Текст книги "Афганский гладиатор"

Автор книги: Александр Тамоников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Старший лейтенант пожал плечами:

– По-разному. Все зависит от того, какую определят задачу! Иногда выход проходит легко, без проблем, иногда... иногда бывает хреново. Но пока еще... – Тимохин постучал костяшками пальцев по столу, – обходилось без потерь. Что будет дальше, никто не знает. Как и то, какую задачу предстоит решать на этот раз!

– Да! И никто, кроме меня, не имеет ни малейшего понятия, что ты, официально числясь в штате батальона, фактически уже второй год воюешь в Афганистане.

Тимохин спокойно ответил:

– Ну, во-первых, воюю – громко сказано. Все же командировки – это не постоянное нахождение «за речкой». Во-вторых, зачем кому-то об этом знать?

– Просто несправедливо получается.

– Да ладно, ерунда это все! Я же добровольно согласился войти в спецгруппу. Никто не принуждал. И не жалею об этом. В Афгане, на выходе, особенно, когда находишься в режиме вынужденного ожидания активных действий, многое переосмысливаешь. Отсюда, наверное, и такое агрессивное неприятие бесполезной, показушной деятельности некоторых армейских чинов, представляющих эту деятельность как нечто значимое, без чего армия существовать не может! «За речкой», Марат Рустамович, все по-другому. Все! По крайней мере в нашей группе. Возможно, из-за того, что нас посылают на конкретные задания с конкретно определенной целью. Простых прогулок по горам и ущельям не бывает!

Подполковник выложил на стол пачку сигарет и зажигалку:

– Кури если хочешь!

Старший лейтенант закурил. К нему присоединился и комбат, выставив из шкафа пепельницу.

После непродолжительной паузы он протянул:

– Да-да! И сколько еще таких, как ты, наши генералы будут использовать втемную? В секретном режиме?

– Это вопрос к ним, к генералам. Но думаю, что еще долго. Впрочем, это не наше дело.

– Ты прав! Значит, в четверг ты убываешь в командировку, а в понедельник по приказу генерала Максимова я должен отправить в штаб соединения представление о назначении тебя на должность старшего инженера технической части с присвоением очередного воинского звания.

Старший лейтенант удивленно взглянул на комбата:

– Ну и разговор у нас получается. Начали за упокой, заканчиваем во здравие. Это что же, я теперь инженерить буду?

– Ты имеешь что-нибудь против?

– А как же насчет новой должности и звания по линии политорганов? У меня, если не ошибаюсь, два простых выговора и один с занесением в учетную карточку?! Замполит точно возбухнет! Ему и Булыгин подпоет! В момент к начальнику политотдела бумага улетит!

– Тебя это волнует?

– Да нет! Радует! Представляю их рожи, когда они узнают о моем повышении. А Гломов, так он вообще как бы от злости с катушек не слетел! Хм, что ни говори, а сюрприз вы мне отменный преподнесли.

– Надеюсь, после этого ты перестанешь открыто бузить?

Старший лейтенант погладил подбородок:

– Если честно, то вряд ли. При условии, что Гломов не изменится. А он не изменится. Да и я другим не стану, если, конечно, вернусь из командировки. Не приучен я играть, Марат Рустамович. Какой есть, такой есть, таким и буду, пока жив! Меня уже не переделать!

Подполковник поднялся:

– Жениться тебе надо, Саня! Семьей нормальной обзаводиться. Тогда угомонишься. По себе знаю! Таким же борзым в молодости холостяцкой был. Офицером на «губе» больше просидел, чем курсантом в училище. А женился – новая жизнь началась. Слышал, у тебя близкие отношения с сержантом из медсанбата, Ириной Люблиной? Нормальная деваха. Одобряю. Так что вперед!

Тимохин вздохнул:

– И все у нас в гарнизоне про всех знают! Не городок, а общежитие с подселением. Только женат я еще, товарищ подполковник. Или забыли?

– Ах, черт! Точно! Тебе ж квартира поэтому выделена! Совсем закружился тут с вами. Но ты ж, по-моему, разводиться собирался? Или передумал?

– Собирался и собираюсь. Второй год! Но это не важно. Развод оформить не проблема, вопрос – смогу ли жить с Ириной?! И вот на него у меня, Марат Рустамович, окончательного ответа нет.

– Постой! Ты ж с ней вроде давно встречаешься.

– И что? Встречался я не только с ней. Это в последнее время у меня кроме нее никого нет. А вдруг появится?

– Кто?

– Та, ради которой я буду готов жизнь отдать. Тогда что? В общем, прошу, не задевайте мою личную жизнь. И не пытайтесь в ней разобраться. Я сам не могу в себе разобраться, куда уж другим?

– Сложный ты человек, Саша, не по годам сложный! Тебе двадцать пять?

– Да!

– Вот! Всего двадцать пять. А пережитое на все сорок потянет!

– Ну и черт с ним! На этот раз разрешите идти?

– На этот раз иди! И пока о ближайших изменениях в службе не распространяйся. О командировке тоже!

– Учту!

Тимохин, наконец, покинул кабинет командира части. Но не штаб, где в дежурке его ждал Шестаков. Лейтенант спросил:

– Ну как, Саня? Видно, по-серьезному тебя дрючил комбат, долго заседали. Чем все закончилось?

– Ничем. Готовься к смене и развод строй вовремя. Подготовленный, чтобы вовремя смениться.

– Так ты заступаешь в наряд?

– Заступаю!

Шестаков вздохнул:

– Разочаровал ты меня! Думал, до конца пойдешь!

– Думал и передумал.

– Вот теперь урод Гломов доволен будет. Самого Тимохина обломал.

– Запомни, Вадик, кишка тонка у начальника штаба обломать старшего лейтенанта Тимохина. Это же и другим передай, кто рот откроет.

– Да кому у нас рот-то против начальства открывать? Кроме нас с тобой.

– Тем лучше. А в наряд я заступаю исключительно потому, что такое решение принял комбат, которого я уважаю. Не начальник штаба, а комбат, запомнил?

– Да мне-то чего запоминать? Я-то тебя понимаю.

Тимохин достал сигареты. Протянул пачку дежурному по части. Шестаков кивнул на выход:

– Пойдем в курилку, а то выйдет Галаев, шуму не оберешься.

Офицеры прошли в место для курения.

Затянувшись, Тимохин спросил:

– Катерина слиняла?

Шестаков кивнул:

– Давно! Как ты к комбату направился. Кстати, вместе с Гломовым в городок отправилась.

– Ну и что?

– Да нет, ничего! А чего ты ее кинул? Ведь открыто клеится баба?! Только отношениями с Ириной мозги мне не забивай. Знаю я про вашу любовь.

Старший лейтенант усмехнулся:

– Что ты о нас с Люблиной знать можешь, Вадик? Если я ни хрена не разберусь в наших отношениях? Да и не хочу разбираться. По мне, шло бы все как идет!

– Вот только Ирку это вряд ли устроит. Она-то наверняка желает большего.

– В этом и проблема. Сам-то так и не смог подбить клинья к машинистке?

– Не знаю! Попробую сегодня на дискотеке охмурить ее, а там как получится.

– Если не нажрешься до танцев.

Шестаков тяжело вздохнул:

– Если не нажрусь.

Лейтенант слыл в гарнизоне отчаянным гулякой, преданным почитателем Бахуса и влюбчивой натурой, за что многие называли его гусаром. Женщины принимали его, но те, кто сами не прочь были погулять. Начальство же просто махнуло на Вадима рукой. Воспитывай не воспитывай – толку никакого. Попробовали уволить, оформили все чин чином через суд чести младших офицеров, но документы завернули в штабе округа, объявив лейтенанту предупреждение о неполном служебном соответствии, что вызвало смех среди офицеров батальона, потому как это предупреждение было у Шестакова третьим по счету. Ходили слухи, что замполит с начальником штаба готовят очередной суд чести, но это совершенно не волновало лейтенанта. Хотя в принципе Шестаков был неплохим парнем. Да, гуляка, любитель выпить и приласкаться к женщине, но не подлец. Человек, на которого в серьезном деле или опасной ситуации всегда можно было положиться. К тому же взвод держал. И не на страхе, а на уважении подчиненных. Он не панибратствовал с солдатами, нередко был резок. Но всегда справедлив. А это качество больше всего ценили солдаты в своих командирах. Поэтому, несмотря на то что в батальоне да и во всем гарнизоне считался раздолбаем, взвод его из года в год все проверки сдавал только на «отлично». И у него в подразделении не то чтобы «дедовщины», а даже намека на неуставные взаимоотношения не было. Умел лейтенант работать с людьми. И если бы не своевольный, бунтарский характер, то сделал бы вполне приличную карьеру. Но Вадим, безупречно командуя взводом, совершенно безразлично относился к карьере. Он единственный в гарнизоне мог умудриться в один день получить именные часы из рук главкома сухопутных войск за отлично выполненную учебную задачу и пять суток ареста от комдива за употребление спиртных напитков в служебное время. Странным был Шестаков. Такие в Афгане героями становились или подрывали себя гранатами, предпочитая смерть позорному плену. Но то в Афгане. Куда Шестакова не пускали, невзирая на десятки написанных им рапортов о переводе «за речку». Политорганы считали, что недостоин лейтенант высокого звания воина-интернационалиста. Идиотизм полнейший, но так было. Впрочем, Шестаков в отместку тоже немало потрепал нервов и замполиту, и новоявленному секретарю партбюро. Последнему вообще на полигоне морду набил, когда тот еще не пробился на партийную должность. Булыгин настрочил жалобу, да толку? Свидетелей мордобоя не оказалось, хотя не менее десятка солдат видели, как Шестаков отоварил своего начальника. Но ни один из бойцов при служебном расследовании не подтвердил этого очевидного факта. Пришлось прикрывать дело. Лейтенант же доказал всем, что значит уважение солдатами своего командира.

Шестаков повторил:

– Ты прав, Саня, если не нажрусь. Ведь в общагу придешь, а там Гоша, начальник столовой пехотного полка. У Гоши наверняка литруха припасена, тем более на сегодня, когда вечер отдыха назначен. Как не выпить? А я понемногу не могу. Врежешь лобастый – мало, заглотишь второй – мало, а после третьего врубаешься – много. И ничего с собой поделать не могу!

Старший лейтенант предложил:

– А ты после наряда не ходи в общагу.

Лейтенант удивился:

– Куда ж мне идти? Прямиком к Катьке Назаровой? Не пустит, даже с розами. В казарму? К родному личному составу? Ты хоть понимаешь, что предложил?

– Понимаю! Сменимся, пойдешь ко мне на хату, ключ я тебе передам. Там душ примешь, вода в бочке должна остаться, перекусишь. Мы с тобой одной комплекции, так что гражданку подберешь. Она вся в старом шкафу. А потом двинешь на дискотеку. Шампанским затаришься в автолавке. Мурат-Кули сегодня обязательно припрется на своем тарантасе. И... вперед, завоевывать благосклонность Екатерины! Не получится, зацепишь поселковую из микрорайона. Но чтобы в шесть утра хата была пуста. И ночью без воплей и грохота музыки. Как тебе такое предложение?

Физиономия Шестакова расплылась в довольной улыбке:

– Саня! Ты, в натуре, мужик! Не то что эти Гломовы, Булыги! Как сказал, так и сделаю! А Катька? Куда она от меня на хрен денется? После шампанского? Ух, чую, оторвусь сегодня! Спасибо, Сань!

– Не за что. Пользуйся, пока я добрый! Ладно, мне еще к ротному зайти надо. Обещал. В 18-00 буду на плацу. Ствол получу позже, как в штаб вернемся. Давай, до встречи!

– Давай, Сань! И помни, я всегда с тобой, что бы ни произошло!

– Помню!

Выбросив окурок, Тимохин направился на первую улицу городка, выходящую к магазину, клубу и трем пятиэтажным домам офицерского состава, в одном из которых проживал его ротный, капитан Смагин, с женой Мариной. Детей у них не было, что не мешало Смагиным жить душа в душу.

Глава вторая

Дверь Тимохину открыла супруга Смагина, Марина:

– А, Саша? Здравствуй, проходи! А мой в ванной плещется. Не знаю, что у нас произошло в городке, но ни с того ни с сего воду сильного напора дали. Вот Сергей сразу и нырнул в ванную. Уже, наверное, с полчаса плещется. Я ему ведро подогрела, он и не вылезает. Да ты проходи, проходи! Знаешь же, что для нас ты гость самый желанный!

Тимохин прошел в комнату, единственную в квартире, гостиную и спальню одновременно, где у окна на столе Марина выставила столовый прибор на три персоны, две рюмки, один фужер.

Смагина указала на диван:

– Хочешь, здесь посиди, хочешь, покури на балконе. Сейчас своего из воды вытащу, обедать будем, у меня давно все готово и подогревать не надо.

Тимохин прошел на балкон.

Закурил, сбрасывая пепел в пепельницу из распиленного панциря огромной черепахи, стоящей на небольшой тумбочке. Внизу офицерский клуб, за ним магазин, далее забор. За забором боксы техники длительного хранения и весь как на ладони парк боевых машин ремонтно-восстановительного батальона. Правее площадка списанной или ожидающей ремонта автомобильной техники дивизии. За ней пустырь, перерезанный арыком, мостик и грунтовка до трехэтажных домов микрорайона, где в большинстве своем жили служащие исправительно-трудовой колонии и их семьи. Как-то Тимохин имел «удовольствие» посетить сие исправительное заведение. И впервые в жизни увидел заключенных в полосатых робах. Точно в таких же показывали по телевизору и в кино узников фашистских лагерей. Особенно старшего лейтенанта поразили глаза одного из заключенных, чей срок, а сидели в тюрьме лет по пятнадцать, видимо, подходил к окончанию, так как зек работал в здании Управления ИТК. Глаза острые, настороженные, безжалостные. Глаза человека, способного на преступление. Впрочем, все заключенные находились на этой зоне за совершение тяжких преступлений. Но эти глаза Тимохин почему-то запомнил. Не потому ли, что они больше подходили хищному дикому зверю, нежели человеку? Тимохин тогда пригнал в колонию мастерскую со сварочным аппаратом. Администрации надо было срочно что-то заварить, а свои агрегаты, как назло, вышли из строя. А может, их заключенные вывели из строя. Дальше административного корпуса старшего лейтенанта не пустили, и он через зарешеченное окно кабинета одного из заместителей начальника ИТК смотрел на территорию, где ходили люди в полосатой робе. Того, запомнившегося, заключенного он увидел позже, когда необходимые работы были завершены и мастерскую вывели за «колючку». Майор-туркмен, руководивший работами, на прощание подарил Тимохину выкидывающийся нож с резной рукояткой. Сейчас этот нож пылится где-то на полке платяного шкафа. На зоне в качестве военнослужащих внутренних войск и гражданского персонала работало довольно много женщин. И в гарнизоне хватало офицеров, которые посещали микрорайон. Один раз туда наведался Шестаков. Кто-то познакомил его с разведенной служащей. Но Вадик, по обыкновению, все испортил. Вместо продолжения знакомства устроил скандал. А с чего? Так этого поутру он и сам не помнил. Правда, женщина-знакомая потом приезжала в гарнизон. Видно, понравился ей даже в гневе разбитной, молодой, красивый офицер. Но вот незадача. Вадик не узнал своей знакомой! Женщина, естественно, обиделась, и их отношения прервались.

На балкон вышел Смагин:

– Любуешься на парк родной части?

– Ага! Давно не был там!

– Ясно! Ну, рассказывай, что было в штабе!

Тимохин передал командиру разговор с комбатом, сознательно опустив моменты, связанные с его секретной деятельностью и ближайшими перспективами, раскрытыми подполковником. Первое Смагин не должен был знать, а второе узнает сам чуть позже. Вряд ли обрадуется переводу заместителя. Но поймет. Не отказываться же Александру от очередного воинского звания? Но тоже будет в непонятке, как и политруки.

Мужчин позвала супруга Смагина:

– Ребята! Стол накрыт, прошу в комнату!

Для начала они выпили по рюмке водки, Марина – полфужера шампанского. Затем принялись за вкусный борщ. Надо признать, Марина готовила его отменно, по своему особому рецепту. Выпили по второй, закусив котлетами. Сытый и слегка хмельной Тимохин откинулся на спинку дивана:

– Хорошо у вас! Уютно! Не то что в моей берлоге. Сдать ее, что ли, к чертовой матери да перебраться в общежитие? Все веселее будет. А то сидишь дома один, как бирюк, и водку пьешь. А что еще делать? Особенно зимой. Холодно, а печку топить не в кайф. Это надо щепы нарубить, угля притащить, раскочегарить буржуйку. Пока хата нагреется, проклянешь все! Проще закутаться в шинель, да на койку, а под бок «козел».

Марина сказала:

– Тебе хозяйка в доме нужна, Саша!

Старший лейтенант усмехнулся:

– Кто бы спорил. Только где ее взять, эту хозяйку? Чтобы не только за домом смотрела, но и душу своим присутствием грела. Чтобы было все, как у вас.

Супруга Смагина пересела на диван к Тимохину:

– Ты с законной женой совсем разбежался? Или еще надеешься восстановить отношения?

– Совсем разбежался. В отпуске развод оформлю! Но разве это что-то изменит? Я здесь два года без нее живу. Она сама по себе, я сам по себе. А запись в удостоверении личности всего лишь формальность. А почему ты спросила меня о жене? Ведь знаешь все.

– Да потому, Саша, что не могу понять, как ты, молодой, красивый, здоровый мужик, не можешь жизнь свою личную устроить. Ладно бы с женщинами свободными в городке проблемы были. Так ведь нет никаких проблем. И Ирина Люблина тебя любит. А она женщина хорошая, не гулящая. Судьбы у вас похожи. У нее тоже не сложилась семейная жизнь. Тянется она к тебе, а ты то приласкаешь, то оттолкнешь равнодушием. Чем она тебе не подходит?

Смагин повысил голос:

– Марина! Не лезь не в свое дело! Саня сам решит, кто ему подходит, кто нет, кого ласкать, а кого гнать!

– Да нет, дорогой, если мы все будем рассуждать, как ты, то быстро образ человеческий потеряем. Вот тогда чужие беды нам станут безразличны. Моя хата с краю, ничего не знаю! И не влезай, пожалуйста, в наш с Сашей разговор!

Тимохин предпочел бы закрыть эту тему, но оборвать Марину не мог. Он ценил в супруге командира такие ставшие редкостью качества, как необъятная доброта ко всем, сердечность, милосердие, участие. Ценил то, что не встречал у тех женщин, с которыми спал и даже пытался что-то наладить, в смысле нормальной семейной жизни. Марина была начальницей Люблиной, и понятно, почему она проявляет повышенный интерес к их с Ириной противоречивым отношениям. Хотя причина противоречий и отсутствия гармонии во время нечастых моментов их близости объяснялась просто. Не чувствовал Александр к Ирине ничего, кроме симпатии и вполне естественной потребности обладания женщиной. Возможно, для кого-то другого и этого достаточно, чтобы создать семью и жить спокойно в иллюзии благополучия и обустроенности. Имея на стороне любовницу для разнообразия. Для кого-то другого, но не для Александра, который жаждал не иллюзорного, а обычного человеческого счастья.

Марина повторила вопрос:

– Чем тебе Ирина не подходит? Почему ты не подпускаешь ее к своему сердцу? Что тебе мешает?

– Ну как ты не поймешь, Марина, не люблю я ее! Не люблю!

– Так! Как в постель укладывать, так сразу слова о любви и ласка, и нежность находятся, а как потребность удовлетворена, так все забывается. До следующей встречи. Женщина же мучается. Нам, бабам, нужна определенность. Вот и Ирина мучается. Хотя, конечно, откуда тебе знать об этом? Ведь утром ты провожаешь ее, а потом не видишь, пока кровь вновь кое-где не взыграет.

Тимохин сказал:

– Я никого и никогда насильно к близости не принуждал. Ирину в том числе. И обещаний не давал.

– Но и совсем не отталкивал.

– А зачем? Ей время от времени нужен мужик, мне женщина. Все естественно и без обмана. А вообще, давай прекратим разговор на эту тему. Как-нибудь сами с ней разберемся.

– Разбирайтесь! Только попрошу, голову ей не кружи. Хотя закружил уже!

– Ничего, все устаканится. Не дети!

Поблагодарив хозяйку, Тимохин встал из-за стола:

– Пойду я! Готовиться в наряд.

Поднялся и Смагин:

– Я провожу.

Офицеры вышли на улицу. Было жарко.

Ротный взглянул на заместителя:

– Ты на Марину не обижайся. Она всегда и всем хочет только хорошего. Чтобы все были счастливы. Короче, идеалистка.

– Просто хорошая, добрая женщина. Побольше бы таких, глядишь, и жизнь светлее стала бы. Тебе повезло, Серега! Береги свое счастье!

Капитан согласился:

– Повезло, да не совсем! Все у нас с Маришей хорошо, а вот детей иметь не можем!

– Может, и к лучшему!

– Нет! Дети – это... это будущее, продолжение рода.

– Особенно если это продолжение оболтусом вырастет и так задолбит родичей, что жизнь в ад превратит.

– Ты просто не любишь детей!

– Не знаю! Не думал об этом. Ну, ладно. Пошел я! Завтра в часть придешь?

– Приду. На рынок с Мариной съездим, и приду.

Старший лейтенант предложил:

– Возьми мою машину, чего на маршрутке трястись да на остановках торчать в толпе? Ключи дать?

– Не надо! Мы с соседом танкистом договорились. На его «Москвиче» в Кара-Тепе слетаем.

– Как знаешь! Давай, командир!

– Давай, Сань! Спокойного дежурства.

– А каким оно еще может быть? Сплошное однообразие. Ну, может, кого с водкой поймаю. Хотя... специально, как Булыгин, шакалить не в моих правилах. Пошел!

Тимохин обошел дом Смагина. Зашел в магазин, который работал в субботу. Купил блок сигарет, спички. Перемигнулся с молоденькой продавщицей, что недавно объявилась в городке в качестве вольнонаемной, направился по аллее к своему дому. Проверил наличие воды в бачке. Принял душ. Перекурив на скамейке возле куста акации, прошел в спальню, включил кондиционер и завалился на кровать. Спустя несколько минут он уже спал спокойным, но чутким сном, запрограммировав его до 17-00.

В 18-00 старший лейтенант Тимохин вышел на плац батальона, где выстроился личный состав внутреннего наряда части. Принял доклад дежурного по парку, прапорщика Чепцова. Развод провел быстро, как всегда. Отдал приказ на заступление в наряд. Бойцы прошли по плацу строевым шагом и разошлись по подразделениям и объектам несения службы. Тимохин подозвал к себе Чепцова, спросил:

– Ты в порядке?

Начальник склада вещевого имущества и по совместительству временно исполняющий обязанности начальника столовой, частенько заступавший в наряд не совсем трезвым, ответил:

– А чего мне будет?

– Водку сегодня не пьянствовал?

– Нет! Хотел пивка съездить в поселок попить, да моя запрягла забор править. А ты ее знаешь, привяжется, не отлепишь. Бестолковая до невозможности. Но, Сань, может, после отбоя сообразим ужин? Повара картошечки пожарят, за пузырьком в автолавку во время дискотеки сам смотаюсь, а?

– И зависнешь на этой дискотеке, да?

– О чем ты? На хрену я видал эти танцульки. А на блядей гарнизонных наших вообще смотреть не могу. Подпоят мужей, да виляют задницами перед летехами молодыми.

Старший лейтенант спросил:

– Твоя жена тоже блядь?

– А при чем тут она?

– Ну, если, по-твоему, все бабы в городке бляди, то, значит, и твоя не лучше?

– Моя по дискотекам не шляется. А шлюх в гарнизоне хватает. Я за десять лет службы в этом забытом богом Кара-Тепе такое видел, что тебе и не приснится. Тут бабенки были еще те. Куролесили так, что проститутки в городах охренели бы, увидев творившееся в нашем славном гарнизоне. Да и сейчас таких немало. Сам знаешь! Только сейчас потише стало. Все больше втихаря, по ночам случки устраивают. Ты часа в четыре выйди в городок да понаблюдай со стороны. Увидишь, кто от кого будет сваливать.

– На себе проверил?

– Да уж видел. Нет, конечно, не все сучки, но хватает. Ну и хрен с ними. Так как насчет ужина?

– Не знаю! Видно будет!

– Понял! Но все приготовлю.

Тимохин посоветовал Чепцову:

– Ты, Вова, лучше о службе бы думал.

– Да куда она денется? Первый раз, что ли?

– Ладно, иди. Принимай наряд, проверь все пломбы и печати, и чтобы бойцы на месте были.

– Само собой! На доклад о приеме в штаб идти?

– По телефону позвонишь. И особое внимание дежурной машине. Без меня не выпускать, даже если начальство затребует. После танцев гульба, как правило, не прекращается, и пойла не хватает. А его только в поселке взять ночью можно. Наверняка появится желание прокатиться до «Трех звонков». Повторяю, без моего личного разрешения дежурную машину не выпускать. Понял?

– Какой разговор?

– Ну давай! Неси службу бодро, ничем не отвлекаясь и не выпуская из рук оружия. Я в дежурку.

Старший лейтенант направился к штабу.

Шестаков ждал его на крыльце.

Тимохин спросил:

– Ты чего тут торчишь? Журнал заполнил?

– Давно! Вот только Гломов в штабе! Минут десять назад пришел, сейчас у себя в кабинете сидит. И чего приперся?

Тимохин усмехнулся:

– А ты не понял, ради чего он явился в Управление именно сегодня и именно в это время?

– Из-за доклада?

– Конечно! Раз кто-то из командования части находится в штабе на момент смены наряда, то дежурные обязаны явиться на доклад к начальнику.

– Точно! Лом пришел, чтобы нам мозги покрутить. На недостатки указать, дополнительный инструктаж устроить! Показать, кто в доме хозяин, особенно после того, как ваш дневной конфликт комбат решил в его пользу. Есть же такие натуры! Сидел бы дома, как все нормальные офицеры. Нет, заявился. И ради чего? Ради того, чтобы лишний раз зацепить тебя. Мстительный Гломов, сука! Ставят же таких на командные должности!

– В большинстве, Вадик, таких и двигают по службе. Но ладно, не выгонять же его?

– Так теперь все придется по уставу делать! А это часа полтора потерять!

Тимохин ударил товарища по плечу:

– А кто сказал, Вадик, что мы пойдем на доклад к Гломову? Лично у меня нет никакого желания лишний раз видеть его противную рожу!

– Так воплей потом будет?!

– Будет, ну и что? Хотя смотри сам. Ты можешь доложиться ему, я же к Гломову не пойду. И решай: либо расписываемся в журнале и ты сваливаешь на мою хату, а потом на танцы, или проводим смену как положено. Это у тебя наряд кончился, у меня же целые сутки впереди, спешить некуда.

Лейтенант махнул рукой:

– А пошло оно все на хрен. Расписываемся, сдаю ствол и валю отсюда. А в понедельник будь что будет. Хотя что будет? Десять минут позора от силы – и все!

Тимохин и Шестаков, не дождавшись докладов дежурных по ротам, парка, столовой и котельной, расписались в журнале приема-сдачи дежурства по части. Что являлось нарушением установленных правил, но что давно практиковалось в выходные дни всеми офицерами батальона, докладывавшими о смене по телефону непосредственно комбату. Лейтенант, разрядив магазины, поставил пистолет в ячейку сейфа, передал нарукавную повязку Тимохину:

– Ну что, все?

– Да вроде бы! Держи ключи и веди себя не слишком буйно. За собой чтобы все убрал. Ключи принесешь сюда. Я не намерен завтра вечером искать тебя по всему городку.

– Не волнуйся, Саня! Все будет чики-чики!

Он выглянул в коридор, обернулся к Тимохину:

– Погнал я, пока Лом еще у себя!

– Ты под окнами не рисуйся, пройди через пехотный полк. А с начштаба я тут разберусь.

– Угу! Давай! Счастливо отдежурить.

– Спасибо!

Лейтенант вышел в коридор, оттуда, минуя так называемый предбанник, на улицу и скрылся за казармой 1-го батальона мотострелкового полка.

Тимохин проверил работу пульта, системы секретной связи, телефона. Достал из ящика пепельницу в виде обычной жестяной банки из-под консервов, в нарушение инструкции закурил в помещении дежурного по части.

Прошли доклады из рот, парка и столовой. Сменившийся дежурный по котельной, чей наряд отвечал за сохранение запасов угля, явился в штаб лично, так как телефонной связи с котельной не было. Чепец напомнил, что к полуночи заказал ужин. Потушив окурок, Тимохин взял с тумбочки свежий номер газеты «Красная Звезда». И тут в дежурку вошел капитан Гломов.

Тимохин обернулся, посмотрел на бывшего однокурсника и... как ни в чем не бывало вернулся к чтению передовицы газеты.

Начальник штаба рявкнул:

– Встать!

Александр медленно поднялся, поправил на ремне портупеи кобуру с пистолетом, спросил:

– Ты чего орешь, капитан? Здесь глухих нет!

Гломов побагровел:

– В чем дело, товарищ старший лейтенант?

– Это у тебя надо спросить!

– Что?!! Не сметь мне тыкать!

– А ты не заслужил, чтобы к тебе обращались на «вы»! Что еще?

– Где Шестаков?

– Сдал наряд и ушел. Отдыхать.

– Кто разрешил смену?

– А кто ее запрещал?

Тимохин старался говорить спокойно, но чувствовал, что надолго спокойствия не хватит.

Гломов же вновь вскричал:

– Вы оба обязаны были доложить о смене мне! Почему не сделали это? Хрен на начальника штаба положили? Так я вам положу! Я вам устрою жизнь веселую!

– Слушай, Лом, а не шел бы ты на ...?

– Что?!! Ты... ты... в своем уме? Ты... трезв?

– Я в своем уме и трезв, а вот ты, по-моему, явно не в себе. Так что лучше иди, куда послали, не мешай нести службу!

– Да я тебя!

Тимохин подошел к начальнику штаба, схватил его за рубашку:

– Что ты меня? Ну? Договаривай!

Гломов попытался вырваться, но не смог, только рубашка затрещала по швам. Тимохин процедил:

– Не дергайся, Лом, себе хуже сделаешь. И послушай, что я тебе скажу. Или ты дальше будешь вести себя как нормальный офицер, уважающий подчиненных начальник и прекратишь доставать меня, или я просто набью тебе морду. Как то было в училище, не забыл еще?

Цвет физиономии Гломова менялся, как у хамелеона, сейчас он был бледен как смерть:

– Ты понимаешь, что делаешь, Тимохин? Захотел под трибунал?

Старший лейтенант оттолкнул от себя начальника штаба, так что тот сел на топчан, предназначенный для дневного отдыха дежурного офицера:

– Я-то все понимаю, Лом, плохо, что ты не хочешь ничего понимать. Но я предупредил тебя. А ты знаешь, слово я всегда держу. Не нарывайся! Никакой трибунал не удержит меня от того, чтобы свернуть тебе жало. За таких подонков, как ты, не сажают! К тому же я сильно сомневаюсь в том, что, кроме замполита и его поджопника Булыгина, кто-то еще из офицеров встанет на твою защиту. А сейчас проваливай! И подумай хорошенько, как вести себя дальше, начальник.

Тимохин сел на стул и вновь взял в руки газету.

Гломов поднялся, поправил рубашку, погоны:

– Ну, Тимохин, ой как ты пожалеешь о своей сегодняшней выходке. Я так просто это дело не оставлю. Тебе придется ответить. И ты ответишь, не будь я капитан Гломов!

Старший лейтенант, не поворачиваясь, спросил:

– Ты еще здесь? Помочь выйти?

– Негодяй!

Капитан выскочил в коридор. Тут же из предбанника донеслось:

– Ну, что встали, как истуканы? Подтянуть ремни! Распустились тут! По два наряда вне очереди каждому!

Гломов разносил солдат, посыльных по штабу. Те попытались спросить, за что их наказывают, но начальник штаба только взвизгнул:

– Молчать, недоноски, пока я вас...

И, не договорив, хлопнув дверью, Гломов выскочил на улицу, чуть ли не бегом направился в сторону военного городка. Проводив взглядом через окно начальника штаба, Тимохин вышел в предбанник. Помощник и посыльные стояли в растерянности. Сержант спросил:

– А чего это капитан взбесился, товарищ старший лейтенант? Рядовым наряды вне очереди объявил. За что? Ремни у них затянуты, честь начальнику штаба отдали, как положено. За что он наорал-то на бойцов?

Тимохин сказал:

– Не обращайте внимания. Такое с нашим начальником штаба бывает! Не будем обсуждать его действия, это не положено. Забыли об инциденте, и все!

Один из рядовых проговорил:

– Легко сказать, забыли. А за что на тумбочке два наряда теперь стоять придется?