Текст книги "Вторжение. Судьба генерала Павлова"

Автор книги: Александр Ржешевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

18

– Быстрее! Быстрее! – приказал Павлов, глянув искоса на водителя. Хотя автомобиль мчался, как обычно, на бешеной скорости, водитель прибавил еще. Шины визжали на поворотах, но лицо парня в потрепанной выцветшей пилотке, надвинутой на бровь, оставалось бесстрастным. Точно он не вез командующего, а сидел на завалинке в теплый вечер и лузгал семечки.

«Неплохо, – думал Павлов, – особисты хотели поменять. Они всегда что-нибудь хотят. У них там особый способ проверять людей. Не надо! Пусть этот парень останется».

Он усмехнулся жестко, как человек, угадывающий превратности судьбы, но уверенный, что его самого эти превратности никогда не смогут коснуться. «Вот тебе и не смогут», – мысленно произнес он, вспомнив внезапное посещение таинственной Люськиной обители. Она для него так и осталась Люськой. Подумалось, что не чаял окунуться в эту гаремную жуть. Всю жизнь мечтал. Оказалось – не надо! Увольте! Хорошо, что вырвался. Не для нас эти азиатские штучки. Теперь, когда Людмилы не было рядом, он себе удивлялся. На время забыл, что командующий. И не бритоголовый генерал, а прежний вихрастый Митька, запорошенный снегом и околдованный сиянием Люськиных глаз, опять вваливается в ее комнату. Сколько лет прошло? Вот чертова боль! Никаких больше контактов. Служба и дом. Работы невпроворот. Как там последний приказ Тимошенко насчет ПВО? Усилить! Исправить! Только и делаем, что исправляем. Как будто все начальники от мала до велика – сборище дураков. Шарахаемся из стороны в сторону. Вот и в Испании шарахались так же. А почему? Идешь в атаку и оглядываешься. Как бы нож в спину не воткнул твой же заместитель. И сильнее такого страха нет ничего на свете. Были, конечно, прекрасные люди, отличные крепкие парни. Но почему-то у всех, кто оттуда вернулся, один и тот же итог. Воспоминания мелькали, Павлов даже не слишком в них вдумывался. Но все же потянулся за папиросой, чтобы унять расходившиеся нервы.

«Ладно, прошло! Сейчас о главном!» – сказал он себе. Верные друзья дали сигнал, что в его Особом округе грядет проверка по январскому приказу наркома «О боевой и политической подготовке на 1941-й учебный год». Многие пункты Павлов помнил почти наизусть. Основные задачи… Политическое воспитание и пропаганда… В текущем учебном году отработать следующие общевойсковые темы: наступательный бой с преодолением полосы заграждений. Атака и оборона укрепрайонов… Действия конницы и танковых войск. Организовать периодические доклады, рефераты по вопросам оперативного искусства, тактики и техники иностранных армий. Про кавалерию в иностранных армиях там не говорится… Подготовка штабов. Выход в поле один раз в месяц. На обучение командиров штабов технике штабной работы отвести не менее двух часов в неделю. («А мы три сделаем», – подумал Павлов и улыбнулся победительно.)

Память работала безупречно, вновь и вновь разворачивая перед взором Павлова готовые разделы и пункты приказа. А он про себя тут же оценивал, что сделано, и обдумывал свои действия на ближайшую перспективу. Все взвинчены ожиданием войны. Значит, проверка будет жестокой. Придираться станут по мелочам. Итак: подготовка тыла. Практическая отработка укладывания военного имущества и организация подвоза. Пехота! Приказ предписывает решительно поднять значение и авторитет пехоты. Подготовить одиночного бойца к самостоятельным действиям.

Павлов вспомнил, как на декабрьском совещании высших военных чинов он в своем выступлении делал упор на активизацию танковых войск и ни разу не упомянул о лошадях. Но в приказе Тимошенко особенно подчеркивалось, что в современной войне конница будет играть видную роль среди основных родов войск. На наших обширных театрах она найдет широкое применение.

Огневую подготовку будут проверять на уровне батальонов. Выборочно. В приказе особо подчеркивается, что огонь ручного оружия и пулеметов является могучим средством уничтожения живой силы противника на расстоянии до того момента, когда пехота еще не ввела в дело штык, а конница шашку. Сталин, говоря о Финской кампании, особо подчеркивал роль пулеметов и минометов. В текущем году предписано ликвидировать отставание стрелковых войск и конницы в огневой подготовке. Ну что ж! Для этого есть еще время – лето и осень. Огневую подготовку надо поставить под контроль заместителя. Да! Болдина! Чтобы меньше завидовал. А осенью спросить.

Болдин так и не смирился с тем, что он, старший по возрасту и по опыту, как он полагает, вынужден подчиняться «испанскому выскочке». Хотя сам ранее командовал округом. Дмитрий Григорьевич несколько раз хотел сказать ему, что военная судьба переменчива. Но прежде, чем это желание свершилось, Болдин ему надоел.

Огневая подготовка!

Записать за ним это дело надо на ближайшем совещании. Пусть повертится.

«А если завтра война?» Вот бы Сталин дал по шапке за такие мысли.

При воспоминании о вожде Павлов ощутил знакомый благоговейный трепет. Стратег! Гений! Как точно сказал он о войне с Финляндией! Как мудро все проанализировал! Только человек такого масштаба мог сказать, что за время существования советской власти мы настоящей современной войны не вели. Схватки с японцами в Маньчжурии, у озера Хасан, или в Монголии – это чепуха, отдельные эпизоды на пятачке. Жукову это, конечно, было неприятно. Он, наверное, вообразил себя Александром Македонским.

Когда японцы стали напирать и бить наших, Сталин спросил у военных. Тихо так спросил. Спокойно: «Неужели нет крепкого командира?» Ему нашли Жукова. Почему выбор пал на него, а не на Павлова? Может, вождь недоволен итогами в Испании? Когда Мадрид был захвачен франкистами и все республиканские власти оказались в Москве, Сталин высказал явное неудовольствие: «Все прибежали? – спросил он, окинув изгнанных вождей своим знаменитым прищуром. – Мог бы кто-нибудь и погибнуть за революцию».

И Павлов, затаясь, чувствовал глубинную правоту этих жестоких слов.

В Испании русские командиры потягались с немцами и проиграли. Хотя Павлов навсегда избавился от страха перед ними. Бивал, побеждал. И видел, как они отступают. А сражения выигрывают не военные, а политики. Республиканское войско в Гвадалахаре было обречено. В числе немногих Павлов мог оценить значение пакта с Германией, заключенного Сталиным. Как он велик и мудр!

Павлов даже взглянул на водителя испытующе, словно тот мог слышать эти слова. Успокоившись, подумал, что кое-какие слухи доказывали: не все получилось там просто. Оказывается, пакт нужен был Гитлеру. Риббентроп по его приказу примчался в Москву и поставил условия. Да-а… Загадки вселенские. Сталин… Гитлер… Танки… Самолеты… Огневая подготовка. Мчащиеся к границам поезда. Кто кого перехитрит?…И среди всего этого какая-то пьяная баба. «Не какая-то, – поправил он себя. – А она! Люся!» Которая занимала все его мысли в бескрайней юности. И ей теперь известен телефон. «Ну, кажется, на этом можно закончить. Адъютанту велю не соединять. Никогда!» – Приняв такое решение, Дмитрий Григорьевич успокоился, и мысли опять потянулись к вселенским загадкам. Как известно, загадки не требуют немедленного решения. Этим они и притягательны для большинства.

Командующий задремал.

19

Когда Дмитрий Григорьевич вернулся домой, жена Шурочка сказала будничным тоном:

– Тебе звонил Семен Константинович.

Дмитрий Григорьевич посмотрел на жену добрым всепрощающим взглядом. Пусть не красавица, пусть годы берут свое. Но ни с кем ему не было так просто и хорошо, как с ней. Роскошь общения – вот что она ему дала в отличие от всех красавиц. И дар этот повыше многих будет. Как она просто сказала: «Семен Константинович»… Как будто это не нарком обороны могучего государства. Мысль о том, что это свидетельствует, в том числе, и о его выдающемся положении, он не допускал. Но она мелькнула в отдалении.

– Что велел?

– Просил позвонить.

Закрывшись в кабинете, Павлов набрал номер. Густой бас Тимошенко пророкотал в ответ:

– Небось, на рыбалке прохлаждаешься?

– Что вы, Семен Константинович, – скромно сказал Павлов. – Дела.

– Ну, иногда разрядка необходима.

– Так точно.

Настрой предстоящего разговора как будто определился. Хорошо, что позвонил не Жуков, а Тимошенко. Нарком уже в силу своего положения мог судить широко и ненавязчиво.

– Ну и как они – дела? – пророкотал в трубке бас.

– По-прежнему. Летают, – осторожно ответил Павлов, сделав, однако, нажим на последнем слове.

– Знаю, – грубо ответила трубка. – И ты знаешь ответ.

– Надеюсь, осенью мы уже не позволим.

– Это не твоего ума дело.

– А чьего же ума, Семен Константинович? – изумился Павлов. – А если они до Москвы начнут летать? Вы же с меня спросите! Как, мол, защищаешь границу?

– Обязательно спросим.

– Так как же мне вертеться между двух огней? С одной стороны, дозволять, с другой – не пущать?

– А тебя и поставили для того, чтобы ты вертелся.

– Так точно.

Командующий округом отлично понимал, что разговор с наркомом нельзя заключать на тревожной ноте, которое рождает никому не объяснимое чувство вины. Поэтому он сказал бодрым голосом:

– Завтра лечу в Белосток, в четвертую. У Короткова все схвачено, но хочу еще раз проверить.

– Вот это правильно.

Оказывается, и густой бас Тимошенко был способен на модуляции. На том конце трубки явно чувствовалось облегчение. Павлов научился безошибочно различать смену настроения, изначальную задачу командования не только в прямом общении, но и в телефонных переговорах. Сам же подумал, что искусство царедворца рождается не в поколениях. Человек постигает его уже в начале жизни. Когда является нужда. Он, бывший деревенский лапотник из костромской глубинки, быстро одолел эту науку. И в грозном боевом генерале никто бы не узнал бедного вонюховского подпаска. Никакой прорицатель в то далекое время не смог бы сказать, до каких высот вознесет его судьба. Сейчас бы он не уступил, наверное, петровским и екатерининским хитродуям.

Павлову хотелось на подъеме закончить разговор, однако нарком не торопился. Поэтому Дмитрий Григорьевич опять приналег на бодрость:

– Еще раз проверим связь.

– Вот это правильно, – прогудел Тимошенко.

– Там, конечно, есть проблемы. Не хватает радиосредств. Но… нерешаемых вопросов не решаем.

– Ладно, – был ответ.

Дмитрий Григорьевич совсем раскрепостился. Насчет радиосвязи он бил тревогу давно. И безрезультатно. Не только промышленность страны, больше – равнодушие самых верхов оставили армию на проводной связи. Тогда как у германцев для управления частями вовсю использовалось радио. Генштаб в этом деле – ни с места. Пусть, по крайней мере, помнят, что он говорил. А может, и в самом деле не так страшен черт, как его малюют? Еще немного времени, и все технические неувязки будут решены. Весь вопрос в том, есть ли время.

– А что, Семен Константинович, – бодро сказал Павлов. – Первый срок прошел. И ничего! Значит, мы правильно рассчитали.

По данным разведки, вторжение немцев планировалось на середину мая. Не этим ли вызван звонок наркома? Павлов позволил себе об этом намекнуть.

– Ну, бывай, – безо всякого перехода прогудел Тимошенко. – Звони, если что.

Павлов был доволен и последним своим заключением. Пусть Тимошенко доложит Сталину, что командующий Западным округом крепок, осведомлен и с оптимизмом смотрит в будущее. Даже если Сталин просто промолчит, это будет великим знамением.

Разговор с наркомом, несмотря на будничность, взволновал командующего. Бодрствуя далеко за полночь, обдумывая дела, он вспомнил последнюю встречу со Сталиным, которая должна была закончиться его, Павлова, отстранением от должности. И однако – что? Обошлось! Павлов сильно рисковал. А вместе с ним комиссар Автобронетанкового управления и начальник Артуправления. Они молчали. Но поступок был уже в том, что они шли к самому загадочному вершителю судеб с вопросом острейшим и роковым. Речь шла о репрессиях, затронувших не только верхушку армии. Уборевича, Якира им было не спасти. Но средний командный состав – полковника Ниточкина, комбрига Васильева, генералов Мухорлямова, Костина и многих других взяли безо всякой вины. Васильев предотвратил выступление эсеров в Саратове, а его же теперь обвиняют в связях с ними. Павлов сказал об этом Сталину. Слова заранее были тщательно продуманы. Но их потребовалось гораздо меньше, чем рассчитывали. Разговора не вышло. Сталин прервал. Поднявшись из-за стола, он мягко приблизился к непрошеным визитерам. Сузив злые кавказские глаза, сказал негромко:

– Скажите, товарищ Павлов, у вас две головы или одна? – и, не ожидая ответа, добавил: – Вижу, одна. Вот и позаботьтесь о ней.

Духота кремлевского кабинета сменилась морозным холодом преисподней. Павлов понимал: одно слово и – сорвут петлицы, отправят в пыточную камеру. В общем-то, трое совершили подвиг тогда. Но они об этом не думали. Павлов представил, что вместе с ним поволокут сына и дочь. Как им тогда объяснить отцовское безрассудство?

Глаза Сталина загорелись зеленым огнем. Он ждал ответа. Как же крепок оказался Павлов в те страшные мгновения, если, проваливаясь в преисподнюю, устоял на ногах, и губы сами, помимо сердца и ума, выбросили слова, которыми в нормальной жизни была пронизана каждая клеточка сознания:

– Готов выполнить любое ваше задание, товарищ Сталин.

Кивнул Сталин или показалось? Имел он намерение тут же покарать зачинщика? Или решили судьбу спасительные слова?

Павлову и раньше приходилось бывать в сталинском кабинете. В числе многих. Когда колоссальное давление сталинского авторитета рассредотачивалось. Теперь он столкнулся с ним один на один. То, что раньше понималось через отвлеченные рассуждения о чужих судьбах, сошлось острием на его собственной. Ледяной холод первого соприкосновения с безграничной, безглазой и бесчувственной властью определил характер действий Павлова в канун страшной войны. Решил его судьбу и судьбу миллионов, когда повалился фронт.

Из кремлевского кабинета Павлов и молчавшие единомышленники расходились без слов и жестов, не прощаясь, точно стыдясь своего пребывания в том священном месте, где их высекли, как нашкодивших недоумков. И звезды в петлицах, ордена и прочие регалии оказались дешевыми бляшками, пустотой. Как прежние заслуги, как и вся жизнь.

Несколько дней после этого Павлов оставался в Москве. Не хотел, чтобы арестовывали дома. Кремлевская стена выросла до самого неба и нависла над ним, грозя в любой момент раздавить. Против чего он пошел? Против какой силы? Эта сила изменила мир, раздавила крестьян, кстати, их же руками. Как бывший пастух, Дмитрий Григорьевич близко к сердцу принимал проблемы села. Знал их, чувствовал. Но в то же время понимал Сталина. Рассказывали, как во время его знаменитой сибирской поездки над ним изгалялся один «крепкий» мужичок.

– Хлебушка захотели? – пританцовывал он на одной половице. – А ты у меня попроси!

Если бы тот знал, глаза какого человека смотрели на него! И сколько решилось в этот момент! Какие эшелоны с «крепкими» мужичками потянутся скоро на север!

Ожидая своей судьбы, Павлов перестал выходить из гостиницы. Пока Тимошенко громовым голосом не погнал его в Минск. Но этот гром звучал для Павлова лучше всякой музыки.

* * *

Утром в промозглой сырости машина помчала его на аэродром. Когда были отданы последние распоряжения, когда самолет оторвался от земли и взял курс на запад, Павлов немного успокоился и задремал после бессонной ночи.

Очнулся отдохнувший, посвежевший. Самолет пробил облака. Их белая пелена осталась далеко внизу. По синему небу догоняло веселое солнце. И чувство уверенности, незыблемости привычного хода вещей, как в природе, так и в жизни, вытряхнуло из сознания Дмитрия Григорьевича последние остатки неуверенности. Он опять был собой – командующим Западным округом, на который возлагалась защита страны.

До Белостока оставалось несколько минут лета, и Павлов отложил все размышления до встречи с Коробковым. Он заставил себя отдохнуть и вдруг вспомнил – с удивлением и новым своим высоким видением недавнюю встречу с Людмилой. Подивился стойкости молодых впечатлений. Как? После Испании, кремлевских кабинетов, общения с выдающимися людьми его память удержала облик молодой женщины, которая всего один год царила в его сердце. И, главное, отвергла. Пусть он добивался, страдал. Но столько помнить? Наверное, он слишком серьезно относился к ней. В этом вся штука. Яркая чернобровая дивчина была нужна ему не на приключение, а на всю жизнь. Вот бы он влип! Вчерашняя встреча была последней. Он и на нее не имел права. Но какая же стойкая вещь – юношеские влюбленности.

С чувством досады Павлов отогнал воспоминания. Все-таки место этих потаскух должно быть строгим и определенным. А племянница мила, подумал Дмитрий Григорьевич, но не смог восстановить в памяти лицо девушки, фигуру, голос. Только ощущение чистоты и волшебства. Точно свежий ветер коснулся. Это уже другая эпоха, сказал он себе, другое поколение. И наши пути никогда не пересекутся.

Ровное и доброе расположение духа вернулось к нему, когда он увидел на взлетной полосе весь генералитет Четвертой армии, и впереди – улыбающегося Коробкова.

* * *

Командующий Четвертой армией Александр Андреевич Коробков достаточно изучил своего начальника, чтобы угадывать его желания. На первом месте у Павлова всегда числилось дело. И Коробков без промедления доставил его в приграничный механизированный полк. Там с утра уже ждали командующего.

В первую очередь Павлов осмотрел танки. Литые башни замаскированных тридцатьчетверок радовали своей надежностью и мощью. Даже бывалые вояки подолгу останавливались, пораженные изяществом линий. Казалось, танк легок на ходу, подвижен. Так и было. Но толщина его лобовой брони превосходила даже немецкие «панцеры», а дальнобойное орудие способно было поразить любую цель.

Сбоку возник Коробков.

– Нам бы такие танки в Испании! А, товарищ командующий?

Дмитрий Григорьевич помедлил с ответом. Потом глаза его блеснули.

– Я и на старых гонял Гудериана.

– Сейчас он там. Напротив, – произнес Коробков.

– Ничего! Опыт пригодится, – кивнул Павлов.

На приграничном аэродроме командующий долго испытующе вглядывался в мужественные обветренные лица летчиков. Спросил как бы невзначай:

– В Испании кто-нибудь воевал?

Оказалось – никто.

– Значит, боевых навыков нет?

– Мы их тренируем! – бодро отрапортовал командир эскадрильи.

– Сколько налет у каждого?

– Уже по три-четыре часа!

Это подавалось как большой успех.

– А сколько у немцев, знаете? Прежде чем летчика выпускают в бой?

Пилоты молчали.

– Сто пятьдесят часов, – сказал устало командующий.

Ответом был птичий треск в зеленых березках.

– А мы их числом, товарищ командующий! – радостно нашелся румяный комэска. – И храбростью!

– Ну-ну… – командующий неопределенно кивнул.

Напряжение спало. Летчики заулыбались, дивясь находчивости командира эскадрильи.

– А нельзя отодвинуть аэродром? От границы… – тихо спросил Павлов у Коробкова. Но в наступившем молчании вопрос прозвучал неожиданно громко и внятно. Поэтому Коробков ответил открыто, широко улыбаясь:

– А кто позволит?

Всю дальнейшую дорогу командующий молчал, обдумывая увиденное.

Инспекционную поездку как будто одобрил, а на самом деле подсказал сам Тимошенко. И, конечно, совет был подан с учетом настроения Иосифа Виссарионовича. Павлову стало понятно, что Сталин недоволен инертностью командующих округами. И в то же время он всячески связывал их инициативу, чтобы не заронить искру в пороховой погреб, каковым сделалась Европа. Его тревожило положение на границе, и он, очевидно, был бы рад любому успокоительному сигналу. Вот за такими сведениями и был послан Павлов.

Почувствовав перемену в настроении командующего, Коробков тоже молчал. Оба генерала долго смотрели на освещенные солнцем леса и холмы.

Граница тревожила грозным безмолвием. Но оба – и Павлов, и Коробков – чувствовали, что главная опасность за спиной – в Москве.

Луга, заливные поймы источали покой и благость. Но Павлов знал, что в дремучих чащобах из-под мха выпирают броневые листы «панцеров». Орудийные стволы задраны с наклоном на восток. Прячась в лесу, ворочается могучий зверь. Куда он прыгнет? Вот в чем вопрос. И в какое время?

Надо быстрее готовить своих и держаться настороже, сколько возможно.

Коробков приготовил дружеский чай, но Павлов отменил это и приказал поднять танкистов по тревоге ровно в полночь, чтобы проверить в действии весь механизированный полк. И, глядя, как распоряжается Коробков, подумал с уважением: «Будущий маршал».

Испытали и связь. Из штаба полка Дмитрий Григорьевич позвонил сразу домой.

– Шурочка! Как дочь? Я – благополучно, как видишь. Вернее, как слышишь. Борис не звонил? Скажи, что я недоволен его молчанием. Скажи, отец, мол, обижается. Ну не хочешь, не надо.

Уже в машине Павлов похвалил Коробкова.

– А связь у вас действует хорошо! – крикнул он, туго повернувшись, насколько позволял воротник. – Разговариваю, а мои словно рядом. Только вот по проводам…

– Да! – отозвался Коробков. – Радио у нас в армейском и дивизионных штабах. Дальше – по проводам.

Дмитрий Григорьевич недовольно тряхнул головой.

– Любая бомбежка может создать проблемы.

Оба понимали, что «радива» не будет. Нутром и Павлов, и Коробков предчувствовали опасность такого разрыва, но исправить даже в ближайшем будущем, до конца года ничего было нельзя. Таких нерешенных проблем в подвешенном состоянии накапливалось изрядно. Поэтому Павлов сделал вид, что, выражая недовольство, заостряет вопрос, а Коробков с бравостью умного и расторопного подчиненного по привычке успокаивал начальство. Он сузил и без того маленькие, глубоко запрятанные глаза, отчего насмешка, изображенная на лице, показалась еще более уверенной и вызывающей.

– Что, Дмитрий Григорьевич?.. Ломанем в случае чего! – Коробков энергично потряс кулаком.

Командующий Четвертой армией умел создавать у начальства легкое, приподнятое настроение. Павлов оглядел его моложавую крепкую фигуру, в которой ощущался большой запас жизненных сил, и подумал еще раз: «Будущий маршал»…

При этом подразумевалось, что первым маршалом станет он сам.

– Ломанем так, – повторил Коробков, – чтобы они сами загадки решали. («Они» – подразумевались немцы. А «в случае чего» имелась в виду война.) Собрали, понимаешь, технику со всей Европы. Но и у нас не меньше.

Словно почуяв расположение командующего, Коробков озорно подмигнул: «Броня крепка, и танки наши быстры!»

Павлов принял этот боевой настрой с одобрением. Провидец мог бы сказать ему, что через несколько дней после начала войны Коробков будет расстрелян за потерю управления войсками. Увидеть это Дмитрий Григорьевич не мог. Заметил только, как легкая тень, словно тонкое облако, промелькнула по розовой улыбающейся физиономии командарма.

* * *

Поднятый в полночь по тревоге полк расползся, как манная каша. К назначенному сроку – трем часам утра – в район сосредоточения пришла половина танков.

На одном из участков Павлов увидел повисший над обрывом крытый грузовик, в котором спали солдаты. В кабине, уронив голову на руль, храпел водитель. Одно неверное движение грозило гибелью. По распоряжению Коробкова два тягача с разных сторон зацепили грузовик и выволокли на середину дороги. Солдаты так и не проснулись.

На разборе Коробков уже не улыбался и, ожидая разноса командующего округом, сам распекал подчиненных. Командир полка был понижен в звании. Потом это решение отменили, назначили новый марш, который прошел на удивление слаженно. Но это не развеяло тягостного настроения у Павлова. Он осознал вдруг, что армия, на поверку, не готова к войне, и опасался что-либо изменить. Нарком не даст согласия, чтобы отодвинуть от границы аэродромы. Склады боеприпасов рассчитаны на то, чтобы следовать вперед, за войсками, за первым броском. А кто гарантирует? Москву тоже можно понять. Любое крупное движение войск может спровоцировать ответную реакцию немцев. И расплата за нее последует быстрее из Москвы, чем из Берлина.

Неужели Сталин прав? И его кажущаяся катастрофической осторожность оправдана? Конечно же, мы не готовы. Дивизиями и полками вместо расстрелянных генералов и полковников командуют мальчишки без опыта. Новые танки хороши, но их мало. Самолеты скопились у границы! Как будто мы не умеем воевать, кроме как громя и наступая. Немного было у России подобных войн. Их даже не упомнишь.

Испания показала, что приходится не только отступать, но и бежать. Надо сказать Копецу насчет аэродромов. И самолеты… пусть их числом поболе. Но разве «И-16» может бороться против «мессершмиттов»? Правда, на подходе новые машины. А когда они будут? Нужен год, чтобы снабдить ими армию… Германия прекратила встречные поставки. А мы все гоним, гоним!

Сталину не перед кем отвечать, а над ним, Павловым, крепко спаянная цепочка военачальников. И еще больше соглядатаев и стукачей. А у гэпэушников разговор короткий. Р-раз – и человека нет. Поэтому придуриваться, придуриваться. И с Копецом не о чем вести речь. Германия хочет войны? Какой вздор! Немецкие войска нависли над нашей границей. Ничего подобного! Мы командирам отпуск разрешаем. И солдатики спокойно спят, а не мокнут в дозорах. Боевая готовность армии? В пределах дозволенного. Как велел Сталин!