Зверев громко охнул.
– Все, все, больше не трогаю, – пообещал врач. – Ты правую ногу только выпрями и осторожно попытайся поднять. Не торопись!
Андрей стал выполнять команду – но опять его старания пресек приступ боли.
– Все, опускай. Вика, носилки. И предупреди диспетчерскую, что у нас «острый».
– Я сам дойду, – предложил Зверев. Но мужчина махнул рукой:
– Лежи! Мне только перфорации отростка не хватает.
– Аппендицит! – наконец-то дошло до блондинки.
– Вот именно, милочка, – кивнул врач. – Вы при таких признаках обязаны немедленно антибиотики прокалывать на случай перитонита, а вы книжонки глупые читаете. Рад был знакомству. А ты лежи, мой мальчик, все нормально будет. Чай, не шестнадцатый век на дворе, у нас из-за аппендикса не умирают. Сегодня его из тебя выдернут, а дня через четыре на своих двоих домой уйдешь. Тебе сейчас главное мышцы не напрягать, чтобы нарыв не лопнул. Ага, вот и носилки. Ну, герой, поехали.
Через минуту Андрей Зверев, укрытый рубашкой и пиджаком, мчался в холодном салоне медицинской «ГАЗели», а еще через полчаса его на этих же носилках уже катили по длинному больничному коридору Перед дверьми с надписью «Операционная» медсестры с помощью врача переложили его на другие носилки, убрали сложенную на груди одежду и принялись стягивать носки.
– Успеха, герой, – подмигнул ему мужчина и покатил носилки обратно.
Андрея тем временем лишили брюк, в голом виде закатили за дверь, где оказалось весьма прохладно.
– Зверев? С матерью твоей из школы уже созвонились, скоро приедет. – Полуобнаженный старикан в белой бандане и мясницком фартуке, но в очках и с благообразной бородкой пробежал пальцами по его животу, кивнул: – Настя, сполосни его хлоргексидином и спиртом протри. Вы как относитесь к новокаину, молодой человек?
– Не знаю, не пробовал, – ответил Андрей.
– Значит, попробуешь, – пообещал старикан. – Как закончишь – на второй стол его клади. Тут ничего сложного, не задержим.
– У него свежий шрам на правой скуле, Михаил Сергеевич.
– Да? – Врач наклонился к его лицу. – Думаешь, нервный мальчишка попался?
– Вы же знаете, Михаил Сергеевич, сейчас проще такого, нежели нормального встретить.
– Ладно, Настя, скажешь анестезиологу – под общим работать будем. Оно и с новокаином меньше риска. Все, я руки мыть пошел, готовьте его…
Андрею обильно полили живот какой-то жидкостью, протерли бинтом, опять полили, но на этот раз потерли ватным тампоном. Носилки дрогнули, покатились дальше, еще за одну дверь. Зверев увидел большущий плафон с фарами – как в зубоврачебном кабинете. Его переложили на нечто, формой напоминающее распятие, причем руки тут же развели в стороны и прихватили бинтами. Сестра, которую называли Настей, подкатила капельницу, стала прицеливаться иглой в вену.
– А как же наркоз? – забеспокоился Андрей, опасаясь укола не столько из-за боли, сколько из-за ощущения полной беспомощности. Наверное, именно так чувствует себя приготовленная для препарирования лягушка.
– Все будет, все будет, – пообещал старик, невесть как оказавшийся у его бедра. – Здесь болит? А здесь?
По животу опять побежали холодные пальцы. В какой-то момент тело ответило на прикосновение болью, и старик кивнул:
– Давайте! Ты, кстати, в каком классе учишься?
– В девятом, – ответил Андрей. – У нас десятилетка, как раньше.
– Это хорошо, – кивнул старик. – Считать, надеюсь, научился?
– Да.
– Сколько пальцев? – выставил он свою пятерню.
– Пять.
– А так?
– Четыре.
– Верю, мальчик, учишься хорошо, – улыбнулся старик, и на лицо Андрея легла маска. – Но давай попробуем еще раз. Сколько пальцев?
Старшеклассник напрягся, пытаясь разглядеть руку, но перед глазами стремительно сгустилось какое-то красно-коричневое марево.
Андрей тряхнул головой, шире открыл глаза. Марево рассеялось. Он увидел светло-коричневые, плотно подогнанные доски, но которым скакали разноцветные зайчики. Тело ощущало приятную легкость, плавало в чем-то теплом и ласковом.
«Это я чего, вниз головой над полом вишу? – подумалось Звереву. – Хотя полы тут, в больнице, должны быть с линолеумом».
Он попытался перевернуться, взмахнул руками, хлопнул по чему-то мягкому и сел в постели, опершись на выставленные назад руки. Его взору открылась обширная палата с бревенчатыми стенами, ломаным витражным, но одноцветным окном. Да и коечка у него была явно не казенная – размером с половину домашней спальни.
– Андрюшенька, дитятко мое! Очнулся, исцелился, миленький! Вернулся, вернулся ко мне, кровинушка! – Рассмотреть комнату подробнее он не смог, поскольку его сгребла в объятия какая-то тетка и принялась тискать, словно кусок пластилина. – Радость моя, солнышко единственное, чадо мое любое! Да ты, вестимо, голоден, что зверь лесной? Почитай, неделю росинки маковой во рту не бывало. Я сей же час, стряпухам крикну. Принесут чего быстренько…
Тетка вышла, оставив Андрея одного, и он смог осмотреться еще раз.
Палата была обширной, не меньше двадцати метров. Дощатый пол, такой же дощатый потолок. Стены срублены из бревен в пол-обхвата, но за изголовьем шла широкая полоса изразцов. Окно собрано из небольших кусочков неправильной формы, вклеенных в светлую оправу – то ли из олова, то ли из свинца. Скорее, олово – свинец ведь мягкий слишком. Справа, в дальнем от окна углу, за небольшими занавесочками, стояла на полке темная икона с болтающейся на окладе крохотной медной рукой. Или золотой?
Еще на стене висел широченный, с ладонь, ремень с саблей, ножами и еще какими-то мешочками и подсумками. Под ним – застеленный красно-синим войлочным ковриком сундук, и под иконой – еще один. Возле окна стоял полутораметровый деревянный пюпитр, чуть дальше имелся высокий, но узкий темно-вишневый шкафчик с вычурной резьбой. На подоконнике пылились два трехрожковых подсвечника без свечей, а на пюпитре – масляная лампа с длинным носиком, из которого выглядывал почерневший фитиль. С улицы доносились коровье мычание, кудахтанье кур, блеянье, лай, гоготание – в общем, звуки живущей полной жизнью сельской глубинки. А чего тут не имелось – так это люстры, розеток, фонарей, ламп, компьютера, телевизора, магнитолы и стола со стопкой учебников и тетрадей.
– Однако, – пробормотал Зверев, закончив осмотр, – классно меня ширнули. Интересно, это у всех общий наркоз так проходит, или у меня одного глюки? И главное, натурально все так… Не то что за фантомами бессмертными по небу гоняться.
Мысль о том, что наркоз может вот-вот кончиться, заставила его подняться, пройти по холодному влажному полу к окну. Ему хотелось увидеть, что творится снаружи, за окном – но не тут-то было!
Вблизи выяснилось, что вместо стекол в окна вправлена тонкая слоистая слюда, сквозь которую различались только полутона: справа что-то темное, сверху светлое, слева опять темное.
Он попытался сдернуть крючки запора – и тут впервые обратил внимание на свои руки. Смуглые мясистые пятерни украшали два крупных золотых перстня, один из которых был к тому же с печаткой, а другой имел посередине глубокую бороздку. Это были совсем не те пальчики, которыми он стучал каждый вечер по клавиатуре, катал мышку и крутил джойстик. Хотя и мозолей на ладонях он не нашел – Андрей из наркозного сна тяжелым трудом все же не занимался.
Зверев торопливо ощупал себя, опустил глаза вниз. На нем висела длинная, до колен, полотняная рубаха с разрезами по сторонам и завязкой под горлом. На шее болталась льняная нитка с нательным серебряным крестиком.
– Зеркало, – закрутился он. – Зеркало хочу!
Зеркала в палате не было. Хотя какая же это палата? В больницах ничего подобного не бывает. Даже в психлечебницах – если его вместе с глюками занесло именно туда. Андрей прыгнул к поясу на стене, дернул из ножен клинок. Из полоски полированной стали глянули все те же карие глаза, которые он каждое утро наблюдал в зеркале над умывальником. Каштановые волосы, чуть приплюснутый нос, широкие губы, слегка ушедший назад подбородок – мать все обещает в поликлинику отвезти, прикус правильный сделать.
Хотя клинок – это, конечно, не зеркало. Не такой ровный, не такой большой. Картинку искажает.
– Никак, спала горячка, барчук? Ну и славно! А то дворня о недобром бормотать ужо начала…
В дверь без стука заглянул похожий на сказочного лесовика мужичок. Ростом с Андрея, одетый в похожую рубаху, но с красной оторочкой понизу, он оброс торчащими во все стороны русыми с проседью волосами так, что наружу выглядывали только глаза и кончик носа. Его борода, сливаясь с усами в единое целое, плавно перетекала в лохматую шевелюру, укрытую лишь небольшой тюбетейкой. Самым забавным в лице незнакомца были тонкие, изящно изогнутые брови, словно украденные с лица какой-то прелестницы.
– Ты как, подыматься надумал али еще отдохнуть мыслишь? Сил-то опосля колик совсем, небось, не осталось?
– Каких еще колик? – не понял Зверев.
– Дык, на прошлой седмице слег ты, барчук, с коликами брюшными. Да так занедужил, что вскорости и вовсе в беспамятство впал. Нешто не помнишь? Хотя, коли в беспамятстве, може и не помнишь…
– А ты кто?
– Я? – Мужичок вздрогнул, склонил набок голову: – Дядька я твои, Пахом Белый. То Белым на дворе кличут, то Пахомом… Боярин к тебе, барчук, для воспитания приставил… Не прилечь ли тебе, сердешный? Гляжу, не отпустила еще горячка-то!
– А я кто?
– Ты – Андрей Лисьин, боярина Василия Лисьина сын. Нечто и это забыл, дитятко мое?
– Не знаю… – зачесал в затылке Зверев. – Мне сейчас пятнадцать лет?
– Пятнадцать годков от роду набежало, – согласно кивнул дядька.
– А маму мою зовут Ольгой?
– Матушка наша, боярыня Ольга Юрьевна, – признал Пахом. – Стало быть, помнишь, барчук? А я уж спужался.
– Сыночек! Андрюша, в трапезную пойдем. Федосья балык и сбитень принесет, да хлеба. Перекусишь покамест, а опосля вечерять будем… – В комнату зашла хозяйка, бросила на сундук штаны, длинную безрукавку, поставила на пол синие сапоги с набитыми по верху голенища желтыми пластинами.
– Мама? – неуверенно предположил Андрей. В лице женщины угадывались многие знакомые ему черты, но все облачение: повойник, сарафан, из-под которого проглядывала нижняя рубаха и пачка юбок, тяжелые золотые серьги и перстни с крупными изумрудами и рубинами – делали ее совершенно неузнаваемой.
– Да, чадо мое, – улыбнулась женщина. – Одевайся. Вижу, молитвы мои пошли на пользу. Лихоманка ушла. Откушаешь, ветром свежим подышишь, ввечеру баньку стопим, пропаришься. Не останется ни следа от твоей горячки. Пахом, помоги ему.
– Помогу, помогу, матушка. А ты чего же не опоясался, барчук? Не дай Бог, опять бесы какие прилипнут, чур меня, чур… – Дядька торопливо перекрестился, после чего подобрал в ногах кровати тонкий пеньковый шнурок и протянул Звереву.
Андрей принял веревку, покрутил перед собой, раздумывая, на какое место его нужно намотать.
– Прям как дитя малое! – Бородач отобрал шнурок, решительно обвязал паренька на поясе поверх рубашки, снял с сундука белые полотняные штаны, протянул.
Зверев надел их, отпустил – портки поползли вниз. Пахом хмыкнул, поддернул на место, вытянул из пояса копчики матерчатой тесьмы, завязал, встал на колени и соорудил «бантики» из завязок на щиколотках, плотно притянув штанины к ноге. – Шаровары-то сам надеть сможешь, али тоже подвязать?
Зверев взялся за штаны из плотной шерстяной ткани, натянул, завязал бантик на поясе – внизу «хвостиков» не было. Закрутил головой в поисках носков. Как бы не так! Вместо них заботливый дядька протянул байковые портянки:
– Давай, барчук, наматывай. Бо холодно нынче на улице.
Андрей задумчиво уставился на полоски ткани, и Белый, тяжко вздохнув, принялся их накручивать:
– Ты хоть ногой к полу угол прижми, барчук! Неудобно же!
Последней была надета темно-синяя суконная жилетка почти до колен, расшитая спереди и на спине рисунками в виде треугольников, с несколькими квадратными бархатными заплатами, украшенными бисерными тюльпанами, с пуговицами в виде палочек из сладко пахнущего сандалового дерева и тонкой меховой оторочкой спереди и вокруг ворота – вместо привычного Звереву воротника. Одеяние это Пахом несколько раз назвал ферязью, и спорить с ним Андрей, естественно, не стал.
– Управились, – застегнув последнюю пуговицу, облегченно вздохнул дядька. – Ну, айда в трапезную, голоден ты, мыслю, ако зверь дикий. Девять ден не жрамши! Варя тут пока приберет. Али прилечь опосля хочешь?
– Зря, что ли, одевался так долго? – усмехнулся Андрей. – Нет, не лягу. Осмотреться хочу.
Он остановился у двери, постучал ногой по крайней доске. Из нее выходили два шипа, вверху и внизу, которые попадали в отверстия соответственно на полу и потолке. Вдоль косяка шла кожаная полоска – наверное, чтобы не дуло. Это была первая дверь без петель, которую Зверев видел в своей жизни. Забавно, что наркотический сон способен предусмотреть подобную мелочь. Сны, вообще-то, обычно ограничиваются перебиранием того, что есть в памяти, и никогда не показывают ничего нового и неведомого. А тут – нате вам! Дверь без петель, на поблескивающих салом подпятниках.
– Идем, барчук. Матушка, небось, заждалась.
– Да, идем, – кивнул Андрей, притворяя дверь за деревянную ручку.
В широкой горнице, на угол которой выходила лестница, ничего странного не обнаружилось, если не считать бревенчатого потолка, затянутых чем-то, похожим на пергамент, окон и сплетенных из тряпочных обрезков половиков. Лестница со скрипучими ступеньками тоже мало отличалась от тех, по которым Звереву приходилось бегать в реальности. Ну, деревянная, а не каменная, как в школе или дома – что с того?
Зато трапезная поразила его изрядно. Помещение было размером с половину баскетбольной площадки, потолок подпирали четыре стоящих ровным рядком, резных деревянных столба. Укрытые скатертями столы разворачивались ко входу основанием буквы «П» и могли вместить, наверное, с сотню гостей – и то если не тесниться. Вдоль столов тянулись укрытые толстыми пушистыми коврами скамьи, но во главе стола возвышалось кресло – разумеется, резное, темно-темно-красное, с высокой спинкой, обитой чуть более светлым бархатом, и широкими подлокотниками, на каждом из которых легко разместился бы обед из школьной столовой: две тарелки с супом и вторым, компот и два кусочка хлеба. Еще для ложки, вилки и тарелки с пирожком место бы осталось.
Пирожки, кстати, имелись в наличии: низкое блюдо с десятком румяных пирожков, деревянный ковш, над которым струился белый парок, и массивные бутерброды ждали его на углу стола, справа от кресла. Андрей ощутил, как у него и вправду засосало под ложечкой, быстрым шагом прошел к угощению, перебросил ноги через скамью, сел.
– Кушай, кушай, сыночек, – предложила стоявшая рядом «матушка боярыня Ольга Юрьевна», но стоило ему протянуть руку к пирожку, как она испуганно охнула: – Как же ты, не помолившись, Андрюша?
Зверев замер от неожиданности, но сюжет забавного сна решил не разрушать, сложил руки перед грудью, пошевелил губами, размашисто перекрестился, после чего ухватил облюбованный пирожок и принялся уплетать.
Пирог оказался с рыбой и грибами. Сочетание неожиданное – но на вкус приятное. Вот только тесто было суховатое. Паренек придвинул к себе ковш литра в полтора, отхлебнул светло-коричневого напитка и поперхнулся от неожиданности: горячий напиток был злобно пряным, в нем ощущалась и корица, и миндаль, и ваниль, и мед, и что-то очень терпкое, и, кажется, даже перец. Андрей прокашлялся, снова отхлебнул. Теперь, когда он был готов к такому невероятному букету пряностей, жгучий напиток легко проскочил в горло. Юноша почувствовал, как он сразу разлился по жилам, согревая тело до кончиков ушей и пальцев на ногах, взбодрил разум, прогнал остатки сонливости.
Отставив ковш, Андрей потянул к себе бутерброд с толстым ломтем копченой рыбы… и замер. До его сознания наконец дошло странное понимание того, что все, что он только что ел, – вкусно. Причем угощение не просто имело вкус – оно имело вкус ярко ощутимый, а напиток – даже резкий.
– Что ты, дитятко? – забеспокоилась боярыня. – Поперхнулся? Так ты сбитнем запей.
Андрей кашлянул, сделал пару глотков. Сбитень был горячим, остреньким, сладким. Острым и сладким настолько, что даже наяву такой вкус не часто ощутить…
Во сне со Зверевым случалось всякое. И в пропасть падал, и «Хорнеты» сбивал, и в море купался, и шашлыки ел. Но и невесомость падения, и холод морской воды, и жар горящего самолета, и вкус шашлыков всегда были слегка «картонными», ненастоящими. Огонь не обжигал, холод не выстуживал. Пища осязалась, но не имела вкуса. А тут… Он – ощущал! Он чувствовал вкус еды, вкус незнакомый, вкус, который невозможно придумать, а уж – тем более – вообразить во сне, увидев глазами. Эта была такая же настоящая еда, как та, что он ел в столовой. И вдобавок – она утоляла голод и жажду. Во сне же, как известно, сколько ни ешь, а если голоден – голодным и останешься.
– Ты кушай, кушай, – напомнила женщина.
– Спасибо… – Он откусил край бутерброда с рыбой, принялся медленно жевать, теперь уже вполне сознательно прислушиваясь к ощущениям. Это была рыба, по вкусу похожая на форель, но только белая. В меру жирная, в меру сочная, почти несоленая. Настоящая…
– Господи, как оголодал, кровинушка, – погладила его по голове боярыня. – Прямо с хлебом балык кушает!
– Матушка Ольга Юрьевна, – заглянула в дверь пухлая женщина в повойнике и белом платье с коротким рукавом. – В погребе, никак, крынки с гусями тушеными потрескались.
– Да ты что? – охнула боярыня и быстрым шагом устремилась к ней. В дверях она оглянулась, кивнула: – Кушай, Андрюша, кушай. Вечерять не скоро будем, – и вышла из комнаты.
Оставшись без присмотра, Зверев расслабился, хорошенько приложился к ковшу со сбитнем, съел копченую рыбу, закусил парой пирожков. В животе появилась приятная, неправдоподобная для сна тяжесть. Наелся.
Он встал, подошел к окну, но и здесь выглянуть на двор не смог – вместо стекол в раме стояла сеточка из ромбовидных пластин слюды.
Юноша пожал плечами, вышел из трапезной, пересек по длинному половику горницу, приоткрыл одну дверь – за ней оказалась большая комната с кирпичной печью. Толкнул другую – там было просто помещение с лавками, на одной из которых дремал бородач в засаленной рубахе и портах. За третьей дверью открылась еще горенка, застеленная половиками, с несколькими скамьями. Но самое главное – здесь на стенах висело несколько кафтанов, душегреек и тулупов, стоял целый ряд сапог, полусапожек и низких туфель, болталось на деревянных штырях с десяток картузов и шапок разного размера и фасона. В общем – прихожая.
Андрей пересек комнатенку, с силой толкнул тяжелую створку, сколоченную из досок в ладонь толщиной, и зажмурился от ударившего в глаза яркого света. Он оказался на высоком крыльце, поднятом над землей не меньше, чем на три метра. Сверху оно было крыто уложенными встык досками со смолистыми подтеками в щелях, ступени уходили вниз вправо, вдоль самой стены, а впереди… Впереди открывался вид на обширный двор, который можно было бы назвать хозяйственным, если бы не два могучих камнемета, что стояли по дальним углам, метясь куда-то Андрею за спину. Между ними тянулась стометровая земляная стена, в которой темные пещеры (а как их еще назвать?) чередовались с жердяными загородками. Поверх стены шел частокол в полтора человеческих роста высотой с частыми бойницами размером с голову и еще тремя довольно широкими. Напротив крупных бойниц стояли на деревянных станинах длинные, метра по два, арбалеты с деревянными дугами. Возле одного из них болтали два мужика в долгополых коричневых кафтанах, опоясанные саблями. Если прислоненные к тыну копья принадлежали тоже им, то это наверняка был караул. Или стража – как она тут должна называться?
Поразило Зверева то, что суетящиеся во дворе люди совершенно не обращали внимания на столь фантастические агрегаты. Они невозмутимо занимались своими делами. Какой-то мужик в шляпе с обвисшими полями деловито переливал воду из высокой пузатой кадки из плотно подогнанных досочек в деревянную же лохань. Из нее бок о бок пили пара телят и четыре упитанные хавроньи. Другой мужик ковырял что-то долотом в колесе с желтыми деревянными спицами, третий – опаливал факелом растянутую в рамке шкуру. Пара теток, сидя друг против друга, ощипывали здоровенных гусей. Рядом с ними возвышались две кучки – птица голая и птица в перьях. Малышка лет пяти с прутиком в руках сидела прямо на станине одного из камнеметов, следя за роющимися в пыли курами. Куры частью крутились у ее ног, частью забрели в ближнюю «пещеру» и выклевывали что-то меж сваленных там огромной кучей камней – видимо, снарядов для «тяжелого оружия».
Впрочем, большая часть хозяйственных хлопот наверняка оставалась скрыта от глаз: справа, начинаясь от дома, к дальней стене тянулись жердяные сараи, в которых кто-то мычал, ржал, хрюкал, стучал и позвякивал, слева стояли стена к стене несколько амбаров, срубленных из бревнышек всего в голову толщиной, причем каждый имел прочную дверь с наружной железной пластиной поперек створки. За амбарами виднелся стог сена высотой с трехэтажный дом. Мало того – каждая из хозяйственных построек имела чердак, и из каждого чердака тоже выпирало плотно набитое сено.
Впрочем, Андрея больше всего заинтересовало, естественно, оружие. Он сбежал по лестнице, двинулся через двор к дальней стене и…
– Вика? – Он остановился, глядя на девицу в длинном платье, подвязанном красным пояском под самой грудью, и в платочке, из-под которого свисала чуть ниже лопаток коса с атласным бантиком. Розовые щеки с ямочками, те же тонкие губы, те же глаза и вздернутый остренький нос. Он повысил голос: – Вика?
На этот раз величаво ступающая с коромыслом на плечах девушка повернула к нему голову, смущенно улыбнулась:
– Меня кличешь, Андрей Васильевич?
– Ты кто?
– Варвара я, Андрей Васильевич, – остановилась та. – Старого Трощенка дочь, нешто не признали?
– Считай, что признал… – Зверев перевел взгляд на деревянные ведра, и его осенила мудрая мысль: – Ну-ка, поставь!
– Зачем тебе, Андрей Васильич? Никак, напиться желаешь? Так вода – она колодезная. А ты, сказывали, недужил изрядно…
Тем не менее, коромысло Варвара опустила, положив поверх ведер, и смущенно потупила глаза. Андрей убрал коромысло в сторону, подождал, пока вода успокоится, и наклонился над одной из бадеек. Не зеркало, конечно – но уж получше узенького клинка.
Из темной воды на него глянуло почти знакомое лицо. Разве только чуть попухлее, и волосы длинноваты. Отросли, что ли, за время наркоза? Тело тоже показалось не совсем знакомым. Вроде и не жирное – живота он у себя нынешнего не отметил, – а все равно крупноватое.
Зверев решительно расстегнул ферязь, сунул ее девушке, содрал с себя рубаху, снова склонился над водой.
Зрелище открылось весьма неплохое. Чертовски неплохое. Не Шварценеггер, конечно, но мышцы вырисовывались весьма рельефные. Витя Стеблов с параллельного класса уже год культуризмом занимался – так он даже близко к такой картинке не подошел, хотя и любил выпендриться, в одной футболочке после физкультуры но этажам пройтись – как бы жарко ему, вот и не одевается. Да, такое и вправду только во сне привидеться может.
