Текст книги "Суперхан"

Автор книги: Александр Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Александр Лапин
Суперхан

© Лапин А.А., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

* * *

Друзья, перед вами начало моей новой трилогии «Книга живых», завершающей сагу о поколении, родившемся в шестидесятых годах прошлого века.

Первая ее часть, «Суперхан», отвечает на важнейший вопрос: какое же общество мы построили на постсоветском пространстве за тридцать лет, прошедших с момента распада СССР?

Путь, пройденный нами в поисках нового государственного устройства, был долгий и противоречивый. На примере Казахстана и России – стран, подававших наибольшие надежды, – видно, как происходила постепенная трансформация: от «демократической» эйфории первых лет к «огосударствлению», а порой и к авторитаризму, В «Суперхане» герои саги прозревают в своем видении происходящего в высших эшелонах власти, но при этом не теряют стремления идти дальше, бороться за идеалы, продолжая искать «новые горизонты» на историческом пути своих народов.

Вторая часть трилогии уже не о политике. Ее тема – человек и окружающий его мир. На написание притчи «Вирусы» меня натолкнула охватившая мир пандемия, те страсти и страдания, которые она принесла в наше и без того непростое бытие. Но главное – это все-таки размышление о том, как, несмотря на все тяготы и невзгоды, люди остаются верны дружбе, солидарности и жизнеутверждающей силе любви. Любви, которая может преодолеть все.

«Книгой живых» я подвожу черту и навсегда, как и вы, расстаюсь с полюбившимися героями саги, включившей в себя романы «Русский крест», «Святые грешники», «Крымский мост». Остается только поставить точку, И я надеюсь, она будет поставлена повестью «Роман и Дарья», над которой я сегодня напряженно работаю.

Часть I
Неисповедимые пути

I

В юности ему частенько снился один и тот же вещий сон о маленьком мальчике в матроске, которого укусила за палец оса. Но тот сон ушел в небытие. Растаял в тумане времени. На смену ему к старости пришел кошмар, который повторяется уже несколько лет…Он сидит на старом, скрипучем стуле в первом ряду. Рядом мама. А позади стоит отец. И сестры. И еще люди. Он их знает поименно. Доктор, горничная, лакей и повар. Вся их дружная маленькая семья – коммуна. Нет только маленького поваренка. Он куда-то запропастился.

Напротив них стоят непонятные люди. Главный – черный и носатый. И суетливый. Он что-то говорит, обращаясь к папе, и размахивает белым листом бумаги в руке. Папа непонимающе смотрит и спрашивает его: «Что-что?»

А черный человек вдруг выхватывает из кармана брюк револьвер. И стреляет отцу в грудь. Грохот. Папа падает навзничь.

Мальчик тоже ничего не может понять. Только чувствует толчок в грудь, куда вонзает жало «стальная оса». Он силится подняться со стула, но не может.

К нему подходит нетвердой походкой, пошатываясь, одетый в черную кожанку человек с наганом. И мальчик решительно направляет свой плывущий взгляд в бездонные пустые глаза убийцы. У того начинают трястись руки, но он справляется. И Алексей чувствует, как больно раз за разом жалят его стальные осы…

Он сползает со стула на залитый алой кровью и усыпанный алмазами пол, на котором уже лежат, стонут другие люди…

Последнее, что он помнит, – как шевелится рядом с ним младшая сестра Настя. И грубый человек встает на ее нежные белые руки тяжелыми коваными ботинками и с мясницким хэканьем бьет стальным винтовочным штыком в девичью грудь с такой силой, что штык, пробив юное тело, со хрястом входит в доски пола…

В это мгновение Дубравин всегда просыпается в холодном поту. Лежит, приоткрыв глаза, и прислушивается, как колотится, словно в припадке, его бедное сердце.

Проснувшись, он, как и многие пожилые люди, начинает вспоминать свою жизнь: «Странное дело! – думает он. – Пока был молодым, все думал о делах, о будущем. Теперь этого нет. Почему? Наверное, потому, что нет того горизонта, того будущего, о котором грезилось и мечталось. Нет времени для воплощения мечтаний. И сознание поворачивает в прошлое. В детство, в юность».

Он многое теперь понимает из того, что приходило тогда. И почему он с семи лет мечтал стать суворовцем. Отчего ему снились такие странные сны, а самой любимой книгой была «Принц и нищий». Откуда пришла болезнь, обезножившая его во втором классе…

Помнит он и еще кое-что. Как пришел впервые в Александровский дворец в Царском Селе. И почувствовал себя как дома. И даже заметил сделанный мамой шовчик на детской шинельке, выставленной в витрине за стеклом.

Когда тебе уже за шестьдесят, на многое начинаешь смотреть по-другому.

«Одно дело – ехать на ярмарку. И совсем другое – обратно», – думает он, лежа в темноте. Но жизнь продолжается. И все в ней, хотя бы сейчас, должно быть отстроено правильно.

Не так давно они с Людмилой, что называется, без особого шума и пыли сочетались законным браком. И теперь на пороге старости совесть его успокоилась.

Все бы ничего. Но есть одна закавыка, которая грызет его, – младший сын Георгий. Живет парень, не зная родного отца. Это не его вина. Однако ж Дубравин – такой человек, который отвечает за все.

Тихо тикают на стене спальни часы. Мерно дышит рядом жена. Внизу то включается, то выключается газовый котел.

Ох, эти мысли! Ох, скакуны! Как от вас избавиться?

Дубравин включил свой «стеклоочиститель». Смахнул образы. Остановил «мыслемешалку». И… заснул. Теперь ему, чтобы восстановить силы, нужно как следует высыпаться.

* * *

Проснулся он от шума двигателя за окном.

В восемь обычно менялся охранник. Хлопнули двери машины, послышались негромкие голоса.

Надо было вставать. Но он не вскочил с кровати с присказкой: «Вставайте, граф! Вас ждут великие дела!» А потихоньку-полегоньку начал процесс «зарядки аккумуляторов».

Надел наушники, подобрал мелодию, соответствовавшую настроению. Обычно это классика – Чайковский, Вагнер, Вивальди… Либо романсы. Но сегодня он выбрал детский хор и поставил свой «гимн» – «Крылатые качели». Включил. И под этот летящий детский голос начал медитировать. Многолетнее упражнение почти сразу дало результат: ум прояснился, мысли, как легкие облака на ясном небе, растворились, исчезли. А закрытыми глазами он обнаружил внутри себя чистую-чистую синеву.

Прошло еще несколько минут, и он ощутил, как на переносице появилось легкое давление, – это спускалась сила. Сила жизни. Теперь ее надо было «поймать» и передать телу.

Дубравин встал с кровати и начал медленно-медленно делать комплекс упражнений. Экспериментальным путем он давным-давно выяснил, что лучше всего пробуждают тело приседания и разгибания из армейской зарядки. Затем он перешел к упражнениям из китайского тайцзицюаня. Он мысленно гонял энергию из одной руки в другую, не забывая правильно дышать. И когда наконец уловил космическую силу в «силки разума», выполнив ката из карате, направил ее поток в основание позвоночника, откуда она будет весь день напитывать его много поработавшее, но все еще сильное тело. Зарядка закончилась «боем с тенью» – несколькими сильными короткими ударами на выдохе.

Итак, тело было заряжено энергией, а мозг очищен. Теперь задача – поднять вибрации, управлять своей мыслью, которая является самой большой силой во Вселенной. Он никогда не занимался удерживанием первоначальной пустоты, как это делают дзен-буддисты, йоги, монахи, суфии. Для этого они и уходят из активной жизни. Сидят годами в пещерах, скитах и ямах. Дубравин ставил себе другую задачу: поднять уровень своего мышления, заполнить мозг творческими вибрациями, которые и вытеснят словесный мусор. И он делал это самым простым способом: с помощью творчества.

Дубравин поднялся к себе, на третий этаж дома, вошел в кабинет. Сел в удобное кресло, придвинул клавиатуру и начал вспоминать зацепившую его за живое, слышанную когда-то историю. Историю, которая была созвучна его нынешним мыслям и настроениям: «Да-да! Это было лет сорок назад. И осталось в памяти до сегодняшнего дня».

Он решительно напечатал заголовок своего рассказа: «Взлет».

Почесал переносицу. Всмотрелся в зеркало напротив. Увидел там широкоплечего, высоколобого человека, похожего бритой головой на буддистского монаха. Человек в зеркале вздохнул и принялся за работу.

* * *

«В редакцию солидного технического журнала пришло письмо, переполнившее чашу терпения заведующего отделом новой техники и изобретений. Он вызвал молодого корреспондента Костю Незванцева, положил перед ним конверт и предложил выехать в командировку.

Константин встретил известие без особого энтузиазма. Он слегка отодвинул от себя конверт и вяло заспорил:

– Владимир Петрович, я только позавчера приехал, устал, а вы снова меня! Да и по графику отпуск должен быть. У жены горит…

– Константин Павлович, только вы как бывший изобретатель можете показать убогость этих чудес, – шеф тонко польстил Косте.

Но намек произвел на Незванцева неприятное впечатление. Он вспомнил годы работы в конструкторском бюро, горячую идею, которую так и не довел до ума, – не хватило упорства, смелости. От воспоминания настроение у него окончательно испортилось.

Когда заведующий снова подвинул письмо, корреспондент взял его с кислой миной.

Некий Дмитрий Евсеев из села Славянка сообщал, что изобрел самолет, превосходящий по летным данным многие подобные машины.

“При минимальной мощности двигателя, – писал он, – самолет способен поднять двух человек и пролететь значительное расстояние. Все это за счет хитрого решения, до которого не додумались другие конструкторы”.

В конце автор просил опубликовать свое открытие, а также “помочь с разрешением на пересечение Каспийского моря (перелет к родственникам на Кавказ) и выдать документ на право пользования летательным аппаратом”.

– Каков, а? – начал горячиться зав, когда Константин отложил письмо, – к родичам на собственном самолете собрался!

Он похлопал себя по плотной шее.

– Вот где они у меня сидят, эти горе-изобретатели! Их бредовые идеи отнимают время, нужное для работы с более серьезными вещами. Посмотри! – шеф грохнул на стол тяжелые лыжные ботинки с привинченными к носкам страшными кривыми лезвиями.

– Предлагаемые чудо-ботинки должны заменить в поле мотыгу. Принцип действия – надел и пошел. Автор требует немедленного разбора своего предложения.

В то же время у меня в столе лежит интереснейшая разработка мотопомпы…

– Да, это, конечно, не дело, – думая о чем-то своем, равнодушно отозвался Константин.

– А этот, – шеф помахал перед носом журналиста письмом на фирменном бланке, – изобрел электрический вертолет. Энергия на него подается по кабелю, который тянется с земли… Нужен разгромный фельетон.

Поняв, что совместный отпуск пропал и крупного разговора с женой не избежать, Костя сгреб письма со стола. Зло, с тоскливым раздражением подумал: “Ну, я вам покажу, братья Райт из Славянки, Ньютоны из Халдеевки…”

…Затерявшаяся среди лесов деревенька встретила его собачьим лаем и зигзагообразными переулками. Пацаны со смехом (Константин отметил это обстоятельство) рассказали ему о “самолете” тракториста Дмитрия Евсеева и проводили до ворот.

Изобретатель сидел дома, хлебал щи. Был он тощ, маленького роста и весь какой-то взъерошенный. Когда гость представился, он ожил, хлопнул себя по ляжкам и уничижительно посмотрел на свою толстую жену. Та ответила взглядом, полным тревоги и злости.

Решили сразу взглянуть на аппарат. Евсеев открыл пудовый замок на сарае, и корреспондент увидел обтянутое старым пододеяльником сооружение странных и непривычных для человеческих глаз очертаний.

“Похоже на стрекозу”.

Дмитрий, вставляя замысловатые авиационные термины, начал с жаром объяснять задумку, которая пришла ему в голову, когда он наблюдал за полетом насекомых.

Гость прервал его осторожным вопросом:

– И вы думаете, оно полетит?

– Вы что, не верите? – изумился изобретатель. – Может, попробуем?

Они подхватили “самолет” под крылья, и, покачиваясь на дутых мотоциклетных шинах, он выкатился на свет божий, уставился в голубое небо красным пропеллером.

В воздухе запахло бензином.

На чиханье мотора сбежались деревенские мальчишки.

Следом за ними примчалась жена Дмитрия. Она схватилась за лопасть винта, не давая ему раскручиваться, и запричитала:

– Митрий, опять убивство. Люди смеются: “Еще не полетели на Кавказ?!” Дрова на зиму надо готовить. Лучше бы сварганил пилу механическую!

Потом она принялась за корреспондента:

– А вы вроде человек серьезный, а потакаете глупостям…

Дмитрий оставил двигатель, обнял жену за плечи и, подталкивая, повел к сараю.

– Я, дуреха, не собираюсь летать. Просил ведь, чтоб убрала в мастерской. Не-е! Сама глянь, что здесь творится!

Подвел ее к двери. Неожиданно ловко втолкнул в сарай. И мгновенно навесил свой пудовый замок. Вернулся к аппарату.

– Нихто не верит, даже она. А я докажу!

Запертая жена сначала стучала в дверь, а когда двигатель завелся, заплакала, заголосила. Корреспондент покачал головой, в которой уже мелькали первые фельетонные строчки.

Дмитрий, повернув все системы, запрыгнул в высокое брезентовое сиденье. Посмотрел на развевающийся на столбе полосатый носок. Предложил корреспонденту:

– А то, может, вдвоем? Оно так устойчивей и веселее…

– Благодарю, в другой раз, – ответил журналист и подумал: “Неужели не понимает, что эта хреновина с пропеллером не то что через Каспийское море не перелетит – и от земли не оторвется?!”

Тем временем отчаянно затрещал двигатель. От ветра, поднятого винтом, побежали волны по траве. Вопреки ожиданиям сооружение сперва медленно, а потом как-то странно, скачками двинулось к краю пшеничного поля. Вскоре, однако, мотор заглох. Пилот выскочил на траву. Корреспондент при этом добавил в уме к фельетону пару живых эпитетов и пошел открывать дверь.

В эту минуту “самолет” снова застрекотал и побежал быстрее. Вот он подпрыгнул раз-другой, качнул крыльями.

Приподнялся невысоко, цепляясь колесами за травостой, упал. Рванулся, как гусь, на взлете, оттолкнулся дутыми шинами на кочке… Рокот перешел в осиное жужжание… И…

Никто даже не понял, что произошло. Лишь старушка Маланья, увидев промелькнувший над головой фанерный фюзеляж, перекрестилась. Ребятишки пронзительно завизжали:

– Летит! Летит!

Когда Константин сообразил, в чем дело, в душе у него что-то болезненно перевернулось, исчезло привычное ленивое оцепенение. Стало горько и завидно: не он оседлал мечту.

Самолетик тракториста Евсеева сделал пару кругов и стал заходить на посадку. Метрах в трех от земли неожиданный и сильный порыв ветра подтолкнул вибрирующее сооружение под левую плоскость. Пилот отчаянно пытался выправить машину, жестикулировал. Но у самой земли воздушная волна с другой стороны свела его усилия на нет.

Увлекаемый тяжестью собственного веса, подталкиваемый силой инерции и ветра, аппарат наклонился. Крыло чиркнуло о землю. Двигатель взвыл, потянул вверх.

Константин с ужасом увидел, как под действием удара, ветра и тяги конструкция медленно переворачивается. Вот она в последнем усилии зависла вверх колесами, как бы остановилась в воздухе. Неизмеримо долго, так, что на земле все напряглись в ожидании, шла борьба.

Наконец, потеряв управление, самолет рухнул.

Зрители, вопя, бросились к месту аварии. Там из-под обломков уже силился выкарабкаться испытатель. Когда вытаскивали его маленькое податливое тело, он в горячке упрямо твердил:

– А я вам говорю – летает. И баста!

Жена плакала и промокала ссадины и царапины, останавливала кровь из разбитого носа. Константин стоял рядом, ворошил обломки и разгорался: “А ведь и моя идея была не абсурднее этой. Надо было опробовать ее на практике. Пусть с разбитым носом. Да и вообще: летает, не летает – разве это главное?..”»

* * *

Дубравин удовлетворенно хмыкнул, встал из-за стола и вышел на балкон.

Давнее чувство, что он не все успел сделать в этой жизни, на время ушло. Душа успокоилась, и он увидел Луговое во всей его красе. Над селом возвышалась, играла позолотой куполов церковь Архистратига Михаила.

Все сбылось, как и мечталось. Появился у церкви хозяин, молодой энергичный священник отец Валентин. Как это часто бывает с русскими людьми – жил человек, работал на ниве юриспруденции в адвокатуре, наживал деньги, авторитет, славу. И вдруг… Вот это самое «вдруг» и привело его сюда священником. Сбилась вокруг него община. Так что в скором времени огородился храм хорошей узорной стальной изгородью, зазеленел вокруг него стриженый газон, замостились новой плиткой дорожки.

И теперь по воскресеньям и большим церковным праздникам радует слух окрестных жителей чистый колокольный звон.

Трижды «подступались» селяне к дороге.

Дубравин долго сомневался. А надо ли строить? Потому что знал: пока нет асфальта, в деревне тишь, гладь да божья благодать! А проложишь «тропу» – начнут носиться туда-сюда на машинах лихие ненужные люди. Долго сомневался. Лет семь. Но в конце концов, посмотрев, как Людка на «лексусе» на ледяной горке не может подняться к дому, сдался.

Два раза ходил с челобитными «от народа» к губернатору. Добился, чтобы дорогу поставили в план. А для более прочного закрепления проекта в плане подготовил заявление от жителей села в областную прокуратуру. Мол, по российскому закону к каждому населенному пункту должен быть подъезд. Так что обеспечьте исполнение.

Прошло всего три годочка – и деньги выделили. Еще через пару лет серый асфальт через засыпанный лог привел богомольцев прямо к храму.

Тут народ подхватил инициативу. И потянул дороги с твердым покрытием к своим домам.

С газом решили еще раньше. Изыскала их община несколько миллионов (не долларов, простых рублей), влила их в пустой доселе бюджет сельского поселения. Не прошло и года, как газовики смилостивились, так сказать, снизошли к «просьбам трудящихся» и протянули трубу к селу.

А тут уж, как говорится, не зевай! Подтягивай! Ставь плиту! Плати!

И Луговое начало процветать. Администрация поселения тут же радостно распродала все пустовавшие ранее участки, и то там, то здесь стали выскакивать, как шляпки красных грибов, крыши новых домов.

Можно сказать, возродился старый колхоз. Но возродился по-новому. Конечно, нет теперь в нем ни тружеников сельского хозяйства, ни передовиков производства. Нет фермы и бредущих по полям тучных стад.

Теперь село их стало местом отдохновения знатных пенсионеров, потомков сельских тружеников. Подтянулись и те, кто заработал деньги. Захотели люди жить на природе.

А природа в Луговом замечательная. Течет внизу окаймленная деревьями и камышом прозрачная река. Шумит на другом берегу заповедный лес.

В начале эпохи освоения глубинки народ никак не мог понять: зачем забираться в такую глушь? А теперь сообразил. Луговое – никакая не глушь. И езды до города по классному асфальту всего ничего – минут тридцать пять. Нынче из одного конца города в другой надо ехать через пробки часа два-три. Так-то…

Жизнь устаканилась.

Дороги чистятся, во всех домах газ и свет. Живи – не помирай, советский крестьянин! Или, скорее, российский селянин.

* * *

А жизнь – на то она и жизнь, чтобы подбрасывать новые задачки. Образовалась таковая и у семьи Дубравиных. Скоропостижно скончалась от инсульта жена брата Людмилы. Похоронили. Но осталось от нее наследство – Людкин брат Борис. Интересный такой типаж. Человек, проживший всю свою жизнь при матери, а потом при жене.

После похорон Людка позвонила Дубравину и чуть не плача сказала:

– Его нельзя оставлять одного. Он же пропадет!

Дубравин по простоте душевной ответил:

– Привози его сюда! Забирай к нам!

Вот уж воистину права народная мудрость: женишься не на женщине, а на ее родне.

Отвели брату комнату в городской квартире, где зимой обитали и они сами. Обставили соответствующе. Оставили Бориса дома. Так сказать, на хозяйстве. И принялись работать дальше.

А сюрпризы не заставили себя долго ждать. Через несколько дней позвонили соседи: «Ваш дедушка пьяный валяется на тротуаре у дома!»

Ноги в руки – Людка села в машину, примчалась, спасла «дедушку», притащила домой.

Но чем дальше в лес, тем больше дров.

Дубравину показалось, что он вернулся в свою юность, когда дома жил-поживал его братец Иван.

Сама жизнь в одной квартире с неопрятным всклокоченным Борисом, который никак не вписывался в атмосферу их дружной, любящей семьи, стала испытанием.

Кончилось это тем, что в один прекрасный день, сидя в машине у дома, Дубравин признался Людмиле:

– Люд! Ты знаешь, я не хочу идти домой!

Чему она нисколько не удивилась. А тоже честно ему ответила:

– Саш! Я тоже не хочу!

В общем, на семейном совете решили: переселить брата на свежий воздух. В деревню. Огромный дом. Лужайки, цветы. Может, там он найдет себе применение.

Сказано – сделано.

Поселился Борис в деревне. Стал жить-поживать в отведенной ему на первом этаже комнате.

И первое время он вел весьма активный образ жизни: «подружился» с охранниками. Каждый день выходил на улицу к ним гости.

Но, как говорится, недолго музыка играла, недолго Боря танцевал. Тут-то и выяснилось, что любимым занятием брата было «сбегать в магазин». И напиться. Чему он и начал предаваться на досуге. Благо и до магазина не всегда идти было надо: жители окрестных домов смело гнали «народные слезы» в неограниченных количествах.

Хозяева наезжали на выходные. Людка старалась изо всех сил, готовила разносолы брату на неделю, заставляла ими два холодильника в надежде, что все съестся.

Но сильно пьющим закуски много не надо. Они черпают энергию из огненной воды.

Так что пропадал понапрасну сестринский труд, ибо основной пищей брата стали самогон и пельмени.

Начальник охраны Виктор Палахов, обнаружив такой разврат во вверенном ему подразделении, стал жестко прессовать тружеников тыла, увольняя за пьянку то одного, то другого.

Сестра лишила Бориса карманных денег. И пить стало не на что.

Ну, а если ты не угощаешь собутыльников, то рано или поздно они перестанут угощать и тебя.

Не прошло и года, как Дубравин заметил, что «дружба» Бориса и охранников прошла. Распалась цепь великая. Перестал он вылезать к ним и сидеть целыми днями в будке. Долго не расставался с ним только один друг – Вася.

Это нынче редко встречающийся, практически вымирающий тип русского человека. Чем-то Василий напоминал Дубравину его армейского друга Амантая Тамнимбаева – сына великой степи, с которым он служил срочную на суровой сибирской земле. Такой же работящий, улыбчивый. Безропотно берущийся за любое дело. Одно слово – добрый человек. И Борис его, что называется, оседлал. Как только Вася дежурит – Борис тут как тут. Вылезает на улицу. Вася берет его под белы рученьки и ведет в будку.

Но и здесь недолго везло Борису. Потому что такие посиделки заканчивались, естественно, пьянкой.

Как-то начальник охраны Виктор Палахов зашел в будочку и увидел вповалку лежащих Васю и Бориса. Недолго думая, разозлившийся Витька утащил вяло сопротивлявшегося Васю в машину и отвез его домой. На расправу к жене. Жена Васи Маша, женщина решительная, как только ей предоставили пьяненького мужа, с ходу заехала ему кулачищем в глаз и начала метелить его так, что Палахову стало жалко своего подчиненного. Васе было объявлено последнее предупреждение. И он, судя по всему, завязал. А вместе с прекращением выпивона пропал и интерес со стороны Бориса.

Дубравин, наблюдая все эти перипетии отношений шурина с окружающим миром, все пытался ответить себе на несколько вопросов.

Например, как можно жить на свете, ничего не делая? Вообще, поселяя шурина в большом доме, Дубравин втайне надеялся на то, что Борис заинтересуется сельским трудом. И, может быть, этот интерес продлит ему жизнь.

Но в обстановке сытости и полной обеспеченности тот предпочел жить по древнему принципу: хлеба и зрелищ. «Хлебом» его обеспечивала Людмила. Второе Борис находил в телевидении. Постепенно сложился простой и, видимо, самый доступный ему образ жизни. Позавтракав, Борис садился, а чаще всего ложился на диван перед телевизором. И часами молча развлекался шутками Петросяна и его компании. Пролежав так до обеда, он тащился на кухню-столовую. И тут… варил себе кастрюлю пельменей.

Для Дубравина было величайшей загадкой, почему Борис остановил свой выбор на этом блюде. На вопрос, отчего он не употребляет, скажем, борщ или котлеты, ответ следовал один и тот же: «Не хочу». Как-то Дубравин спросил Людку, что же определяет выбор Бориса. И та ответила:

– Лень! Надо достать кастрюлю. Разогреть. Налить. А тут – проще всего. Вывалил и черпай!

Дубравина мучила совесть. Может, они чего-то недодали Борису? И человеку просто не нравится его жизнь. Но однажды во время братской стычки с Людкой он заявил:

– Да ты знаешь, как я прекрасно живу!

То есть, понял Дубравин, Борис считал свою жизнь абсолютно нормальной.

И Дубравин начал думать: «Может, он святой? Всем доволен! Всем счастлив! Ничего ему не надо». И спрашивал Людку: всегда ли брат был таким?

– Он жил с женщинами. И те постоянно шпыняли и гоняли его: «Борис, вставай! Иди на работу! Копай огород!» То есть они были мотором его жизни. И вот их нет – двигатель исчез.

Здесь, в «раю», который построил для себя и своей семьи Дубравин, Борис считал, что достиг идеала человеческой жизни. Жрать, пить, курить, переползать от одного телевизора к другому – это и есть наивысший кайф.

Дубравин долго бился над разгадкой этого характера. Пока не понял, что Борис – законченный, классический, но недалекий эгоист. Потому что, судя по всему, никогда, ни при каких обстоятельствах он не думал ни о чем, кроме себя, своих нужд и потребностей.

«В каком-то смысле то, что происходит с ним, – это эксперимент с будущим человечества, – думал Александр, прислушиваясь к тому, как скрипит стул, который Борис двигал по паркету. – Мы все стремимся к идеалу комфорта, сытости. Чтобы жить без напряжения. И быстро-быстро деградируем. Скоро будет так: в рот – одну трубку, чтобы поглощать еду, в зад – другую, чтобы собирать отходы. А на глаза – виртуальные очки, чтобы пялиться. Но человек ведь не корова. И не свинья. Он должен к чему-то стремиться. Что-то совершить в своей жизни».

За забором на соседнем участке через дорогу пожилой сосед в белой морской фуражке, майке и шортах собирал на картофельном поле плоды своего труда.

«Вот почему он – тоже наш ровесник – работает на солнышке, радуется жизни, а Борис ползает, как таракан, от телевизора к телевизору? Хотя ничем не болен. Все дело, наверное, в энергетике! У кого-то эта энергия жизни есть. А у кого-то – нет. Просто надо шевелиться! Всегда. А не плыть по течению. К чему-то стремиться и никогда не сдаваться!»

В последние годы Дубравин, воспитанный на книгах, якобы раскрывающих душу русского народа, во многом пересмотрел свои взгляды, сложившиеся под влиянием Льва Толстого, Достоевского и прочих «властителей дум». Как человек, вышедший из глубин народной жизни, он считал все эти теории о «непротивлении злу насилием», «красоте, которая спасет мир» и прочих «выкрутасах» абсолютно не соответствующими ни духу, ни характеру русского народа. Более того, он считал их вредными и в чем-то ущербными.

«И где они нашли такой русский народ? Возможно, как интеллигентам, князьям и графам им очень хотелось, чтобы народ был таким. Толстой – тот все жаждал опроститься. И горевал в своих “Казаках” и “Воскресении”, что ну никак не смог стать вровень с простым людом. Что народ, хоть он и ходил босиком да сено косил, все равно считал его барином. И не принимал за своего. А мне это ни к чему. Я сам из гущи народа. И могу о нем судить не со стороны, а изнутри.

Да, конечно, такие типажи, как Вася и Борис, еще появляются среди русских людей с завидным постоянством, но они – уходящая натура.

Кто такой этот Платон Каратаев, которого Толстой вывел учителем для Пьера Безухова? Человек, который плыл по течению и кончил тем, что его, как “больную собаку”, пристрелил по дороге французский конвоир.

Да если бы все мы были такими, давно не стало бы русского народа!

Народ наш разный. Очень разный. И мне импонирует вовсе не Борис, а такие, как Палахов, как наш новый охранник Денис, рукастый мужик. Такие люди действительно меняют жизнь. Вон как за эти годы изменилась наша деревня! Ожила. Задышала. Если бы еще государство у нас было адекватное, то, глядишь, дела пошли бы еще веселее.

Впрочем, многое на Руси осталось прежним. Менталитет наших людей меняется с трудом. Заглянуть в чужой карман. Позавидовать. Обсудить. И осудить. Это вот наше, родное».

И Дубравин усмехнулся своим мыслям, вспомнил, какие слухи и сплетни о нем самом доходили из деревни: то он собирается закрыть для людей проход на пляжик, построив бетонный забор, то он все продает и уезжает за границу, то вдруг скупает все окрестные земли…

* * *

Внизу снова начал скрипеть стул. «Дед» Борис полз обратно к себе в комнату.

Дубравину вдруг стало жалко его. Никому не нужный, одинокий человек. Ему захотелось как-то ободрить Бориса, сказать ему что-то хорошее. Но тут он услышал, как «дед» орет на собачку чихуахуа, которая жила с ним в этом доме и скрашивала его досуг, и желание пропало.

«Это его карма. Каждый проживает жизнь и в конце пожинает плоды. Как прошлых жизней, так и этой… Ну, а мне-то зачем досталось такое? Наверное, для урока. Чтобы смотрел. И думал, как надо правильно жить, чтобы потом правильно умирать.

А еще, пожалуй, эта ситуация учит меня терпению и мягкости к людям. Самым разным. Ведь как я не любил в юности своего брата-алкаша, как ненавидел пьяниц! Лупил их в армии, когда был начальником гауптвахты. Теперь, на склоне лет, аукнулось: живи рядом, молчи и извлекай уроки!»

Он спустился. Съел приготовленный Людмилой простой деревенский завтрак и засобирался на работу.

Конечно, ему хотелось еще отдохнуть. Но долгие размышления в последние годы, особенно после выхода на пенсию, привели его только к одному: работать придется всегда. До самого последнего часа!