Текст книги "Перепутье Первое"

Автор книги: (Александр Чесноков) О'Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

О`Санчес
Перепутье Первое

Объединенное посольство из двух вольных городов, Соруга и Лофу, насчитывало более четырехсот человек, включая двух послов, двадцать посольских помощников, по десятку на каждого посла, два десятка 'гостей', то есть, купцов, добившихся чести быть включенными в посольство, а кроме того, входили в него слуги, охрана, проводники, носильщики, знахари по людским болезням, знахари по хворям лошадей и гужевых ящеров…

Далеко отстоят два вольных города от Империи и ее столицы, гордой Океании, оба они – портовые города, раскинувшиеся на двух сторонах громадной бухты одного из Западных морей, оба они дороже всего на свете ценят свои вольности и выгоды, от этих вольностей проистекающие, однако… Империя, бывшая некогда сильным, но сугубо сухопутным государством, набрала столько могущества, что в последние век-два стала пробовать свои силы и на морях. Да так резво и успешно взялась осваивать новые рубежи, пусть пока и без глубоких выходов в море, что купеческим кораблям из обоих вольных городов стало небезопасным осуществлять каботажное плавание вдоль западного и юго-западного побережья. Вот и снарядили вольные города общее посольство, чтобы добраться через сопредельные земли до Океании и во что бы то ни стало договориться с Императором, или теми, кто управляет Империей вместо Императора, если тот, как это нередко бывает в монархиях, царствует, а не правит. Всякое говорят, Империя далека и темна для посторонних, но чем ближе к ее границам, тем яснее становится из разговоров и слухов: Император правит сам, вдобавок, любит управлять и умеет это делать. Войти в пределы Империи оказалось на удивление легко: в приграничном городе Бая отметились в управе, получили, все до единого, в зависимости от ступени и чина, пайзы различного достоинства – и скатертью дорога!

Путь посольству имперские чиновники проложили на карте строгий, но никаких угроз и наказаний за отступление от пути не сулили… И мзды никакой не брали, разве что по мелочи: свиток с картинками, кувшин вина. От золота отказались недвусмысленно резко и откровенно: от своих – по обстоятельствам, а от чужих накладно… Да, судари, за такие прибытки от чужих – у нас на кол сажают, четвертуют, из особого милосердия головы секут. Так что езжайте, просто благословляя наших и ваших богов… Ах, они общие у вас и у нас? Тем более. Езжайте себе, если вернетесь невредимыми и той же дорогою – тогда и помыслим совместно об общей будущей выгоде… А так – нет, не навлекайте гнев людй и богов на вас и на нас…

– Странные люди здесь живут. – Один посол, из города Соруга, пригласил к себе в крытую повозку другого посла, уроженца города Лофу, чтобы можно было ехать, беседуя с равным себе, разгонять таким образом дорожную скуку и не ронять высокого посольского достоинства. Он же и задал направление беседы.

– И не говори. Как это они не боятся? Все-таки несколько сот людей, почти все вооружены, углубились в самое чрево страны, без догляда, без клятв богам даже…

– Что значит – чрево? Империя обширна: мы уже третьи сутки едем – и все еще у нее на краю. Однако, ты прав, имперцы неосмотрительны, разболтаны и безалаберны предельно. Об этом следует крепко и не спеша поразмыслить.

Как бы в подтверждение их наблюдениям, процессия вынуждена была обогнуть лежащее поперек дороги голое по пояс человеческое тело, которое можно было бы принять за мертвеца, если бы не оглушительный храп, прущий в небо из жирной груди. Все крики, топоты и скрипы большого каравана не могли полностью заглушить это отвратительное хрюканье. Помощник посла города Лофу обследовал лежащего и сунулся в окно повозки с докладом:

– Жив, ран и повреждений не видно. Однако, судя по запаху – мертвецки пьян. Карманы вспороты, сапоги сняты, кошелек срезан, если только у него был кошелек.

– Оружие?

– Секира на поясе, это единственное его имущество, не считая порток. Ни доспехов, ни меча… Шапки нет, но и ошейника нет. Росту огромного, четыре локтя с половиной, примерно, очень жирный, довольно молодой…

– Оставьте его как есть… Нет, вы видели?

– Вот такая вот и вся их Империя, благородный Мисико. И их мы испугались, и им везем дань! Нет, я не вступаю в спор, решение принято людьми поважнее нас, но надобно, надобно осмыслить… А этот – пусть лежит, нам не помеха.

– И во всяком случае – трижды, четырежды взвесить – не слишком ли щедры наши предложения по обеспечению мира с ними?

– Воистину… Чего этот купчишка хочет от нас?

– Откуда же мне знать, благородный Имар? Это ваш купчишка, вот вы и спросите.

Посол Суруги кивком разрешил приблизиться к повозке купцу из своего города и тот смиренно попросил разрешения отделиться от основного отряда, с тем, чтобы проехать напрямик через плоскогорье и воссоединиться с основным отрядом в Марубо, городишке, указанном властями для посольства, для остановки и отметки: 'Такое-то посольство, тогда-то прибыло и тогда-то убыло'. В предложении купца наличествовали здравый смысл и возможность получить ответ на естественный вопрос: почему надобно объезжать по кривой и тратить лишний день пути там, где можно взять прямо, тем более, что карта указывает наличие ездовой дороги, хорошей дороги! Впрочем, похоже, что в Империи все ездовые дороги хороши: ровные, широкие, удобные для лошадиных и человеческих ног, а также для повозок и, вероятно, саней, если ехать по ним зимой. Ходят слухи, что в Империи, высоко на севере, и зим-то нет… Может, и правда…

– Езжай. Если что – ты поступил самовольно.

– Да, конечно, ваша милость! Все будет только моя вина!

– Ну и… гм… глаза пошире, уши повыше, понял, да?

– Все запомню до мельчайшего, ничего не упущу!

– Скачи тогда. Докладывать будешь в Марубо, и лично мне… Во-от. А что прикажете делать, благородный Мисико, зевать нельзя и лениться нельзя…

– Да нет, ты все верно делаешь. У меня в этом одна лишь досада, а именно: ваши-то догадались, а мои спят.

Имар из Суруги довольно колыхнул чревом, но ответил вполне дружелюбно, без усмешки в голосе:

– Я тебе все расскажу. А еще того лучше: приглашаю вместе послушать моего купчишку. Убрал я этим твою горечь?

Мисико из Лофу лишь вздохнул в ответ, но благодарно пожал руку Имару из Суруги…

Купец Бирам из Суруги, с двумя доверенными людьми (оба племянники, сыновья сестер) и воинским десятком в охране – вот и весь маленький отряд, что пустился напрямик по дороге сквозь Плоские Пригорья – так по карте назывались эти пустынные места.

Купец чувствовал себя вполне уверенно: он еще не стар, вооружен, равно как и его рослые племянники, да и охрана более чем надежна.

Воительницы – это вам не шутки!

Два города не поскупились для своих посольств и наняли им в охрану самое лучшее, что можно было найти в тех краях: отряд из трехсот воительниц, наемниц, для которых смысл жизни и заработок – военное искусство. Всю свою молодость проводят они в ратных делах, чтобы к зрелости, годам к восьмидесяти, выйти в отставку обеспеченными людьми, выйти замуж, успеть нарожать детей, вволю пожить мирной жизнью и тихо встретить старость, вспоминая о ярком и героическом былом. Смерть и увечья в клане воительниц тоже совершенно обычное дело, но не такова ли вся жизнь на земле? Настигнет судьба – и за щитом у бога не убережешься от беды и бесчестья… Во всяком случае, недобора в их ряды не наблюдалось уже долгие и долгие годы, напротив: всегда было кого отбирать и отсеивать, в пользу самых лучших.

Женщина изначально рождена быть слабее мужчины, однако, с помощью упражнений и секретных приемов эту разницу можно уменьшить, если не вовсе устранить… Зато женщины гибче, хитрее, коварнее, проворнее… Любая из воительниц запросто управится в рукопашной схватке с двумя хорошо вооруженными городскими стражами из Суруги или Лофу…

Варвары иногда смеются, впервые увидев женщин в доспехах, но если этот смех задирист и неуместен – весельчак, как правило, живет недолго…

– Бей!..

Бирам в испуге обернулся: в нескольких шагах от него развернулась странная битва: прямо посреди дороги, плохо видимый в густой пыли, мечется странный клубок из лошадей, всадниц и… еще чего-то такого… Но битва внезапно закончилась, пыль осела, клубок распался… У одной из воительниц из плеча, сквозь разодранный тегиляй, лилась кровь, глубокая царапина пробороздила шею лошади другой воительницы, а на окровавленной земле осталось лежать бездыханным какое-то странное чудище…

– Боги! Это цераптор, но к-какой-то странный цераптор… – Старшая над десятком кивнула Бираму, полностью согласная с его наблюдением.

– Странный, да. И крупный, и… Надо же, не побоялся напасть на людской караван… нам великая честь, что мы управились с ним так быстро и почти без потерь. Впрочем, их двое было, да который другой, или другая – от первого же удара упрыгнула в кусты и исчезла. А этот – он мертв… Бирам, нам нужно сделать привал. Промыть раны, наложить повязку. Потом пришпорим коней и нагоним отставание.

– Конечно, конечно! Тем более, что когти у этой твари выглядят отвратно…

– Я только что хотела сказать то же самое…

Жизнь есть жизнь: коли привал, так тогда и обед не грех сварить, одних лечат, а другие голодны. Да и отдохнуть у костра – также не последнее дело, потому что осеннее солнышко не торопится по утрам прогревать землю и воздух.

Десятница, по имени Гадюка, выставила в дозор двух опытных воительниц, Нож и Быструю, в походе любая предусмотрительность лишнею не бывает… Если бы знали они заранее, что в этих краях случается подобное… Однако, в любом случае, десять воительниц – надежный заслон против любых угрожающих случайностей. Нож и Быстрая встали в дозор. А все же, несмотря на опыт и выучку, пропустили они появление всадника на вороной кобыле…

Ни топота копыт не услышали, ни пыли не увидели: бесшумно раскрылись заросли папоротника – и вот он здесь, на придорожной поляне. Худощавый, дорого и ладно одетый, очень молодой, меч и секира при нем, по местному обычаю…

– Прошу прощения за проявленную неучтивость, судари и сударыни, я без угрозы, но рад был бы помочь. Если это в моих силах?

Юноша, это было совершенно явно, благородного воспитания, однако достоинство сие – вовсе не препона бесцеремонности воинов, проводящих большую часть своей жизни в очень грубых и суровых условиях, и не удивительно, что воительница Нож, раздосадованная собственной оплошностью, поспешила исправить ее насмешкой:

– В твоих ли силах нам угрожать? И не опасно ли в таком возрасте путешествовать по пустынным местам без папы и мамы?

Юноша замешкался с ответом и даже слегка покраснел, но поглядел в упор на воительницу Нож:

– Опасно в незнакомых местах отлучаться в одиночку, подставляя случайностям незащищенную спину и иные места, включая филейные.

Нож, багровая от стыда и ярости, зарычала в ответ как можно более грозно:

– Слезь с коня, маленький подглядчик, и постой смирно, отвечая на вопросы, которые тебе могут задать. – И видя, что юноша не торопится исполнить ее приказ, сложила руки крест-накрест на поясе – вжик! И вот они уже – в левой кинжал, а в правой сабля – направлены в его сторону, готовые рассечь грудь и шею вороной кобыле.

Но кобыла, послушная чуть заметному движению руки всадника, развернулась и юноша, почти не нагибаясь, взмахнул правой рукой, внезапно ставшею очень длинной… Меч в его деснице свистнул вкрадчиво, сталь лязгнула о сталь.

Гадюка видела все, от первого движения до последнего, и огромный опыт ее обрел новые, не изведанные ранее, сильные впечатления: кинжал одной из лучших воительниц отряда вылетел из ее руки с коротким испуганным звяком, а клинок сабли переломился у самой рукоятки и улетел в кусты, никого, по счастью, не задев.

Юноша уже стоял на земле, деликатно перехватив рукоять меча на церемониальный манер – вперед саком, навершием рукоятки, мизинцем к гарде. Впрочем, Гадюка знала, что меч настоящего воина и в таком положении ничуть не менее смертоносен. Юноша оказался высок, почти четырех локтей ростом, и хорошо сложен.

– Сударыня, – обратился он к окаменевшей Нож, – мы скрестили клинки, и оба устояли на ногах, невредимые. Стало быть, поединок был равный, а предмет спора исчерпан… Ничья.

Нож продолжала молчать. Замерли на месте и остальные свидетели происшедшего…

– Но я готов смиренно признать и собственное поражение, поскольку все, что я хотел, – это помочь во врачевании одной из ваших спутниц… И помочь срочно, ибо рана скверная…

Первым опомнился Бирам, но он был слишком хитер и мудр, чтобы брать на себя бразды правления в этом непростом деле, которое по всем статьям – военное, а не торговое. Пусть вперед Гадюка начнет выпутываться, а уже он тогда подсобит. Купец оказался прав, как и обычно, иначе бы он не был удачливым купцом, но и Гадюка, также по горло набитая опытом и умом, не сплоховала:

– Рана выглядит гадостно, это да, сударь. Мы же идем налегке и знахаря не взяли. Сама я только и умею, что грамотно перевязать. Но тут этого мало, судя по всему, да? Мы рады вашей помощи.

– Да. Чистые тряпки мне надобны и горячая чистая вода, нужные травы у меня всегда с собой. У рапторов на когтях нечто вроде отравы, от них плоть гниет и стремительный смертельный жар по телу. Есть ли у вас…

– Да, сударь, – перебил его купец. Вот чистейшее полотно на тряпки, а вода уже согрета на костре. Помогите, и я заплачу, сколько скажете.

Юноша коротко взглянул на него, и купец даже поежился внутренне – столько высокомерного недоумения отразилось в этих синих глазах…

– Сие лишнее. Итак… – Вдруг юноша возвысил голос и приказал: – Прошу всех не волноваться, ибо сейчас появится мой зверь, он никого не тронет!

И пусть слова этого громкого приказа внешне походили на просьбу, они возымели необходимое действие, переполоха не случилось… хотя… при других обстоятельствах…

Затрещали кусты и на полянку тяжело выпрыгнул здоровенный зверь, да из таких, о которых уроженцы Суруги и Лофу только в сказках слыхивали: в два локтя высотой, но длинный, с огромной зубастой пастью, с длинным хвостом, на конце которого также торчала оскаленная пасть, только маленькая, на сильных толстых лапах когти – еще побольше, чем у церапторов… Боги, это же охи-охи! А клыки!.. Ой… А в пасти-то, в пасти…

В зубах у охи-охи болталась добыча: мертвый цераптор, чуть поменьше, быть может, только что убитого, но – тоже весь такой страшный… А вокруг могучей шеи у охи-охи свободно обернута ленточка, по виду шелковая, в знак того, что эта кошмарная тварюга – ручная, вроде домашнего песика.

– Гвоздик, спасибо, дорогой. Выпусти его, он не съедобный. Вот так… Ляг или сядь, но не балуйся, ладно? Нет, ты все хорошо понял!?

Охи-охи зарычал обиженно, испустил тяжелый вздох и, отойдя на несколько локтей от выплюнутой добычи, брякнулся на примятую траву. Хозяин недвусмысленно дал понять, что не расположен шутить и играть, поэтому пропади все остальное пропадом, съедобное и несъедобное, а он, Гвоздик, хорошенько поспит среди этого дурацкого гвалта. Еще вспомните, еще сами играть позовете, да поздно будет, он нарочно не проснется, раз так!

– По следам судя, эта парочка давно за вами следовала, неужто вы не видели?

Воительницы переглянулись.

– Нет.

– Тем не менее. Сейчас мы взболтаем отварчик и на рану польем. Это даже хорошо, что она без сознания, жидкость довольно едкая… Но зато – действенная… И сразу же повязку.

Кто-то тронул юношу за локоть. Он обернулся – это была Нож, с виноватой улыбкой на обычно свирепом лице, а чуть сзади, за ее плечом, стояла Гадюка.

– Сударь… Гадюка… наша старшая говорит… и я с нею полностью согласная, и прошу меня извинить… До сегодняшнего утра я не видывала такого удара. Вот.

По мнению Гадюки, извинительная речь могла бы звучать и более связно, но с другой стороны – чего еще ждать от простой воительницы.

– Сударыня, моей заслуги в этом немного, просто сталь хороша. А вот ваш клинок был чуточку перекален… Однако, сударыни, – юноша перевел взгляд на Гадюку, понимая, что она здесь старшая воительница, – раненой лучше всего было бы поспать, но я настоятельно советую свернуть бивак и поспешить. Солнце почти в зените, до заката далеко, но и до безопасных мест путь не близкий. – Он перевел взгляд на тихо подошедшего Бирама: – Велите собираться сударь, это будет хорошее решение. Не стоит мешкать.

Купец немедля подал рукой сигнал своим племянникам, однако решился спросить:

– Но, сударь, если вы следуете тою же дорогой и в том же направлении, – быть может, нам следует объединить силы на этом отрезке, и дорога перестанет быть опасной? И мы сможем тогда не торопясь отдохнуть, подкрепиться… Раненая поспит, опять же…

– Во-первых, я очень и очень спешу. А во-вторых, ночью, которая непременно воспоследует за днем, объединение наших сил не намного уменьшит риск. Повторяю, днем здесь вполне нормально, как и всюду в Империи, а ночью Плоские Пригорья – опасные края.

Вдруг, не дожидаясь ответа, юноша поднял голову: вдали по дороге, навстречу им клубилась густая пыль…

– Трое, всадники. Но это не тревожно, не бойтесь, просто встречные путники.

Всадники – действительно, их было трое – мчались по дороге бешеным галопом, но внезапно они сбавили ход, потом развернулись, поперек дороги, и рысцой направились к стоянке.

Все лошади были вороной масти, как и у юноши, но у каждой белое пятно во лбу, и размерами они ее превосходили: так, по сравнению с конем главного из троих воинов, рослая Черника (кобылу звали Черника) выглядела щупленьким тонконогим жеребенком.

Да и всадники были под стать: когда главный из них спрыгнул с коня и подошел поближе, стало видно, что это человек богатырского роста и сложения: четыре локтя с пядью, так прикинул на взгляд купец Бирам. Крупная голова сидела на крутых плечищах, из-под шлема выбивались во все стороны жесткие прямые волосы, еще более светлые, чем у юноши, пришедшего на помощь раненой воительнице. Подошедший был очень молод, немногим старше юноши, но держался куда более сурово и резко. И гораздо более громогласно.

– С ума вы тут, что ли, посходили, стоянки устраивать? До ночи ведь, если головой подумать, а не задницей, не так уж и далеко!.. – Тут взор его упал на юношу, на его меч, переместился на лошадиную сбрую, на небольшой щит с гербом у седла, на лениво подошедшего охи-охи… И, по-прежнему громогласный, слегка сбавил тон. – Прошу прощения, сударь. Кстати, я вас узнал, хотя и не видел до этого.

Юноша улыбнулся в ответ.

– И я вас до этого не видел, и, конечно же, тоже узнал. Вы…

Незнакомец сделал предостерегающий жест рукой и следом же еще один, приглашающий отойти в сторонку и побеседовать наедине. Юноша тотчас же последовал за ним, а любознательный охи-охи за юношей.

– Лучше бы вам, сударь, для вас же лучше, не называть имен. Сегодня это крайне было бы неуместным. Кстати, насколько я понял, вас ждут во Дворце, ибо на днях государь венчает вас в рыцари? Я прав?

Юноша счастливо улыбнулся и кивнул:

– Совершенно верно, и я волнуюсь, но надеюсь вовремя успеть.

– Да уж постарайтесь, государь ждать не будет. Милости прошу в наш круг – незнакомец весело звякнул золотой шпорой. А я еду и думаю – боги, что ли, расположились тут, костер, понимаешь, разожгли? Свихнулись, не иначе! Ладно – они, чужестранцы, если я правильно их увидел, но вы-то должны понимать?

– Чужестранцы. Я-то как раз понимаю и точно такими же словами объяснял им сущее, вот только что. Я ведь и сам недавно их нагнал, помог раненую перевязать. Но вы, сударь… мне показалось… и сами чем-то обеспокоены?

– Обеспокоен??? Горбатые боги, кривые ноги! Я в большой тревоге, сударь, вот так будет сказать вернее всего! Государь на меня гневается. Ну и зверь у вас! Мне бы такого.

– Да вы что? На вас гневается???

– Да. И главное – полумесяца в столице не пробыл… Но это бы четверть беды, а вся-то беда в том, что он гневается по делу! Таким образом, вовремя узнав об этом, я драпаю со всех ног, чтобы имперский курьер меня не догнал, не сунул указ под нос и не вернул под пресветлые очи. Через Пригорья-то он не рискнет, а я напрямик… Хоть бы дождя какого осенние боги прислали, не то я вскорости лопну от проглоченной пыли!.. Но могут перехватить через птеровую почту в Бая, вот и спешу. Предпочитаю пересидеть его гнев у себя дома, оттуда уж не выковырнут. А там поход до весны и все такое прочее… Государь милостив.

– Удачи вам. Тогда я понял, зачем вы предупредили меня не называть имен. Вы уберегли меня от возможной лжи при возможных вопросах, но ради вас, сударь, мне кажется, я бы солгал без зазрения совести.

Рыцарь захохотал в ответ, и смех его был похож на рев молодого дракона.

– Недаром мой дед был дружен с вашим батюшкой! Короче, я помчался дальше, а вы предупреждены. Там, впереди, я слегка подчистил путь, но это случайность. Счастливо, сударь. Незнакомец стянул перчатку и как равному протянул руку юноше. Тот с готовностью пожал ладонь, размерами более похожую на медвежью лапу, и они расстались.

Юноша терпеливо подождал, пока купцы и воительницы свернут бивак, впрочем, и они, встревоженные услышанным, старались действовать как можно быстрее, и небольшой караван, умноженный тремя присоединившимися путниками, одним человеком и двумя животными, резво пустился вперед. Долго ли, коротко, но наткнулись они и на кусочек 'расчищенного' встреченным рыцарем пути, и даже остановились на осмотр и короткую передышку.

На обочине дороги валялось разрубленное на две отдельные части тело страховидного чудовища, очертаниями слегка напоминающего человека: две толстенные короткие ноги, длинные ручищи с загнутыми когтями, вытянутая зубастая морда с маленькими глазками и небольшими острыми ушами по бокам черепа, бугристая по всему телу безволосая кожа, объемистое брюхо, необъятной ширины спина. Росту в разрубленном наискось чудовище, пока он еще существовал единым целым, было не менее пяти локтей, и чем-то неуловимым напомнил он купцу Бираму пьяного, встреченного караваном посольства на дороге.

Это был цуцырь, демон юго-западных холмов и предгорий. Цуцырь – естественный враг горного, или, как еще его называют, пещерного медведя, единственный его соперник за право владычества на плоскогорьях, ибо еще более грозные существа – огнедышащие драконы и тургуны – не любят холодной осени и дождей, не терпят трескучих морозов и снегов. Цуцырю же все нипочем, голод может выгнать его из пещеры даже днем, как это и случилось ныне, хотя цуцырь – ночной демон. Размерами он весьма уступает горному медведю, но уравновешивает силы лютостью в схватках и невероятной крепостью безволосой шкуры и плоти под нею, недаром легенды считают, что цуцыри рождены из камня.

Попадись он живым на дороге маленькому отряду – Гадюке даже страшно стало представить себе итог столкновения, цуцыри ведь не редкость в окрестностях Суруги и Лофу, пусть и не такие огромные… Секи его саблей во весь замах – он и не заметит царапины, но сам ударом передней лапы… или руки?.. легко убьет и лошадь, и ящерную корову… Это тебе не цераптор, и даже не два цераптора, и даже не охи-охи. Но вот он лежит мертвый на дороге, вывалив наружу требуху и содержимое кишок, и ни малейший лоскуток кожи не соединяет одну его часть с другой.

– Да-а… За что я всегда люблю цуцырей, что они не брезгуют питаться нафами.

– Что? Что? – Бирам и Гадюка хором переспросили юношу, ибо он сказал непонятное.

– Я говорю, немножко исказив слова одной из ваших воительниц, что до сегодняшнего дня никогда не видывал такого удара. По правде говоря, я был совершенно уверен, что на всей Земле только два воина могут делать столь изящные надрезы…

– Один из них – вы?

Юноше польстили вытаращенные глаза Гадюки, но он вздохнул и ответил честно:

– Куда мне. Я, конечно, не мальчик, мне довелось участвовать в двух битвах… и в двух дуэлях… но этот удар не по моему плечу. Я бы не знаю что отдал, чтобы научиться такому же! А ведь мне было у кого учиться. Ах… Увы, Гвоздик, увы тебе, и эта падаль несъедобна… По коням, судари и сударыни, у нас с вами очень и очень мало времени. Чем быстрее вы воссоединитесь с основным отрядом, тем будет спокойнее. В Марубо я оставлю вас, и во всю возможную прыть поспешу вперед, ибо в Океании меня ждут неотложные и чрезвычайно важные дела… Вперед, вперед!

– Вперед, вперед, клячи!

Кони мчались как бешеные и без понуканий громкоголосого рыцаря, ибо им очень не нравились полные жути пространства, которые им приходилось преодолевать. Вдобавок, молодой рыцарь, видимо опасаясь императорских посланий, передумал следовать через города Баю и двинулся напрямик, сквозь Пригорья.

– Ваша светлость не там боится, где следовало бы.. – пробурчал один из его спутников, воин с проседью в бороде.

Другой, помладше, попытался поддакнуть, но рыцарь гаркнул, в зародыше пресекая их попытки спорить:

– Оба молчать! Вперед!

И они мчались дальше, оставляя под копытами один долгий шаг за другим. Им очень и очень везло весь путь, и не было почти никаких неприятностей, если не считать, что ближе к ночи, возле урочища Безымянное, увязалась за ними стая гигантских оборотней в дюжину морд. Однако после того, как воины прервали скачку и встретили атаку оборотней в мечи, стая уполовинилась, и погоня прекратилась.

Над всем миром воцарилась ночь, мрачная и затаенная, освещаемая только луною, да звездами, собранными в середине неба в Белое веретено… Но звезды ничего не освещают, это всем известно, хорошо хоть – сами светятся в безоблачную ночь, сбиться с пути не дают…

– Похоже, заканчиваются Пригорья… Чего молчите? Я разрешаю говорить.

– Похоже. – Это младший поторопился откликнуться первым. Как-то так ощущалось, что между двумя спутниками рыцаря, которые также отнюдь не выглядели простыми ратниками, существует некое соперничество, никакими заметными словами и поступками не проявляемое… – Да только четкой границы нет у Пригорий, а так бы все хорошо. Проехали – и с плеч долой.

– Ан есть.

Рыцарь и младший спутник обернулись к седобородому, чтобы слушать его речь лицом к лицу, как это и положено в спокойное время среди воинов.

– Есть такая граница. Видите… вон там… впереди… Словно волк-великан глазами лупает? Это же трактир 'Ручеек', я эти места знаю. У него как раз два окна выходят на дорогу, чтобы издалека было видно. А мы как раз на тракт выбрались. Ваша светлость как по карте путь прокладывали: куда нам надобно, туда и выскочили. Хорошо бы коням чуток передохнуть! Но пусть будет как вы скажете, а не как я скажу.

– Годится. Трапезничать не будем на ночь глядя, спать не будем, лучше мы ночным ходом по безопасным местам еще расстояние до дому сократим. А вот пыль с лица стереть, да задницу размять, да горло промочить… В самый раз и кони чуть отдохнут. Рокари… ну-ка, щелкни стрелою вон туда… тихо… тихо… во-он в тот кустик, на уровне груди, как если пешим стоишь… стальную накладывай, простую каленую…

Младший воин выслушал указание и мгновенно выхватил из седельного мешка короткий лук. Д-зиннь!

В ответ раздался душераздирающий вой, очень высокий, даже пронзительный, как у рога, сигналящего атаку. Воины дружно покатились со смеху.

– Вот же дурак, а? Ваша светлость, ну почему горули такие тупые! А как вы узнали, что он на задних лапах стоял, а не пригнулся?

– Случайно. Глаза и клыки у него блеснули. Ты ему как надо влепил, в брюхо. Если он один караулил – значит старый был, одиночка. Все, брат, теперь тебя самого съедят, к утру и стрелы от тебя не останется… Да, судари мои, вот вам граница обозначена, вернее всякого трактира: уж коли старые горули не боятся ночью в одиночку охотиться – кончились Пригорья.

Оба спутника дружно кивнули, соглашаясь с бесспорным доводом.

– Но все равно – уши востро держать. Не то один такой рыцарь ехал-ехал среди бела дня по ровной безопасной дороге, да и чихни вдруг! А конь его был молодой, пугливый… Встрепенулся и понес, да как раз мимо дерева, а в дереве сук поперек, на уровне головы… Конь-то дальше скачет, всадника несет, а голова, слышь, на суку в шлеме качается, как в люльке!

Все трое опять негромко засмеялись, продолжая на рысях двигаться в сторону двух желтых огней… Верно: это и был придорожный трактир 'Ручеек', так и на вывеске изображено и написано.

Радостно бывает – поменять, сделав единственный шаг, чистые и влажные, с горчинкой, запахи ночной осенней прохлады на удушливый и теплый, весь пропитанный уродливым человеческим духом, трактирный чад. Там, под звездами, ты слаб и одинок, даже если под тобою горячий конь, а бок о бок верные люди, с мечами наготове… Сладко дышится, но с каждым вздохом в грудь все теснее набивается… печаль… неизвестно для чего… И все кажется таким мелким, ненужным, бесполезным… Ночь, глубокая ночь, тому причиной, и богиня Ночи, коварная Сулу. Прочь, отвяжись, не пристало воину кручиниться да грустить и загружать себе голову пустопорожним, словно какому-нибудь звездочету!

Трактир не мал размерами, столов с десяток, да кабацкая стойка, да невысокая оградка, отделяющая три 'господских' стола от семи 'прохожих'. Господские столы все пустуют, а за 'прохожими' – четверо человек народу, двое мужчин да две красотки в дорожных нарядах, не иначе – веселые девки путешествуют. Ночь, все остальные постояльцы спят, чей-то храп сверху даже сюда доносится. Одна красотка, похоже, даром времени не теряла и вытрясла из одинокого полупьяного ратника-верзилы кружку белого вина под лакомство: яблоки в меду. А другая повертелась, наверное, так и сяк возле другого странника, да и отлипла, не солоно хлебавши. Первый странник – истинный вояка, из так называемых 'черных рубашек', здоровенный малый со странными, вроде как заморскими, наручами на предплечьях, второй же – мирный простолюдин, среднего роста и возраста, из-под простой кожаной шапки – седые волосы до плеч, в одной руке свиток, в другой стило, взгляд отсутствующий. Не иначе – знахарь, либо книгочий, с таких никакого прибытку быть не может… Зато вновь зашедшие путники – явно богатые люди, владетельные господа, наверняка при золоте…

Сели за 'прохожий' стол, спросили вина получше, балыку пожирнее, слуга с подносом тут как тут! Свободная девка, пользуясь вольностями дороги, священными во всей Империи, немедленно подсела к вновь прибывшим, поближе к самому молодому и главному из них.

– Ах, что мне больше всего на свете всегда нравилось в мужчинах, так это могучая стать, и при этом – милые конопушки вокруг носа. Вот как у тебя, милый!

Тот, к кому она обратилась, мог бы одним взмахом руки отослать ее прочь или даже обозначить грубыми словами ее принадлежность к малопочтенной гильдии, но он не сделал ни того, ни другого, а даже кивнул трактирному слуге, чтобы тот поднес девушке такую же кружку с вином.