Текст книги "Иван Царевич и Василиса Прекрасная"

Автор книги: Александр Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Бондарь Александр
Иван Царевич и Василиса Прекрасная

Александр Бондарь

Иван Царевич и Василиса Прекрасная

Новая сказка на старый лад.

В не-демократическом царстве, в правовом государстве жил да был Иван-царевич. Самый обыкновенный Иван-царевич. Ничем среди прочих Иванов-царевичей не выделялся. Василису Прекрасную любил – как и все остальные Иваны-царевичи. А Василису ту Змей Горыныч унес. Он и не хотел-то ее красть – не больно нужна была. Да только понимал Змей, что должен он эту Василису похитить. Вздохнул горестно и полетел похищать.

Ивану та Василиса нужна была еще меньше. Вон, девок кругом бродит – не перечесть. Но знал и Иван – не может он Василису из плена не выручить. Достал он меч свой походный, с которым не раз уже на поганых ходил. Наточил его Иван поострей, погладил любовно и вложил себе в ножны. Перекрестился затем, помолился и отправился в путь неблизкий.

Долго ль он шел, недолго ль, а попал Иван в темный лес. Такой темный, что и носа своего не видно. Хоть закрой глаза, хоть открой – все одно. Кусты Ивана за рубаху хватают, колючки ладони в кровь царапают. Бредет Иван, сквозь заросли продирается. И видит он, вдруг: огонек маячит меж ветками. Дальше Иван идет. Вот уже и избушка стоит перед ним. На курьих ножках, как и положено.

В затылке Иван почесал.

– Избушка, избушка, – говорит, – повернись-ка ты ко мне передом да к лесу задом.

А избушка только скрипит в ответ.

– Али глухая?! – Вопрошает Иван грозно. – Не слышишь, когда к тебе обращаются? Или ты думаешь, я тут с тобой шутки шутить буду?

А избушка ему отвечает:

– Ишь, раскричался! Много тут вас без дела по лесу шастает! А я оборачивайся перед всяким. Навертелась, чай, за свои-то годы. Надо больно сам обойдешь.

Делать нечего. Подошел Иван с другой стороны. Видит дверца там небольшая. Постучал – тишина, постучал другой раз – тишина снова. Толкнул Иван дверь – а та и открылась. Вошел внутрь, там – смрадище, словно тысячу лет не прибирал никто. Огляделся он, видит – старуха сидит на печи, ноготь грызет, на него, на Ивана, смотрит.

– Здорово, старая! – Говорит ей Иван громко. – Али не рада?

– Рада, не рада, – старуха ему отвечает, – а ты, давай, выкладывай, для чего пришел. Да побыстрее, а то мне спать пора уж.

– Да ты, старая, поди, все сама не хужей моего знаешь. – Иван говорит.

– Ну, знаю – так и что с этого?

– А коли знаешь, так зачем спрашиваешь?

– А так – для порядку. Чай не запрещено...

– Ладно, старая, – покивал головою Иван. – Нету тут у меня времени без дела с тобою языком молотить. Говори – где мне искать Василису.

– А я знаю? – Баба Яга плечами пожала. – Иди себе и иди, пока не придешь. А не придешь, так пойдешь обратно.

Покачал Иван головою.

– Нет, старая, не понимаешь ты по хорошему. Придется мне, видно, насилие над тобой учинить.

Достал Иван меч.

– Ишь, раскомандовался! – Баба Яга аж с печи поднялася. – Не из пужливых! Щас хлопцев своих свистну!

Тут видит Иван: откудова ни возьмись, три бугая посреди избы выросли. Глядят на него грозно.

– Сам уберешься? – Ивана спрашивают. – Али тебя по частям вынести?

Не растерялся Иван. Три раза только мечом взмахнул, и все три головы, словно арбузы покатились по полу. Баба Яга, как увидела то, так неживая сразу от страха сделалась.

– Не губи! – Ивану кричит. – Все расскажу, что знаю, и что не знаю тож расскажу.

– Так-то оно, поди лучше будет, – опустил Иван меч.

– Ступай, – Баба Яга говорит Ивану, – следом за солнцем. Три дня и три ночи будешь идти. Увидишь ущелье высокое; такое высокое, что сто человек войдет, если один другому на голову влезет. Войдешь в это ущелье и снова три дня и три ночи идти будешь. Перейдешь вброд три речки. За третьей увидишь поляну. А за поляной – три царства. Как все три царства пройдешь, найдешь замок – там и сидит твоя Василиса. Ну вот и все, а теперь ступай – мне пора спать укладываться.

Вышел Иван из избы. Огляделся кругом. Направился туда, где солнце в ночь прячется. Три дня и три ночи шел. Три речки перешел вброд. Поляну увидел. А за поляною – столб. "Страна Счастливия" на столбе написано. Как только Иван шаг сделал, так сразу:

– Стой! – Кричит кто-то. – Стой, кто идет! Стой и не двигайся!

И тут четверо подходят к нему. По одежде видать – стражники. Грозно Ивана оглядывают.

– Что это вы так на меня смотрите? – Иван на них озирается. – Словно украл у вас что.

– А мы, поди, не знаем еще – украл или не украл, – один из стражников отвечает Ивану. – Если ты соглядатай, то лучше сразу так и скажи. Все одно пытать будем.

– Да какой я вам соглядатай? – Иван плечами пожал. – Похож разве?

– Похож не похож – не то важно. Был тут у нас на прошлой неделе один. Тож поначалу хотел отпирался. А как на дыбу подняли его – сразу выкладывать пошел. Дыба – она, поди, все про всех знает.

А сами ближе и ближе к Ивану подходят. Понял тогда он, что не с добром эти люди к нему обратились. Достал меч свой.

– Да, и это тож отдай, – стражник ему на меч указывает. – Нет у нас тут закона – с оружием-то холодным шастать.

Не растерялся Иван. Рубанул одного: тот как сноп в траву рухнул. Двоих отшвырнул и бежать бросился, что было сил. Бежит, а сам топот ног за спиной слышит. "Нет, – себе говорит, – не возьмете меня, ироды окаянные, не возьмете так запросто." Сквозь лес пробежал – отстали стражники.

Видит Иван – город за лесом начинается. Подошел ближе он. Глядит вокруг – грязь, кучи везде навалены. Смрад стоит – хоть нос зажимай. Дома покосившиеся все, кривые – что старцы больные и немощные, о могиле уж только помышляющие. И люди кругом – грязные, смердят, как от рождения бани не знали. Но лица у всех радостные, улыбаются все чему-то.

Идет Иван, по сторонам глядит, дивится. Тут стражник подходит к нему так само одетый, как те, от кого убегал Иван. Глядит на него грозно.

– А ты, что это, детина, не радуешься? – Ивана допрашивает. – Али на кол тебя никогда не сажали?

– А чему радоваться? – Иван в ответ пожимает плечами.

– Да ты, видать, иноземец. – Догадался тут стражник. – С чужого краю. Жизнь там у вас, видать, несчастливая.

– Верно, – Иван отвечает. – Иноземец. Пришел я издалека. Невесту свою ищу. Василисою звать.

Стражник головою в ответ покачал.

– О такой не слыхивал. Но ежели ты долго у нас пробыть собираешься, должен бумагу испросить надлежащую, находиться тебе у нас дозволяющую.

– Нет, – Иван головой покачал. – Нечего мне тут у вас делать. Дальше держу я свой путь. Недосуг мне у вас задерживаться.

– Как знаешь. – Стражник плечами пожал. – Я тебе только провожатого дам – порядок у нас такой.

Подозвал он другого стражника.

– Вот, – говорит, – иди с ним, пока он по нашей земле cтранствовать будет. Если чего не так – знаешь, что делать. Понял меня?

Стражник кивнул.

– Хорошо понял?

Снова кивнул стражник.

– Ну, так ступайте.

Когда отошли они, подозвал другого.

– А ты, – тому говорит, – за ними следуй. Если не так чего – кончай обоих.

Идет Иван по улице, и стражник – провожатый с ним рядом идет. По сторонам Иван смотрит. Все не надивится. А стражник ему говорит:

– Да ты все, поди, спросить хочешь – почему люди в краю нашем живут-то все так хорошо и так счастливо. Я тебе расскажу. Давно это было. Имели тогда мы царя – Изверга I. Большой доброты человек был. Все один вопрос его мучил, спать не давал по ночам – как всех людей на земле разом счастливыми сделать. И вот, пришла ему в голову как-то мысль светлая. Велел он людей всех разделить на счастливых и несчастливых, да несчастливых затем и казнить. "Одни, – говорит, – счастливые остануться." Столь доброго-то человека, поди, и свет не видывал. Когда под окном у него головы людям срубали, он глаза рукой закрывал: "Не могу, – говорит, – видеть." А как он детей любил! Своих-то у него не было... Не удалось ему, правда, все так, как он мечтал. Не весь народ еще счастливым сделался. То тут, то там несчастливого находили. Но умирая, Изверг I всем нам завещал по тому самому пути твердо следовать – до полного всеобщего счастья. Сейчас у нас Изверг CXVIII правит. Но он твердо пообещал -уже через пять лет ни одного несчастливого не останется.

– Это ж, сколько народу-то перевели? – Иван головой покачал.

– А чего – народ? – Стражник плечами пожал в ответ. – Люди, они – что трава. Топчи – не вытопчишь. Вон их – сколько по свету ходит. Да и погляди жизнь-то какая у нас веселая. Видишь, вон – хоромы стоят. Там бояре с утра и до ночи пируют. А вон – академия. Там боярские дети грамоте учатся.

– Это – бояре, – Иван кивнул. – А простому-то люду у вас тоже так?

– Чудной ты, право, – стражнику аж смешно сделалось. – Простой человек – он на то и простой. Много ли ему надобно? Миска похлебки с утра, кусок хлеба к вечеру; да работой его нагрузить, чтобы скукой не маялся. А с работой у нас, кстати, строго. Ленивых не любим. Работают у нас и по воскресеньям и по праздникам.

– А отдыхают когда? – Иван удивился.

– Как – когда? – Стражник тож удивился. – А ночи на что? Ночь длинная, отдыхай – сколько хошь.

Пришли они в лес. Глухой и темный.

– Дальше ты, однако, один пойдешь, – говорит стражник Ивану. – Много тут больно всяческой нечисти околачивается. Небезопасно бродить честному человеку.

Только и сказал. Слышит Иван – стрела пропела. А следом за ней другая. Стражник руками всплеснул и в кусты рухнул. Оглянулся Иван, а позади – другой стражник убитый лежит. И тоже стрела у него торчит из груди. Взялся Иван рукою за меч, видит – люди какие-то из кустов выходят. У кого – нож в руке, у кого – топор, у кого – дубина. Обступили Ивана кругом.

– А ты кто таков будешь, детинушка? – Грозно они Ивана допрашивают. – И кто это тебе дозволил по нашему лесу без разрешения шастать?

– А что? – Иван пожимает плечами. – Лес – он и есть лес. На нем, поди, не написано – чей он. – И добавляет. – Чужестранец я. Невесту свою ищу. Василисою звать.

– Не видали мы тут никакой Василисы, – хмуро отвечают Ивану разбойники. – Ты пошто это, детинушка, псов за собой приволок? Они, что – тож Василису твою искали?

Огляделся Иван.

– Каких таких псов? – Не понял. – Тут – одни люди.

– Это мы стражников между собою так кличим. – Один из разбойников отвечает Ивану – по виду главный. – Псы – они псы и есть. Феня такая, в натуре, понял?

– Не понял, – честно Иван головой покачал.

– Теперь я вижу, однако, что ты – чужестранец. – Говорит ему предводитель разбойников. – Ладно, идем с нами. После подумаем, что нам с тобой делать.

Пошли они все куда-то. И Ивана за собой повели. Бредут через лес вместе.

– Псов мы, однако, нелюбим страшно, – объясняет предводитель Ивану. – В том году спьяну забрел один. Клялся – случайно. Мы его вон – на том дубе повесили. Но если ты и вправду не из них, то хорошо тебе. Глядишь – и живого отпустим. Такое у нас иногда случается.

Видит Иван – к большой избе подошли. Музыка оттуда слышна, крики пьяные. А у входа два мужика – ножами один другого ширяют. Лица красные у обоих, а глаза – белые. Подошел к ним предводитель разбойников.

– Ладно, ребята, – говорит, – кончай забаву. Не весел я что-то нынче.

Те сразу ножи убрали и удалились поспешно. Вошли разбойники внутрь избы, и Иван вошел с ними. А там – грязь кругом, нагажено, куда ни плюнь пьяный лежит. Как предводитель разбойников в избе появился, так сразу тишина сделалась. Не дышит никто. Все на него глядят молча.

– Хватит, ребята, – кивнул он устало, – теперь я пить буду.

Все с мест повставали и вышли по быстрому. Пьяные тоже поднялись. А кто не встал и не вышел, тех вынесли и в кучу покидали у входа. Сел предводитель за стол, Ивана посадил с собою. Разбойники все за другими столами расположились. К предводителю прислужник к первому подбежал, на ходу кланяясь.

– Чего изволите? – Спрашивает. – У нас все есть.

– Горилки неси, – отвечает разбойник. – Да побольше. Мне и моему товарищу.

Принесли им горилку. Выпил разбойник. Ивану налил. А гусляры песню затянули жалобную:

– Вышли как-то с Васей мы разом на дорогу

И достали мы ножи. Стали ждать кого-нибудь.

Но связали псы нас, падлы, и в темницу посадили,

Долго-долго били.

Ах, зачем меня мать родила?...

Заплакал разбойник тут, слезами залился горючими.

– Так это ж про меня песня, – говорит, – про жизнь мою горемышную...

Гусляры веселую следом запели:

– Горилка, горилка, горилка моя!

Налил себе разбойник до верха.

– Вот, ты, – спрашивает он Ивана, – что ты, скажи мне, в этой жизни-то видел? Ничего ты не видел! Я – то ли дело... С малолетства по каторгам, да по острогам. Я так скажу: была бы на то моя воля, каждого бы принудил хоть полтора, хоть два года посидеть в остроге – жизнь увидать, людей посмотреть, ума набраться.

Помолчал разбойник. Еще налил себе и выпил залпом.

– Видишь, – говорит он Ивану, – как они все тут меня боятся? И недаром. Ведь я – злодей в законе... Не понимаешь? Человек такой это, которого все кругом уважают.

Снова разбойник налил себе, снова выпил. Потом Ивану говорит:

– А, тебя, детинушка, как рассветет – велю я на самом высоком дереве в лесу повесить. И не потому, детинушка, чтобы не полюбил тебя, как родного, а просто страсть я люблю глядеть, как висельник с ветки ногами перебирает.

Налил себе разбойник еще одну, выпил, да тут же и на пол свалился. Огляделся Иван, видит: разбойники все: кто где лежат – спят, не просыпаются. Поднялся он с места, вышел из той избы и побрел прочь.

Долго ль он шел, недолго ль, а видит Иван – поляна, на поляне той дерево, доска прибита, на доске написано: "Край вольных чучмеков". Дорога от дерева начинается. Идет Иван по дороге, и приходит он в город. Глядит вокруг – грязно, лица у всех – чумазые. И не поймет Иван, то ли родились они все такими, то ли не мылись от роду. Куда ни посмотрит – ножами все один другого ширяют.

Подходит мужик какой-то к Ивану.

– Кого это ты, детинушка, ищешь тут? – Спрашивает.

– Невесту свою ищу, – отвечает ему Иван, – Василисою звать.

– Э! Этому горю легко помочь, – мужик по плечу Ивана ударил. – Я тебе быстро невесту сыскать могу. Хошь – на час, хошь – на два, а как хорошо заплатишь, то и на всю ночь.

Покачал головою Иван.

– Не нужны мне, – отвечает, – твои невесты. – Свою ищу.

– Ну, как знаешь, – отвечает ему мужик. – А захочешь – спроси про меня. Меня тут каждая сволочь знает.

Отошел мужик в сторону. Другой подходит к Ивану. Ожерелье ему показывает – из ушей человеческих.

– Купи, друг, – говорит, – Недорого. Пять монет всего прошу. Невесте своей подаришь. Скажешь – сам настругал.

Качает в ответ головою Иван.

– Не нужны мне, – говорит, – уши твои. Себе оставь.

– Да ты если думаешь – дорого, – не отстает от него мужик, – другое возьми. – Показывает. – Подгнили малость, так ты их того – солью присыпешь. Я за них две монеты прошу только.

Отмахнулся Иван от него.

– Не нужно мне, – говорит.

Отошел и этот мужик. Идет Иван дальше. Видит – людей собралось много. Подошел он ближе, глядит – помост в середине большой, люди какие-то по нему расхаживают. Детина здоровенный на помост тот выходит. Громко по-своему забормотал что-то. Затихли все. Слушают. А детина тот объявляет:

– Если кто не понял по нашему, по чучмекски – на человеческий переведу. Сейчас здесь состоится церемония примерного наказания смертью известного вам злодея, который из тещи своей и из мужа ее суп приготовил, тогда как в законе нашем чучмекском сказано ясно: "Не можешь суп приготовить ни из жены твоей, ни из мужа твоего, ни из отца, ни из матери, ни из дочери, ни из сына, ни из соседа, ни из товарища по работе, ни из какого другого родственика или единоверца; из чужеземца да из неверного только приготовить можешь..." А еще, братия, написал сегодня Совет Мудрейших Чучмеков закон новый. Сказано в этом законе: "Страна у нас вольная и демократическая, и потому постановляем мы, что ежели кто по злонравию своему недоволен будет демократиею нашею и будет он хулить нашу волю, да будет он скормлен шакалам в час ужина."

Один из чучмеков, что рядом с Иваном стоял, к нему обращается:

– А ты, видать, детинушка, из краев к нам пришел из дальних, не понимаешь здесь, видать, многого. Я тебе объясню. Вон тот, в белой рубахе, это – злодей. Сейчас вот, ты слышал, как ему решение судей прочли. А судьи, вон – в стороне стоят. Сейчас они танец правосудия танцевать будут. Потом приговоренный станцует танец чистораскаяния. Палач иглу возьмет здоровенную, проткнет его той иглой и танец возмездия танцевать будет. А родственники убитых станцуют танец злорадства. Это – очень красивый и очень древний обряд.

Удивился Иван. Покачал головой.

– А как приговоренный к смерти танцевать не захочет?

– Еще чего! – Чучмек засмеялся. – Не захочет он! А, видишь, мужики позади него стоят – иглы горячие в руках держат? Не было у нас еще такого, чтобы приговоренный – и танцевать не захотел.

Пожал плечами Иван.

– Чудно мне все это, – говорит чучмеку.

– Тебе чудно, – тот ему отвечает, – потому как не чучмек ты. А мне, вот ничего не чудно тут. Я еще так тебе скажу, детинушка. Иноземцы нами триста лет без малого володели. И триста лет без малого мы им верно прислуживали. А как дали они нам волю, так мы и поняли сразу, что чучмек – это звучит гордо. Возненавидели мы поработителей наших и обратились на них смело и прогнали их мужественно – тогда, когда сами они от нас уходили. Но это, детинушка, еще все не так просто было, – вздохнул чучмек. – Поработители-то – они люди подлые. Есть-то они нам не оставили. И увидали тогда мы, что работать у нас некому. Триста лет поработители наши на нас работали, кормили нас и поили, а мы только песни наши чучмекские пели, да танцы разучивали. Так вот и настали у нас времена трудные, голодные. В первый год воли нашей мы собак съели и котов. На второй год всю траву поели и листья пообъедали с деревьев. А на третий год уже – землю есть начали. Ну, да это оно – ничего. – Махнул рукою чучмек весело. – Земли у нас много. И нам хватит до смерти, и детям нашим, еще и внукам останется.

Кивнул Иван.

– Хорошо это все, да мне идти надобно. Недосуг тут стоять.

– Да ты не спеши, – чучмек его за рукав держит. – Ты думал – чего это тут так много чучмеков собралось? Когда злодея-то этого заколят, начнется тогда самое вкусное: мы его есть будем.

Покачал головою Иван.

– Нет, однако, пойду я.

Вдруг слышит – крики. Чучмеки бегут.

– Поработителя поймали! – Кричат на бегу. – Прятался в подворотне! Думал, не увидят!

Махнул рукою Иван, пошел себе дальше. Оставил он за спиной город и попал в лес. Долго ль он шел, недолго ль, а вышел Иван на поляну. Глядит он – доска на земле лежит, от столба отвалилась, видать. "Страна несчастливов" на доске написано. А в кустах, чуть поодаль, стражник валяется, пьяный мертвецки.

Идет Иван, видит – город. И снова кругом грязь, снова наплевано. Люди по улицам пьяные ходят, оборванные, грязные все. Видит Иван – мужики какие-то сидят у дороги, на небо смотрят. Иван к ним подходит.

– Чего высматриваете? – У них спрашивает.

– Конца мира, – отвечают ему, – дожидаемся. Проходил тут один мужичок в том году, так сказывал он – вот-вот.

Удивился Иван.

– А как не дождетесь?

– Еще посидим немного, – отвечают они. – А не дождемся – работать пойдем.

Шагает Иван дальше. Видит – людей собралось много. Помост стоит, а с помоста детина объявляет всем громко:

– А сейчас, братия, слово свое Иззагор Булатов к вам говорить будет.

– Это что за люди? – Иван мужика одного спрашивает. – Чего хотят?

– Да эт – те, кто царя нашего – Бориску скинуть мечтает, – отвечает мужик Ивану. Там на помосте, вон, бояре собрались, которых Бориска-царь их вотчин лишил. Те, вон, которые толстые, тех недавно, а те, которые худые, так тех – давно.

– А для чего это царя скидывать нужно? – Удивился Иван.

– Как так – для чего? – Мужик тож удивился. – А какая нам, ты скажи, от него польза?

Иван плечами пожал.

– А какую ты пользу-то хочешь?

– Как так – какую? Дело ясное. Чтобы работать меньше, а есть больше.

Иван поглядел на мужика внимательно.

– А так бывает?

– А мы как скинем, так поглядим.

Видит Иван: боярин на помост выходит.

– Братия, – говорит, – все вы меня хорошо знаете. Известно вам всем, что я, братия, долгие годы царю нашему Бориске верой и правдой прислуживал. И понял я, братия, что нехороший он человек. Пришел я как-то к царю Бориске и говорю ему – сделай меня, говорю, первым холопом над всеми твоими холопьями. Я тебе, говорю, вернее всех прислуживать буду. А он отвечает – не сделаю. Вот тогда-то я и понял, братия, что нехороший он человек.

Другой боярин выходит.

– А теперь, – говорит, – Тиранушка Кучеряшкин слово свое сказать хочет.

Глядит Иван: детина вышел – ни то больной, ни то пьяный по виду. Заулыбались все, как только он появился. Иван соседа своего толкает:

– Чай, знаешь его?

А тот смеется в ответ:

– Да кто ж его не знает – Тиранушку-то нашего!

– Дети мои возлюбленные, – говорит тот детина. – Доподлинно мне стало известно, что Бориску-царя нашего вы скоро скинете. Известно мне также, что вы меня тогда царем своим изберете. Про то мне известно доподлинно, потому как больше никто вам столько всего и всякого не наобещает. А когда вы меня царем своим сделаете, я вам велю, братия, всем горилки раздать – сколько кому вместится. Пить будете, не просыхая.

Хотел он еще говорить, но его с помоста стащили.

– А сейчас, братия, – боярин кричит, Ковалевский-Новопридворский-Нобелевский к вам обратится хочет. Только, говорит он, четыре слова. Все одно, говорит, не смогу больше – слезы задушат.

Боярин выходит на помост, лицо мокрое.

– Братия! – Кричит громко. – Случилася беда великая! Войско Бориски-царя от поганых воротилось недавно. Что там творилося, братия, про то и вспоминать горестно и рассказывать страшно. На живом мертвый лежал, и живой на мертвом. Сколько поганых в куски изрубили – не перечесть. И предводителя их – Дудай-хан-змея копьем проткнули насквозь. А он добрейшей души человек был и старый мой хороший товарищ. Помню, сидим мы с ним вместе, так он всякий раз обязательно что-нибудь эдакое выдумает. То велит из слуг кого-нибудь живого зажарить, то кожу с кого снять прикажет, а то и еще посмешнее что. Такой был забавник! И сердце у него было доброе. Вот раз, помню, велел он детинушку одного посадить на кол. А дело было зимой. Так приказал он шубу надеть на него, шапку-ушанку да валенки потеплее. Еще, говорит, застудится! А как прикажет кого напополам распилить, так всякий раз велит фуфайку подложить под него. Чтоб, говорит, лежать ему было не жестко сердешному... – Боярин слезу смахнул. – Рыдают сейчас поганые, убитых своих считают. Они и мне заплатить обещали, чтоб я везде и во всяком месте рыдал бы над их бедами.

И залился тот боярин слезами горючими, упал на помост. И унесли его. А другой боярин говорит громко:

– А сейчас, братия, поэт Огурцов из изгнания воротившись слово сказать до вас хочет.

Детинушка выходит тощий – словно не ел месяц.

– Братия, – говорит, – я долгие годы томился в изгнании. И томяся, я понял, братия вы мои возлюбленные, что Бориску – царя нашего надобно нам поскорее скинуть. А лучше, если при этом его еще и убить.

Другой боярин появляется на помосте. Поглядел, усмехнулся весело.

– Ребята! – Кричит. – Завтра, ведь – что? Завтра их летописцы – шкуры продажные, напишут все, что тут, мол хулюганы собрались. Напишут, что, мол, безобразничать сюда пришли. Айда, ребята! Пойдем – наберем каменьев да побьем им окна, чтоб знали, собаки, как нас вперед хулюганами обзывать.

– Айда! Пойдем! Побьем окна! – В толпе закричали.

И ушли все куда-то. А Иван остался. Видит он – поп стоит в стороне.

– Братия мои возлюбленные! – Кричит. – Настали времена тяжкие. Понаехали отовсюду проповедники заморские. Мутят они души православные учениями своими чуждыми. Но вы, братия, к ним не ходите, не слушайте вы брехню ихнюю. К нам приходите, нас слушайте.

– Бориска-то царь попов любит, – детина какой-то говорит Ивану. – Вот прежний царь духу одного ихнего не переносил. Бывало, как завидит попа, так и спрашивает – а для чего это, говорит, он до сих пор на колу не болтается? А ну, исправить-ка сие недоразумение, да поживее! А Бориска, так тот напротив – как станет ему на душе тошно так, что хоть в петлю залазь или в колодезь прыгай, прикажет он: "Привести-ка ко мне попов, да пусть они вкруг меня малость походят. Мне от того, – говорит, – на душе сразу светлее делается, словно, – говорит, – опохмелился с утра."

Глядит Иван, а в другой стороне люди какие-то пляшут. Лица у них грязные, а глаза – веселые. Поют себе:

– Харя Гриши, харя Гриши, Ромы Ромы харя харя.

– А это кто еще? – Иван удивляется.

– Да это – блаженные, – детина рукой машет. – Дом, где они жили, на самопрокормление перешел. Там торговая палата открылась. А блаженных на улицу всех выставили. Идите, – говорят, – с миром, куда душа желает. Вот они и пошли.

Хотел Иван дальше идти, а его детина какой-то за полу хватает.

– Купи, – просит, – у меня бумаги ценные. За сто монет всего. Ты на другой конец города с ними сходишь, так там купец живет, и он тебе за них тысячу монет даст.

– Сам и иди, – Иван полу вырывает.

– Так я ж хочу, чтоб ты нажился, – отвечает детина.

А рядом мужик стоит. Говорит Ивану:

– Был уже тут один такой. Тоже бумаги ценные продавал. Говорил, мол, там какой-то купец за них вдесятеро дороже заплатит. Враз за бумагами очередь выстроилась. Накупили и пошли того купца искать. А там и нет такого. Удивились они, и снова пошли туда, где тот детина бумагами торговал. Глянули – того и след простыл. Удивились тогда все, опечалились и пошли с горя чьи-то окна камнями бить.

Дальше Иван идет. Парень какой-то к нему подходит.

– Видишь, – показывает, – люди стоят в сторонке? Глазами жадными на тебя смотрят. То, – говорит, – послы иноземные. Они серебра только от тебя хотят. За серебро они и мать продадут родную и отца и детей и душу свою, а тебе, как захочешь, бумагу выпишут, с которою ты в края поедешь далекие. Люди в краях тех живут – зла и горя не знают, от зари и до зари, словно сыры, в масле катаются.

– Не нужны мне края далекие, – отвечает Иван.

– Как знаешь, – парень плечами пожал.

Идет Иван, видит – люди сидят кругом. Торгуют – кто чем. А у кого ничего нет, тот так – руку тянет. Один купец за полу Ивана хватает:

– Купи, – кричит, – у меня горилку! Другой горилки, как эта, на целом свете не сыщешь! Вон, детина в кустах валяется – ноги торчат. Так он всего глоток один сделал!

Пригляделся Иван.

– А отчего не дышит? – Спрашивает.

Торговец тож пригляделся.

– И то верно.

Потом плечами пожал.

– А шут его знает! Но не от моей горилки – точно.

А тут видит Иван: девки в стороне стоят – себя предлагают. Пригляделся Иван к одной, смотрит и глазам не верит своим. Подошел ближе. А девка ему говорит:

– Чего уставился? Чай не на выставке!

– Да как же ты, Василиса, так опуститься-то могла? – Иван головой покачал.

– А что мне делать-то оставалось? – Говорит ему Василиса. – Ты, поди, почти два года гдесь шлялся. А Горыныча уже давно нет. Помер он. Детинушку черного скушал – и через то заразился хворью какою-то заморскою. Слово такое чудное – поди, и не выговоришь. А как он страдал, сердешный! Все тебя ждал, думал – придешь, от мук его напрасных избавишь. Да так, вот, и не дождался. А как не стало Горыныча нашего, так слуги его и замок продали и все, что там было, да пропили. И я, вот, осталась одна, как есть.

Покачал головою Иван. Подумал.

– Что было, то было, – говорит, – пойдем, Василиса, домой.

Та вздыхает в ответ.

– Нет, Иван. Иди один. Моя доля – тут оставаться. Это оно поначалу только таким кажется. А поживешь – привыкаешь.

– Не могу я тебя понять, Василиса, – отвечает Иван. – Ты, ведь, подумай: человек – он что ветер. Подул – и нет его. А ты, что, целую жизнь здесь прожить думаешь? В другой раз, поди, уже не родишься. Ты погляди вокруг – здесь, ведь, людей нет.

– Я уже тебе, Иван, ответила. Больше ничего сказать не могу.

А тут детина здоровенный подходит к Ивану. Грозно на него глядит.

– Тебе чего тут надобно? Нравится девка – плати и веди. А нет – вали на все четыре. Нечего тут болтать попусту.

Не потерпел Иван. Кровью налилось его лицо. Быстрее, чем детина тот за нож схватиться успел, вынул Иван меч и вонзил ему прямо в сердце. Рухнул детина, что пень трухлявый, дровосеком проворным срубленный. А тут, откудова ни возьмись, набежали со всех сторон стражники, окружили Ивана.

– Сам с нами пойдешь? – Спрашивают. – Али тебя напополам разрубить?

Бросил Иван свой меч наземь. Говорит:

– Делайте со мной, что хотите. Мне теперь все едино.

Отвели Ивана в темницу. А вечером предстал он перед судьей. Тут уже собрались все – и защитник и обвинитель. Защитник сидит, книжку читает.

– Ну что? – Судья спрашивает. – Не будем мы долго с детинушкой этим возиться? Осудим его скорее, да и домой. Пошто оно нам? Сегодня вечером скоморохи бродячие спектаклю показывать будут интересную.

Защитник тут захохотал громко. Судья удивленно на него посмотрел.

– Али я смешно говорю? – Спрашивает.

– Да нет! – Тот махает рукой. – Книжка смешная!

– Итак, – судья поглядел на Ивана внимательно. – Тебя обвиняют, детинушка, в убийстве человека хорошего. Правда это, али наговаривают?

Защитник тут снова захохотал громко и страницу перевернул.

– Что убил – не отрекаюсь. – Иван головою кивнул.

– Ну вот и славно, – потер руки судья. – Люблю, когда дело идет быстро. Пускай обвинитель теперь свое скажет.

Встал обвинитель с места. Поглядел на Ивана.

– Нет у меня слов, – говорит он, – чтобы мог выразить я...

– Давай покороче, – судья его перебивает. – А то спектакля уже скоро начнется. Красиво в другой раз говорить будешь.

– Хорошо, – кивнул обвинитель. – Ежели коротко, то думаю я, что детинушку этого за душегубство повесить следует, да еще раз повесить его за то, что уж больно хорошего человека убил он, и повесить его в третий раз за ту удивительную жестокость, с какою он совершил это страшное и леденящее преступление. Думаю я, что по справедливости три раза его повесить следует. Это – ежели коротко.

– Хорошо, – кивает судья. – А теперь – защитнику слово.

Встал с места защитник, отложил книжку. Закладку в книжке оставил чтоб не забыть потом, в каком месте остановился.

– Я думаю, – говорит, – что должны мы его помиловать, потому как чужеземец он, законов наших не знает, и еще раз его помиловать, ибо не ведал он о том, какого хорошего человека убивает. Вот это, вот, у меня все.

Сел на место защитник, снова книжку свою открыл.

– Я, – говорит судья, – и с обвинением согласен во всем и с защитой согласен. Не можем мы повесить детинушку этого, потому как чужеземец он. И то, что не знал он, какой хороший был человек, которого убивал – тоже правда. Поэтому я отменяю одно повешение и отменяю другое. Так что ты не горюй, детинушка. Повесят тебя всего один раз.