Текст книги "Мой друг — Олег Даль
(Между жизнью и смертью)"

Автор книги: Александр Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Виктор Перевалов. Хотел познать Человека

Моя ленфильмовская биография началась в 1957 году, когда я стал сниматься восьмилетним ребенком. Быть может, из-за этого обстоятельства смотреть кино не очень-то люблю. И поэтому фильмов советских вообще не знаю. Раньше еще, где-то в экспедиции, посмотришь картину-другую, а сейчас, например, абсолютно не представляю, что происходит в отечественном кинематографе…

До встречи с Олегом Далем я знал и видел в работе очень-очень многих актеров. Но все они были намного старше. А я был пацаном и смотрел на них снизу вверх, как на взрослых дяденек.

Летом 1968 года я приехал в Ленинград откуда-то из экспедиции, уже зная, что буду сниматься в «Старой, старой сказке» в роли принца. Было мне 19 лет. Утром пришел в павильон и встретился с Олегом – для меня совершенно новым человеком.

Конечно, за десять лет я стал постарше. Но, будь я прежним пацаном, первое ощущение было бы то же самое. Мы сказали друг другу буквально два-три слова, и от него уже не хотелось отходить. Когда отошел он – в душе мгновенно возникла мальчишеская ревность: чтой-то он куда-то ушел?!

Наши с Далем встречи в жизни были какие-то однобокие: либо в съемочном павильоне, либо просто на студии. Никаких анекдотов, никаких сверхинтересных, умопомрачительных рассказов. Да и какие разговоры, когда вокруг работают? Так… стояли и потихоньку общались. На той картине – очень часто втроем: то подходила Кошеверова что-то объяснить, то Марина Неелова – что-то спросить.

И, повторю: энергетика Олега Даля была такова, что отойти от него хоть на пять шагов было практически невозможно, даже если у тебя от усталости ноги подкашиваются и мечтаешь посидеть на стуле где-нибудь…

Вот такое у меня было от него первое моментальное ощущение.

Кстати, совместных проб у нас с ним не было: мы пробовались вдвоем с Мариной, а с Олегом я встретился практически в кадре. И вот такой моментальный контакт, словно попал в свою родную обстановку.

После этих съемок я очень много встречался с Олегом, ибо он потом часто работал на «Ленфильме». Увидишь его в коридоре – и сразу мгновенное воспоминание о нашей первой встрече. Он занят делом, он общается с кем-то – и ладно!

Поздороваться, просто постоять пару минут рядом с ним – и в душе что-то такое родное просыпается!.. Словами очень трудно передать это, но через три минуты идешь дальше с необыкновенно светлым и приятным теплом в душе.

Теперь – о съемках.

Работалось нам очень интересно и легко. Но это еще и заслуга Кошеверовой: она как-то из актера вытягивает то, что хочет: именно – вытягивает! – а не заставляет. Не знаю, какова была система работы у Олега с другими режиссерами, а с Надеждой Николаевной сложилось так: постоянная импровизация, но все – на заданную тему. Она не запрещала импровизировать, но «уходить» не давала. Есть заданная ею линия, и вокруг нее – пожалуйста! – «строй» все, что угодно.

Для Олега это было какое-то феерическое действо. Если он с ходу понимал, что от него хотят, то вокруг этой режиссерской линии мог в маленьком эпизодике сыграть все, что угодно – вплоть до Гамлета.

В одном кадре, где я вываливаюсь из камина в его каморке, он навешал такие огромные проблемы, что я просто не знал, что и делать… Но работал он ювелирно точно, и даже непредсказуемость его не шла вразрез с линией, которую дала Кошеверова.

На репетициях мы ничего не делали в полную силу. В основном прогонялись мизансцена и текст. Но на съемке, обернувшись к нему, я мог увидеть абсолютно неожиданную реакцию! Иногда для меня это было очень тяжело. Какую-то обычную для меня реплику, поданную ему, он вдруг встречал совсем по-другому, чем я ожидал после репетиции. Причем, как правило, я стоял к нему боком или спиной, поэтому, когда мы встречались глазами в следующую секунду, – я уже не мог нормально среагировать в кадре. Такое было не раз и не два… Несколько раз я срывался: либо просто начинал ржать, либо стоял с бестолковым видом. Когда сталкивались его профессионализм и мой непрофессионализм, я бывал в совершенной растерянности.

Очень интересные творческие отношения были у него с Мариной Нееловой. Она вообще первый раз снималась в кино, еще училась в институте. А роль у нее была очень тяжелая, двойная.

Он постоянно ей что-то пытался объяснить. Даже до репетиции, когда просто стояли и прогоняли: ребята, что мы делаем в данный момент? Причем объяснял – как он сам видит, не настаивая. В этом смысле Олег был, как я думаю, очень мягкий человек. Исподволь он пытался донести до нее то, что сам видит в этом эпизоде.

Мне-то проще – у меня такая роль была: растопырь глаза пошире и смотри на все кругом… Тут, в общем, и объяснять нечего! А у Маринки были очень сложные, резкие характерные переходы – постоянно. Олег очень терпеливо и много с ней общался на эту тему: как, чисто с профессиональной точки зрения, перейти через эти уровни.

Очень он любил розыгрыши. Причем определенные. Когда ты – в кадре, а он – за кадром и подает реплику. В общем-то, очень скучное дело. Часто это занятие помрежа. А если актера нет на площадке, то порой и посторонний человек может «подать голос».

Олег это дело и любил, и ценил, и уважал. Вокруг этого и хохмил. Обожал подать свою реплику и потом посмотреть: а как ты на нее отреагируешь? Причем именно во время съемки, а не репетиции, он мог выдать интонацию, близкую к требуемой по звучанию. А по смыслу – хоть стой, хоть падай! Совершенно противоположную! В этом отношении он был очень неожиданный, непредсказуемый человек. И я не помню ни единого раза, чтобы он попросил поставить вместо себя кого-то, а сам пошел бы шататься по коридорам и павильонам. Но, раз он начинал играть голосом, тут уж надо было быть начеку постоянно…

Если бы наша картина снималась где-то в экспедиции, очевидно, общения с ним было бы намного больше. Вне студии мы вообще с ним не встречались, поскольку я бежал домой, а он ехал либо в гостиницу, либо к себе в Москву. Да и снимали мы в основном в Сосновой Поляне – это довольно далеко от Ленинграда. Пока оттуда выберешься… Как подходил конец смены – практически все разбегались… Единственная моя встреча с ним не на «Ленфильме» была здесь, в городе, в феврале восьмидесятого. Это был его самый последний ленинградский фильм – «Мы смерти смотрели в лицо» – о блокаде.

Моя жена работает на Синопской набережной, и я шел ее встречать мимо проспекта Бакунина, где в тот день происходила съемка.

За время «Старой, старой сказки» я привык к тому, что рядом с Олегом всегда люди. Я не помню, чтобы он вообще уходил из павильона. Занят, не занят в кадре – это второй вопрос. Раз он сегодня работает, значит, он всегда здесь. Он всегда с кем-то разговаривает. Или ковыряется в сценарии. Или просто стоит на площадке и наблюдает…

И вот, иду я с автобусной остановки и вижу человека в солдатской шинели военных лет. Шапка-ушанка, завязанная под подбородком. Ходит взад-вперед.

Сразу понял: где-то что-то снимают. Чисто профессиональный интерес – посмотреть! Правда, времени особенно нет. Ну, хоть одним глазком взглянуть: кто что снимает? Но никаких съемок не видно. Просто по набережной ходит одинокий человек. Я подошел. И даже как-то не сразу Олега узнал. Он меня – раньше. Может быть, сказался грим блокадного плана.

Перекинулись не фразами – словами. Пять-шесть, не более. Но и по ним я понял: что-то у него не клеится, не ладится в этой работе. Неожиданно было видеть его одного, потому что съемочную площадку я с трудом разглядел метрах в трехстах от места, где мы, встретившись, стояли. А поскольку ничего серьезного не успело прозвучать, думаю: «Ладно! На обратном пути подойду потрепаться…» Но, когда я шел обратно, его уже не было: или позвали, или ушел куда-то греться. Они снимали зимнюю натуру, и было довольно холодно. Я бы, например, сидел в автобусе и носа на улицу не казал…

Интересно еще вот что: даже такая микровстреча была очень дружелюбна с его стороны. С моей-то – естественно! Он для меня всегда был старший товарищ. Но с его, и при таких обстоятельствах! Дня три или четыре после этой Синопской набережной у меня сохранялся какой-то заряд приподнятого настроения.

На следующий день я был на «Ленфильме» по своим делам. Знал, что и Олег на студии. Естественно, специально его искать не бегал. Но ощущал, что он где-то рядышком. Вдруг доведется встретиться, поговорить, помолчать вместе?..

У меня в связи с Олегом было еще вот что. Года два назад у нас показывали «Утиную охоту». Ну и после фильма я вышел с собакой погулять… В садике двора сидело человека четыре – все девчонки лет восемнадцати. Они более-менее знают, что я артист. Подбежали, остановили:

– А правда, что Олег умер?

– Да. Правда.

– Ну, а… как он умер?

– То есть… как это… «как»?

Я встал тогда столбом и сам думаю: а действительно – как? И вот люди, которые абсолютно его не знали, видели его фильмы, слышали о нем что-то – и только! – поставили меня в тупик: а как им все объяснить? Трудно, в общем-то…

В основном, если это не было как-то громко объявлено – по телевизору в программе «Время» с траурной рамочкой, то народ воспринимает смерть актера так: человек «действительно жив». Ведь периодически появляются на экране его прежние фильмы. В восприятии людей он вообще не стареет. И никуда не исчезает. Он всегда такой, как есть там.

К сожалению, это удел большинства нас, актеров без огромных званий и лауреатства государственных премий… Так… Краешком где-то сообщат…

Я сам о том, что Олега уже нет в живых, узнал через полгода после его кончины – случайно в разговоре услышал. И просто опешил от этого… И даже не переспросил, что и как, у тех людей, с которыми общался. Сразу начал все это переваривать внутри себя… И потом ни у кого и ничего не расспрашивал: не было ни сил, ни желания, ни настроения что-то выяснять в подробностях.

А через несколько лет по телевидению выступал кто-то из участников съемок все той же «Утиной охоты». И сказал вот что: картину-де «задерживали, не выпускали и, вообще, положили „на полку“, потому что у Олега Даля было видно, что в жизни он идет к тому же финалу, что и его герой в фильме».

Ничего себе! То ли я не с этой точки зрения смотрел фильм, но только опять видел Олега, который живой и все тот же, каким и остался для меня навсегда…

Он всегда был и оставался потрясающе интересным, эрудированным человеком с очень положительным внутренним зарядом. Это ощущалось постоянно.

И чем уж он меня совершенно «купил»: никогда не чувствовалось никакого превосходства по отношению к ближнему, к товарищу по работе. А Даль все-таки был профессионал. И профессионал – очень большой!

Главная черта Олега – и актера, и человека – доброжелательность по отношению к людям. Желание воспринимать, постигать людей. Он хотел воспринять и пацана Витю Перевалова, и безвестную студентку Маринку Неелову, и мудрого мастера Надежду Николаевну Кошеверову…

Что такое каждый человек? Какой он? Это был главный вопрос его потрясающе глубокой и открытой души.

Ленинград, 29 января 1991 г.

Владимир Этуш. Первый признак Творчества

Многого я сказать не смогу.

С Олегом Далем мне пришлось сниматься в трех картинах: в «Старой, старой сказке», в «Тени» и в «Иванушке-дурачке». Все три – на «Ленфильме», у Кошеверовой, которая его очень любила и всегда приглашала к себе работать. Никакой предыстории у нашего знакомства до съемок «Старой, старой сказки» не было. Я не помню, был ли он тогда уже известным артистом или нет, – это ведь было достаточно давно, в 1968 году, но, по-моему, он уже где-то снимался…

Я с ним познакомился вот тогда, он был какой-то удивительно худой человек, просто дистрофически худой. Я посмотрел – ручки такие худенькие-худенькие… Мы летели вместе из Ленинграда, где проходили съемки «Старой, старой сказки», и довольно изрядно выпивали в дороге. Я был, соответственно, тоже моложе, и понял, что он достаточно пристрастен к этому. Для меня это был эпизод, а для него – нет. Это была его инициатива, «у него с собой было»…

Я не могу сказать, что он был многословен, не могу сказать, что он пускался когда-то в какие-то рассуждения: ни об искусстве, ни о жизни – не помню. Я воспринимаю его, в общем, как человека достаточно замкнутого. Может быть, передо мной он никогда не открывался, не знаю, но внутри было заложено все: и поэзия, и какие-то нравственные вещи, и ощущение жизни – все, что выявлялось потом в тех работах, которые зритель любит, которые зритель знает.

Мне кажется, в его киноработах не было «театральности». Наоборот, он был очень кинематографичен. Но у него была манера говорить, казавшаяся немножко нарочитой. Вот я сейчас слышу его интонацию в картине «Как Иванушка-дурачок за чудом ходил», где он и Пельтцер. Она играла бабу Варвару и все прибегала к нему, а он ей вот так говорит: «По'ходи, бапка, по'ходи… Значеть, эта самое… По'ходи, бапка, мы щас сделаим». Вот что-то такое… И когда мы играли с ним «Старую, старую сказку», то там тоже было: «Э-э! Сма-а-три, солдат!..» Какая-то, очень по-хорошему простая, российская манера разговаривать.

Его манера говорить мне страшно напоминала Ефремова. Я сейчас как-то не могу воспроизвести, но он разговаривал, как Ефремов. Что это было? Я могу ошибаться, но мне почему-то кажется, что в ученические годы, когда артист сам себя формирует, Ефремов произвел на него такое впечатление, что сначала он стал ему подражать, а потом уже это превратилось в его органику. А может быть, это совпадение – не берусь утверждать. Все время мне его речь напоминала Ефремова: «Наде-ежда Николавна…»

Тем не менее, он был замечательный артист – со своей индивидуальностью. И эта индивидуальность была не просто в речи, а во всех актерских проявлениях. В нем был и лиризм, чистота какая-то и простота. Был демократизм. Мне кажется, первый признак его творчества – это все-таки демократизм. Он был очень понятен, очень доступен зрителю. Зритель его как-то очень охотно воспринимал. Он был без всяких…

Я не видел никогда никаких конфликтных ситуаций. Не помню, чтобы он входил с кем-то в конфликт. Никогда.

Легко ли ему работалось? Ни один артист легко не работает, либо это вещь какая-то уникальная. Вот говорили про Алейникова, что он очень легко… Это свойство темперамента, свойство характера. Говорили про Николая Афанасьевича Крючкова, что он острит, балагурит – и сразу же в кадр. Есть артисты, которые, наоборот, как-то сосредотачиваются, и только потом вдруг они «расцветают» в кадре. Есть артисты, которые очень сосредоточены в жизни, но так и не «расцветают» в кадре. Так что все это очень индивидуально. Ведь важен, в конце концов, результат. Вот этот РЕЗУЛЬТАТ у Даля был всегда. А сколько кому стоило подготовиться…

Но, безусловно, он обладал удивительной органикой, я никогда не видел его неорганичным. Что бы он ни играл, он всегда был в этом органичен. Это было неотъемлемым свойством его дарования.

Я не могу сказать, что он изменился за те восемь лет, которые прошли с нашей первой совместной съемки до последней. Нет. Я бы сказал, что, независимо от того, какие картины брать, – все равно он для меня оставался Далем. Есть такая «порода» артистов, высшим воплощением которой для меня является Евстигнеев, который везде один и тот же Евстигнеев, но – разный. Даль везде был органичен – везде. Я не могу сказать, что «вот, эту роль он сыграл плохо» или «эта роль ему была противопоказана». Он оставался Далем, но я одновременно верил, что это – тот, кого он играл. Он всегда был убедителен. Я говорю о кино, потому что на сцене его работы я не видел.

Я вспомнил своего товарища, с которым работал долгое время, а наша работа не ограничивается рамками сценария, обязательно есть какой-то духовный обмен. Вот это я ощущал. Его такт, его какую-то не показную, но внутреннюю интеллигентность. Она была у него во взаимоотношениях с людьми. Но, повторяю, – это был человек закрытый.

Я думаю, что его снедал недуг. Думаю, что то, от чего он умер, все-таки было болезнью. К сожалению. И как человек, чувствующий это, он имел комплексы. На творчество это как-то не распространялось, а в жизни было.

Москва, 6 июня 1990 г.

Юри Ярвет. И шуты бывают королями

Предыстория моего появления в фильме «Король Лир» такова.

Сначала мне предложили роль Освальда, но я не очень был в ней заинтересован. Мне предложили Шута. Прочитав пьесу, осознал: это очень интересная роль, но как ее делать? Я встал перед дилеммой: отказываться не хочется, а как мне решить роль – не знаю, не умею и себя в ней не вижу. И все-таки – опять отказался!

Через три-четыре месяца меня снова вызвали на пробы, уже на главную роль – короля Лира. Так что первая встреча с Олегом Далем, о котором я уже знал, что он будет играть Шута, была очень интересна еще и с такой стороны: как он станет делать Шута, если я не смог? Вообще, прежде я не встречал такого талантливого двадцативосьмилетнего актера, каким был Олег Даль.

Репетиции Козинцева были невероятно интересными.

Актер играет только задачу, идя к сверхзадаче. Когда Козинцев видел, что актер понял его и выполнил задачу разбираемой сцены, он все осложнял и требовал выполнения сверхзадачи. Но, когда актер понял и выполнил новое задание, он еще раз поднимал планку!

И в этой ситуации особенно удивлял Олег Даль. Он с такой легкостью переходил из одного пласта в другой! С такой невероятной находчивостью приспособлений перевоплощался от одного задания Козинцева к другому! Все выше, выше, выше… Несколько раз я настолько увлекался исполнением Олега Даля, что забывал даже о своей роли!

В Ленинграде некоторое время мы жили в одной гостинице. Утром на съемку ехали в одной машине. Почти каждый раз Олег сидел рядом в мрачном настроении. Хотя было довольно много репетиций, он каждый раз был как-то не уверен в себе и спрашивал меня:

– А как я это буду играть?.. Как я это буду решать?!.

– Но на репетиции вчера ты показывал столько разных вариантов… И все они были невероятно интересны! Теперь просто придется выбрать один из многочисленных путей.

И всякий раз Даль говорил, что он не помнит, что делал на репетиции накануне…

Буду говорить честно: то, что он делал на репетиции, было гораздо интереснее того, что потом получилось на съемочной площадке и осталось на пленке.

Обращало на себя внимание, и было очень интересно, что, при его молодости, он был очень подкован теоретически. А ведь воспитание советского актера – это, в общем-то, материалистическая эклектика…

До недавнего времени я не знал, что в последние недели жизни он был и преподавателем. Но верю и думаю, что он мог быть очень хорошим педагогом. Олег очень хорошо чувствовал и умел передать сцену, тему, ритм. В любом отрывке, фрагменте, сцене. Он был очень внимателен к своим коллегам и при возможности помогал им.

Например, исполнительница роли Корделии – молодая актриса, только что окончившая Щукинское театральное училище, – немного робела перед Козинцевым и боялась лишний раз к нему обратиться с некоторыми вопросами. И просила помощи у Даля. Помогая ей, Олег очень терпеливо и точно объяснял сложные моменты, находя для этого простые, но яркие словесные формы. Думаю, что гены его великого предка сыграли тут немалую роль.

Говоря об Олеге Дале, могу что-то рассказывать только через его работу. Ведь в действительности это – единственное, что остается, живет и после его ухода. Творческие, рабочие связи были для него самым важным в жизни. А остальному, личностному, я и сам не придаю никакого значения.

Когда мы вместе работали на «Лире», Галина Волчек много рассказывала мне об Олеге, его интересных жизненных перипетиях, об очень ярких, красочных коллизиях… Пусть она и дальше рассказывает… А я никогда не буду затрагивать эту тему! Хочу делиться с людьми только и именно видением нашего творческого содружества.

Олег, конечно, «оживил» роль Шута. Он был невероятно находчив в деталях. Найденный им каскад мелких черточек и штрихов – это то, из чего сложилась судьба Шута, которая через него распространилась на всех действующих лиц фильма.

Козинцев, как все очень талантливые режиссеры, придавал большую значимость беседам с актерами. И их видению. Потому что актер осуществляет роль. И его видение, его самочувствие, его подсознание – очень важно знать.

Особенно много он беседовал с Олегом Далем. Может быть, потому так ярко получилась эта роль Шута. И поэтому Козинцеву захотелось провести его через фильм, продлив ему жизнь. Безусловно, как режиссер и актер они нашли общий язык. Заинтриговали, заинтересовали друг друга. Григорий Михайлович говорил с Олегом действительно много, лично, интимно, очень интересовался его видением всего фильма.

А ведь Олег был человеком не очень контактным, довольно замкнутым! Всегда сам в себе, и сначала держался в стороне. Но потом творческие связи как-то сблизили всех понемножку. По-моему, Даль даже нашел среди группы фильма близкого себе человека, свою будущую супругу, на которой потом и женился. Так что «Король Лир» у него был удачен и в личном, частном плане…

А в связи с творчеством он был человеком принципиальным. Были споры, дискуссии, разборки по поводу его роли. И он всегда отстаивал ее до конца: как видел, как хотел ее сыграть. И добивался, чтобы его поняли и именно его решение приняли. С Козинцевым таких споров не было. Но со вторым режиссером – Шапиро – Олег «воевал» постоянно, не отступая ни на шаг. У него было очень ясное видение того, что он хотел и как он хотел. И его было невозможно переубедить.

Олег был очень непредсказуемым человеком. И мог удивить перед камерой кого угодно. Но только не тех, кто с ним репетировал. Потому что во всех репетициях он всякий раз был иным. Постепенно все привыкли, что Олег – такой уж есть. Он все время удивляет, поражает… Никого из работы это не выбивало совершенно.

Особенно любил все эти непредсказуемые, импровизационные моменты Козинцев – бывал очень доволен. Да и мне самому это доставляло огромную радость! Было очень интересно работать с Олегом именно в такой манере.

И еще одна интересная особенность была у Козинцева: когда было снято два-три дубля, он всегда оставлял еще один «чистый вариант» для актера: «Как бы вы хотели сделать?» Сам я несколько раз этой возможностью не пренебрег, и много-много пользовался этим Олег Даль, так сказать, делая «свой дубль».

Кстати, этот способ не оставлял без внимания и Смоктуновский в картине «Гамлет», где, говорят, на пленке запечатлен именно актерский вариант монолога «Быть или не быть».

Вспоминается еще вот что. Олег с его тонким, почти звериным чутьем очень остро ощущал атмосферу на съемочной площадке. Создать на ней гомерический хохот или напряженную, тревожную тишину– было для него элементарным делом. Конечно, ни Козинцев, ни все остальные не ожидали, в какой момент Олег надумает «задать рабочий тон». И какой тон. Но то, как Даль это делал, заставляло удивленно оборачиваться старых организаторов ленфильмовского производства!

Очень жалею, что ни разу не видел Олега на сцене, но могу себе представить, как человек такой фантастической энергетики умел держать в напряжении зал…

Вообще, я никогда не думал о нем во время съемок как о «великом таланте» или «будущем профессоре». Когда мы работали на «Лире», я знал его как очень талантливого и хорошего партнера. Но душой чувствовал, что рядом со мной стоит творческий друг.

В нем было много детской, ребячливой непосредственности. Поэтому его так интересовали дети и то, как они растут.

В Прибалтике несколько иначе, чем в России, разводят и содержат собак. Собаки снимались в картине, и внезапно он «заболевал» каким-то ньюфаундлендом, с которым делился скромным завтраком, ласково приговаривая:

– Ты моя со-ба-а-ка…

Интересно, что он совершенно не понимал, что такое деньги. В один день мы вместе приехали на съемки в Нарву. И он, радостный и запыхавшийся, прибежал ко мне!

– Юри Евгеньевич! Тут есть дом… совершенно пустой… и… там можно месяц жить одним… И просят всего 250 рублей… Хотите?!

А для меня эти 250 рублей были такие большие деньги!..

В этом смысле человечески Козинцев с Далем был абсолютно схож. Живя неподалеку от «Ленфильма», он однажды сказал мне, что его жена пригласила нас на обед. Перед трапезой Григорий Михайлович спрашивает:

– Юри Евгеньевич, что вы к обеду обыкновенно пьете?

– Ну… что у хозяев имеется…

– Нет, а все-таки? Что?

– Ну, давайте виски. «Лонг Джон» или «Уайт Хорс».

Вот такие они оба были в жизни…

Козинцев очень хотел, чтобы я снялся в его следующей картине по «Петербургским повестям» Гоголя: играл Акакия Акакиевича в «Шинели». Была там крупная роль и для Олега Даля, но, к сожалению, эта работа не успела родиться.

Мне рассказали, что публикация скромного педагогического наследия Олега Даля встречает в Москве цензурные препоны. Очень горько! Такие вещи делать никак нельзя. Тексты Олега надо публиковать или как они есть, или не надо делать этого вообще!

В ходе съемок я наблюдал несколько таких моментов, когда Олег Даль помогал молодым актерам (о некоторых уже говорилось выше). Он никогда не показывал, как им делать, но демонстрировал свое видение. И с какой радостью, с какой отдачей! Действительно, это всегда было у него невероятной духовной потребностью: отдать себя, свои эмоции, свои интуиции, чтобы помочь другим.

Все основы для педагогической деятельности были у него уже тогда. Трагедия не в том, что он не смог их реализовать в полной мере, а в том, что никто этого не понял и не заметил, когда ему было только 28 лет…

После съемок и после репетиций мы почти не говорили о работе. Но за обедом или ужином Олег Даль был тоже непредсказуем со своим юмором. Например, мне вспоминается одна ситуация, когда за одним столом в ресторане мы сидели втроем – с актером Владимиром Емельяновым, игравшим Кента. В какой-то момент Емельянов встал и хотел выйти в туалет. В ту же секунду вскочил Олег и громко произнес:

– Внимание! Внимание!! Заслуженный артист РСФСР Владимир Емельянов выходит на несколько минут, но скоро он возвратится обратно!..

Эти неожиданные юмористические выходки были «при нем» – это не было специально заготовлено, все рождалось в один момент – секундой. И это тоже была личность Даля.

Мне очень приятно говорить о том, что к концу работы над фильмом «Король Лир» мы с Олегом были в очень дружеских, откровенных отношениях, именно в творческом плане. Оговаривалось и обсуждалось буквально все. Я перестал чувствовать, что Олег – в стороне, или на дистанции, или замкнут. Возникли очень близкие духовные связи, изумительный творческий контакт. А ведь для актеров это так важно…

С ним было невероятно хорошо играть, как с великим, свободным, живым Художником! Не выскажу словами всего удовольствия от этой работы, от того праздника дней, который он мне подарил.

В актерской работе творческая кухня – не всегда самое интересное. Но, думаю, что какие-то штрихи к портрету Олега Даля я добавил.

Таллин, 27 декабря 1990 г.