Текст книги "Крест и порох"

Автор книги: Александр Прозоров

Соавторы: Андрей Посняков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ну, не я же решаю, кому плыть, кому оставаться! Силантия, вон, атаман своею волей определил. Он тоже попутчиков сразу назвал… Теперича менять слова не желает.

– Но он же дядька твой! Он тебя послушает. Ты токмо попроси жалостливее…

Кудеяр только вздохнул. Он уже честно пытался замолвить слово за приятеля, но Андреев каждый раз отмахивался:

– Баламут он и пустобрех! В дозоре послушание потребно и внимание. А он крутится вечно, словно шило в заднице застряло.

Однако Ухтымка был прилипчив как банный лист, и Кудеяр согласился заступиться за него снова. Впрочем – с тем же итогом.

– Да я же на отдыхе токмо веселюсь, пар спускаю! – в этот раз втиснулся в разговор и сам Ухтымка. – В походе же любой приказ без колебаний сполняю, десятник! Нешто первый раз воюю?

– Тут не просто сполнять надобно, тут даже в мыслях послушание надобно, ровно с заповедями библейскими! А у тебя без хохотунчика ни единого шага не выходит.

– И наяву, и в мыслях все исполнять стану, десятник, вот те крест! – размашисто осенил себя Ухтымка.

– Он же с десятка нашего, дядя! – опять вступился за приятеля Кудеяр. – Нехорошо выходит: сами отправляемся, его оставляем.

– Как мне после позора такого казакам в глаза смотреть, десятник? – моментально подхватил голубоглазый паренек. – За что от доверия отказали, отчего изгнали?

– Ладно, – сломался Силантий Андреев. – Но чтобы слушался с полуслова!

– Христом-богом клянусь!

– Беги к Коське, мясо режь, – распорядился десятник. – Как соль первая будет, ломти натрешь, в корзину и в челнок отнеси. Сиверов знает, ему сам воевода приказал первую соль мне отдать. Не голодным же нам по рекам шастать?

В здешних зачарованных местах от бескормицы ватажники не страдали – и дичи было вдосталь, и уловы богатые. На еду хватало. Однако же впрок сохранить ничего пока не получалось. Коптильню сделать еще не успели, с солью беда…

А как в дозоре без припаса? Охотиться и службу одновременно нести – это ни того, ни другого справно исполнить не получится. Вот и пришлось десятнику выкручиваться, свежепросоленное мясо с собой брать, дабы в пути до съедобного состояния дошло. Иначе, увы, не получалось.

Из оружия взяли только копья да два топора на всех. Не считая, само собой, ножей и сабель на поясе – без них казаки даже до ветру не ходили. На случай задержки – моток нити с крючком рыболовным они все-таки прихватили, равно как пару кусков веревки, каковая могла пригодиться в любой момент. Корзина с едой соленой, миска печеного мяса на первые два дня, пара весел, туесок со мхом сушеным – вроде и все…

Собравшись в дорогу, десятник понапрасну времени терять не стал. Поздним вечером приказал спустить лодку на воду и трогаться в путь.

– Ночи светлые, в берег не врежемся, – решил он. – За последние дни все отдохнули, одну ночку можно и побдеть. Завтра отоспитесь.

Легкий узкий челнок даже против течения мчался довольно быстро. За ночь дозорные прошли верст десять, еще столько же за день, остановившись на ночлег на небольшом песчаном островке, намытом течением совсем недавно, – даже трава еще нарасти не успела.

– Нет травы, нет и живности, – сделал вывод десятник. – Гостей ночью можно не опасаться. Давайте, мясо печеное до конца доедайте, пока не испортилось. Лучше брюхо досыта набьем, нежели потом добро выбрасывать. Огня не разводить! Мало ли приглядывает кто за рекой…

Выспаться Силантий людям позволил, подняв казаков уже поздним утром. Зато на завтраке время выгадал: зачем продукты переводить, коли накануне все от пуза наелись? И опять широкие лопасти весел погрузились в темные воды безымянной пока еще реки…

Чем ближе подбирался челнок к обжигающему колдовскому солнцу, тем теплее становилось вокруг. Дозорные, словно в сказке, перебирались из зимы в осень, из осени в позднее лето, из позднего лета – сразу в раннюю весну. Если возле моря – всего несколько дней назад – трава успела пожухнуть, кусты сбросили листву, а сосны звенели от сухости, избавившись от соков в стволах, если там с моря дул ледяной ветер, а холодные ночи вот-вот обещали ударить заморозками, то на первом же привале трава жухлой уже не была, а листья кустарников только начали желтеть, на втором – листья вяли, но ночи холодными не были, на третьем – тут и там краснели в траве спелые ягоды морошки…

Вскоре везде и всюду распускались цветы и листья, порхали бабочки, носились стремительные стрекозы. Ночи стали душными, а дни просто жаркими, да и леса из сосновых боров и ельников обратились в дубравы и орешники, временами перемежаясь и вовсе незнакомыми казакам растениями. Могучие деревья, подобно многоножкам, опирались на разбегающиеся корни, растопыривали пышные кроны, смыкавшиеся на высоте ветвями с кронами других подобных монстров, роняли вниз листья, мелкие сучки – а с ними и каких-то цветастых гусениц, бабочек, жучков, которых тут же сжирала с поверхности голодная рыба. С берега на воду тянулись пряные и сладкие ароматы, напоминающие о сарацинских специях, немецких винах, русских медах – словно деревья были не обычным лесом, а таинственным порождением сказок и былин.

Впрочем – что там деревья? По берегам то и дело попадались ящеры размером со струг, если не более, и самого ужасного вида: с клыками и зубьями на спине, с рогами на морде и на хвосте, двуногие и четверолапые, просто бурые и разноцветные… Хорошо хоть, большинство занималось тихим поеданием травы и речными путниками особо не интересовалось.

От хищников сделанная остяком маскировка неплохо выручала. Пара зубастых ящеров, повадки которых казаки уже представляли – лишь со скукой провели взглядом по плывущему против течения бревну. Толстые водяные змеи с безразличием извивались мимо, маленькие изредка пытались найти средь ветвей укрытие. Однако, наткнувшись на людей, тут же сами бросались за борт.

– Трава… Ветки… Вкусные цветы, – время от времени вслух говорил Силантий и, достав нож, делал на ратовище копья небольшую насечку.

– Почто рукоять оружию портишь, десятник? – не утерпев, спросил Ухтымка.

– Я, казак, в памяти своей особо не уверен, а потому путь отмечаю. На случай, коли повторить понадобится. Малая засечка – ручей впадающий. Большая – протока. Изгиб – поворот реки. В руке же ратовище шершавое еще прочнее держаться станет, посему и здесь от засечек токмо польза.

– А коли кончится копье, чего делать станем, дядюшка?

– Как кончится, Кудеяр, назад повернем. По другим рекам-протокам города вражьи искать.

– Рази найдешь чего, по протокам-то да под корнями таясь, десятник? Дозволь на дерево большое залезть! С высоты враз все селения окрестные исчислю. По дымам да по прогалинам.

– Опять тебе, баламуту, не сидится! – сурово погрозил кулаком Ухтымке десятник. – Забыл, что велено? О траве вкусной и ветках думать и особо никуда не высовываться! Ну-ка, за весло взялся и про цветочки заговорил! И от стремнины к берегу, к корням ближе держись!

Паренек что-то буркнул себе под нос, однако подчинился, навалился на весло, поворачивая нос лодки к череде толстых черных корней, на которые опирался очередной монстр со стволом в пять-шесть обхватов, если не более.

– Ягоды-цветочки в поле, во садочке, – заскулил молодой казак. – Буду травку сочну есть и козою блеять, стану молочко давать и ветрами веять.

Его спутники засмеялись, и даже Силантий ничего не возразил столь мрачному предсказанию паренька. Челн же притерся бортом к самым корням, спугнув из их гущи разноцветных пичуг размером с кулак и таких же бабочек. Птицы разлетелись, бабочки же, покружившись, пересели на хвойные сучья лодки.

– В огороде бузина, в Киеве малина, в лебеде же с двух шагов не найти детину… Фиг мы так найдем хоть чего, десятник! Давай вон к той махине причалим да я на макушку влезу? Нет жилья без очага. А очаг по дыму за двадцать верст, как раз плюнуть, исчисляется!

– Не велено!

– Да чего ты, Силантий, заладил: велено – не велено? Найдем город – честь нам и хвала! А не найдем – никто и не спросит, по-веленому делали али по-своему. Тут своего добиться главное, а не глупости всякие соблюдать!

– Приказ атамана не глупости есть, а закон для казака простого! Ему докладов куда более нашего приходит, знает он супротив нашего вдесятеро, а потому и мелочи, им помянутые, зело важными оказаться могут, хотя тебе сие и неведомо!

– Да чего тут важного быть может, о траве и листочках мыслить? Казак вообще о бердышах и копьях, о пищалях и тюфяках думать токмо обязан! Да о том, как твердыни вражьи взять выходит сподручнее али как супротив конницы басурманской устоять! Как в бердыши и рогатины ударить дружно, себя не жалея, сойтись с ворогом поганым в схватке смертной, стоптать его, опрокинуть да на улицы города поверженного войти…

Возле лодки внезапно вскипела вода, вздыбилась из реки змеиная голова на толстой, с человеческое туловище, шее и повернулась к людям, внимательно наблюдая за челноком.

Казаки замерли, затаив дыхание. Не шевелясь и перестав грести.

Змеюга, стрельнув пару раз тонким раздвоенным языком, ушла в воду, поструилась вверх по течению, извиваясь могучим телом. Люди облегченно перевели дух.

– Велено же тебе было, баламут, токмо о траве и цветочках думать! – зло прошипел Силантий. – А ты начал тут про бердыши и копья с пищалями! И почто токмо ты увязался с нами, пустобрех приволжский?

– Так не случилось же ничего, десятник! – развел руками Ухтымка. – Подумаешь, змеюга рядом всплыла! Их тут несчитано по рекам и болотам шастает. Странно, что доселе ни одной не всплывало.

– Не такая это была змея, да-а… – неожиданно вступил в разговор до того неслышный остяк. – Неправильная. Не ведут себя змеи так. Не останавливаются, не смотрят. Люди ведут, змеи – нет, да-а…

– Так чего теперь, Силантий? Возвертаться? – спросил Матвей.

– Коли попались, сие ужо не спасет, – вздохнул десятник. – Земля-то окрест чужая! – Он размашисто перекрестился и махнул рукой: – Ладно, греби далее. Авось обойдется…

Челнок покрался далее вдоль часто торчащих корней, миновал узкую протоку, каковую Силантий обозначил на ратовище короткой, повернутой влево черточкой, обогнул излучину, выплыл на просторный разлив сажен триста шириной.

– Тихо-тихо… Ты глянь… – Матвей указал на противоположную сторону озерца. Там, полупогрузившись в воду, брела вдоль берега одна из громадных здешних «коров» – ящер с туловищем размером с три амбара, с пятисаженным хвостом и такой же длинной шеей, что заканчивалась совсем маленькой головкой. Издалека казалось – обычной телке впору.

Двигаясь медленно и величаво, громадина то опускала голову вниз, выщипывая со дна охапки водорослей, то вытягивала шею к берегу, сжевывая пучки ветвей и охапки осоки с прибрежной земли.

– Ух ты… В Муром бы ее, – внезапно прошептал Ухтымка. – На полный год всему городу мяса бы хватило!

– Тебе лишь бы пожрать, – хмыкнул в ответ Серьга. – Про весло забыл!

Паренек спохватился, опустил лопасть в воду, гребнул несколько раз подряд, не отводя взгляда от чудовища, отчего челнок потерял направление и вместо того, чтобы плыть вдоль берега, внезапно отвернул на глубину.

– Что творишь, раззява! – рявкнул с носа Матвей, пытаясь своим веслом выправить направление, но не успел…

Гигантская ящерокорова внезапно вострубила, ровно горн, вскинув голову к небу, качнулась с боку на бок, подняв по разливу волну высотой в половину человеческого роста, подняла зад величиной с крепостную башню, взмахнула над поверхностью хвостом. Пахнущая тиной, облепленная ряской и улитками громадина прогудела в воздухе, словно пушечное ядро, и врезалась в челнок, подбросив лодку в воздух и зашвырнув на берег, в самую гущу лещины. Вопли падающих людей слились с треском ломающихся веток, и все пятеро одновременно ухнулись о землю – да так, что и дух вон! Хорошо хоть – не до смерти. Кудеяр и Серьга надолго потеряли сознание, Ухтымка мычал и крутил головой, пытаясь встать на четвереньки, но заваливаясь на бок, Силантий стонал на спине, раскинув руки, Маюни, вметелившись в ствол, отлетел от него на отмель, медленно откатившись в воду.

– Вот же тварь поганая… – медленно простонал десятник Андреев. – Ровно крошки со стола смахнула.

Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, стиснул зубы, потом, превозмогая боль, согнулся, ухватился рукой за ствол ближнего деревца, поднялся во весь рост и… И увидел перед собой самодовольную ухмылку раскрашенного в черно-белые полосы круглолицего дикаря в просторной замшевой куртке и с золотой бляхой на груди. Ворог что-то сказал глумливым тоном, ухмыльнулся еще шире, показывая ему ремешок, стал заматывать им Силантию запястье, глядя пленнику прямо в глаза. На десятника от сего взгляда напало какое-то странное оцепенение, и он даже как-то не подумал сопротивляться, пока враг его связывал.

Закончив с Силантием, сир-тя перешел к Ухтымке, пинком ноги опрокинул его на бок, присел рядом, стянул ему руки за спиной. Затем неторопливо связал казаков, не подающих признаков жизни. Вернулся к десятнику, что-то весело сказал, похлопывая его ладонью по щеке. Отошел, походя пнув Ухтымку ногой, задумчиво постоял над двумя другими. Тоже попробовал пяткой на прочность. Почесал в затылке.

– Что, колдун? Не знаешь, как на горбу раненых полоняников тащить? А убивать не хочется, дабы славы лишней не лишаться? – зло спросил его Силантий Андреев, с которого потихоньку спадало наведенное чародеем наваждение. – Ну так исцели! Ты же кудесник!

Однако сир-тя, кроме как нетерпеливо пинать тела ногой, ничего придумать не мог. Вестимо, способности его были невелики. Покорность наводить, чудищами управлять, пленных связывать. Вот и все… Вестимо – обычный порубежник, сторож на дальнем пограничье. Ни на что большее не годится. Такой же тупой неудачник, как сам Силантий…

Хотя нет – удачливее. Ибо это он дозор десятника Андреева повязал, а не наоборот.

Сир-тя вдруг заволновался, закрутил головой. Отбежал на несколько шагов в одну сторону, в другую, крутя головой.

– А-а, крыса колдовская, спохватился, – буркнул Силантий, напрягая плечи и дергая руками. – До пяти наконец-то сосчитал?

Увы, ремни не поддавались. Связал его дикарь крепко, дело свое порубежное знал неплохо.

Чародей остановился, шумно втянул ноздрями воздух, закрыл глаза, с резким выдохом развел широко руки со вскинутыми ладонями. На несколько мгновений замер – но тут же довольно хмыкнул, побежал вправо вдоль самой воды, вскоре замедлил шаг, раздвигая высокие стебли тростника, увидел впереди голову сидящего прямо в воде мальчишки, раскачивающегося и торопливо бормочущего:

– Спаси меня, Мир-Суснэ-хум… Старик-филин, сохрани, Йыпыг-ойка, повелитель леса… Лисица золотая, обереги, великий Нум-Торум, смилуйся! Дайте мне силы, прародители Ыттыргынов, в этот час, вдохните в меня мужество Сяхыл-торума, сделайте меня из мальчика мужем! Сделайте из шамана воином!

Сир-тя, довольно бормоча, левой рукой вытянул из-за пояса еще ремешок, правую наложил жертве на склоненную голову, не прекращая снисходительное нашептывание.

– А-а-а-а! – внезапно вскочил с разворотом Маюни, вскинул обе руки с зажатым в них ножом, и его короткое лезвие легко, словно в рыхлый песок, вонзилось в грудь воина колдовского леса.

Сир-тя, опустив глаза, что-то недоуменно пробормотал. Его лицо, речь не выражали ничего, кроме огромного изумления. Он протянул мальчику приготовленный ремешок – а потом глаза колдуна потухли, и он расслабленно повалился на бок.

– А-а-а!!! – в ужасе попятился Маюни, погружаясь глубже в воду. Посмотрел на свои ладони, на окровавленный клинок, вставленный в костяную рукоять, и, вздымая брызги, кинулся вдоль берега: – Десятник, да-а!!! Русский, да-а! Казак, да-а! Я убил! Убил, да-а!!! Совсем убил!

– Слава богу, остяк, справился! Молодец, спаситель наш! – услышав крики проводника, отозвался Силантий. – А я уж боялся, все, хана нам всем. В жертву идолам поганым принесут.

– Убил! Я убил, да-а! Совсем убил… – продолжал причитать Маюни, но десятнику было не до душевных страданий мальчишки:

– Руки мне освободи, остяк! Ремни перережь! И Ухтымке по ним полосни. Остальные дышат? Да шевелись же ты, тютя-матютя! У меня уже кисти онемели!

Маюни освободил пленников, присел возле оглушенных:

– Души их ушли искать небесного оленя, да-а… Без бубна не вернуть. Искать станут, пока не утомятся, да-а…

– Да, крепко шибануло служивых, – согласился десятник. – Не скоро оклемаются. Однако же челн-то наш где? Отыскать надобно… Крепко поломан али плыть как-то получится?

– Ух ты… У меня все кости, кажись, переломаны, – поднялся-таки на ноги Ухтымка, схватился за уши. – И в башке гудит…

– Дурная голова костям покоя не дает! – зло ответил десятник. – Сказывали тебе токмо о траве и цветах помышлять? Не смог? Ну так вот, чтоб теперича у тебя по два перелома на каждой кости оказалось, пустобрех! Коли через разум не доходит, может, хоть через увечья чуточку ума наберешься. Коли до седых волос дожить хочешь, то делать надобно, что старшие приказывают и когда приказывают, а не умишком своим скудным хвастаться!

– Ой, дядя Силантий… Токмо не сейчас поучай, десятник. Дай хоть маненько оклематься.

– Не будет тебе никакого отдыха, трепло базарное! – отвесил пареньку полновесную затрещину Андреев. – А ну, лодку и припасы искать отправляйся! Бегом пошел, пустобрех!

И вдогонку дал молодому казаку крепкого пинка.

Впрочем, найти свое добро никакого труда не составило. Все валялось окрест в орешнике: копья, топоры, корзина из-под мяса и борта челнока – от удара долбленка разломилась точнехонько по килю, и теперь коренное бревно лежало отдельно, а нашитые доски – отдельно. Причем часть досок тоже была поломана.

– Ну, все, попали! – выдохнул десятник. – Хрен мы теперь отсюда выберемся. Не пешком же через заросли идти?

Он осмотрел бесчувственных товарищей. Оба дышали, и оба, на диво, оказались целыми – ни единого перелома! Похоже, густые ветки кустарника смягчили падение. Да и высота была небольшой. Колдун знал, что делал, – ударил дозорных так, чтобы оглушить, но не убить и не искалечить. Если бы не малолетний шаман, оказавшийся нечувствительным к его чарам, – брести бы им сейчас связанными в полон, только на милость подлых язычников и надеясь… Где, кстати, мальчишка?

– Где остяк, Ухтымка?! – окликнул молодого казака десятник.

– Не ведаю. – Тот попытался пожать плечами, но вскрикнул от боли.

– Я здесь, старший, да-а! – отозвался из ближних зарослей остяк. – Поди сюда!

– Вот еще, к каждому мальчонке бегать, – недовольно буркнул себе под нос Силантий. Почесал в затылке и… пошел на зов.

Оказалось – не зря. Малолетний шаман обнаружил логово колдовского дозорного. Несколько рябин с переплетенными ветвями, поверх которых была брошена огромная шкура, местами протершаяся до дыр. Под шкурой между деревьями лениво покачивались три гамака, стоял вместительный кувшин, к одному из стволов был прислонен лук, короткое копье.

Маюни потрогал гамак, оглянулся:

– Этот тоже грязный, старший. Вестимо, токмо один в засаде сидел. На троих место, а одного послали. Не боятся, похоже, да-а…

– Для порядку послали, – согласился, осматриваясь, Силантий. – Коли есть место для стражи, пустовать не должно, пусть даже время и мирное. Однако очага не вижу. Где еду себе караульные готовили?

– Здесь оно, да-а… – Присев возле кувшина, мальчик наклонил его к себе, приложился губами к краю, сделал несколько глотков.

– Суп какой, что ли? – Десятник по примеру остяка присел перед вместительной емкостью, глотнул через край. – Кисель! Густой, однако… Мыслю, вправду сытный. Нечто они на одном киселе все дежурство сидят? Маюни? – Силантий, распрямляясь, сплюнул: – Ну вот, опять пропал!

Потерев шею, десятник вернулся к месту своего падения. С помощью Ухтымки отволок бесчувственные тела в обнаруженное логово, уложил в гамаки. Перенес под дикарский навес вещи.

– Старший, сюда поди! – позвал его вернувшийся остяк. – Что покажу, да-а…

– За увечными следи! – сурово приказал Ухтымке Силантий. – Дикарь-язычник тебя, казака, толковей выходит.

Вслед за остяком десятник прошел по узкой тропинке, протоптанной через кустарник, и через четверть часа оказался на берегу мелкого и узкого ручейка, струящегося по желтому песку. Мальчишка уже сидел здесь на корточках, полоща ладони в прозрачной воде. Серебристые мальки вились вокруг пальцев, что-то суетливо склевывая.

– Чего звал, малой? – поинтересовался Андреев.

– Туда посмотри, – указал вниз по течению Маюни. – Ветки над водой видишь? Паутина, грязь, листья сухие, да-а…

– И че?

– А там чистые ветки, – показал в другую сторону остяк. – Грязь обтрушена, ветки чистые. Выходит, шевелили их, отодвигали, да-а… Оттуда, стало быть, сир-тя сторожить приходят.

– Не с большой реки, а с верховьев ручья малого, получается, караул ставят, – сообразил Силантий и вытянул саблю. – Ну, пошли, глянем…

Он шагнул в воду, первым двинулся по руслу, пригибаясь и осторожно раздвигая перед собой ветки. Однако сабля не понадобилась. Всего через полста саженей заросли впереди посветлели, и перед лазутчиками раскрылось просторное озеро. Противоположный берег терялся в слабой дымке парящего озера, но даже через нее Силантию удалось различить там несколько огромных строений, напоминающих холмы, – но вместо зеленой травы покрытых коричневыми шкурами. Десятник усомнился бы в своей дальнозоркости, однако над холмами и по сторонам к небу поднимались рыхлые белесые дымки. В здешних жарких землях протапливать дома было ни к чему – а значит, дым мог идти только от очагов, в которых готовилась пища. Крупные дымы – большие котлы. Много очагов – стало быть, кормить стряпухи собирались не десяток сорванцов, а сотни голодных ртов. Здесь, на спрятавшемся в чащобе озере, стояла не деревенька. Это был город, большой и богатый.

– И даже без простенькой крепостной стены… – уже вслух пробормотал десятник.

– На что сир-тя стены? Они чарами своими обороняются, да-а… – ответил остяк и толкнул казака в бок: – Туда смотри, старшой!

Силантий повернул голову и увидел небольшой челнок, затянутый в высокую траву возле истока ручья. Лодочка была крохотной, на пару человек с припасом. Но если потесниться и шибко не раскачиваться – то и под весом пяти людей, пожалуй, воду черпать не будет.

– На воду стаскиваем и уходим… – шепотом приказал десятник, убирая в ножны клинок.

Вдвоем они стянули челнок в ручей, провели его, легонький, по воде к началу тропы, после чего десятник отправил остяка сплавляться дальше по течению, а сам двинулся к помятым сотоварищам.

К счастью, и Кудеяр и Серьга успели прийти в себя – на себе тащить не понадобилось.

– Не троньте ничего! – сразу предупредил Силантий, указывая на кувшин и лук с копьем. – Коли вещи на месте, то и пропажа дозорного особой тревоги не вызовет. Средь чудовищ, в сем мире обитающих, сгинувший с лодкой воин, мыслю, дело не редкое. Тело на глубину оттащим, остальное раки и сомы сделают. Обломки посудины нашей туда же скинем, течение унесет… Мы свое поручение сполнили, можно возвертаться.

* * *

Семь десятков казаков, терпеливо работающих от рассвета до заката, способны на очень многое. За одиннадцать дней, пока дозорные были в пути, башни острога оказались не только достроены доверху, но и соединены частоколом высотой в три человеческих роста. На верхних боевых площадках всех башен теперь стояли караульные, а свободные от службы казаки строили во дворе навесы и пришивали настил вдоль верхнего края стены – чтобы при беде можно было подняться туда и оборонять частокол, а не просто надеяться на его высоту и прочность.

– Ло-одка!!! – издалека заметил приближающийся челнок часовой с восточной башни. – Чужая!

И когда дозорные подвалили к берегу чуть выше стругов – их уже встречали два десятка казаков во главе с воеводой Иваном Егоровым.

– Ух ты, добрались! – Первым выскочил на песок молодой казак, подхватил борт возле носа, поднатужился, выволакивая челн на берег, насколько хватило сил: – Братцы, пожрать дайте! Три дня на одной воде сидим!

Ватажники промолчали, неодобрительно качая головами. Одно слово – пустобрех! Не понимает, что во первую голову завсегда о деле мыслить и сказывать надобно, а не о брюхе заботиться. Казак для того и рожден, чтобы тяготы и боль с усмешкою переносить, но службу исполнять.

– Здрав будь, атаман, – вторым сошел десятник. – Готовь струги к походу, нашли мы город языческий. Двенадцать дымов. Мыслю, не меньше шести сотен дикарей в таком должно обитать. Три крупных дома своими глазами видел, куда больше деревенских. Коли одно из них капище – впятеро супротив прежних окажется. Стен нет, валов, башен, рвов тоже. О засеках не скажу, ибо близко не подбирался. Боялся спугнуть.

– Челнок, вижу, чужой? – положил ладони на борт лодки воевода.

– Своего, увы, лишились, – повинился Андреев. – Кабы не остяк-малолетка, так и головы вместе с ним бы потеряли. Посему, атаман, за него поручиться хочу. Ратной доли он наравне с прочими казаками достоин. Пусть и язычник малец, однако же храбростью иного христианина стоит.

– Выходит, появление свое все же выдали? – требовательно спросил Егоров.

– За несчастье случайное, как могли, замаскировали. Подозрение, знамо, появится… Насторожатся. Однако же уверенности у дикарей не будет. Мало ли опасностей на свете? Про нас и вовсе могут не подумать.

– Тоже верно, – согласился воевода. – Город далеко?

– Дней семь пути! – Силантий поднял копье и с силой вонзил в землю: – Вот, весь путь отмечен, дабы по глупости своей опосля не заплутать. Черточки суть ручьи, надрезы – протоки. Риска поперек день пройденный отмечает. Вот здесь, за крайней черточкой, город на озере стоит. К нему по ручью с версту струги тянуть придется. Мелка протока, даже пустые корабли по ней не пройдут.

– Доннер веттер, герр капитан! – громко хохотнул Ганс Штраубе. – Первый раз на своем веку я вижу столь забавную, но разумную карту! Путеводное копье! Я восхищен!

– Однако… – изумился неожиданной хитрости туповатого десятника и Иван Егоров. – Силантий, ты молодец! Справился отлично. Ныне ступайте в острог, поешьте. Так понимаю, вы остались без припасов?

– Спешили вернуться, на охоту время терять не стали.

– Отдыхайте до завтра, велю не тревожить, – кивнул воевода и выдернул из песка путеводное копье. – Маюни, со мной пойдем, словом хочу перемолвиться, раз уж в казаки тебя ныне возвели.

– Слушаю, атаман, да-а… – бросил весло на дно челнока остяк.

– Остальные к делам возвертайтесь, – отпустил собравшихся по тревоге воинов атаман, немного отошел, задумчиво рассматривая копье. Тихо спросил: – Ты путь запомнил, Маюни?

– Найду, коли нужда выйдет, атаман, да-а… Но и на копье путь верный начертан, видел я, как старший метки ставил.

– Понял, вы друг другу по нраву пришлись, – усмехнулся воевода. – Ладно, ступай. Слышу, как живот у тебя урчит. Если вы и вправду три дня голодали… В общем, беги.

Весть о том, что дозорные выследили город дикарей, мгновенно облетела острог, обрастая самыми невероятными подробностями. Силантию, что вместе с сотоварищами отъедался возле солеварного котла печеной рыбой, раз пять пришлось оправдываться перед подходящими знакомыми, что не видел он никакой золотой бабы размером с дерево и что даже святилище, похоже, было куда меньше – но стоило отойти одному разочарованному воину, как на его место тут же прибегал другой казак и жадно спрашивал:

– А правда, Силантий, что ты золотую бабу нашел?

Обычные работы оказались заброшены, ватажники снова взялись за оружие, осматривая его, правя клинки и рогатины, проверяя замки пищалей. Это, понятно, не укрылось от глаз атамана. Идти супротив желания ватаги Егоров не стал и приказал сзывать круг.

– Все вы знаете, други, что случилось и чего ради собрал я вас, православные! – не стал долго сказывать воевода. – Острог бросать пустым и женщин без защиты негоже, посему повелеваю жребий бросить на пятерых, кому придется здесь тосковать, пока остальные веселятся. А как судьба решение свое откроет – струги на воду спускайте и припасы грузите. С рассветом выступаем!