Текст книги "Рассказы о Ленине"

Автор книги: Александр Белокопытов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

ЛЕНИН И УЧИТЕЛЯ

Когда Ленин первый раз остался на второй год, он уже тогда учителей невзлюбил. Написал в туалете «Учителя-мучители, невинных душ – губители». Сам подумал: «Как подрасту, силенок поднаберусь, я вам устрою праздник, гнилая интеллигенция. С попами вместе… В рот вам – компот!» Попов он тоже не любил. А то жируют гады, брюхом прут вперед, короче, пьют народную кровь. Так не пойдет.

Забросил он тогда гимназию, учеба – не волк, в лес не убежит, стал книжками промышлять. Подешевле возьмет – подороже продаст. Все, глядишь, копейка к копейке прилипнет, денежка к денежке. Прибыток – не убыток. А простой народ уже и тогда книжками сильно интересовался, только он еще необразованный был, темный, но к знаниям стремился. Хорошо их покупал. Прямо сметал с лотка.

Скоро у Ленина и капиталец составился. Купил он себе гороховый жилет, кепку с пуговкой и шарф-кашне. Стал по тротуару взад-вперед расхаживать, а бородку в парикмахерской подстригать. А как поторговал еще пару лет, поднабрался основательных знаний, пошел обратно в гимназию, – хрясь им, учителям, знаниями об стол, сдал все экзамены экстерном, даже золотую медальку отхватил. А за хорошие знания дали ему еще и путевку на Женевское озеро, отдохнуть от трудов праведных.

Приехал он на Женевское озеро, а озеро – здоровое, только народа не видать, ни бедных, ни богатых, одна только утка плавает посередине. Подивился Ленин нимало: ничего себе курорт, в рот всем – компот, ни одного калеки не видать, одна только утица плавает!

Снял он жилет, кепку, подплыл к утке, спрашивает:

– Ты что это, Серая Шейка, плаваешь одна в горестном одиночестве, куда это весь народец запропастился?

– Кряк, – отвечает утка и хитро смотрит на него глазом-бусинкой.

– Не понял… – говорит Ленин, сам подгребает под себя руками, дна-то в Женевском озере нет и утонуть недолго.

А утка опять:

– Кряк, – и хитро смотрит на него другим глазом-бусинкой.

– Ну что ты, птица, заладила: кряк да кряк! Ни по-русски, ни по-французски слова не добьешься! С яблоками бы тебя хорошо зажарить, двоечница! – плюнул Ленин с досады и обратно поплыл…

А утка пристроилась сзади и давай его в затылок клювом долбить… А у Ленина шевелюра пышная, была, знатная, как у Карла Маркса, только бородка пожиже. А утка долбит и долбит, щиплет по волосинке. Он бы и рад ей шею свернуть, да никак изловчиться, поймать ее не может, сильно она верткая оказалась. Пока добирался до берега, утка всю макушку ему выщипала.

Вылез Ленин из воды, тронул себя за голову – мать честная! – как ни бывало волос! Наголо обрила, зараза!

А Лениновы учителя тоже не дураки были. Раз уж Ленин сдал наконец все экзамены, да еще и медальку золотую отхватил, значит, они тоже могут расслабиться. А то все не могли, сильно за него переживали, что никак сдать не может. Наградили они себя путевками на Женевское озеро и поехали с честью.

Приехали, а на озере хорошо – нет ни души, никто воздух не портит и свет не застит, один только Ленин посередине плавает, с уткой разговаривает.

А у учителей с собой корзинки со съестными припасами: с ветчиной, с сыром, с винцом, все как надо, отдыхать – так отдыхать, а то Ленин их за время учебы измучил, довел до белого каления. А теперь, видишь, плавает посередине, с уткой беседует. Умный, значит. И птиц жалеет, и они его понимают. Выходит, не зря учили.

Стали они выпивать и закусывать, на солнышке греться – путевки как раз на летние каникулы пришлись. Хорошо за границей отдыхать, не то что дома. Дома – одна тоска смертная с дураками-гимназистами и женами-неряхами. А тут можно и со швейцаркой познакомиться, они – сдобные, или хоть с немкой, эти – тоже толстые.

А Ленин на берег вышел, отжал трусы, только собрался закурить, а спички, пока плавал – отсырели. Вот, в рот – компот! А курить хочется невыносимо. Повертел он головой в надежде кого-нибудь обнаружить, смотрит сидит невдалеке честная компания, пьянствует. Решил он у них огонька попросить.

Поближе подошел, глядит – а это его бывшие учителя, педагоги! Уставился он на них в полном недоумении… И они его тоже узнали.

– Ты, что ли, Ленин?! – тоже сильно удивились.

– Я, кто же еще… – потупился Ленин, у него еще обида на них не прошла.

– Ну так иди к нашему шалашу, выпей да закуси.

Присел Ленин с краешку, неудобно не присесть.

Тут они разглядели, что он лысый.

– А ты что это лысый-то? – спрашивают. – Вот как бедный голову на экзаменах перенапряг… А как ты хотел? Медальки-то золотые, они, брат, так просто не достаются.

Ленин отмахнулся.

– Да это утка подгадила, выщипала, пока плавал… Серая Шейка проклятая! – и погладил себя с грустью по голове. – А куда это весь народец запропастился, никого на озере не видать?

– Как куда? Ну, ты даешь! Значит, здорово голову перетрудил… У них здесь в банках ставку процентную подняли на вклады, вот они все и поскакали в банки – и швейцарцы, и иностранцы-засранцы, очередь занимать.

– Да что вы! – подскочил Ленин, как ошпаренный. – А я то чего сижу, прохлаждаюсь? Тоже побегу. А вы сами-то чего, – обратился Ленин к ним, чтоб подсказать, – не бежите?

А учителя сладко жмурятся.

– А мы уже того… сбегали…

– Ну, тогда и я тоже… побежал, – подхватил Ленин баульчик с деньгами и понесся очередь занимать… Что он лысый, что ли?

А утка вылезла на бepeг, отряхнулась и пошла к учителям пировать… Она их утка-то оказалась, педагогов, она у них в гимназии в живом уголке жила, а сама ученая была. Как выписали себе учителя путевки на Женевское озеро, так и eй тоже выдали, пожалели, пусть отдохнет. А то она с дураками-гимназистами тоже порядочно намучилась, они-то ей перья выщипать лезут, а то и шею свернуть норовят.

Выдали ей путевку, взяла она ее в зубы и первая сюда дунула… Пока учителя поездом ехали, она по воздуху прилетела, быстро получилось. Увидела Ленина на озере и решила на нем отыграться, постричь его бесплатно, а то слишком умный выискался. Ну и что, что Ленин? Видали мы таких ленинов!

С тех пор Ленин и стал ходить с лысой головой, даже знаменитым стал. А все думали, что это у него от библиотек. И многие потрогать хотели: очень ли гладко? А он никому не отказывал, потому что добрый был, всем давал потрогать, а особенно рабочим, этим – ничего не жалко.

А сам жареных уток полюбил с яблоками, все думал: может, когда Серая Шейка попадется, хотел косточками ее сладкими похрустеть.

ОГНИ ПЕТЕРБУРГА

Уж на что Ленин хитрый и умный был, а все-таки однажды захомутали его и в Сибирь законопатили, в ссылку. Прибыл он в Шушенское и за голову схватился: куда попал? А в Шушенском в то время ни кабака, ни бардака не было, одна Надя, круглая дура, со всех сторон. Скукота. Да что там скукота – тоска зеленая.

Решил он тогда в бега податься. Душа праздника запросила. Стал среди ссыльных напарника себе подыскивать. Вдвоем-то всегда ноги делать сподручней и веселей. Спрашивает одного:

– Ты, товарищ, по какой части мотаешь, по политической?

А тот сконфузился.

– Да нет, я, друг, того, больше по уголовной…

– Ах ты, какая незадача! – вздохнул Ленин, да делать нечего, хоть с чертом, а бежать надо, сильно ему хочется огни Петербурга увидеть. Взыграла душа, просит праздника.

Ладно, подговорил он уголовного, пошли они в побег… День бегут, другой, оглянутся – погони вроде нет. Хорошо. А Наде он сказал, что на охоту пошел, лису ей на воротник подстрелить. А она пофорсить сильно любила, заядлая модница была. Пусть подождет, думает Ленин, обещанного три года ждут. Сам радуется: обманул-таки кралю.

Ленин первым бежит – шпарит будь здоров, да он всегда на ногу легкий был. Но и уголовный товарищ – не промах, тоже шустро бежит, за Лениным держится. А тайга им как мать родная, – не выдаст. Уже и Минусинск промахнули, и Абакан, держат курс строго на Петербург. Хорошо им вдвоем бежать, сподручно и весело.

Вот только одна беда: все сухари, которые у них про запас были, подъели, и крошки не осталось. А к людям выходить побаиваются, Ленина-то могут сразу узнать, очень уж у него внешность приметная. Враз захомутают и обратно законопатят. Прощай тогда, огни Петербурга. А есть обоим ужасно хочется. Тут уголовный товарищ не выдерживает, обращается к Ленину:

– Ну, – говорит, – Ильич, – а они уже за это время крепко сдружились, – кто у нас за теленка будет?

– Как это? – поинтересовался Ленин.

Тот ему подробно и объяснил, что это когда один товарищ другому в голодное время на пропитание идет. Сам ладони потирает, напевает Ленину на ухо: «А за поясом нож горячо-о-о наточе-е-н».

Не понравилось все это дело Ленину, не привык он таким образом столоваться, просит уголовного, чтоб еще денек потерпеть: утро вечера мудренее, авось, все само устроится… Ладно, хоть голод и не тетка, согласился уголовный еще денек потерпеть. А Ленину страшно стало, он-то кровавых дел всегда боялся, мухи обидеть не мог, уж и не рад, что с уголовным связался.

Отложили они насущный вопрос на завтра, дальше побежали… Не много времени и прошло – выскочили скоро на берег реки, на чистое пространство. Тайга за спиной осталась.

– Жильем пахнет, – повел носом Ленин.

– Едой, – поддакивает уголовный.

А солнце жарит, пекло, как в Африке, – в тайгу-то они летом ушли, в июле, а зимой какой дурак бегает? Разделись они до трусов, вроде как спортсмены. На тот случай, если кто чужой встретится.

Глядят, баба в реку забралась, белье полощет. Подол подоткнула, а вся пригожая задница на виду. У Ленина сразу в глазах потемнело. Ах, думает, скорее бы до Петербурга добраться.

Подошли они к бабе, Ленин обратился вежливо:

– Ты, сударушка, из каких будешь, из бедных или из богатых? – он-то больше любил с простыми людьми общаться, с народом, он с ними сразу общий язык находил.

– А я, сударики, не из тех, не из других, – баба отвечает. – Я вольная казачка, сама себе хозяйка, куда хочу – туда верчу. Потому, что если под кем служить – подол заворотить.

– Верно, – согласился Ленин. – Им только покажи слабину, они сразу навалятся скопом, всю кровь высосут, кровопийцы. А мы, баба, – простые немецкие инженеры, Карл и Фридрих, золотую жилу тут у вас искали и от экспедиции отбились.

– Ну и как, нашли?

– А как же! Вы в Сибири сплошь и рядом на золоте сидите да сами того не ведаете. Вот, – и червонец ей золотой показывает.

А у него на груди всегда заветный мешочек с червонцами висел. Кожаный, надежный. На всякий коварный случай. Ленин, он всегда запасливый был и без денег шагу ступить не мог.

– И много у нас этого добра? – у бабы сразу глаза загорелись. Золото она очень уважала, особенно если сразу в червонцах.

– Золотишка навалом, хоть лопатой греби…

Так, слово за слово, разговорились они душевно, быстро Ленин с ней общий язык нашел, повела она их к себе, дома у нее сытные щи с мясом оказались, не остыли еще.

Обрадовался Ленин с товарищем, что все так ловко устроилось. Наелись они в гостях у бабы сытных щей с мясом, а потом еще каши с гусятиной. Так наелись, что пальцем пошевелить не могут. Стала баба их на кровать укладывать, отдохнуть после трудов праведных.

Сел Ленин на перину, только хотел на бок завалиться, вдруг – что такое! – лезет из-под кровати бугай, полицейская морда: с усами, с громадным револьвером, с шашкою и в папахе с кокардой.

– Руки вверх! – кричит.

А они уже здесь на Ленина ориентировку получили: дескать, бежал из мест заключения особо опасный преступник, семерых зарезал, восьмого не успел. Да еще теленка с собой прихватил. Вот они и поставили на их пути бабу с приманкой, чтоб хитрого Ленина заманить. Он на это дело сильно падкий.

– Э-э-э-х, законопатят теперь на всю катушку! Прощай, огни Петербурга! – заплакал и зарыдал Ленин. – Не хочу к Наде, хочу в Петербург, чтоб народу свободу дать!

Да где там! Арестовал их бугай, полицейская морда, спеленал, как младенцев, и назад, в Шушенское повез. Оказалось, что у них там в доме отдыха путевки еще не закончились.

А гостеприимная баба ленинское золотишко ровно поделила с полицейской мордой – каждому по труду, свою долю под половицу прибрала, а заветный ленинский мешочек в красном углу повесила, чтоб было потом что внукам и правнукам рассказать. Что случались и у нее в жизни встречи нежданные-негаданные, посещала и ее нечаянная радость – сам Ленин в гости заходил. Ни к кому другому не зашел, а к ней зашел, уважил сударку.

РОДИНА И ЧУЖБИНА

Ленин путешествовать любил. Уже и Щвейцарию, и Германию, и Финляндию вдоль и поперек изъездил, надоело ему. Решил он тогда родину познавать, потому что свою родину он любил и уважал.

Приехал он в Шушенское. С ним Надя была. Остановились они в двухэтажном особнячке отдохнуть с устатку, потом пошли с Шушенским знакомиться. Первым делом решили в местный музей завернуть. Подошли к музею, а перед ним каменный истукан стоит, руку в приветствии поднял… Внизу надпись «Ленин».

«Чудно, – думает Ленин, – мне, что ли, памятник?» Толкает Надю в бок.

– Слышь, тетка, я еще никаких подвигов не совершил, а мне уже памятник отгрохали.

Надя пригляделась и прыснула.

– Ой, чума тебя забери, ведь тебе, точно!

Зашли они смело в музей, как к себе домой, раз он имени Ленина, чего им бояться? Глядят, под стеклом ботинки стоптанные стоят. «Тоже мои, что ли, ботинки? – ломает Ленин голову, ничего понять не может. – Я их еще купить и сносить не успел, а они уже стоят? Чудно, право…»

Тут к ним бодрая старушка выкатилась, – смотритель.

– О-ля-ля, – говорит, – за столько годков первые посетители! Значит, праздник у нас. Надо директору брякнуть. – И полетела к директору, от радости ног под собой не чуя.

Скоро и взволнованный директор прибежал, сам – душа нараспашку, а глаза – хитрые. Уж на что у Ленина глаза хитрые, а у этого – еще хитрее. Стал он им руки жать, обнимать сердечно и приговаривать:

– Надо же, удружили, дружки приехали! Вот так праздник у нас! Всем праздникам праздник! – а потом к себе в кабинет повел, отметить это радостное событие – приезд дорогих гостей.

Запер дверь на ключ, хитро подмигнул и из сейфа чайник с самогоном тащит… Сам улыбается, цветет, как майская роза, и старушка-смотритель улыбается, она тоже праздники отмечать сильно любила.

А Ленин вдруг заупрямился.

– Да я непьющий…

Тогда Надя турнула его под ребро, шепчет на ухо, чтоб другие не слышали:

– Ты что, варан, отказываешься? Тебя, как доброго, в гости пригласили, а ты ваньку валяешь!

А Ленин-то на самом деле выпить не дурак был, никогда без пива и водки за стол не садился.

– А шустовского нет ли коньяку? – спрашивает.

– Да откуда же взяться шустовскому? – удивился директор. – Мы в какой дыре-то сидим… – и по секрету добавил: – Потом… у нас же тут поголовно сухой закон, чтоб зарю счастья не проспать… Только своим варевом и перебиваемся.

– А не отрава, – все упрямится Ленин.

– Да какая отрава? Всю жизнь пьем – только здоровеем! – ударил себя кулаком в грудь директор.

– Точно, – подтвердила старушки, – одно сплошное здоровье.

Ладно, раз так, выпили за приезд, за праздник, за Ленина… И Ленин примерился, выпил граненый стаканчик, крякнул:

– Ничего, хорош первачок… Век бы такой пить – не перепить, – сладко ему показалось.

Скорo они расчувствовались, обнялись, словно все из одного детдома, и запели «Не была б я прачкой, я бы не стирала…», а на десерт еще «Любо, братцы, любо» спели.

Тут директор еще пригубил из чайника и говорит:

– А чтобы нам с другом Лениным в картишки не перекинуться? Один или два разка…

– На интерес, что ли? – зевнул Ленин. Он на интерес никогда не играл, считал, что это позорное занятие.

– Зачем же на интерес, на интерес играть – глупостями заниматься, поддержал его директор.

– Так у нас денег нет! Мы в дороге потратились! – испугался Ленин: вдруг да он проиграет. Он всегда только выигрывать любил.

– А-а, что деньги? Деньги – бумага. Можно и на вещички, вон хоть на ботинки, – улыбнулся директор, ему сильно Лениновы ботинки понравились, он на них глаз положил.

– Так я только в дурачки и умею играть! – все упирается Ленин, делает вид, что он игрок никакой.

– Можно и в дурачки, нам-то один черт, лишь бы картами по столу пошлепать!

Уломал-таки его директор сыграть пару раз в дурачки, сильно ему хочется Лениновыми ботинками разжиться. Эх, думает, хорошо бы их, как экспонат, в музей прибрать, сразу бы посетителей прибавилось.

Сыграли они разок – Ленин сразу без ботинок остался. Разозлился не на шутку, а тут еще Надя над ним подтрунивает:

– Ну-ну, в лаптях теперь в Петербург поедешь, интеллигент!

Стали другой раз играть. Тут Ленин заметил, что хитрая старушка-то, смотритель, в карты к нему подгладывает и директору подсказывает.

– Ты что это, Арина Родионовна, – возмутился он, – в мои карты подглядываешь и ему подсказываешь!

– А чего? Я ничего! – сразу отскочила старушка – руки в боки – и стоит, как ни в чем не бывало.

А Надя смеется, подтрунивает:

– Карты ближе к орденам, к орденам! А у нас, генералов, орденами вся грудь увешана!

Ленин еще больше разозлился и так разыгрался, что скоро без штанов остался. Сидит в одних трусах, ерзает.

– Хватит, – говорит, – играть, ну эти дурачки к черту!

Сильно он на всех обиделся и на Шушенское тоже. Ну, его, это Шушенское, нехорошее это место, зловредное, надо бежать отсюда! А как бежать-то в одних трусах? Далеко не убежишь.

Хорошо, на Наде шесть юбок было надето. А она всегда на себя весь запас одежды надевала на всякий пожарный случай. Мало ли что может произойти? И приговаривала: все свое ношу с собой.

Дала она Ленину юбку и платок. Приоделся он, знатно получилось, не сразу и узнаешь. Стал на прачку похож, только с бородой.

А Арина Родионовна глядит на него и ухохатывается, и директор улыбается, рад, что ленинскими вещами разжился, теперь будет что в музее выставить.

Плюнул Ленин с досады и поехал с Надей обратно в Петербург. А директор с Ариной Родионовной им вслед помахали: еще к нам в Шушенское в гости приезжайте, милости просим! А Ленин исподтишка им кулаком погрозил: не нужно мне ваше Шушенское, век бы его не видеть, без штанов остался!

Добрались они кое-как до Петербурга. Идут по вокзалу, Ленин в юбке и в платке, голову нагнул, чтоб не узнавали… А беспризорные дети сразу узнали его и давай горланить:

– Глядите, Ленин в юбке пошел! – Следом бегут, тычут в спину… Насилу они от них отвязались. Влезли кое-как в трамвай, протолкались локтями, народу-то полно. Тут Ленину говорят:

– Папаша, ты бы поаккуратней!

– А я аккуратно, – отвечает Ленин. «Какой же я папаша, – думает, когда я за бабу должен сойти?» И сразу заозирался: нет ли полицейских? Хорошо, что в этом трамвае полицейских не оказалось, они как раз в другой залезли, билеты проверять, так их и пронесло…

«Нет, – решил Ленин, – на родине – хорошо, а на проклятой чужбине лучше!» Развернулись они с Надей и за границу поехали, в Италию, на остров Капри, вспомнили, что еще в Италии-то, оказывается, не были! А на Капри у них знакомый мужик жил, дачку снимал.

Приехали они на Капри. А на Капри хорошо – солнце, море, песок, воздух! Чего еще желать человеку? Ленин обрадовался, сразу скинул с себя юбку и платок, и опять из бабы в человека превратился, стал по пляжу расхаживать, гимнастику делать и в песке ковырять. За границей-то можно и в трусах спокойно ходить, никто ничего плохого не подумает, им всем все равно.

А мужик, к которому они приехали, очень хорошим был человеком, только часто плакал, слезливый оказался. Чуть что – слышно из окна – опять заплакал, прошибло его на слезу! Плачет, ревмя ревет, весь слезами заливается…

– Что такое? – прибегут они, спросят у прислуги.

– Да еще один рассказ написал, сильно хороший получился, вот он и опять расчувствовался, рыдает, все подушки обрыдал.

Ну, все вместе они успокоят его кое-как… Тот глаза вытрет, ладно, говорит, не буду больше плакать, я лучше винца выпью. Выпьет винца, и уже через некоторое время – слышно хорошо-о – опять смеется как ни в чем не бывало, ухохатывается.

А Ленин тоже пописывать стал в тетрадку. Свои приключения по странам и весям. И о Шушенском главку написал. Надя, видя, что он наконец серьезным делом занялся, сразу остепенилась и подтрунивать над ним перестала, стала ему помогать. Он пишет, а она гладит его по голове, шепчет ласково:

– Вот молодец, за ум взялся! Как напишешь томов девяносто, тогда и хватит! Баста! Мы тоже не хуже Толстых можем!

И еще пришептывала на ухо:

– Пиши, перо, кидай, лопата, во всем – богатство виновато.

Ленин-то все больше о грустном писал, людскую нужду описывал. А если у него получалось слишком грустно написать, тогда они уходили подальше, где их никто не видит, перечитывали вслух и плакали оба. Надя доставала платок и глаза ему вытирала.

Ленин на самом деле очень чувствительный был, сильно за всех переживал. Только своих слез никому не показывал, чтоб никто не знал, что у него глаза на мокром месте. А если кто увидит его с красными глазами, пусть лучше думают, что он лишнего выпивает. А Надя считала: пусть что хотят думают, нам все равно, мы-то правду знаем.

Действительно, никто никогда не видел, что Ленин хоть слезинку проронил. Некоторые даже считали, что у него вместо сердца – камень. И даже спрашивали: «Ленин, у тебя хоть сердце-то есть?» А он только улыбался в ответ да головой качал, от недоумения…

А на самом деле сердце у Ленина – живое и громадное было. Всех оно приютило и обогрело – и нищих, и калек, и горем прибитых. Все в нем – и правные, и бесправные приют нашли. А кто не нашел у него приюта – уж извините, значит, на другую свадьбу попал… У Ленина на свадьбе – мослы с хрящами, а на другой – прыщи с клещами!