Текст книги "Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью"

Автор книги: Александр Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Александр Шпеер
Со стороны прокуратуры

Насколько я помню, до начала съёмок картины «Человек, который сомневается» я Олега Даля не знал и увидел его впервые на съёмочной площадке, когда он уже появился в работе. Чисто по-человечески впечатление о нём было у меня не очень хорошее, и вот почему. На репетиции одной сцены, сейчас уже не помню, какой именно, речь пошла о паузе. И Олег с таким самоуверенным видом стал раздумчиво говорить:

– Пауза – это… Если я начну капать из стакана водой… Вода будет падать… Капля-капля… капля… Вот это и произведёт впечатление паузы.

И он это произнёс так, что Леонид Данилович – в то время уже достаточно известный драматург – со мной выразительно переглянулся: мол, учит мальчик… А для меня Даль, вообще, был «белым листом»! Я всё же промолчал, потому что было ощущение, что парень этот не простой и с ним нельзя вести себя, как с обычным молодым актёром: а ну-ка, давай, сделай то, давай – это! У него были свои идеи… Не хочу произносить плохих слов – я хорошо к Олегу отношусь, но, пытаясь «перенести» себя назад, в то время, вижу такого вот, самоуверенного, самовлюблённого мальчика, который всех вокруг поучает, как нужно снимать кино и как это делается. Вот какое было первое впечатление о нём.

На первых порах я был не очень убеждён, что Даль – именно тот молодой человек, который способен сыграть эту роль. Но потом утвердился в том, что это было совершенно правильно и абсолютно точно.

Надо сказать, что этот фильм был моим первым соприкосновением с кинематографом в качестве консультанта вообще и с Леонидом Даниловичем в частности. Мне всё это было безумно интересно, потому что я ничего тогда не знал, кроме зрительских впечатлений. И вдруг – весь процесс съёмок, с самого начала до самого конца! Поэтому я очень часто бывал на съёмках – как только позволяло время. А уж если была вечерняя съёмочная смена, то я практически всегда там был. Тем не менее, не помню ни одного раза, чтобы Олег обращался ко мне за помощью как к консультанту.

Зато прекрасно помню, как где-то в перерыве между сценами он, представляясь потомком Владимира Даля, рассказывал о том, что у них есть фамильный склеп, где лежит целое поколение Далей – прекрасных, прогрессивных русских интеллигентов, его предков. Кстати, я и сейчас не знаю, имеет ли он какое-нибудь отношение к семье того самого Даля. Но он это демонстрировал, причём с такими барственными, пренебрежительными к окружающим интонациями: вы, дескать, «на печке родились», а мои предки – в фамильном склепе покоятся! Так это и прозвучало. Не зная, так это или же нет, я нисколько не усомнился и с открытой душой готов был поверить ему, хотя про себя отметил, что парень, видимо, любит прихвастнуть…

К окончанию картины у меня от первого – не плохого, но настороженного впечатления об Олеге в этой роли произошло смещение акцента в сторону сильного улучшения отношения к нему. Впечатление о молодом хвастунишке стёрлось. Он всё время был на моих глазах в работе. Попробовав впервые кино «на корню», я очень ревностно относился к этому делу и считал, что все должны также «вкладывать и выкладываться», – в этом смысле, как трудяга, он мне очень понравился. В конечном счёте, он ведь неплохо сыграл… Есть сцены с ним просто, по-настоящему, очень хорошие, принесшие успех всему фильму.

Я помню и все эти съёмочные страдания… с репликой об ударах сапогом в живот и т. д. Это происходило с моим участием и в моём присутствии. Картина по выходе произвела впечатление, потому что, хоть эти слова и были вымараны, но в подтексте всё-таки существовали.

Мне кажется, это была одна из первых картин, где хоть как-то прозвучала такая тема. То, о чём сегодня говорят обыденно, в любой газете, широко и открыто. Может быть, даже более открыто, чем того заслуживает ситуация. В фильме же этот мотив прозвучал, и немалую… а может быть, и решающую роль в этом сыграл именно Олег Даль, с тем трагическим внутренним состоянием, которое у него чувствовалось во всём.

А вот с главным партнёром Олега по картине всё было не так просто. Сначала у Леонида Даниловича был не претворённый в жизнь проект, зафиксированный на кинопробе: снять в роли следователя Лекарева Андрея Алексеевича Попова. «Контрольно» пробовались Михаил Глузский и Георгий Куликов. Но – Попов, Попов и только Попов! Курировал же нашу картину Иван Пырьев. Я впервые с ним столкнулся на этой работе, и, в смысле колорита, это был замечательный человек. Отсмотрев пробы, он поднялся и вместо ожидаемой нами фразы: «Ну, что ж, выбор ясен – Попов» вдруг сказал:

– Попов играть не будет! Такой импозантный, мудрый – всем сразу станет ясно, что он всё раскроет, будет победителем, и всё кончится хорошо. Нет. Это не годится. Пусть, вот, Куликов играет!!!

Мы – в полном отпаде, потому что стопроцентно шли на Андрея Алексеевича. Леонид Данилович ходил в отчаянии и даже недели на две приостановил производство. Но против лома нет приёма, потому что Иван в то время был всесильным властелином Второго объединения «Мосфильма», где снимался «Человек, который сомневается». Как я понимаю, его решающая роль была и в том, что Леониду Даниловичу доверили эту постановку как режиссёру. Пырьев командовал парадом, и это противостояние с ним было ужасно. Ведь Попов «по всем параметрам» вызывал глубокую симпатию: и биография его, и сыгранные роли, и мужское обаяние, и внешний облик… Конечно, это был бы интереснейший дуэт нашего кино: Андрей Попов – Олег Даль!

Итак, это была одна из первых картин о прокуратуре и следствии. Прежде были единицы, включая «Дело № 306» и «Дело «пёстрых»».

Со стороны прокуратуры реакция на фильм была очень положительная. Вообще, мнение профессионалов – вещь очень сложная и тонкая. Я нигде не встречал анализа этого феномена, который относится к любой профессии. Ведь фильмы смотрят две категории людей: просто зрители и профессионалы, если конкретная картина имеет отношение к непосредственной профессиональной деятельности. И последние смотрят только так: всё ли соответствует действительности? Правильно ли, точно ли всё соответствует тому, как оно есть на самом деле. Что, естественно, не имеет ничего общего с нормальным взглядом на произведение искусства.

Картина произвела очень хорошее впечатление на прокуратуру и милицию по двум причинам. Во-первых, она для своего времени была очень неплохой. Во-вторых, была на уровне профессиональная сторона предмета съёмок. Правда, я не хотел бы, чтобы это воспринимали как мою заслугу, – дело совсем не в этом. На моём месте мог бы быть не менее активный, непосредственный, а главное – столь же профессиональный консультант.

Нужно отдать должное Аграновичу, который разделял мою позицию. И это отразилось, конечно, и на Дале, и на том, что Олег сделал. Обывателю, в самом лучшем смысле этого слова, – просто зрителю – совершенно безразлично, соответствует ли весь этот антураж, одёжка, интерьер камеры подлинным обстоятельствам. Зрителям совершенно безразлично: так или эдак пришиты петлички, так или не так торчат звёздочки на погоне. Зритель этого не понимает. Но даже если он не знает и не понимает, как есть на самом деле, но на экране это подлинно — создаётся ощущение достоверности происходящего. Человек в зале редко когда скажет, что кобура не на том месте, но, если она там, где ей положено быть, это каким-то неведомым путём создаёт вышеупомянутое впечатление.

Леонид Данилович в смысле этих мелочей был человеком донельзя скрупулёзным и постоянно просил меня, невзирая ни на что, указывать на любые отступления «от буквы». Так что на профессионалов фильм «Человек, который сомневается» и игра Олега, в частности, произвели глубокое впечатление ещё и потому, что там всё было, как в жизни.

Конечно, не всем вещам надо слепо следовать. Правда жизни и правда искусства – ведь совершенно неоднозначны. Есть просто требования искусства, законы жанра. Тут я согласен: если речь идёт о кинопроизведении, иногда бывает наплевать на то, что есть на самом деле.

Ещё о достоверности. Олег Даль был очень достоверным за счёт своего таланта. Но поскольку над картиной работало два режиссёра – это тоже дало свой эффект. Семаков привносил какие-то элементы чисто режиссёрского характера, а с актёрами работал исключительно Леонид Данилович, вспоминая, видимо, времена своих режиссёрских работ в театре на Сахалине, во фронтовых театрах и т. д. Он действительно очень много работал с актёрами. И с Олегом больше других. И в достоинствах этой работы Даля есть и огромная заслуга Аграновича. Разве что мизансцену где-нибудь можно было построить лучше. Опять же: хотя Олег тогда и был «благодатным материалом», работать с ним было невероятно трудно.

Кем был Олег Даль в те дни? Начинающим «актёришкой», которым несть числа. И несть числа тем из них, кто, блеснув единожды-дважды на кинонебосклоне, исчезал в небытие навсегда. Он был один из тех, о ком не было доподлинно известно: состоится в искусстве или нет? В сущности, работая у нас, он не имел ещё диплома театральной школы. Иногда мне казалось, что он – просто трудный, капризный, истеричный мальчик. Это ощущение рождалось непосредственно в работе, когда я оставался зрителем. Но при этом он был Личностью! А на другой день – опять лишь способным мальчиком, о котором хорошо говорят. И не более…

Я не был на съёмках в ярославской тюрьме, но помню, как об этом рассказывали. Начиналась эта история так: мы собрались где-то на «Мосфильме» в большой комнате, подошли актёры. Леонид Данилович, знакомя нас и представляя меня, говорил:

– Вот он вас сейчас подопрашивает!

Тогда же возникла мысль попробовать: посадить кого-то против себя и продемонстрировать, как это делается на самом деле. Что-то мы ещё пытались сделать, но потом отказались от этой идеи, потому что она была непродуктивна. Не было предмета для разговора. Так нельзя разговаривать с актёром, который собирается играть эту роль, а лишь можно с человеком, который каким-то образом лично завязан в конкретной истории: украл, убил, изнасиловал, соврал, не хочет рассказывать о том, что знает. Тогда это на него будет производить впечатление. Вот тогда я и продемонстрировал бы, как это делается, как совершается то знаменитое явление, которое называется «расколоть». И хотя, повторяю, такой план у нас действительно был, но не было человека, кровно заинтересованного в происходящем. Присутствовало несколько человек и, естественно, Олег Даль, поскольку этот эксперимент касался исполнителя роли Дуленко. Немножко мы с ним попробовали, и я сказал:

– Нет, ребята. Я так работать не могу – не те условия и не те обстоятельства.

Кстати, я был в то время всего-навсего старшим следователем районной прокуратуры в Москве и при малых чинах. А Леонид Данилович понимал, что на съёмках должен присутствовать в качестве консультанта некий «генерал», как потом и было: привлекли к съёмкам начальника следственной части прокуратуры Союза. Был такой Илья Семёнович Галкин – наш, прокурорский генерал. Пару раз он наехал с компанией – и всё.

Несколько раз Леонид Данилович возвращался к идее «допроса» и говорил:

– Вот он вам сейчас покажет, ребята, каково сидеть перед следователем и как это выглядит.

Ну а я поддакивал:

– Да, да, конечно. Сейчас я вам покажу!

Но, как только вновь дошло до дела и мы попытались это как-то осуществить, я понял, что такого быть не может: наступил момент игры Олега как актёра и меня… как актёра же. Но – самодеятельного, то есть я не был следователем в тот момент, а пытался играть следователя, при полном отсутствии у меня актёрских данных.

Дело об убийстве девушки, которое легло в основу этой картины, было в Иркутске. Не помню уже ни как оно называлось, ни обвиняемого, который по нему проходил. Вёл это дело следователь из прокуратуры России по фамилии Мурашов, преуспевавший в то время. Он его и раскрыл.

Создаётся довольно ложное впечатление, что у каждого следователя есть «живые дела» и чуть ли не каждое из них – сюжет для фильма или литературного произведения. Конечно, это – полная чепуха. Поэтому, когда Леонид Данилович впервые соприкоснулся с проблемой юстиции, прокуратуры, следствия, милиции и всего прочего, он невольно шёл за сюжетом событий так, как они разворачивались на самом деле. В итоге сама завязка, ситуация была любопытная, а вот раскрытие и всё прочее – крайне неинтересны. Просто, примитивно и элементарно. Истории с рецидивистами, которая была в фильме, не было на самом деле…

У всякого сценария бывает и три, и четыре варианта. Это был редкий случай, когда сценарий прошёл почти с первого раза, без поправок и существенных переработок. Было так: Леонид Данилович написал первый вариант. Его обсудили на студии, признали, в общем, делом перспективным и набросали массу замечаний, как это обычно и бывает. Леонид Данилович сделал вариант № 2, который и стал фильмом «Человек, который сомневается». Писалось это уже мне и на основании моих воспоминаний по материалам других дел. Что-то ещё придумалось, плюс была сконструирована та линия, которой завершается картина.

Тематика эта была тогда совершенно новой, и не только для Аграновича. Вещь всё-таки очень специфическая… Это сейчас пошло бесконечное: следователи, преступники… Полный кошмар – смотреть на это невозможно. И не потому, что я смотрю на это определённым образом – с позиций профессионала. Иной раз смотришь и думаешь: «Господи, ну зачем же вы это так переиначили?» Ведь если сделать так, как есть на самом деле, будет гораздо интереснее! Полный кошмар давнего лозунга: «Каждый может быть врачом, педагогом и юристом!» А что тут такого, вроде бы? И все придумывают бог весть какую ахинею…

Со следователем, ведшим иркутское расследование, Леонид Данилович общался мало. В основном, он читал само уголовное дело. Но можно взять любое уголовное дело, полистать, почитать и – ничего там не увидеть, потому что самое интересное лежит вне протоколов допросов. Можно три-четыре часа разговаривать с человеком обо всём на белом свете, добиться того, чего ты хочешь, какими-то неведомыми путями (никто не знает, как это происходит), а в протоколе допроса будет записано шесть фраз: «Да, это действительно было так-то», «Да, я действительно сделал то-то». И всё.

Но самое-то интересное – то, что и может быть предметом искусства, – остаётся за пределами этого сухого документа. Очень редко следователи пишут красочные протоколы – с деталями и подробностями…

Но то, что творится на экранах сейчас… Если бы это хоть было достоверно, если бы это вызывало доверие! Чёрт с ним тогда со всем остальным! И ведь часто авторы этого бреда – профессионалы… По-моему, лишь братья Вайнеры достойно соблюдают какой-то баланс соотношения достоверности и требований художественного произведения.

…Впоследствии мы с Олегом Далем встречались очень мало. Последняя личная встреча с ним у меня была ещё в старом «Современнике», когда Ефремов поставил там спектакль для двоих актёров – «Вкус черешни». Это был конец 1969 года. Тогда снималась картина «Свой», где Олег Николаевич был в одной из главных ролей, и после одной из съёмок мы приехали с «Мосфильма» поздно вечером – часов в десять – на прогон этой пьесы перед премьерой. И я увидел Олега в театре совершенно пьяным. Потом, в буфете, прямо на моих глазах, он добавил ещё стакан коньяку, и я недоумевал: как он выйдет на сцену, как он что-то сможет сказать и сделать?.. Но он сделал всё очень здорово. Это было просто здорово!!! Я был поражён. Он был действительно пьян до такой степени, что, вероятно, просто не узнал меня, когда я к нему подошёл… А, опрокинув стакан в буфете, он, как выяснилось, пришёл в себя и сыграл великолепно!

…По мне, Олег Даль – вообще очень крупный и тонкий актёр. Поэтому его органика, например, мне представляется одним из элементов его актёрского дарования. А как же может быть иначе: крупный актёр – и неорганичен? Это противоестественно. А вот насколько он типажно соответствовал для картины… На эту роль пробовались ещё какие-то молодые люди – уже не помню, кто именно… Олег же мне представляется таким: у него изначально, внутренне заложен положительный заряд, положительное обаяние, но ведь он может быть и отвратительным. Он мог быть отвратительным… Мне кажется, что его человеческая индивидуальность позволяла такое. В такие минуты он вызывал неприязнь. И это относится, наверное, не только к его актёрским возможностям. Думаю, что где-то глубоко внутри у него это было. Но так ли было в действительности?..

Москва, 10 апреля 1990 г.

Иветта Киселёва
За пределом возможного

Первое впечатление об Олеге, с которым я познакомилась на съёмках картины «Человек, который сомневается», было такое: очень привлекательный актёрски, обаятельный молодой человек. Он только что был принят в театр «Современник» – лучший театр того времени, и он был впервые приглашён в кино на главную роль, где весь фильм о нём, о его герое. Он только входил в искусство, и эти два события были счастливейшим моментом в его жизни.

В нём не было того «развяза», который свойственен нынешним молодым людям, но не было и робости «птенчика». Он был лёгким партнёром. Его выделяли ранний профессионализм, эмоциональность. Обаяние Олега было настолько сильным, что вокруг него всегда и везде складывалась любовная атмосфера. Звали его все – Далёнок.

Мы мало общались, да и некогда было особенно общаться… Режим съёмок: приезды-отъезды. Он и сам не шёл на общение. Мне кажется, не только со мной. По-моему, он боялся размена на мелочи. Интуитивно это ощутил, работая над такой ролью.

Даль – вообще довольно редкая фамилия. Как-то я подошла и спросила его:

– Вы не внук «Словаря»?

Он говорит:

– Внук.

Я хорошо помню съёмки в ярославской тюрьме. Нас перед работой поводили по этому «заведению», в котором мы насмотрелись всяких страшных картин. Видели всякое… Привели туда этапом каких-то проституток, как раз, когда мы были во дворе. Показали нам несколько наиболее колоритных личностей в камерах. В общем, мы прошли своего рода «подготовку».

В тюрьме же мы снимали момент освобождения. Никаких «установок» Леонид Данилович не давал. Да и что тут можно подсказать? Чисто самовыявленческая сцена. Мальчишка выходит из камеры смертников на свободу оправданным, и у дверей тюрьмы его встречает мать. И дальше… я даже не могу назвать это игрой… По-моему, он посмотрел на небо. Просто стал смотреть в небо. Журавли там летели… или нет… И тут с ним что-то началось: это не была истерика, но эмоциональное потрясение было невероятное, за пределом актёрского. Такие это были нерв и эмоциональность. Я совершенно растерялась и… превратилась в зрителя.

Этот эпизод не вошёл в окончательный вариант картины, и мне до сих пор досадно, что зрители не увидели Даля таким.

Когда в «Современнике» ставили «Двенадцатую ночь» Шекспира, я была на одном из последних прогонов перед премьерой. Хорошо помню, что смотрели мы сцену «ночной пирушки». Я сидела рядом с режиссёром спектакля Питером Джеймсом. Даль играл Эгьючика. И они (шут, сэр Тоби и он) в этой сцене пели втроём – все в разные стороны, но при этом «не уходя» от основной мелодии. Для этого нужно быть ещё и очень музыкальным. Джеймс просто от смеха упал с кресла в проход и «валялся».

Потом Даль ушёл из «Современника» к Эфросу на Бронную, а через некоторое время сбежал и от него. Не знаю точно, почему он это сделал, но полагаю, что к этому времени, 1977–1978 годам, он как артист находился в такой форме, что на него должен был строиться репертуар театра, а этого не было. И он оставил театр… Ушёл прямо со сцены, не заходя в дирекцию.

Кстати, когда Эфрос начинал весной 1977 года съёмки «Заповедника», он пригласил меня сниматься в картине. Я должна была пробоваться на роль матери. Обрадовалась я очень: опять Даль будет играть моего сына! Но эта работа для меня не состоялась… А вот Печорин Олега, сделанный им тоже у Анатолия Васильевича, мне не понравился. Ну, наверное, он просто у каждого свой…

Когда Даля не стало, поминали его актёры во многих московских театрах. А за несколько месяцев до этого, после похорон Высоцкого, одна моя знакомая, бывшая на них, рассказывала, что Олег сказал:

– Володя умер, и мне здесь больше делать нечего.

Он очень его любил, но Высоцкий Даля всегда как бы… «затмевал» в музыкальном исполнительстве. Об этом можно говорить, потому что у Олега был голос (да какой!), и он ведь сам прекрасно исполнял песни…

Я и сейчас помню: когда мы снимались у Аграновича в 1963 году, был очень популярен Робертино Лоретти, и совсем юный Олег ходил и всё время напевал:

– Чья ма-а-а-а-ай-кя?[1]1
  Ироническая пародия на знаменитую в те годы песню в исполнении итальянского певца Робертино Лоретти «Джамайка» («Ямайка»).


[Закрыть]

Москва, 7 октября 1990 г.