Текст книги "Заклятие предков"
Автор книги: Александр Прозоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Он кивнул своему напарнику, и стражник, прислонив копье к раскрытой воротине, пошел в глубь городища. Олег, погладив гнедую по морде, взял ее за повод и повел следом.
Дома за тыном стояли плотно, срубленные из толстых бревен в два жилья – как называли на Руси двухэтажные дома. Да оно и понятно: пространства за стеной немного, а и самому расположиться нужно, и скотину загнать, и припасы разместить. Улицы лежали почти чистые, если не считать втоптанного в снег навоза; дым из торчащих над кровлями труб не шел – видать, хозяйки как раз запаривали в раскаленных топках каши с салом и мясом, запекали хлеб и куличи, заваривали сбитень.
Крест ощутимо обжег запястье – Олег повернул голову и увидел строение, собранное не из горизонтальных бревен, а из вертикально поставленных жердей, за которыми проглядывала желтая солома. Толстые угловые столбы оскалились вытянутыми стариковскими рожами с узкими бородками и обвислыми усами, на уголках кровли свисали головами вниз, расправив крылья и открыв черные клювы, мертвые вороны.
«Святилище! – понял ведун. – Святилище – в городе, а не в роще?! Ничего себе! Это куда я попал?»
Толпа любопытных, топающих вслед за Олеговым караваном, увеличилась человек до десяти; среди них кто-то вдруг громко вскрикнул, побежал прочь. Остальные начали громко переговариваться. Впрочем, Середин особого внимания на это не обратил: в такой глуши незнакомый человек почти наверняка – гость редкий. Ничего странного, коли ради этого половина селения дела побросает.
– Здесь жди, урус, – предупредил стражник перед домом, отличающимся от прочих белыми резными наличниками и высоким крыльцом. Площадь перед хоромами воеводы была окружена толстыми окоренными лесинами. За загородкой стояли, сложенные в два ряда, занесенные снегом столы и лавки.
Ратник сурово скривил губы, погрозил ведуну кулаком, взбежал по ступеням крыльца, вошел в дверь. Толпа тем временем подтянулась ближе, некоторые принялись поворачивать головы погибших, вглядываясь в лица. У Олега начали появляться нехорошие предчувствия, и он на всякий случай сдвинул саблю вперед и положил левую руку на оголовье верного оружия, а правую сунул за пазуху – так, чтобы в случае опасности выдернуть ее сразу без рукавицы.
– Кто тут тревожит покой ханского наместника?! – резко распахнув дверь, вышел на крыльцо опоясанный мечом кареглазый парень лет двадцати пяти, в голубой шелковой рубахе, поверх которой была накинута подбитая куницей шуба темно-синего сукна. – Кому в тепле вечерней порою не сидится?!
Бей сбежал по ступенькам, остановился перед ведуном, широко расставив ноги:
– Никак ты – новгородец?
– Прости, коли не вовремя потревожил, бей, – прислонив руку к груди, вежливо поклонился Олег. – Но напасть, случившаяся со мной в твоих землях, вынудила меня войти в твой город.
– Так о какой беде ты обмолвился, урус? – напомнил Олегу парень.
– Когда я подъезжал к вашему городу, уважаемый бей, – еще раз поклонился ведун, – на меня напали четверо душегубов. Нехорошо бросать мертвых, пусть и татей, на прокорм лисам. Я привез их сюда, дабы родичи могли предать их богам смерти согласно вашим обрядам.
Середин отпустил саблю, вынул нож и направился вдоль лошадей, надрезая ремни. Три мертвеца и один живой пленник один за другим шлепнулись оземь. Полонянин, не удержавшись, вскрикнул – парень тут же встрепенулся, подбежал к нему:
– Ого… – На крыльце появился мужик с клочковатой бородой, одно плечо его опускалось сильно ниже другого. Был он простоволос, но в валенках, ватных сапогах и расшитой крестами овчинной душегрейке, накинутой прямо поверх голого тела. Караван с телами произвел на него должное впечатление: мужик крякнул, обнажил длинный кинжал, задумчиво почесал им горло – на пальцах блеснули самоцветами два перстня – и медленно, осторожно переступая ногами, спустился по ступеням.
– Никак вернулся? Давненько не видались… А?
Мужик, торопливо захромав, подошел ближе, наклонился над пленником:
– Свиделись. Поставьте его, опосля поспит. – Стражник и парень, подхватив татя под локти, подняли его, поддерживая под плечи. – Ну, сказывай: где гулял, что видал? Много ли добра нажил своей волей.
– Тебе, старому уроду, все едино не найти, – с трудом прохрипел ратник.
В этот момент, растолкав горожан, вперед вырвалась женщина лет сорока в простом сатиновом платье, с завязанной на голове косынкой. Она на секунду замерла, потом упала на колени рядом с одним из убитых, взвыла в голос:
– Ой, Тэдинушка, ой, соколик мой ясный! На кого же ты меня покинул, почто сиротинушкой бросил… – Она сдернула косынку, ткнулась лбом в землю.
Мужик захромал туда, вытянул шею, вглядываясь в мертвеца:
– Да ты шо, Милана? То ж не Тэдинто, то Емва кривоглазый!
– Шубейка-то! Шубейка Тэдинто моего… Кто же его раздел, кто глазки его ясные закрыл, кто к порогу родному не пропустил.
– Это не я, – дернулся пленник. – Это чужак вот этот. Он в шубе приехал, потом на Емву надел.
– Ага, – кивнул мужик. – Поперва живого в шубу одел, опосля вместе с шубой мечом порубил.
– Уважаемый Бехчек! – Парень опустился на колено возле мертвого ратника. – Знаю кольчугу сию. От, три кольца при мне Хамермилк о прошлой весне менял. Все обижался, шипы кузнец наружу заклепал.
– От, стало быть, кто старого Хамермилка зимой у ворот зарезал, – понимающе кивнул мужик. – Свиделись, свиделись. Сердьяха, а почто он в броне, ако воин достойный, стоит? Нехорошо сие при людях…
– Прости, бей, коли ненароком обидел тебя, – сообразив, кто на самом деле ходит в начальниках, ведун поклонился перекошенному мужику. – Вынудил горести старые вспомнить.
– То не горесть, гость дорогой, коли за обиды расплатиться можешь, – покачал головой мужик. – У богов хорошая память. Черной душе они и плату черную отвесят. А светлой душе – светлую.
– Да пребудет с нами милость Сварога, – осторожно произнес Середин.
– Да пребудет, – согласился бей. Значит, боги этого племени не отличались от общего пантеона обширной Руси.
– Железа я много на татях взял, – пожаловался Олег. – Броня, упряжь. Морока одна с лишним добром в дальнем пути. Не подскажешь, уважаемый Бехчек, нет ли в городе купца, который забрал бы это все за разумную плату?
– Леминийя был храбрым воином хана Ильтишу, – пожаловался бей. – Но Чернобог помутил его разум. Он поссорился со мной и ушел из Скаляпа в ханской броне и с ханским оружием. Опосля мы Хамермилка мертвым нашли. Его броню, вижу теперь, тоже Леминийя унес, хану обиду учинив…
Наместник города замолк, так и не договорив. Впрочем, все было понятно и так. Середин вполне мог поверить в то, что броню и копья дружина городская получила из ханских запасов. Но коли так, то за сохранность хозяйского имущества отвечал бей. Добрая кольчуга стоила десяток гривен новгородского серебра. Да мечи, да рогатины, да упряжь… Похоже, с дезертирством вспыльчивого ратника Бехчек влетел не слабо. Вот только к Олегу это не относилось никоим боком. Он взял добычу в бою, а значит, по обычаю, все добро принадлежало ему.
С другой стороны – он на чужой земле, он ищет гостеприимства, ему нужно узнать дорогу из здешних мест к стольным русским городам…
– А-а-а, так тому и быть! – всплеснул ведун руками. – Ханское, так ханское. Мне чужого не надо.
– Эй, Мугяйха, – облегченно вздохнул бей, – куда смотришь?
Из-под крыльца показалась взлохмаченная рыжая голова.
– Коней у гостя прими. Расседлай, напои, ячменя насыпь…
– Не надо ячменя! – испугался Олег. – Полмесяца на одном овсе. Сена пусть задаст.
– Пусть попьют поперва, – по-хозяйски рассудил выбравшийся во двор постреленок, похожий на клоуна из-за непропорционально больших поршней на ногах. – А там всего дадим, мы не жадные.
Тем временем беглого воина развязали и раздели, оставив в одной рубахе, потом связали снова, примотав запястья к щиколоткам – так, что пленник теперь мог только лежать или стоять на коленях.
– Сердьяха, заря скоро, не тяни, – кивнул наместник.
Парень и стражник толкнули Леминийю вперед, а когда он упал на живот, схватили за локти, точно саквояж за ручки, и быстро поволокли к воротам. Жители городка, коих собралось уже не менее полусотни, двинулись следом. Даже женщина, оплакивавшая своего близкого, утерла глаза и пошла вместе со всеми.
Бей остановился сразу за воротами, на высоком берегу. Олег остался рядом, а большинство горожан потопали вниз вслед за стражником и кареглазым парнем. Леминийю выволокли на лед, поставили метрах в пятидесяти от проруби. Воин, взяв у кого-то ведро, зачерпнул воды, примстился и одним движением выплеснул всю грабителю на голову. Вода скатилась за шиворот, растеклась по животу, собралась внизу большой лужей. Рубашка и штаны пленника мгновенно намокли. Он отфыркнулся, дернулся, словно надеялся освободиться. От рубахи вверх пошел пар. Стражник торопливо зачерпнул еще ведро и снова вылил его татю на макушку.
– Будь ты проклят, старый урод, – прохрипел Леминийя. – Чтобы твои дети издыхали в утробе матери, чтобы змеи грызли твою печень, чтобы…
Бей слегка взмахнул рукой, и на пленника обрушилось еще ведро воды. Тот задохнулся, его начала трясти крупная дрожь. Он попытался сказать что-то еще, но язык отказался повиноваться замерзшему хозяину.
– Не знаю, кем станут мои дети, Леминийя, – соизволил ответить Бехчек, – но уж точно не мерзавцами.
Вода в реке была не намного теплее льда, а потому прямо на глазах волосы, борода и усы начали белеть, покрываться сосульками, смерзаться в единое целое. Теперь душегуб не смог бы ничего сказать, даже если бы захотел. Рубаха затвердела, штаны тоже будто остекленели. Наместник еле заметно шевельнул рукой – на мерзавца вылилось еще ведро. Вода потекла по лицу, усам, рубахе, застывая прямо на глазах. В этот раз на лед не пролилось ничего – только несколько сосулек выросли между ног. Опытный в своем деле бей подождал, кивнул. Вода снова потекла сверху вниз, превращаясь в ледяной панцирь, сковывающий в единое целое одежду, волосы, речной лед. Только на лице не появилось прозрачной корки – это означало, что Леминийя пока жив, что его организм борется с холодной смертью, еще на что-то надеется, верит. Что у преступника остается некий призрачный шанс…
Однако бей был другого мнения:
– Сердьяха, перед вечерней стражей выльете еще два ведра, – распорядился он. – Перед полуденной – тоже.
– Слушаюсь, уважаемый Бехчек, – поклонился со льда парень.
– А ты прими мой кров и мой стол, дорогой гость, – повернулся к ведуну наместник. – Гость в дом – хозяину радость! Мыслю, замерз ты с дороги, устал, проголодался…
После увиденного на реке блаженное тепло в доме наместника показалось Середину чистой сказкой. А бревенчатые стены после увешанных шкурами каменных строений – верхом человеческой цивилизации. В жилище пахло свежеструганным деревом, киснущей квашней, дымком – а разве может быть запах слаще этого?
Ведун тщательно вытер ноги о брошенную у порога желтую хрустящую солому, миновал прохладные сени, вошел в освещенную двумя масляными лампами горницу. Здесь его встретила дородная щекастая женщина лет тридцати с ковшом воды в одной руке и полотенцем в другой. Красное ситцевое платье до пола, украшенное белым тонким кружевом, что полукругом лежало на груди и обтягивало стоячий ворот; высокий цилиндр, похожий на английский времен промышленной революции, но только белый, без полей, весь расшитый мелким жемчугом и с разноцветными бисерными нитями, свисающими на лоб и уши.
«Зыряне! – наконец-то сообразил Олег, к кому он попал. – Елки, откуда тут ханы и беи? Зыряне ведь в Новгородскую республику входили! Или еще не вошли?»
Однако никаких вопросов он задавать не стал – стянул с ног валенки, кинул под вешалку, снял налатник, косуху, ополоснул руки в ковшике, вытер полотенцем:
– Спасибо тебе, хозяюшка.
Женщина с поклоном отступила, мимоходом подобрала валенки, ушла в левую дверь. Ведун протестовать не стал – наверняка ведь сушить понесла.
– Сюда иди, путник, – позвал его хозяин из соседней комнаты.
Олег, склонив голову перед низкой притолокой, шагнул в светелку и восхищенно зацокал языком: пол выстилал пушистый ковер, стены были обиты дорогим зеленым бархатом, потолок затянут сатином.
– Красиво у тебя, бей! – не поленился похвалить хозяина ведун. – Давненько я такой красоты не видел. Немецкий бархат али греческий?
– Персидский, – похвастался бей. – Мор, сказывали, о пятом годе в Новгороде разразился. От купцы Печорой окрест них три лета и ходили. Ты к столу садись, гость дорогой. Сейчас слуги языков бараньих принесут заливных из погреба, да окорок телячий, уток запеченных.
– Месяц я в пути, хозяин, – на этот раз Середин поклонился бею в пояс со всей искренностью. – Не могу я больше мяса этого видеть! Капустки бы мне, да грибков, да репы печеной.
– Да, вижу! – рассмеялся Бехчек. – Ладно, распоряжусь. Но белорыбицы-то копченой отведаешь? Знатная рыбка ныне удалась!
– Рыбки отведаю, – согласился ведун, усаживаясь на блестящую, словно отполированную, лавку. – А крепость, я смотрю, надежная у тебя, бей. Рука опытная чувствуется. Неужели тут есть от кого отбиваться?
– Селькупы баловали, известное дело. – Бехчек снял масляную лампу с полки в углу и переставил на стол. – Городище сие мой отец по повелению еще деда нынешнего хана поставил, дабы путь торговый от племен разбойных прикрыть. Зыряне с радостью руку его приняли, дань платить обязались, ратников кормить. В крепость по первому зову съехались.
– Отчего же не съехаться, если тут за свои дома и детей не страшно? – пожал плечами Середин. – А ты, стало быть, уважаемый Бехчек, от отца наместничество принял?
– От хана Ильтишу принял, – покачал головой бей. – В сече с князем Святославом у порогов Итильских спину мне покалечили. Вот хан и порешил: дескать, в поход ратный я более не ходок, а мудрость воинскую имею. Посему и путь мне в отчее городище – рубежи северные стеречь, да путь торговый…
Появились две молодухи в платках, юбках и в коротких безрукавках поверх рубах, принялись быстро выставлять на чистую скатерть керамические и оловянные плошки, с горкой наполненные грибами, капустой квашеной с клюквой и морковью, с брюквой и просто рубленой свежей с чесноком. Принесли они и серебряное блюдо со сложенными горкой кусками мяса, и горячие глиняные шарики, в которых обнаружилась запеченная утятина, и продолговатое блюдо с пахнущей дымком рыбой. Поставили возле хозяина высокий кувшин, в котором колыхалась белая пышная пена.
– Подкрепись с дороги, гость дорогой, – кивнул бей. – Меду покамест не налью. С хмелем он – задурманит, поесть не успеешь. Я ведь сам немало верст исходил, знаю, каково опосля дальнего перехода в теплый дом войти. Ночь станешь спать, и день, и еще ночь. Я тебе, гость дорогой, велю пирогов и квасу возле лавки поставить. Как проснешься – перекусишь, и вставать не надобно. А как, кстати, звать-то тебя, мил человек? Откуда идешь, куда путь держишь?
– Олегом мать нарекла, – прожевав горсть квашеной капусты, ответил Середин. – Человек бездомный, вот и бреду, куда глаза глядят.
– Не бывают бездомными ратники, что едины супротив четверых бьются, – откинулся спиной на стенку Бехчек. – Но уж коли так, готов в дружину свою взять. Хочешь – дом поставлю, трех жен молодых дам.
– Извини, хозяин, но не привык я под чужой рукой ходить, – поморщился Олег. – К вольной жизни привык.
– Да, уж, – рассмеялся бей. – Вольней, нежели на Печоре, жизни и быть не может. Ни князей, ни ханов, ни бродяг безродных, ни пастухов последних, ни людей простых. Вольней не бывает. Что же ты, мил человек, там, на ней и не остался.
– Я не только волю, я еще и баню люблю, – кратко объяснил ведун.
Бей расхохотался:
– Ай, нашелся! Люблю таких! Давай я тебе меду хмельного налью. Отведай, как Ярославна моя настаивать его умеет.
Бехчек наполнил из кувшина до краев два тонкостенных бронзовых кубка, первым отпил из своего примерно половину, отер усы, после чего сказал:
– Теперича меня слушай, гость дорогой. Люб ты мне. Храбр и не жаден. Но я сюда волею ханской поставлен, дабы рубежи надежно стеречь. И потому воин умелый, что из мест пустынных пришел, тревогу в меня вселяет. А ну, лазутчик он, от рати крупной посланный? А ну, путь новый для новгородцев жадных проверяет? Посему сказывай, путник Олег, мне все без утайки, не то велю повязать тебя ремнями крепкими, да отошлю к хану. У него палачи индусские, умелые. Все вызнают.
– Нечего у меня вызнавать, – передернул плечами Олег. – Решил от безделья до Ледовитого океана дойти. Места новые посмотреть, на медведей белых поохотиться. Не слыхал про таких, уважаемый Бехчек?
– Отчего не слыхать, слыхал, – допил свой кубок наместник и выломал из спины белорыбицы крупный рыхлый шмат.
– Вышел из вятских земель по Сысоле, с нее на Вычегду повернул, потом по зимнику на Ижму перебрался, а там до Печоры прямой путь. Шел, шел… Холодно, далеко, скучно. Надоело. Повернул назад. А какая из речек Ижма – так и не опознал. Вот и дошел сюда, никуда не отвернув.
– Заблудился! – довольно расхохотался бей. – Вот в это верю! Наши земли такие, чужака заморочат, закружат, назад не отпустят. Что делать теперь станешь?
– До Суздаля добраться хочу. – Олег потянулся к миске с грибами. – Надеялся, мне тут дорогу подскажут.
– Суздаль, Суздаль, – покачал головой Бехчек. – Давненько не слышал я этого слова. Нет, от Суздаля сюда ни прямого, ни кружного пути нет.
Наместник выдернул из ножен кинжал и с силой всадил его в доски стола, едва не прибив к ним серединскую руку:
– Клянись!
– О чем? – Олег потряс рукой, которая слегка онемела от неприятного предчувствия.
– Клянись Сварогом, прародителем нашим, что правду ныне мне рассказал, не солгав ни единожды.
– Как?
– Рукой за лезвие возьмись.
– Так? – Ведун правой ладонью плотно сжал клинок под самой рукоятью.
– Клянись Сварогом, что правду мне сказал!
– Клянусь нашим общим дедом, великим Сварогом, богом небесным Белбогом, Перуном-громовержцем, – громко и размеренно произнес Середин, – что нет у меня никаких дурных мыслей ни против этого города, ни против тебя, бей, ни против хана твоего, ни против всех земель ваших.
– Теперь выдергивай нож!
Олег потянул оружие вверх, но оно засело слишком крепко. Пришлось осторожно раскачивать его из стороны в сторону и только потом выдергивать.
– Вот, – передал Середин кинжал хозяину.
– Руку покажи! – Наместник тщательно осмотрел ладонь. – Нет крови, не покарали тебя боги за ложь. Стало быть, правду ты молвил, путник.
Бей спрятал оружие, снова наполнил кубки медом.
– Я знал, нет в тебе отравы, – кивнул Бехчек. – Ты воин, а душа настоящего воина отвергает обман. Однако Суздаль… Далеко ты забрался, гость дорогой, зело далеко. Нет отсюда к Суздалю прямого пути.
– Как это? – не поверил своим ушам ведун. – Не бывает такого, чтобы из одного места в другое добраться было нельзя!
– Хочешь, два пути укажу? – рассмеялся бей и отпил еще меда. – Один вниз по Печоре до Ижмы, и через вятские земли на Русь. А второй – вверх по Печоре до Курьи, зимником на Калву и по ней к Чердыню, в ставку великого хана Ильтишу. Коли он своей милостью пропустит тебя через кочевья, выйдешь ты в земли ханства Булгарского. Токмо не любят булгары русских. Что ни год – то булгары к вам в набег идут, то вы к ним. Как пойдешь один, ни купец, ни раб – и не ведаю. Но коли пройдешь, так за Камой просто. По Итилю вверх повернешь, он до самого Суздаля и выведет.
– И чего же мне тогда делать?
– Покушать поплотнее да спать ложиться, чтобы жирок завязался. А там видно будет. Утро вечера мудренее.
Охота
Из крепости ведун уезжал утром третьего дня. Дружески настроенный, но некомпанейский наместник Скаляпа сдержал свое слово, дав гостю возможность хорошенько выспаться на мягкой перине у выбеленной теплой печки, вдосталь наесться пирогами и расстегаями с рыбой, грибами, капустой да яблоками. Однако меньше чем за двое суток Середин выспался за весь предыдущий путь, повалялся в тепле и уюте, обсох. А больше в гостях делать было и нечего. Хозяин за столом молчал, все остальное время либо проверял брони и упряжи, откладывая нуждающиеся в ремонте, обходил крепость вдоль тына, самолично толкая каждый кол рукой и указывая семенящему позади Сердьяхе, где необходимо еще плеснуть воды, а где – укрепить стену.
Побродив день из угла в угол, ввечеру Олег сказал бею, что на рассвете двинется дальше.
– Понял я, путь мой будет трудным, – качнул головой ведун, – однако дорогу осилит идущий. Поеду. Не бросать же теперь все планы!
– Поразмышлял я на досуге о беде твоей, гость мой Олег, – кивнул в ответ Бехчек. – И замыслил так…
Бей отошел к стоящему у стены сундуку, откинул крышку, достал из него свиток, обмотанный красной шерстяной нитью и запечатанный воском.
– Грамоту я хану нашему, могучему Ильтишу отписал. Запечатал перстнем своим. А посему на землях вотульских от сей крепости и по кочевья закамские отныне ты не путником иноземным, а вестником ханским называться станешь. – Старый воин протянул свиток Олегу. – Отписал я о делах городских, а также о том, как ты по просьбе моей службу ратную сослужил, душегубов четверых в сече порубил и путь торговый от лишней напасти избавил. Сможешь о милости его просить – проси подорожную через земли Булгарские. Булгары с ханом ноне союзники. Глядишь, и пропустят с подорожной-то, хазарам али персам не продадут. Купцов не трогают, людей торговых все ханы и князья опекой своей прикрывают. Отчего бы и обычного путника не пустить, коли дружбой ханской заручишься?
– Спасибо тебе, бей, – принял письмо ведун.
– Ништо, путник, – отмахнулся тот. – Все едино весточки о твердыне северной хану слать надобно. Дабы обеспокоился, коли недруги осадой обложат. Как грамот долго не станет, так чтобы встревожился.
– Все равно спасибо, уважаемый Бехчек.
– Ярославне я велел лещей копченых тебе в котомку сложить, белорыбицы рубленой, яблок моченых. Роздыхнешь от мяса недельку.
– Благодарю за заботу, бей…
– Но сам провожать не стану, – перебил гостя наместник. – Мыслю, надобно к протоке отряд отвести, у которой тебя тати остановили. Не иначе, схрон у них тайный имеется. Глянуть надо, какое добро накопили нелюди, чьих краев, каких людей. Чую, недобрые вести привезем. Не одна баба взвоет.
– Они меня не на Печоре ограбить пытались, – сказал ведун. – Мальчишка был, в протоку заманили, в сторону от глаз посторонних.
– Оттого и тороплюсь, – кивнул бей. – Покамест снег следы не завалил. Прощай, путник Олег. Коли без меча в земли вогульские придешь – другом меня считай…
Разумеется, опытный воин слово свое сдержал и увел половину гарнизона еще до восхода, пока город спал в залитых желтым лунным светом сумерках. Именно их следы – широкая полоса взрыхленного снега с редкими коричневыми конскими катышами – уходили на север. Олег, спустившись по дороге к реке, потянул правый повод, отворачивая к теплым странам. Не спеша проехал мимо проруби, встретившись с немигающим взглядом коленопреклоненного Леминийи. Вот он, истинный памятник человеческой злобы и жадности – ждет весны под прозрачной сверкающей коркой.
– Ты сам этого хотел, – негромко сказал душегубу Олег и пустил коней в рысь.
Снова потянулись назад поросшие статными соснами берега. Лишь изредка череду стройных стволов прерывала полоска березняка или несколько плакучих ив с длинными изящными ветвями. И все-таки мир изменился. То и дело неподалеку от берега поднимались кучки лапника над прорубями, там и сям виднелись санные колеи, частью уже давно занесенные и почти сравнявшиеся со снежным настом, частью совсем свежие, с еще не успевшими обвалиться краями.
Жилья ведун не видел – да это и не удивительно. Ведь река – это дорога не только для купцов и мирных охотников. Река – это еще и путь двуногих хищников, разбойничьих шаек, ищущих славы и добычи молодых ушкуйников, гордых своим величием ратей. А потому любой рыбак предпочтет вырыть возле дома глубокий колодец для воды, да каждый день полторы версты ходить до реки и спрятанной в кустах лодки – но только не выставлять свой дом на всеобщее обозрение.
Именно из-за нахоженности здешней реки Середин на этот раз заночевал не у берега, а саженях в ста от него, на прогалине за густыми елями. Подкрепил силы рыхлым жирным лещом, насыпал коням полной мерой ячменя, отоспался, а поутру двинулся дальше, пробивая поверх санного пути новую тропу.
Чем дальше от северных рубежей, тем смелее становилось местное население. К вечеру второго дня ведун начал встречать на берегу широкие прогалины – то ли поля, то ли луга, под снегом не разберешь. На одной из таких полян Олег заметил даже присыпанный снегом, высокий, сметанный пирамидой стог. Видать, у кого-то из местных земледельцев с припасами на зиму получился избыток, и он оставил сено до весны, когда скотина успеет подъесть то, что собрано на подворье, освободив на сеновале место.
На третий день начали попадаться и крестьянские дворы – солидные дома с поднятым на высоту метров семи и украшенным петушиным хохолком или лошадиной головой комлем. Поставленная от скотины ограда в три жерди охватывала больше земли, чем занимало все городище бея Бехчека, включая склоны холма и прорубь на реке, однако было понятно, что от татей она защитить не могла. А значит, поблизости стояла прочная крепость, за стенами которой мирный человек мог отсидеться во время набега и гарнизон которой нагнал бы и вырубил полностью любую банду, рискнувшую потревожить здешнего труженика.
И вскоре ведун ее увидел.
Город начинался с причалов. Их под высокими бревенчатыми стенами стояло не менее полусотни. Над причалами, подпертые могучими дубовыми клиньями и прикрытые от непогоды парусиной, дожидались спокойной воды десятка полтора крутобортых ладей. Видать, не угадали купцы с погодой, не успели уйти в теплые края до первых крепких заморозков. Теперь им оставалось только ждать и молить богов о ранней весне. А также о том, чтобы правитель неизвестного Середину вогульского ханства не поссорился с кем-то из сильных соседей и крепость не обложили осадой. Возьмут город вороги или нет – никогда точно не поймешь, а вот то, что все вокруг пожгут и разорят нещадно – так иначе и не бывает.
По всей видимости, это и была Курья. В отличие от Скаляпа, здесь над городскими стенами с интервалом метров в двести возвышались башни, причем на угловых даже дежурили караульные. У ворот стояла стража в полдесятка воинов – точнее, сидела у ворот и во что-то играла. Судя по трясущимся движениям рук – в кости. Подробнее Олег разглядеть не мог: в Курью он решил не заходить. Солнце еще высоко, километров сорок до темноты пройти можно. Опять же, мытное за вход плати, доказывай, что торговать не станешь, воеводе местному рассказывай, чего по дороге усмотрел… Уж проще в лесу заночевать.
На берег Середин поднялся выше стен – там, где за причалами выступали из речного льда толстые, с локоть, деревянные рельсы, обильно смазанные салом. Рельсов было четыре, они попарно смотрели друг на друга буквами «V» и строго по прямой уходили вдаль, под покачивающиеся на ветру макушки сосен. Рядом с рельсами шла утоптанная, хорошо раскатанная дорога, слегка присыпанная колосками пшеницы, стебельками сена и, естественно, мерзлым навозом, неизбежным, как сажа в дизельном автомобиле.
– Стой, бродяга! – раздался громкий крик, заглушенный надвигающимся дробным топотом.
Олег потянул правый повод, поворачивая гнедую мордой к неожиданному врагу, и на всякий случай скинул теплые, но слишком грубые заячьи рукавицы. Противников было пятеро. Первым скакал молодой вогул в длинном, подбитом куницей плаще поверх мехового же кафтана, в пушистой лисьей шапке. Следом спешили четверо копейщиков с рогатинами, без шлемов, но в куяках – куртках с нашитыми спереди железными пластинами.
– Кто такой, куда путь держишь?! – В нескольких шагах вогул придержал коня, и тот яростно застучал копытами на месте, выпустив, словно Змей Горыныч, из ноздрей клубы белого пара.
Середин, не торопясь отвечать, степенно расстегнул лежащую на холке переметную суму с мелкими припасами, достал грамоту, поднял перед собой:
– Знакома ли тебе эта печать, воин?
– Какая еще печать?
– У меня письмо к хану Ильтишу от мудрого бея Бехчека.
– От мудрого Бехчека? – Вогул презрительно фыркнул. – Так бы и сказывал: мол, вестником скачешь. Охота мне печати всякие помнить! Поехали отсель, ребята.
Городской дозор, развернувшись, умчался к воротам, а ведун, аккуратно спрятав грамоту обратно, двинулся дальше.
Дорога вдоль волока оказалась ровная и прямая, как автострада. Олег обратил внимание, что местные жители не поленились срыть края двух попавшихся на дороге холмов и частично повыкрошили скалы. Зато и дорога стелилась под копыта легко, так что сорокакилометровый переход лошади преодолели всего за пару часов и вышли к еще одной рубленой крепости. Здесь на одинокого путника внимания никто не обратил. Середин спокойно проехал под стенами, спустился на лед и размашистым шагом поскакал вниз по реке, уносящей свои воды к далекому Каспийскому морю.
В этих землях крестьянские подворья попадались уже каждые две-три версты. Народ особо не таился, жилья потерять не опасался – потому и окна в срубах делались большие, светлые, затягивались не промасленной тряпицей или выскобленным бычьим пузырем, а заставлялись переливчатыми слюдяными пластинами, украшались резными наличниками, и даже ставни делались узорчатыми, а не просто сбивались из толстых досок. Возле домов стояли высокие стога, прикрытые сверху лошадиными шкурами, причем снятыми так, что голова сохраняла форму и внимательно смотрела сверху вниз на проезжих путников. Кое у каких домов рядом с воротами стояли идолы – но далеко не у всех.
Наверное, в любом из этих домов за пару мелких монет с радостью приютили бы усталого путника, напоили бы, накормили, спать уложили, да и с собой припасов насыпали – но за время долгого перехода Середин привык к одиночеству, стал нелюдимым и уже в который раз предпочел свернуть с наезженной реки в густой ельник, развел костер, подвесил над ним котелок со снегом, нарубил немного лапника, кинул сверху шкуру, прилег, любуясь играющими над толстым хворостом языками огня.
Здесь, под защитой лесных игольчатых красавиц, ветер не ощущался совершенно, можно было спокойно скинуть шапку, свернуть налатник вместо подушки, подставить лицо лучащемуся теплу. Ведун закрыл глаза, но багряные отблески все равно плясали на веках, словно стучались в самые потаенные уголки сознания. Свет и тепло…
Олег вспомнил пройденный больше полумесяца назад обряд посвящения, вздохнул. Интересно, что это было? Местная магия окутанного аурой древности Дюн-Хора – или истинное знание, необъятное, как сама Вселенная? Способны ли заклинания и обряды оставшихся за сотни верст хранителей действовать здесь так же уверенно, как на далеком пустынном севере?
