Текст книги "Книга живых"

Автор книги: Александр Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

VI

Деньги на поездку прислал Шурка Дубравин. И Казаков, как молодой солдат, ринулся «в самоход». То есть без архиерейского благословения уехал в Питер. Благо ростовский аэропорт «Платов» функционировал безотказно.

Петербург – город, конечно, дорогой. Но, как говорится, надо знать места. И он поселился в самом центре, в гостинице при Доме ученых, расположенной не абы где, а во дворце великого князя Владимира, брата императора Александра III.

Ученые, особенно гуманитарии, люди небогатые. Поэтому гостиничка была обустроена в «советском стиле».

Казаков разместился в крошечном номере со всеми признаками «советской роскоши». Узенькой кроваткой, графином с водой и даже стареньким телевизором. На полу, конечно, потертый коричневый коврик. Из нововведений – в шкафчике лежали матерчатые тапочки.

Приняв на этаже душ и вытершись шершавым вафельным полотенцем, Казаков дворами, через запасной дворец (оказывается, у великих князей были и такие) вышел на улицу Миллионную. И направил свои стопы прямиком на Почтамтскую, к Музею истории религии.

На подходе позвонил. Мария, судя по всему, ждала его, потому что вышла в фойе музея слегка принаряженная. В новеньком розовом пиджачке, узких брюках и черных лодочках.

Была она все такая же – круглолицая, стриженная под мальчишку. С блестящими глазами-бусинками. Этакая советская нестареющая пионервожатая.

Казаков тоже был в мирской одежде, дабы не смущать своей рясой народ.

Встретились. Обнялись тепло. Прямо по-братски. Правда, он неожиданно почувствовал, что ученая женщина очень уж крепко к нему прижимается. Ну, тут, как говорится, ничего не попишешь. Как-никак, старая любовь не ржавеет.

А дальше все закрутилось, завертелось.

Не успел он и глазом моргнуть как уже шагал вдоль ажурной металлической ограды по другому берегу Невы в поисках изящного, облицованного сероватым кирпичом, здания с башенками и длинными стройными окнами.

В бывшем дворце Матильды Кшесинской, балерины и, как утверждают некоторые, любовницы последнего царя и двух великих князей, разместился Музей политической истории России.

В Питере большинство дворцов монументальные, величественные. Этот оказался поменьше. И достаточно гармонично вписывался в улицу.

Казаков прошел через чугунные ворота, стеклянные двери, рамку металлоискателя и оказался во внутреннем дворе, крытом стеклянным куполом. Его, видимо, возвели недавно, чтобы расширить музейное пространство.

Здесь торчали пожилой, одетый в черную униформу, охранник и молодой парнишка-сотрудник, в круглых очках и просторной рубахе-балахоне. На шее у последнего висела бирка, которая называется сейчас словом «бейджик». Этот «архивный юноша» тотчас поздоровался и сообщил, что ждет его с артефактами.

«Как родного встретил!» – подумал Анатолий. А «юноша бледный со взором горящим» уже обратился к нему с вопросом:

– Хотите, покажу вам нашу экспозицию? А потом займемся вашей находкой.

– Отчего ж не посмотреть? – солидно заметил Казаков и пригладил свою растрепанную седую бороду.

Ну и пошли они… по залам.

Экскурсия оказалась взаимно интересной. Потому что парень этот, Геннадий, со странной для русского фамилией Слободян, не столько рассказывал о политической истории России, сколько выспрашивал у Казакова о монашеской жизни.

Конечно, это был не Эрмитаж, где в огромных залах являются взору посетителя царские гарнитуры, великие картины и прекрасные скульптуры. Здесь все было скромнее, живее, изящнее. И одновременно грустнее.

В этом, таком элегантном на вид, здании, несомненно, построенном для того, чтобы радовать глаз и вызывать прекрасные мысли о прекрасной хозяйке дворца, о ее загадочном обаянии, которым она, как нимфа Цирцея, обольщала могущественных и наивных мужчин, казалось, все должно было дышать негою, страстью, покоем и любовью. Но увы и ах! Здесь почти ничего не осталось от Матильды. Разве что простенькое бальное платьице, когда-то соблазнительно прикрывавшее юное тело балерины, да несколько десятков черно-белых фотографий, рассказывающих о том времени, когда Петербург был столицей роскоши и удовольствий.

«Боже мой! Как все повторяется в этом мире! – думал Казаков. – Балерина-содержанка сильных мира сего. Сто лет прошло. И ничего в людских отношениях не меняется».

Он вспомнил одну современную красавицу-балерину с ее бесконечным культом молодого тела, ее шпагатами, откровенными фотосессиями, которыми она старалась и старается привлечь богатых мужиков.

Тут он поймал себя на этих несвоевременных мыслях и быстро-быстро отогнал их: «Бес, бес их нагоняет, эти мысли о балеринах!»

А тем временем экскурсия продолжалась. И вот уже они миновали зал, где балерина тренировала свое прекрасное тело. Поднялись на второй этаж и оказались в комнатах, обставленных очень странно.

– А вот здесь была детская! – торжественно произнес гид. – Но когда Матильда покинула Петроград, в марте тысяча девятьсот семнадцатого года, сюда въехала солдатня. А потом этот особняк облюбовали большевики. Тут был их штаб. И в этой комнате, где беззаботно резвились детки, поселился Ленин. Это был его рабочий кабинет.

Казаков с изумлением разглядывал простой прямоугольный дубовый стол, казенные стулья, кресло вождя – весь этот диссонирующий и никак не вписывающийся в уютную обстановку дворца грубый антураж революционного времени.

– А вот с этого балкона, с которого любила смотреть на вечернюю зарю Кшесинская, вождь выступал перед разбушевавшейся революционной толпой и призывал к новому восстанию.

«Да, неисповедимы пути Господни! – думал Казаков. – И как все переплетается в этой жизни. Наверняка он и спал здесь где-нибудь. Может быть, даже на кровати балерины, где она предавалась любви со своими воздыхателями…»

А они все двигались и двигались по экспозиции музея.

– Обратите внимание вот на эту фотографию! – и молодой гид указал ему на наклеенное на картон фото.

Казаков вгляделся. И увидел на сером фоне шесть простенько одетых молодых женщин, стоящих лесенкой на ступеньках вагона. А вокруг них – облепившую вагон толпу мужиков в картузах и сатиновых рубахах.

– Это встреча осужденных террористок на пути на каторгу в славном городе Омске. Этих убийц, бомбометательниц народ на пути в Сибирь приветствовал как героинь. Одна из них писала: «Вся дорога наша – это был сплошной триумф». О чем это говорит? – спросил гид.

– Народ наш был болен! Общество было больным от ненависти, – ответил Казаков.

А про себя прошептал: «Господи! Прости нас всех!»

– А вот это кусок веревки, на которой повесили еще одну знаменитую убийцу-террористку.

– Перовскую? – наугад спросил Казаков.

– Так точно! И при этом народ после казни столпился у эшафота, жаждая добыть хоть кусочек веревки, на которой ее вешали.

– Странный у нас народ… – пробормотал Анатолий.

Так шли они вдоль стендов, на которых была разъята, распята, выставлена напоказ кровавая история России девятнадцатого и двадцатого века.

В конце концов они добрались до того раздела, ради которого Казаков, собственно, и появился здесь.

– Это экспозиция, посвященная Гражданской войне в России. У нас обычно ее представляют как борьбу между белыми и красными. Но это упрощенное видение.

И пока юный гид, «друг сердечный, таракан запечный», рассказывал, что кроме красных и белых были еще и другие силы – так называемые красно-зеленые, партизаны, басмачи и даже демократы того времени, Казаков молча читал подлинник приговора адмиралу Колчаку. И понимал, что печатал этот исторический документ безграмотный человек, так как даже само слово «расстрелять» было напечатано с ошибкой «разстрелять». А потом «з» было исправлено карандашом на «с».

«Не так ли пишется и наша история? С катастрофическими ошибками, которые стоят миллионы жизней», – пафосно думал он, разглядывая бесчисленные фото с бравыми комиссарами в пыльных шлемах и не менее статными белогвардейцами в фуражках.

«Все сплошь русские лица. Знали бы они, чем закончится этот великий эксперимент – жизнь между утопией и реальностью. Стали бы они уничтожать друг друга с такой ненавистью и яростью, если бы знали, что революция через семьдесят лет закончится реставрацией и гибелью страны?!»

– Ну, приблизительно так вот закончилась Гражданская война! – заключил свою экскурсию молодой гид. – По разным прикидкам, погибли от восьми до тринадцати миллионов человек. И два с половиной миллиона покинули Родину!

– Аля-улю – гони гусей! – не зная, что сказать, пробормотал глупую детскую присказку Анатолий.

– А теперь давайте я познакомлю вас с нужным вам специалистом! – предложил хлопец.

И они пошли в те помещения дворца, которые обычно не показывают праздным посетителям. За дверью с надписью «Служебное помещение» они обнаружили комнату, заставленную старой покосившейся мебелью, столами, шкафами. За одним из этих столов стояла пожилая женщина в белом халате и резиновых перчатках.

Перед нею на столе этаким ковриком были выложены несколько десятков денежных купюр. Она колдовала над ними, что-то подклеивая и реставрируя.

– Здравствуйте, Александра Ивановна! – почтительно поздоровался его провожатый. – Вам звонила Бархатова?

– А! Да-да! – оторвалась она от работы. – Ну, что там у вас? Давайте посмотрим!

Посмотрим так посмотрим. И Казаков достал из черной кожаной борсетки найденные купюры.

Женщина бережно взяла их в руки, заметив при этом:

– Надо же! Как хорошо сохранились!

Аккуратно разложила банкноты на своем столе. Прочитала, водя лупой над бумагой: «Билет государственного казначейства Главного командования вооруженными силами на юге России. Тысяча рублей. Обязателен к приему по всем платежам от казны и между частными лицами».

– Так, серия и номер есть? А кто подписался? Так, начальник управления финансов. Начальник кредитной части. Есть. Сверху крест и георгиевская лента. А на обратной стороне двуглавый орел в центре. Дата выпуска – тысяча девятьсот девятнадцатый год! Ну, понятно все! – она начала говорить, будто сама с собой, но вспомнила про гостей:

– Вы присаживайтесь! Может, чаю хотите? Я налью!

– Мне бы хотелось понять, кому они могут принадлежать? – ответил Анатолий.

– Да здесь все и написано, – присев тоже на краешек стула, пояснила реставратор. – Как говорится, к гадалке не ходи. Да вы пейте чай! – и пододвинула к нему блюдце с печеньками.

Казаков отхлебнул жидкий чай, надкусил печеньку.

– Во время Гражданской войны силы, противостоявшие большевикам и контролировавшие разные регионы страны, испытывали большие сложности с наполнением бюджетов своих образований. Сильно страдали от отсутствия средств и белые добровольческие армии. Так что и тем и другим приходилось выпускать собственные дензнаки. А дело это чрезвычайно сложное. Эти деньги достаточно высокого качества. И их выпуск смогли наладить только в Донской республике. Остальные печатали либо за границей, либо в собственных типографиях. Низкого качества. Вот такие, как эти! – она достала из шкафа папочку. Открыла ее и показала бумажки, отдаленно напоминающие настоящие деньги.

– Это Сибирского временного правительства. Это Северо-Западного фронта. А вот эта зелененькая – купюра Читинского отделения Госбанка.

Она закрыла папку.

– Да-с! Вот так! Что еще можно сказать о вашей находке… Судя по всему, она выпущена в Новочеркасске. В одна тысяча девятьсот девятнадцатом году. Обращалась до конца двадцатого года. Но стоимость этих денег зависела от успехов на фронте. А к двадцатому году дела у белых были неважными. Скорее всего, судя по сумме, деньги принадлежали белому офицеру, который и спрятал их то ли перед уходом, то ли опасаясь ареста. Но это я уже так… Можно сказать, фантазирую…

– А вот эти купюры чьи? – И Казаков, как фокусник, достал из гаманка еще более ветхие денежные банкноты.

Увидев их, бабушка, что называется, возбудилась:

– Ай-яй-яй! Вот это вещь уникальная! – она осторожно взяла дензнаки. И направила свой острый, опытный профессиональный взгляд на неряшливые, как будто не напечатанные, а рисованные от руки купюры красного цвета. Начала читать будто написанные детьми строки: «Государственный билет… Подделка билета преследуется законом. Управляющий есть. Кассир есть. Год 1919. А вот и двуглавый орел, похожий на ощипанную курицу…»

Она оторвалась от стола и произнесла с волнением и радостно:

– Ну, конечно, конечно! Это деньги Вешенского восстания девятнадцатого года! Боже мой! Это такая редкость! И где же вы их взяли?

– Да там же, у себя в курене, под ступенькой!

– Берегите их! А лучше отдайте в музей. Сохраннее будут. Похоже, этот офицер принимал участие и в этом восстании, описанном у Шолохова.

– А наградными знаками у вас кто-то занимается? – поинтересовался Казаков. – Вот тут у меня крест есть. Такой странный.

– Отдел этот временно закрыт, – ответил ему гид. – Наш старший сотрудник недавно скончался. А нового еще не взяли.

– Жаль! – заметил Казаков. – Очень интересный знак.

Они поговорили еще немного. И Казаков, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, отправился дальше.

Теперь для него что-то начало проясняться. Чуть забрезжила впереди разгадка.

Позвонила Мария. Спросила по-женски:

– А ты где?

– Только что вышел из музея.

– Ну что, они тебе помогли?

– Да, кое-что становится яснее. Теперь бы вот с шашкой разобраться. Чья? Откуда?

– Толя! – по имени обратилась она к нему. – Ты знаешь, у меня знакомых в нашем Музее клинкового оружия нет. Но есть люди, которые коллекционируют. Сегодня его изготовление и продажа стали бизнесом. Я тут через одного знакомого вышла на магазин. Там работает один яростный коллекционер и знаток. Я с ним договорилась. Он посмотрит твою шашку. И, может, что-то скажет. Запиши адрес.

«Какая женщина! Огонь! С ней хоть в разведку, – подумал Казаков. – И как старается для меня. Почему?» И память услужливо подсказала: берег реки. Палатка. И они вместе. Почему? Что ж прятаться-то от правды. «Потому, что любит она тебя, дурака!» – пронеслось в мыслях. А в душе вспыхнуло что-то щемящее, нежное…

VII

Шофер зеленой машинки с надписью «Таксовичкофф» быстро зарядил маршрут в навигатор и неторопливо порулил в сторону нужной улицы. Так что доехали быстро. Минут за десять.

Вот и арочные ворота, в которые надо пройти. А во дворе находится магазин, в котором обитает этот крупный специалист в области холодного оружия. Но вот беда: на этой пустынной улице, судя по грозным знакам, стоянка запрещена, и таксист подождать его не сможет. Боится огромного штрафа.

Так что пришлось Казакову покинуть салон и пехом отправиться по адресу.

– Никуда не укрыться человеку в этом новом электронном раю. Кругом глаза, камеры, гаджеты. И где она, та свобода, о которой когда-то мечталось? – бурчал про себя Казаков по пути от машины.

Наконец он оказался перед металлической дверью, на которой висела медная табличка с надписью «Казачья лавка» Звонить два раза».

Он позвонил. Электронный звонок прожужжал в ответ. И замок щелкнул автоматически.

Анатолий не стал ждать повторного приглашения и, приоткрыв дверь, юркнул вниз по ступенькам.

Здесь он обнаружил просторный полуподвал без окон. Стены его были завешены разным холодным оружием.

Чего тут только не было! Кинжалы – от старинных кривых и страшных индийских до ножей современного спецназа. Богато украшенные сабли с ножнами, усыпанными полудрагоценными камнями. Японские парадные катаны с рукояткой из слоновой кости. Флотские кортики, двуручные мечи.

Отдельная стена – шашки: кавказские, казачьи, строевые, палаши.

Все начищено, сверкает и блестит нестерпимым блеском.

За стеклом в центре зала располагались особо ценные подарочные экземпляры. Мир холодного оружия развернулся перед Казаковым во всей своей красе.

У противоположной стены сидел за столом «мужичок с ноготок», усами похожий на кота-мурлыку. Одет он был причудливо и странно: армейские брюки-галифе и армейские ботинки вместо сапог. Сверху на нем красовалась русская рубаха навыпуск, подпоясанная ремешком со стальным набором.

«Как лошадиная сбруя, – подумал Казаков. – Ишь, какой!»

Мужичок поднялся из-за стола во весь свой небольшой росточек и вышел ему навстречу.

– Чем могу быть полезен, батюшка?

«И откуда догадался, что я из церковных?» – удивился еще раз Казаков. А потом понял. Это, наверное, Мария сказала, когда договаривалась о встрече.

А усатый мужичок замурлыкал, оглядывая его немигающими глазами.

– Мне звонили… Мы будем рады вам помочь.

– Мне нужен Петр Павлович! – наконец вставил свое слово Казаков.

– Так это я и есть! – представился коллекционер. – А это мой помощник Петруха, – Петр Павлович кивнул на вышедшего откуда-то из двери в стене парня с простым в конопушках русским лицом и рыжими волосами.

– У меня такое дело! – и Казаков стал развязывать коричневый чехол из кожзаменителя. Извлек из него свою драгоценную находку в черно-стальных ножнах. Достал. Протянул.

Петр Павлович взял шашку в руки, ловко потянул из ножен. Выхватил. И неожиданно для Казакова крутанул ею.

Отошел от него на пару шагов и завертел, закрутил шашкой так, что стальное жало несколько десятков секунд со свистом кружилось над головой, рассекало воздух вокруг вертящегося туда-сюда маленького человека.

Под конец Петр Павлович лихо со стуком вбросил шашку обратно в ножны.

– Отлично отцентрована! – И добавил: – Пойдем посмотрим!

Он быстро разложил на своем столе шашку и ножны, достал рулетку, обмерил изделие, взял в руки большую стеклянную лупу и, не обращая больше внимания на Казакова, погрузился в изучение оружия.

Водил лупой вдоль стального, пахнущего ружейным маслом клинка и бормотал что-то про себя:

– Та-а-ак! Головка рукоятки из дерева. Подвес правильный. Ага! Стакан… Обоймица. Есть! Вензель Николая Второго есть. Двуглавый орел. На месте. На дужке надпись: «За храбрость…»

Скрупулезное обследование продолжалось минут пятнадцать. В конце концов Казакову стало скучно. И он слегка отошел – полюбоваться на японский меч-катану, стоявший на подставке за стеклом. Наклонившись, долго разглядывал замысловатую сцену на рукояти меча, по-видимому, изображающую выезд знатного самурая вместе со свитой…

«Как они похожи – и катана, и шашка – по всем параметрам. Вот что значит идеальное».

От созерцания меча его оторвал мурлыкающий голос Петра Павловича, который попросил помощника Петьку:

– Ты сделай снимки! Аккуратно со всех сторон…

И рыжий Петька заходил вокруг стола, щелкая смартфоном и по-разному поворачивая шашку, чтобы не упустить ни одной детали.

А коллекционер наконец сообщил Казакову свои соображения о найденной шашке:

– Это офицерская шашка-то… Драгунского образца, типа одна тысяча девятьсот девятого года. Все указывает на то, что это наградное оружие. И царский вензель. И надпись «За храбрость!» на дужке с обеих сторон.

На обоймице у нее есть номер. А также клеймо. Но главное – что у нее сохранился полковой номер. А значит мы можем поискать в архивах, кто был награжден этим холодным оружием…

– Да! Это было бы здорово! Найти владельца, – торопливо заметил Казаков.

– Конечно, понадобятся расходы! – промурлыкал Петр Павлович.

– Я оплачу! – торопливо откликнулся Казаков.

– Небольшие! – успокоил его кот-котофеич. – Думаю, недели две-три на все уйдет. Архивы сохранились…

– Спасибо вам! Было бы очень здорово найти владельца через сто лет-то…

– Вы оставьте номер телефончика своего. Мы пороемся в архивах. И позвоним.

И обратился к Петьке:

– Ты все зафиксировал?

Тот только в ответ махнул огненно-рыжей головой.

– Классная вещь! Раритетная. Настоящая! – передавая шашку Казакову, оценил находку Петр Павлович. И добавил:

– Берегите ее! А если хотите, мы купим!

– Нет! Нет! Спасибо!

Казаков вышел наружу. Пока он был у коллекционера, питерское небо плотно затянули тучи, посвежело. Шел дождь. Надо было как-то выбираться отсюда, с этой пустынной, холодной улицы.

VIII

Он кое-как добрался до Музея истории религии, где ждала его Маша. Увидев промокшего до нитки Казакова, она всплеснула руками. И заявила:

– Вот что, дорогой! Тебе надо немедленно просушиться и обогреться. Давай-ка быстро помчались ко мне! Тут недалеко.

Как говорится, была бы честь предложена. И он без всякой задней мысли пошлепал по лужам вслед за нею.

Жила она действительно недалеко. В старом каменном доме. В двухкомнатной квартире.

Все у Марии дома было ладно и аккуратно. Везде коврики и ковры. На полу, на креслицах, в прихожей, на стенах. Видно, нравится ей этот мягкий, уютный женский рай с буфетом и хрусталем.

Он переоделся в коричневый с футуристическими узорами халат. Мягкий и огромный. Такой огромный, что он невольно ревниво подумал: «Какой же тут у нее жил мужик?»

А она, словно прочитав его мысли, вскользь заметила:

– Это папин халат!

После горячего душа ему в этом огромном старом халате стало так легко и уютно, что он опять вспомнил присказку: «Монах – он как кот. У него ничего нет – но ему хорошо!»

Маша усадила его за стол. Приготовила не дешевый мелкий черный чай, к которому он уже привык, а заварила в расписном фарфоровом чайнике листовой, особый индийский.

В квартире пахло какими-то духами и еще чем-то. Похоже, выпечкой.

– Маша, ну а что же с иконой? – вспомнил о своем главном вопросе Казаков. Тем более обстановка располагала к вдумчивой и неторопливой беседе.

– Так, сейчас все будет. Я уже кое-что узнала.

Мария помогла ему бережно достать упакованную в коробку «неправильную икону» и начала свой убаюкивающий рассказ:

– То, что мы здесь видим, называется «Кубанская народная икона Пресвятой Богородицы».

– Но почему на ней изображены не только Богоматерь с младенцем, но и сам Христос в силе и славе? Это ведь совсем неправильно! – затараторил он.

– А вот почему! Казачий художник, а это несомненно, так хотел выразить два самых совершенных образца святости. А это кто? Несомненно, сам Иисус Христос. И, конечно, Божья Матерь. Присноблаженная Мария.

Но тут художник испытывает объяснимую трудность. В народном сознании образ Божьей Матери неотделим от ее миссии – материнства.

И он пишет ее, как положено – с младенцем Иисусом. Получается некая тавтология. Повторение. И кажется, что это ошибка по сравнению с каноном. Но так ли это? Может, за этой «ошибкой» что-то скрывается?

– Да Бог его знает, что тут скрывается…

– А я думаю вот что: здесь художник сознательно делал это. Он хотел подчеркнуть в этом Божественном образе или символе важнейшее свойство – символику чадородия. И он хотел, чтобы зрителей и верующих посещала мысль о важности деторождения в процессе жизни и развития этноса…

– Так он что… хотел, чтобы, проще говоря, «казачьему роду не было переводу»?

– Да! В те времена для казаков рост численности народонаселения был важнейшим фактором выживания. И художники подспудно, образами, иконами подталкивали людей к этой мысли…

– Но и сейчас для России это актуально, как никогда!

– А тогда тем более, – заметила она. – В казачьих землях женщин, грубо говоря, просто не хватало. И для них казачьи станицы в тот период были женским раем. Я тут посмотрела статистику… в начале девятнадцатого века в Екатеринодаре – нынешнем Краснодаре – на тысячу сто казаков приходилось шестьсот женщин. И так было весь девятнадцатый век. Поэтому женщин ценили. Казачек не выдавали замуж за инородцев. В Черноморском казачьем войске, например, официально запрещалось выдавать девиц в замужество за людей, «не принадлежащих к сему войску».

То есть такая вот народная икона подспудно воспитывала ясное понимание. Все – для жизни, все – для продолжения рода. И церковь, понимая это, действовала в должном ключе. Вот смотри!

Мария достала из папочки ксерокопию документа и подсела к нему на ручку кресла.

– Вот смотри, что я нашла! Дело номер тысяча два.

Он чуть отодвинулся от ее горячего бедра. Но она, не обращая внимания, продолжала читать: «О доставлении права казачке 3. Степановой вступить во второй брак за взятием в плен ее мужа».

– А речь здесь идет вот о чем.

И она наклонилась к нему так близко грудью, что он напрягся. Но отодвигаться было некуда.

Она заметила это и торопливо застрочила:

– Здесь казачье станичное общество ходатайствует перед церковью об беспрецедентном решении – благословить молодую женщину при живом, но, судя по всему, пропавшем муже-казаке на второй освященный брак. И церковь, похоже, пошла на это. Памятуя, что «суббота для человека, а не человек для субботы», ее венчали заново. Вот так вот…

Слегка ошалевший от ее близости, тепла и неожиданно разгоревшегося желания, Казаков все еще пытался противиться ее чарам.

Он поднялся из кресла. Запахнул полы халата. И хотел было уже удалиться в ванную, где сохла его одежда. Но не тут-то было. Она обняла его сзади. И ее мягкие теплые руки заскользили под халатом. А крутые бедра прижались к ягодицам. Он дернулся еще раз. Пробормотал испуганно:

– Ты что, Мария! Нельзя!

– Кто сказал, что нельзя? Ты же сам на Афоне узнал, как Христос любил Марию Магдалину. Читал Евангелие от Филиппа? Бог Отец тоже благословил плотскую любовь. Он сказал: «Плодитесь и размножайтесь!» Я от тебя ребенка хочу! От тебя!

– Да ты что! Я же старый!

А она все о своем. О женском. Все шепчет и шепчет. И нет сил противиться. Усадила его снова в кресло. И жмется, жмется. И – видно, так устроен этот мир – если женщина что-нибудь задумала, то она вывернется наизнанку, но своего добьется.

Но он еще боролся:

– Я монах! Я не могу! Я клятвы давал!

– Может, ты и иеромонах. Но в первую очередь ты дурак!

– Почему?

– Потому что идешь против природы и воли Божией!

– Как я – против воли Бога?!

И она повторила горячим шепотом:

– Он ведь сказал: «Плодитесь и размножайтесь». А ты имеешь возможность дать жизнь новому существу. Своей веточке. Тростиночке. И как баран уперся со своими придумками. Где они?

Она все шептала и шептала, подвигаясь на коленках к нему, сидящему в кресле. И он чувствовал, что за нею стоит какая-то своя великая правда. Может быть, это правда матери всех богов – Кибелы, Марии Магдалины, Божьей Матери… Правда природы, жизни, рядом с которыми его правда кажется жалкой, маленькой и несущественной…

– Ты не согрешишь! – горячо шептала Бархатова, наклоняясь к нему. – Мы не будем заниматься этим.

Он уже чувствовал, что не в силах устоять.

– Я подою тебя, как бычка! – плотоядно усмехнулась она. – И ты не согрешишь. Не нарушишь свои обеты…

…И подоила. И торжествующе засобиралась, помчалась с его семенем, собранным в банку, которую засунула себе под мышку, чтобы не остудить.

* * *

Вечером она позвонила ему в гостиницу и торжествующе констатировала, что анализ показал вполне удовлетворительный результат.

– Мне сказали женщины из лаборатории, что бывают сорокалетние сплошь и рядом бесплодные. А у тебя – сорок миллионов, и все вполне себе живые…

«Да, если женщина что-то задумала, она наизнанку вывернется, но своего добьется!»