Текст книги "Суть острова. Книга 1 (Добудь восход на закате)"

Автор книги: (Александр Чесноков) О'Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава третья

В ней главный герой в который раз уже убеждается, что человек – это нечистая сила животного мира.

На следующее утро выпал четверг и Сигорд почти весь его посвятил сбору пластмассы на свалке. Попутно понял, что не худо бы заиметь нитку с иголкой, но другого способа, как купить за деньги, не придумал и, естественно, отложил «на потом».

Собирал он истово, сделал три рейса, сдавая найденное тому же Мирону, и заработал в общей сложности одиннадцать талеров. Минус талер на хлеб, минус два на пополнение бульонных кубиков… Двадцать один шестьдесят. Это были хорошие деньги для Сигорда, но… Каждый день так убиваться ради десятки – нерационально. Кроме того, желудок заныл: чай, хлеб и бульонные кубики стали приедаться. И десны заныли, напухли. Авитаминоз. Против авитаминоза надо травку щипать, жевать и сок глотать, а саму траву выплевывать… И опять пришло ноябрьское утро, еще более светлое и теплое, чем накануне…

* * *

– Там пожарная каланча, достопримечательность нашего района, древнейшая в столице. Ни о какой передаче прав на застройку того «пятна» и быть не может, даже и не думайте. А эту вашу заявочку, господин Лауб, мы служебным, обычным, однако ускоренным порядком – удовлетворим, с января можете строить, ломать, возводить…

– Да уж, вы позаботьтесь лично, проконтролируйте, а то ваши сотрудники намекают… Не знаю уж на что они намекают, но оформление документов тормозят, не хочу сказать саботируют. Истребление глупцов обернулось бы настоящим геноцидом любого народа Земли

– В моем муниципалитете???

– Так точно. Кстати, у меня совершенно случайно листочек распечатан, это я себе для памяти набросал: фамилии, должности, суть зацепок.

– Давайте сюда.

– Вот, возьмите. Эдгар… Мы с вами реалисты и люди дела, мы понимаем сложности современного несовершенного законодательства, все эти нестыковки и неувязки, все эти рогатки, сквозь которые волей-неволей всем нам приходится продираться, работу по которым не уложить в нормированные часы работы и оклады; и ваш взнос в наше общее дело суперценен для нас, очень важен для нас, но когда всякая канцелярская мелочь…

– Все, все, все. Ни слова больше. Я лично всем займусь и доконтролирую, так сказать, до победного итога. Виновных укрощу и накажу.

– Не сомневаюсь в вас, Эдгар, мы же не первый год знакомы. Уверен, что это не вина, а скорее, глупость исполнителей тому причиной.

– Этого добра у нас хватает, вы правы, неистребимое племя. Не стрелять же их. Я разберусь.

– Что поделать, Эдгар, что поделать… Истребление глупцов, если за него взяться, обернулось бы настоящим геноцидом любого народа Земли, поэтому такие люди, как мы с вами, должны использовать тот материал что есть, и не хныкать. Использовать и добиваться. Вы незаурядный человек, истинный работоголик, и ваша настоящая карьера вся впереди. Вы еще так молоды…

– Вашими бы устами, господин Лауб, вашими бы устами… Да вы только гляньте на мои просторы, посмотрите, в каком районе приходится работать! Пустыри да свалки! Бизнес идет сюда медленно, неохотно. А ведь это не окраина города, хотя она формально окраина, это же центр, чуть ли ни в радиусе Большого Президентского Дворца.

– У залива, вдобавок.

– Именно у залива! Это самый перспективный, с точки зрения развития, район города! Стоит только заглянуть в завтра!

– Скорее, в послезавтра…

– Это уже зависит от вас, от бизнеса. Ну а сегодня – да, увы… О! Видели! Этот сраный, извините за выражение, бродяга-мешочник сам под колеса лезет, ни пройти ни проехать – сколько их тут бродит… Хотя «тяжелая» криминогенность на удивление низка – только бродяжничество, да нарушение общественного порядка, кражонки… Вот, кстати, вам на заметку еще объект: аналогичные свободные территории и свалки.

– Да, но давайте сначала с тем нашим домом разберемся?

– Хорошо.

– Но еще первее – поедемте, пообедаем? Мне не терпится показать вам один индийский ресторанчик. Недорогой, но весьма уютный, тем более, что фирма пока еще оплачивает мне представительские…

– С удовольствием.

* * *

– А что, дружище Таф, часто ли ты ошибаешься в весе?

– Чего? Как ты сказал? Не, спасибо, я так посижу, куда мне курить с моими легкими…

– Ну просто посиди. Я говорю: когда у Мирона или у Кечу взвешиваешь – часто ли твои прикидки разнятся с «ихними» завесами?

– Да воруют! Весы у них коцаные! Суки, кровь из нас сосут.

– Это понятно, ты не волнуйся, а то как раз все легкие выплюнешь на мой мешок. Но точен твой глаз, или как?..

– Когда и ошибусь… А что?

– Да ничего. Хотя я даже и лучше придумал. Смотри сюда!

– Что за фигня? – Таф непонимающе уставился на странное коромысло в руках Сигорда.

– Это я из простой деревянной вешалки и трех веревочек с крючками соорудил, но вместо пальто я на ней «массу» взвешивать буду.

– Как это?

– Вот так это: сюда на крючок свой мешок цепляешь, а с другой стороны – эталон висит на три кило. Цепляем и сравниваем!

– А на хрена?

– Я же сказал: взвешивать. Ты, я, Хромой, другие ребята – подходи ко мне и определяйся точно.

– Да? Себе и вешай, а мне не надо… И зачем мне – я не понимаю?

– Это потому что ты тупой, – продолжил Сигорд свои объяснения, – потому и не понимаешь.

– Сам ты тупой.

– Тоже верно, иначе бы еще на той неделе догадался. Короче, я буду себе взвешивать, а ты как хочешь.

– Ну и дурак.

Сигорд оказался хитер и терпелив: трех дней не прошло, как трое из «собирашек» стали из любопытства сначала проверять собранное на вешалке, а потом согласились сдавать товар Сигорду, потому как лень им было ходить туда-сюда, самим сдавать «массу». А Сигорду не лень, хотя и он теперь попал в разряд обвешивающих жуликов.

– Зачем тебе, Сиг? Какой тебе с этого навар? Что ты с этого имеешь?

– Что имею? Очень многое полезное: во-первых – головную боль, во-вторых – неблагодарный труд, в-третьих, непонимание современников. В-четвертых – оговоренные пять процентов с каждого из вас за доставку груза. Пока это – крохи, по два-три талера за день выходит, но потом поглядим… А если честно – то это я так грехи замаливаю.

– Грехи? Ты чего, Сиг, рехнулся?

– Я – Сигорд, а не Сиг. Может быть, и рехнулся, но пока не отмолю – буду грузовым ишаком работать. Это я сам на себя такие вериги навесил и обойдусь без чужих советов, понял?

– Ладно, не кипятись, каждый по-своему с ума сходит. Гони три талера, а довесок – тебе: за меня помолись, не забудь.

– Хорошо, помолюсь на весь довесок, если не забуду.

– Удачной молитвы!

Сигорд не только забывал отмаливать чужие грехи, он и свои-то «вериги» выдумал, чтобы считали чудиком и вопросами не доставали…

Нет, ради двух-трех талеров он не стал бы надрываться, конечно, в день ему очищалось двенадцать-пятнадцать, а в последние три дня выходило по двадцать пять.

Сегодня был четверг, а в понедельник Сигорд добился результата и сам ошалел от заслуженной удачи – получилось!..

Сигорд, сколько знал себя, был исключительно злопамятен: семейные, служебные, студенческие, школьные даже обиды – жили в его сердце, угасали, бледнели, конечно, за давностью лет, но – жили, помнились, переживались из раза в раз, из года в год…

С тех пор, как он опустился и сбомжевался, обиды от людей и обстоятельств уже стали привычным делом, каждодневным, и память, побитая алкоголем, не могла содержать их отдельно, а беспорядочно собирала в один большой серый мешок, в общую непреходящую обиду на человечество. Все мечты его вращались вокруг бесперебойного доступа к пойлу с градусами, к долгожданному и жестокому торжеству над обидчиками, теми, кто его унижал, выгонял, бил все эти годы…

В последний месяц мечты о мести стали не такими навязчивыми, а мысли о выпивке он отгонял сразу же, до того, как они оформлялись в слова и образы… Но зато вернулась злопамятность: всю собранную массу, свою и чужую, он намеренно взялся сдавать только Кечу, игнорируя Мирона, и эта избирательность не осталась незамеченной:

– Ты чё, чувак, мне-то почему не несешь?

– Как это? Видишь же, принес.

– Это потому что я его подменяю, а его до послезавтра не будет. Чё, думаешь я дурак?

– Этого я не думаю. Ты отнюдь не дурак. – Сигорд врал смело, не боясь разоблачений, но комплименты отпускал, словно бы огрызаясь.

– Ну так а что тогда? Что, у Кечу медом намазано?

– Да нет. Не медом, и гири у вас одни и те же.

– Чё? При чем гири? Чё несешь?

– Все, молчу. Пока. Счастливо оставаться

– Погоди. Нет, ты объясни: почему ты ему сдаешь, а не мне. Что я тебе, на хвост наступил?

– Нет, все нормально. Однако он к прейскуранту чуть строже относится, чем ты.

– Какому… А, вот ты о чем. Помню, помню наш разговор… Ну, ладно, топай себе, сдавай кому хочешь. Только… – Сигорд остановился и замер расчетливо. Потом обернулся. Так совпало в этот день, что он вспомнил о своем внешнем виде и побрился. Мало того, и зеленую рубашку выстирал, так что она была, конечно, мятая, линялая, но явно чистая. Вид у него был по-прежнему бомжачий, а все же он уже отличался от своих товарищей по классовой прослойке.

– Что – только, Мирон? Не будешь принимать от меня? – Сигорду невыносимо захотелось улыбнуться, замять впечатление от резко взятого тона, задобрить недовольного приемщика… Каким чудом он удержался?..

Мирон разинул рот уперся взглядом на взгляд – и вильнул ими!

– Я так не говорил.

– Тогда – что «только»?

– Чего?

– Ты сказал: «сдавай, кому хочешь, только…»?

– Да, я так сказал? Не обратил внимания. Нет, сдавай, кому хочешь. Если мне будешь сдавать – знай: со мной без проблем, уж я-то – Мирон намекающе нажал голосом – всегда честно вешаю, грамм в грамм.

– Возможно, не спорю. Хотя и у тебя, как я обратил внимания, случаются погрешности.

– У меня???

– У тебя. Но случайность – она и есть случайность. Мой товар – хорошего качества?

– Нормального.

– Мусор, подкладки для весу, неаккуратная упаковка?

– Нормального, я же уже сказал. – Мирон все никак не мог переключиться на иной, более равноправный уровень разговора со странным этим ханыгой, однако и того факта, что ханыга приносит очень много, когда приносит, причем почти все – не ему, а сменщику, отрицать не мог: товар был весьма кондиционный, словно бы перед сдачей его перебирали и сортировали (Так оно и было, Сигорд, на этапе подготовки, не стеснялся в усилиях).

– Тогда признай очевидное и приглядись к прейскуранту.

– Зачем это?

– Чтобы у меня был интерес сдавать именно тебе.

– Шагай… – И вслед уже – Я подумаю.

На послезавтра, это было как раз в понедельник, Сигорд приволок в два приема двойную против обычного порцию и приступил уже к Кечу:

– Слушай, Кечу, фигня получается.

– На то и фигня. Что такое? – Кечуа был тоже дородным мужичком, основательным, солидным, но низеньким и очень подвижным: раз, раз, два-с, три-с – все взвешено, уложено, укрыто – как с моторчиком. Как при этом он умудрялся сохранять солидность? – удивительно.

– Мирон считает, что мой товар вот по этой строке должен идти, – Сигорд отчеркнул еще раз по тому же месту ценника, что и в первую сдачу.

– Пусть считает.

– Вот и я говорю: пусть считает. Поверь, мне с тобой проще дело было иметь. С тобой спокойнее.

– Ну так, а что тогда? Что за прощания с соплями?

– Он больше готов платить.

– Да хрен бы с ним, дураком деревянным! А я что – из своего кармана должен тебя надбавками кормить?

– Из своего не должен, а мое – это мое, как я его понимаю.

– Что??? Ты мне еще условия ставить? Ты, босявка хренова? – Сигорд в понедельник утром побрился уже специально и рубаху не поленился выстирать заново. В области косметики и парадно-выходной одежды возможности Сигорда были минимальны, но все, что мог – он сделал. Он очень робел – а ну как они стакнутся и выведут его на чистую воду, и прогонят навсегда?..

– Босявка, так оно и есть. А у тебя много ли таких босявок?

– Десять тысяч, только крикни!

Но оба, Сигорд и Кечу, знали, что это не так: Сигорд со своей бригадой в пять-шесть сборщиков приносил едва ли не четверть всей втормассы, принимаемой от физических лиц.

– Тогда – да. Жалко. Ну, по крайней мере, у меня совесть будет спокойна, что я не нанес ущерба твоим экономическим интересам.

– Фу ты, ну ты! «Экономическим интересам»! Грамотный, что ли?

Сигорд, шевеля губами, во второй раз пересчитал деньги: четырнадцать червонцев, шесть пятерок, восемь трешек и две монеты по талеру. Сто девяносто шесть талеров. Из них тридцать с пенсами – его. Но это за два дня.

– По какому ты хочешь – по этому? – Кечу с усмешкой ткнул в самый высший разряд, по которому никто никогда не получал, ибо гранулированная очищенная масса, упакованная в мешках, продавалась в других местах и совсем по другой цене.

– Нет, вот по этой. – Сигорд в третий раз потянулся ногтем – подчеркивать.

– И Мирон платит?

– Да. Но взял с меня слово тебе не говорить. «Если выдашь, – говорит, – больше ничего от тебя не приму, хоть золото носи».

– От же сука! Мы же… Ну, а если я ему скажу, что ты мне сказал, а? У тебя выбора не будет, мне понесешь и по прежней цене. А? И даже по меньшей сдашь, потому как некуда будет сдавать.

– Тогда настоящая сука – ты будешь, а не Мирон. И массу тогда пусть Мирон тебе носит, а я пойду алюминий собирать. Баночный. Мне на мою бутылку хватит…

Оба осеклись и замолчали.

Ультиматум, если вам доведется встретить его на жизненном пути или предъявить кому либо – очень точный аршин для измерения собственного «Я». Сигорд трепетал, изо всех сил стараясь держаться прямо и вровень. Главное – взгляд не опускать. Это как в обезьяньем стаде: или сомнут, или признают. Первое – больно, второе – хорошо. Но чтобы добиться второго – надо быть готовым огрести первое.

– Не треснешь?

– В самый раз будет. Иначе нет мне смысла работать, и так почти по нулям.

– Эх… – Кечуа уже все решил про себя и его стенания на бегу, сокрушенные потряхивания головой были просто ритуалом: обстоятельства меняются, а квартплата и семья ждать не могут, надо приспосабливаться к обстоятельствам…

– Ну, давай попробуем, уговорил, будем считать. Со следующего раза вот по этому ценнику.

– С этого раза. Я, как ты заметил, сначала сдал, сначала получил, а потом уже разговор повел. Так?

– И что?

– А то. Если ты серьезно к делу относишься – сегодняшний груз и пересчитай по новым расценкам.

– Ну, ни хрена себе! – Кечуа заматерился уже не шутя. – Сдал – принял: сделке конец! Следующий груз – новый расчет. Все. Ты что, дурачок? Что ты мне свои правила устанавливать пытаешься, а?

– Кечу…

– Хренечу тебе, а не Кечу!

– Кечу. Я скажу, ладно? А ты послушай и уж сам решай. Именно так оно все у нас и было сегодня: я без единого писка сдал тебе массу по старой цене и принял деньги, не скуля. Так?

– Естественно, а как еще?

– И я того же мнения. Дело было сделано. Но если ты хочешь показать мне, что ты лучше Мирона – покажи это, прояви добрую волю и здравый смысл. Понял, о чем я говорю?

Кечу опять остановился на миг и задумался в нехарактерной для себя позиции. Но моторчик вновь заработал и погнал Кечу бегать по заваленному пластмассой складу…

– Пилим. Пополам. На – еще червонец, либо уваливай к хренам хоть к Мирону, хоть к Господину Президенту! Ты меня достал окончательно!

– По рукам.

Удивление, алчность, досада, покорность судьбе – все эти эмоции, словно в калейдоскопе, промелькнули по лицу Кечу, который сначала удивился легко прервавшемуся торгу, потом сообразил, что можно было бы отжать еще половину с уходящего кровного червонца, потом подосадовал, что не догадался сделать это, хотя бы попробовать сделать, и, наконец, философское смирение над фактом свершившейся сделки, с которой он, все-таки, что-то там наэкономил…

– Твоя тележка вот-вот развалится.

– Знаю. – Сигорд пальцами подвернул, закрепил отошедшую гайку, подопнул для крепости ногой… Да что толку, Кечу прав: тележка на ладан дышит, а без нее тяжко грузы таскать. Городская свалка – она, конечно, рог изобилия, но непредсказуемый рог, по заказу нужное не найдешь. Тележка была не совсем тележкой – Сигорд приспособил так дорожную сумку на колесиках, но та и найденная была далеко не молода, а каторжный труд на благо Сигорда в считанные недели превратил ее в окончательную рухлядь.

– И штаны поменяй, что ли. Смотреть противно.

Сигорд залился краской смущения ото лба до шеи и сам ощутил, что покраснел. Он и рубаху навыпуск, и штаны поддергивал, и старым скотчем изнутри обклеивал, но все равно, видимо, сзади жопа светится – это он позавчера так неудачно за проволоку зацепился.

– Да, точно, ты прав. Но свалка – дело непредсказуемое: ищешь одно, а находишь другое. А когда нужно что – год искать будешь и фиг найдешь.

– Ты о штанах?

– Ну… Да, и о штанах в том числе. Ты думаешь, что раз сва…

– Так купи. Не попей один раз и на барахолке купи.

– Спасибо за добрый совет. – Но Кечу даже и не услышал иронии в словах Сигорда, он уже перекладывал грузы в нужном для него порядке залегания.

– Ешь на здоровье. Завтра тоже я. Несешь?

– Да.

– Все, счастливо.

Сигорд шел, шел налегке, громыхая тележными колесиками по пыльным ухабам, запнулся, когда одно отскочило, потом неуклюже размахнулся и забросил дряхленький гужевой трупик – хотел подальше, да не получилось – туда, откуда подобрал ее, в груды мусора. Забросил и заторопился «на точку», рассчитываться с народом.

Итого: сорок. За вчерашний день считать – пятнадцать, да сегодня пятнадцать пятьдесят, да десять выторгованных. И тех что было, за вычетом потраченного и проеденного – двести ровно. И червонец, самый первый, вроде как реликвия. Все состояние – двести… пятьдесят… талеров! Ого! Если перевести на международную валюту потверже – пятьдесят баксов! В фунтах меньше, правда…

Солить, что ли, такие деньжищи, елы-палы??? Надо жить и тратить их на удовольствия. Например, на… Человек заскрежетал остатками черно-желтых зубов и ударил себя в скулу – получилось неожиданно больно, даже кровь показалась.

– На штаны. – Сигорд промывал и промывал саднящую кожу, а все равно пальцы в розовом, залепить бы надо.

Наконец, Сигорд распрямился над осколком зеркала и потер уставшие глаза. Купюры-то он различает и прейскурант пока еще тоже – да, а вот собственное лицо рассматривать в мелких волосяных подробностях и брить его – уже проблема. Он выпятил грудь, нахмурился, откашлялся и постарался взять голосом поближе к басу:

– Первый лот: штаны министерские, двухштанинные, антикварные, инкрустированные пуговицами. С тремя карманами. Двести пятьдесят талеров! Кто меньше? – и сам же откликнулся дребезжащим тенором:

– Один талер!

– Лот продан.

Организовать в собственном воображении аукцион – оказалось гораздо проще, чем купить реальные штаны: для начала Сигорда погнали прочь с барахолки, чтобы не досаждал своим присутствием приличным людям.

– Ну а что? Всякий засранец будет хвататься за чистые вещи – кто их потом купит?

Хорошо хоть охранник его не бил:

– Давай, давай отсюда, батя, видишь, разорались курицы. Что ты сюда забрел, у них снега зимой не выпросишь. Кыш, чтобы я тебя больше здесь не видел.

Сигорду не привыкать к унижениям, он даже хотел сунуть охраннику пару талеров, чтобы тот пропустил в другие ряды, но… Пожадничал.

А до другой барахолки – добрый час идти… Сигорд обошел барахолку по периметру и в одном месте, где сетка забора вплотную подступала к торговле, он окликнул очередную тетку:

– Эй, красавица, штаны не продашь?

– Штаны? – Тетка развернулась и присмотрелась. – Кому штаны, тебе, что ли ча?

– Именно. Мои сносились.

– Да уж вижу по мотне. – Тетка почесала необъятный бок, покосилось на соседок и уже погромче:

– А платить, как собрался – деньгами, аль натурой?

– Увы, деньгами. Натура – видишь, тоже сносилась, так что наличными и только наличными.

– Во как! А на вид справный, удалой… – Соседка слева засмеялась в голос, справа – только фыркнула. – Ну так что из-за забора-то орать, сюда иди, подберем по фигуре.

– Не могу, гоняют…

– И правильно, что гоняют, и так не продохнуть. Покажи деньги?

Сигорд вытащил заранее приготовленные и отложенные отдельно две трешки и пятерку:

– Вот.

– Что? И с этими бумажками ты собрался покупать? Одежду? Да ты в уме ли? – бабы, гляньте на орла…

– Хватит, хватит голосить. Нашла над кем куражиться. Не хочешь продавать – пусти меня. Вот, дедуля, у меня есть брюки…

– Это еще кто? ты куда встреваешь, а? Брюки у нее… Сама и носи, хоть на голове! Он ко мне первой обратился. Прыткая, а? Не сладим дело – тряси товаром, сейчас же – не встревай в чужой бизнес. Учить меня взялась! Эй, жених! Тебе какие?

– Самые простые. Чтобы целые, прочные, мне впору. И с пуговицами.

– Только с пуговицами? А на зиппере?

– Или на молнии, главное – чтобы было, что застегивать. И цвет не маркий: серый там, черный…

– Не маркий? Тогда тебе коричневый бы надо. – Тетка заухала, засмеялась.

– Это, небось, мужику твоему коричневые понадобятся, если он затеет тебя на руки взять. – Теперь уже смеялись в голос все трое: обе соседки и сама толстуха.

– Ишь ты, хват какой. Ладно. Есть у меня штанцы, как раз за одиннадцать талеров, настоящие брюки. Очень хорошие… Сейчас достану…

– Не трудись. Мне нужны за пять талеров.

– Сколько??? За пять талеров тебе нужны целые брюки? Я правильно тебя расслышала?

– Да. За пять талеров мне нужны целые брюки, которые мне впору, ноские, не заляпанные жиром и краской, скромного цвета, ты меня правильно расслышала.

– Ага! Может быть, я тебе еще за эти деньги … … должна? – матерные ругательства выскакивали из луженой толстухиной глотки легко и далеко, но Сигорд приметил, что тетка не злого нраву, а ругается для порядку и от скуки, потому что дело к вечеру и покупателей уже мало, особенно в этом медвежьем углу…

– Это после и за отдельную цену, красотка, но для тебя, такой горластой, возможна скидка.. Кстати, как раз, может быть, квит на квит и выйдет.

– Нет, за пять талеров – нет.

– Ну… Раз нет – хозяин барин…

– Погоди. Стой! Куда ты в таком тряпье? В миг лягавые прихватят, по шее надают, да деньги отнимут. Погоди, есть у меня вроде бы за пятерку…

Весело было Сигорду торговаться наравне: денежки-то – собственные, горбом заработанные, на хорошую вещь пойдут, почти и не жалко отдавать. Семипудовую продавщицу звали нежным и хрупким именем Роза, но откликалась она и на Руфу. За одиннадцать талеров Сигорд получил, после пятнадцатиминутного хорового лая с обеих сторон, три пары штанов, хотя, по его вслух высказанному недоумению, правильнее было бы сказать: три пары штанин, ибо штанов оказалось трое, а не шесть. Три пары штанин, короче, и в виде бонуса козырному покупателю – три иголки, пришпиленные на картонку, с тремя узенькими шпулями ниток – черного, белого и зеленого цветов. Стороны остались очень довольны друг другом, хотя Сигорду пришлось первому проявить доверие и просунуть купюры сквозь клеточки сетки-рабицы, ограждающей территорию барахолки. Полиэтиленовый пакет со штанами был ему переброшен через этот же невысокий забор.

Теперь самое важное было – добраться до дому целым и невредимым, да примерить обновки… Сигорд вдруг стал суеверным и пугливым: каждый лягавый вдали, каждый встречный ханыга казались ему угрозой, и деньги-то он взял с собой нешуточные, в кармане на груди лежало тридцать девять талеров, плюс барахло в пакете – не видно же, что там всего лишь ношеные штаны… Глупость несусветная, конечно же, – и деньги он с собой таскал куда большие, и пакеты с мешками, – а все равно страшно. Видимо, все дело в том, – решил про себя Сигорд уже дома, среди родных стен, – что из вещей ничего не покупал он очень и очень давно…

Ага, зеркало надо сначала протереть получше… Все равно ни хрена не видать в сумерках, хоть на улицу под фонарь выбегай! Но Сигорд подавил нетерпение и благоразумно лег спать, предварительно поужинав вволю бульоном с хлебом, а на второе – сладким чаем с бутербродом на ливерной колбасе: праздник должен быть праздником!

Человек спал в эту ночь крепко, на удивление беспробудно, а Дому – занеможилось: и потряхивало его, и ежило, и что-то скрипело в боках, осыпалось со стен волглыми штукатурными комками… Предчувствие было ему: завтра приедут ломать… А ведь только-только забрезжило хорошее, даже запахи на чердаке напоминали этим вечером…, едва напоминали, самое чуть-чуть, теплом да скудной снедью, которую уплетал человечек, прежнее бытие напоминали… Эх…

Но пробудилось и расправило свои короткие крылышки безоблачное утро, за ним появился громогласный день да выгнал из дома прочь все дурные предчувствия и предзнаменования: никто не приезжал, ничего не ломал. Зато Сигорд, вместо того, чтобы спозаранку трудиться на пластмассовой ниве, почти полдня кривлялся перед кривым треугольным зеркалом, все мерил и мерил штаны, одни за другими, по почти бесконечному кругу.

Старые он четырежды, а то и больше, обыскал по сантиметру, прежде чем выбросить – и они у него на руках окончательно расползлись на лоскутья, а новые оценивал вдумчиво, очень взвешенно, прежде чем решил: эти, самые черные, пойдут как парадные, на редкую носку. Эти, тоже черные, но с лоском на заднице и коленях, станут повседневные, а полицейские галифе, ПШ, полушерстяные, в самый раз будут для ползания по свалке. С запоздалым раскаянием Сигорд сообразил, что надобно было и на рубашки потратиться, но…

– Забурел, Сиг, забурел!..

– А что такое?

– Броишься, весь из себя важный. – Бомж, по прозвищу Дворник, говорил нараспев, с улыбкой, но Сигорду явственно послышалась зависть в голосе Дворника, а под нею – недоброжелательство. – Жениться, что ли, собрался?

– Хрениться. Аккурат возле точки лягавые поселились: в машине сидят, смотрят по перекрестку во все стороны. Один раз докопались – сыт по горло. Хочешь, познакомлю? Будешь грузы мимо них возить? (Сигорд на следующий день купил возле той же барахолки, с рук, ручную тележку на колесиках, не такую хлипкую, как прежняя и более вместительную. Отдал семь талеров, как с куста)

– Не, сам знакомься. – Дворник помотал пыльной бороденкой. – И так кровью харкаю.

– Ну вот. А когда я бритый, да чистый – легче мимо них проскочить без потерь. Бытие определяет сознание, дружок. Еще раз подсунешь с песком – разворочу рыло не хуже лягавого. Мы договорились?

– Это кто разворотит, ты, что ли? Мне, что ли?.. Где песок, чего ты гонишь?

Сигорд молча вынул из взвешиваемого пакета полусплющенную литровую бутыль из под оливкового масла и потряс ею: жиденькой комковатой струйкой потек оттуда песок.

– Ну и сколько там этого песка? Ста грамм не будет? Недосмотрел. Ты недовешиваешь больше, на взвеске нас обштопываешь. Что, не так что ли?

Сигорд отсчитал два талера восемьдесят пенсов, подождал, пока Дворник проверит и спрячет деньги куда-то под мышку, и только после этого съездил ему кулаком по уху.

– Прочь, сука. Больше не подходи, сам носи.

Сигорд знал что делал, по себе знал: бомж и гордость – понятия несовместные, гордых давно бы уже сгноили в обезьянниках, забили бы до смерти, заморили бы голодом, или сами бы они сгорели от стыда и невозможности отомстить.

– Они со мной по-человечески, и я с ними по-человечески, так что пусть не обижаются, – сказал Сигорд пустому небу. – Приползет, никуда не денется.

Через день Дворник принес ему массу, как ни в чем ни бывало, и Сигорд ее как ни в чем ни бывало, принял, в этот и несколько последующих раз никакого песка-довеска не было.

«Контры» с Мироном принесли Сигорду дополнительные, как он и добивался, барыши от Кечу, но вместе с барышами и существенные неудобства: сдавать приходилось не каждый день, а накапливать к рабочей смене Кечу, а, стало быть, таранить весь этот груз в дом и хранить его там. На свалке не спрячешь, а держать массу явно, без присмотра – чистое безумие: разворуют.

* * *

Пришел декабрь, а вместе с ним жаркое лето и предновогодние настроения. А за декабрем – январь… Но Дом жил и хранил в себе маленького суетливого человечка. Дом жил, обреченный, и каждый день высматривал сквозь городское марево свою судьбу, но грузовики, краны-стеноломы, тракторы с бульдозерами если и показывались на горизонте, то все равно пробегали мимо, устремленные к другой добыче.

Откуда было знать Дому и Сигорду, что очень крупный чиновник из столичной администрации, заместитель мэра, некий Моршан, не доглядел за происками врагов своих и попал под топор президентской Немезиды: следствие шло – и успешно, чиновнику грозил расстрел, а те проекты, которые он курировал, были приторможены до выяснения всего комплекса обстоятельств, то есть на неопределенное время. Даже повышенный размер взяток со всех заинтересованных сторон не помогал – сдвинуть с места любой из остановленных проектов – это подставить себя под возможный удар, после которого даже тюремная баланда покажется милостью.

– Господин Лауб, пожалуйста, я вас очень умоляю: не кричите на меня. Все, что от меня зависит и даже больше – я сделал. И буду делать, но есть пределы у каждой компетенции. И у каждого терпения, кстати сказать. Мое – почти безгранично, но – почти.

– Эдгар, слово «очень» – лишнее в сочетании со словом «умоляю», ибо второе – самодостаточно. Впрочем, я не собираюсь учить вас основам грамматики и этики, так что и вы не пытайтесь учить меня терпению.

– Но я и…

– Собрать деньги под инвестиционный проект – уже морока на годы, и гиря на сердце, для меня ведь тоже ничего бесплатного не бывает в этом мире, и я даже не о акульих банковских процентах речь веду, дорогой Эдгар…

– Я понимаю…

– А раз понимаете – извольте впредь не отгораживаться от меня секретарями, телефонами, совещаниями и чиновничьим хамством. Политик – если, конечно, мораль и порядочность для него не пустой звук – не должен крысятничать, то есть обманывать и обворовывать своих же подельников, иначе его место среди избирателей. Мы договорились?

– Я не политик, господин Лауб, а простой чиновник на службе у города.

– Бросьте. На вашем уровне – это уже неразделимые понятия.

– Еще как разделимые: политиков выбирают…

– Кто вам сказал?

– …а чиновников назначают.

– У меня глаз точный: вас будут очень высоко выбирать. Так, договорились?

– Договорились. Но я еще раз…

– Что еще раз?..

– Господин Лауб, как вы не понимаете, что не дело это – качать права по служебному телефону! Даже сейчас, здесь, на нейтральной территории, под плеск фонтанов, я вовсе не уверен, что нас не слышат лишние уши, все эти официанты, метрдотели, службы внутренней безопасности, люди из Конторы, люди из Службы…

– Волки из лесу…

– И волки из лесу, да, волки. И ваши возможности, кстати, тоже позволяют вам попытаться набрать на меня компромат из моих собственных уст…

– Микрофон у меня вмонтирован в зуб. Не перегибайте палку, успокойтесь. Изначально политики… хорошо: чиновники были созданы нами для того, чтобы пользоваться их услугами в специально отведенных для этого местах, но не для того, чтобы подглядывать за ними. Не будем играть в шпионов, ладно?