Текст книги "Молочный рейс
(Камчатские были)"

Автор книги: Александр Харитановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Александр Харитановский
МОЛОЧНЫЙ РЕЙС
Камчатские были

От автора

Кто из вас ребята, не любит молоко?.. Любят его и малыши на Крайнем Севере. Вот поэтому морякам дизель-электрохода «Уэлен» было дано необычное задание – перевезти на Чукотку стадо бурёнок. Корабль в Беринговом море попал в сильный шторм, а в Чукотском пробивался сквозь льды. В пути произошли интересные события, о которых вы узнаете из рассказа «Молочный рейс».

Жизнь у ребятишек на Севере суровая. Как-то зимой в камчатском селе Каменском я познакомился с мальчиком. Его звали Охкýрго. Этот десятилетний малыш только что вернулся из тундры. Он потерялся в пургу и целую неделю, пока бушевал ветер, жил один в снежной пещере. Но мальчик ничуть не растерялся и вел себя в беде как настоящий мужчина. Про юного смельчака и написан рассказ «Амтó!». По-корякски это значит «Здравствуй!». Остальные рассказы в книге тоже не выдуманы, поэтому и названы – «были».

На Камчатке я прожил десять лет и очень полюбил её. Хочется, чтобы этот необыкновенный край понравился ребята, и вам.

Молочный рейс

Ледокольный дизель-электроход «Уэлен» уже бывал на Чукотке, в бухте Певек. Он привозил для горняцкого посёлка готовые дома, буровые машины, фрукты и игрушки. Но на этот раз!..

Капитан озабоченно смотрел на барометр. Давление продолжало падать.

Приоткрылась дверь. И тут же в рубку влетел отчаянный многоголосый рёв. Он прорывался через шум бушующих волн и завывание ветра.

– Товарищ капитан, – вырос в проходе радист. – Последняя сводка. Циклон пошёл на убыль.

Капитан покосился на дверь, поморщился и прикрыл рукой ухо.

– Настоящий концерт, – сказал он.

– Сроки-то вышли, а к ним не подступишься, – тоскливо проговорил радист и, переступая с ноги на ногу, с тревогой заметил: – Как бы не попортились.

– Да, – согласился капитан и решил – Пойдём посмотрим.

Вышли на палубу.

Корабль, с машиной в 12 тысяч лошадиных сил, кренило так, что мачты чуть не касались волн. Его то зашвыривало на водяные горы, то кидало в бездну.

– Придётся до-о-ить! – прокричал капитан вахтенному.

За рёвом ветра трудно что расслышать, но матрос понял приказ и убежал.

Когда на «Уэлене» узнали, что придётся везти живой «товар», да ещё такой, даже опытные моряки задумались.

– Доставьте, – сказали им, – для жителей Певека стадо дойных коров.

Электроход не рассчитан на подобный груз. Но ведь молоко, прежде всего, нужно детям…

И работа закипела. Строили деревянные загородки, кормушки. Вскоре на палубе, по соседству с мощными лебёдками, якорями, появилась животноводческая ферма.

Прощальный гудок – и судно двинулось из Владивостока в рейс. Миновали Охотское море и вышли в Тихий океан. На север направились вдоль берегов Камчатки.

Сверкнул последний раз маяк на мысе, пустынном и заснеженном, названном будто в насмешку «Африка», и навстречу уже море Беринга катило налитые полярным холодом волны. Заметались снежные заряды. Мокрый снег тотчас схватывался морозом. Корабль обрастал льдом.

В первые дни рогатые пассажиры вели себя порядочно: не шумели, не предъявляли особых требований – были спокойны. Их кормили и поили. Стремились всеми силами угодить. Жизнь текла по расписанию и мало чем отличалась от обычной, сухопутной. Только суша сделалась твёрдой и гремящей, да перед глазами всё время бескрайний луг океана.

Теперь этот «луг» стал холмистым от волн, ожил… Коровы, широко раскрыв свои и без того огромные глаза, с недоумением смотрели на пенящиеся по палубе водяные языки. А как только под ногами сделалось совсем неустойчиво, заревели на все голоса.

«М-м-м-у-уу», – низко, как корабельная сирена, начинал один.

«М-м-мм-ы», – подхватывали другие.

Доить коров в шторм трудно. Но и так оставить нельзя: заболеют и перестанут молоко давать. Поэтому-то капитан, несмотря на отчаянную качку, приказал доить.

Первыми на палубе появились девушки – Зина и Валя. Они работали буфетчицами, а в этом рейсе стали главными доярками. Девчата впервые взялись за дойку, но им поручили обучать ещё и экипаж.

Кличек животных никто не знал. Известен был только «Байкал» – племенной бык. Моряки щедро раздавали коровам новые имена.

– Стой, Зорька, стой! Для тебя же лучше, – успокаивал пятнистую холмогорку рослый матрос. Он старался придать нежность своему хриплому голосу.

В это время под выменем Зорьки приспосабливался его товарищ. Беспорядочная качка не позволяла поставить ведро. Моряк, изгибаясь, как акробат, ёрзал по палубе. Струи молока летели во все стороны и меньше всего в подойник.

– Потерпи, Маша, потерпи, – твердил другой «дояр» своей подопечной. – Вот ужо войдём в лёд. Там спокойнее, не качает…

На следующие сутки и в самом деле услыхали с мостика:

– Слева вижу лёд. До кромки семь миль!

Корабль стал разворачиваться носом к торосистому, покрытому снегом полю.

«Как, однако, быстро зима наступила! – наверное, сказала бы не одна из бурёнок, имей она дар речи. – Всего неделю, как жара была».

Чукотское море встретило электроход льдами. Он вошёл в снежно-ледяную кашу, как в трясину, и застрял. Капитан не уходил из рубки.

– Лево на борт!

– Есть лево на борт.

Приказание рулевым выполнено, но стрелка компаса неподвижна.

– Право на борт!..

Постепенно корабль раскачали. Между его корпусом и льдом появились зазоры. Ещё усилие машин – и судно высвободилось из ледяных клещей. Так и шли: в час по миле.

Перемена климата на коровах мало отразилась. Они по-прежнему исправно давали молоко.

Молоко! Его стало так много, что и девать некуда! – Уж заодно бы маслодельный завод прихватить, – шутили моряки.

Всю продукцию пришлось перерабатывать на камбузе. Повара сбились с ног. Они впрок заготавливали сметану, творог, кефир и мороженое, варили молочные супы и кисели, изобретали фантастические блюда.

Штурманы ежедневно обсуждали, помимо навигаторских дел, и такие важные вопросы: каково здоровье коров, как бык Байкал перенёс качку и, конечно, куда девать сегодняшний удой.

– Вот вам молочные реки и кисельные берега, – буркнул капитан под конец одного такого заседания.

Стадо берегли, чистили. У матросов появились любимцы. Их подкармливали ломтями хлеба, густо сдобренными солью.

…За островом Врангеля открылось Восточно-Сибирское море. Лёд стал толще, монолитнее. Кораблю приходилось его пробивать с разбегу.

Удар! Но электроход не расколол льдину, а залез на неё носом и завис.

На полную мощь работает винт. Струя от него образовала за кормой целое озеро. Но корабль недвижим.

– Взорвать лёд! – приказал капитан.

В воздух, выше мачт, полетели сверкающие осколки, снег. После каждого взрыва возле судна появлялись трещины…

В этот же день открылась и бухта Певек. Впереди, возле подножия сопок, в тумане повис посёлок. Оттуда навстречу судну, по береговому припаю, на нартах и пешком, спешили люди.

Сбросили трап. Взрослые и ребятишки стали забираться на корабль. Один малыш чукча, похожий в своём пушистом кéркере[1]1
  Кéркер – меховой комбинезончик для малышей.


[Закрыть] на шар, с ужасом уставился на моряка, который чесал лоб рогатому страшилищу.

– Какой большой корранг! – сказал малыш.

– Какой большой корранг! – сказал малыш.

Корранг по-чукотски – олень.

Моряки пригласили гостей в столовую и всем налили парного молока. Тут же оказался и маленький чукча. Вокруг рта у него появились белые пенные усы. В глазах уже не страх, а восхищение: «Вкусное молоко, даже лучше сгущёнки!..»

Коров перенесли лебёдками с палубы на лёд. Склонив головы, они неторопливо двинулись к земле.

Рядом бежали, суетились ребятишки. Самые храбрые даже пытались погладить «коррангов». Коровы не сердились: они ведь и приехали на чукотский берег ради этих малышей.

Без камчатского паспорта

В областном музее раздался телефонный звонок.

– Живая… Понимаете, – торопился в трубке взволнованный мальчишеский голос, – зелёная, крупная…

– Прыгает?

– Конечно. Да ещё как! Я её не пускаю.

И начались торопливые вопросы: кто нашёл, где, фамилия, адрес…

Через несколько минут голубое такси мчалось по направлению к Красной сопке, расположенной на перевале из северной части Петропавловска в южную.

Место происшествия искать не пришлось – люди, перегородив панель, образовали плотное кольцо.

Работники музея – большеглазая хрупкая девушка и художник-препаратор с длинным худым лицом, – решительно раздвигая толпу, устремились в середину.

Там стоял на коленях мальчишка лет десяти. Он, полусогнувшись, держал на изготовку кепку, словно нацеливаясь. Увидев работников музея, доверительно зашептал:

– Убегала уже… Вы с ней поосторожнее…

– Да, да, – подтвердил высокий мужчина в шляпе. – Я свидетель. Сам помогал ловить.

– Мы её нашли вон там, возле дороги. Хотела в сопки уйти, – захлёбываясь, рассказывал парнишка. – Едва догнали. Ка-ак прыгнет!

Перед ним, испуганно прижавшись к асфальту и тяжело дыша, сидела… обыкновенная лягушка. То есть не обыкновенная. Лягушка, как тигр или, скажем, слон, – существо совершенно удивительное для Камчатки. На полуострове земноводные не водятся. Здесь нет ни змей, ни ящериц, ни лягушек. Змеи, они, скажем, и ни к чему – жалятся. Но лягушки! Пусть бы квакали да комаров ловили. Но молчаливы болотистые тундры Камчатки…

И вот пожалуйста!

Научная сотрудница посмотрела на редкую находку через лупу. Официально заявила:

– Да, это лягушка.

Впрочем, сомнений на этот счёт ни у кого и не было.

– Очень благодарим… – продолжала она.

Лягушка укутана в газету и передана художнику.

Тот осторожно, на вытянутых руках, понёс кулёк впереди себя.

Подошли к автобусной остановке. Первый автобус пропустили – переполненный. А во второй, когда художник предупредительно крикнул: «Осторожно, лягушка!» – им не разрешили войти. Провоз лягушек в общественном транспорте, оказывается, не предусмотрен. Так и сказала кондукторша.

Пришлось искать такси.

Наконец лягушка в музее. Она тихо сидит в пустом аквариуме, приготовленном для благородных камчатских лососей, и озирается.

– Почему не кричит? – пожала плечами девушка.

– Голос с испугу потеряла, – пошутил художник и тут же подбодрил лягушку линейкой.

Та неохотно квакнула. Получилось вроде «здрасте».

– Вот так-то вежливей, – усмехнулся препаратор.

Но это замечание девушка оставила без внимания. Молчала и её коллега, пожилая научная сотрудница. Она решала трудную задачу: на какой стеллаж установить это чудо природы. Подумав, стала рассуждать вслух:

– К рыбам – неправильно. К птицам совсем не подходит, к млекопитающим тоже. Нас не поймут посетители. Мы их будем дезориентировать. Подумают, что на Камчатке водятся лягушки.

– Но ведь данный случай и есть подтверждение… – начала молодая сотрудница.

– Что ты, милая, – перебила её старшая. – Откуда здесь быть земноводным? Вы же сами хорошо знаете, изучали…

– Тогда пусть лягушка будет нетипичным образцом природы для полуострова. Так и написать под ней.

– Но зачем же нетипичное? – подняла плечи старшая сотрудница. – Я же говорю, что это дезо-риенти-ровка. А мы – научное учреждение… Её надо унести, – спокойно сказала она художнику и, наклонясь, добавила ещё несколько слов полушёпотом.

Девушка встрепенулась и, умоляюще глянув на художника, отвернулась к окну. Тот, захватив лягушку, вышел.

Дня через два-три молодая сотрудница, просматривая местную газету, радостно воскликнула:

– Снова лягушка! Смотрите…

Под заголовком «Удивительная путешественница» сообщалось, что у подножия Никольской сопки, возле городского парка, поймана лягушка… В научно-исследовательском институте доктор биологических наук подтвердил, что это обыкновенная лягушка и, вероятно, завозная. Доктор наук вспомнил, что несколько лет назад на Камчатку заехал на корабле даже змей-полоз. Лягушка, наверное, прибыла тоже на корабле, например, с яблоками из Приморья. Они только что появились в магазинах. Самостоятельно переплыть Охотское и Японское моря она не могла. Такие лягушечьи вояжи нигде не описаны.

– Ну вот видите, ещё одна, – оживлённо затараторила девушка.

Старшая ничего не ответила, а только в упор посмотрела на художника-препаратора.

– Вы её уничтожили?

– Кого? – снаивничал тот.

– Ля-гуш-ку, – чётко выговорила сотрудница. – Как я вам сказала.

Разговор перебил телефонный звонок.

– Говорят из редакции, – послышалось в трубке. – Нам бы хотелось подарить музею лягушку. Она у нас в отделе информации. Приходите. И хорошо бы, вы написали нам…

– Поезжайте и заберите злосчастную, – приказала старшая девушке и развела руками, – Раз уж вокруг неё общественное мнение…

Как Ипполюкен стал взрослым

Пурга была на исходе. Снеговые волны – заструги– уже застыли. Только над самыми высокими чуть вихрилась позёмка. Пурга, наверное, была последней.

Шёл май. Солнце не покидало небо. Кусты кедрового стланика, чуя тепло, весну, зашевелились, пробивая иглами снеговой полог.

Возле такого зелёного островка корка наста приподнялась, треснула… Но вместо хвои оттуда показалась остроносая головка, лапы… И вот весь он, белый пушистый комок, сбивает с себя снежную пыль. Отряхнувшись, остался таким же белоснежным, и если бы не три чёрные точки: нос и глаза – не заметишь. Малыш огляделся и отчаянно заскулил, тоскливо опущенный хвостик вздрагивал, широко расставленные лапы искали опоры, но какая же опора – рыхлый снег?

Бороздя наст полуголым животом, пополз к солнцу. Полз и скулил. Вдруг писклявые звуки застыли в горле. Уши насторожились, корпус вытянулся – ему послышался скрипящий звук полозьев. Оглянулся. Приближалась цепочка собак.

Нарта!.. Вчера в пургу он выпал из такой же и потерялся в бушующей тундре… Малыш завизжал ещё громче, энергично заработал лапами. Он знал, что нарта – это хозяин, который накормит, это его четвероногие сородичи. Нарта – это жизнь!

– Кокумэй! Смотри-ка! – удивился чукча и, воткнув в снег остол – палку с железным наконечником, притормозил упряжку. – Ипполюкен – маленький, – покачал он головой и сунул живую находку за пазуху.

Так у щенка оказался новый хозяин, Киманáху, пастух оленьего стада из колхоза «Тумгутýм», что значит «Товарищ».

Бригада Киманаху пасла оленей в долине реки Апуки. Щенок, которого так и назвали Ипполюкен, находил эту речку замечательной. В ней много рыбы. А рыбу Ипполюкен любил. Зимой его, как и всех собак по северному обычаю, кормили один раз в день юколой – вяленой рыбой. Не очень уж сытно. Но летом в реку из Берингова моря двинулась на нерест жирная горбуша. Её было видимо-невидимо. Рыбины ворочались, высовывали горбатые спины и большие скользкие морды, обдирались до крови о камни. Шли и шли к заветным родничкам, чтобы выметать икру.

В этот живой серебристо-серый поток, похожий на расплавленное олово, из которого его хозяин отливал жиканы – круглые пули на волков и медведей, – было так же страшно попасть, как и отведать настоящего горячего олова. Но Ипполюкен наловчился выхватывать лососей прямо с берега.

На летних кормах пёс быстро подрос и к осени уже помогал пастуху. Оленей в стаде больше тысячи. Их надо перегонять на сытные ягельники, а то к морю– попоить солёной водой, охранять от волков и другого зверья. И всему этому Ипполюкена учили, старались сделать из него настоящую оленегонную лайку.

Однажды, во время перегона стада, напарник Киманаху заболел. Пришлось наладить нарту и везти его в бригадный стан. За главного в стаде остался Ипполюкен.

…Тихо. Высоко в небе светила круглая луна. Пёс лежал возле наглухо закрытой меховой палатки и дремал. Но уши чутко прислушивались к дыханию спящих оленей. Внезапно он уловил какой-то шорох. Насторожился, вскочил и без лая побежал по краю стада.

Забеспокоились и олени. Они поднялись, стали сбиваться в кучу. В морозном воздухе послышался треск: животные сталкивались рогами. Минута – и стадо рванулось лавиной.

Ипполюкен бросился наперерез. И… нос к носу столкнулся со взъерошенной тушей: лобастая голова с маленькими ушами, обвисший зад и тощие, впалые бока. Медведь!..

«Гав-гав-гау-у-у!» – залился Ипполюкен и, боясь приблизиться, принялся яростно скрести снег.

Топтыгин поднялся на дыбы, рыкнул и кинулся на пса.

Топтыгин поднялся на дыбы, рыкнул и кинулся на пса.

Тот отпрыгнул. Зверь обернулся, размахнулся лапой – мимо. Собака проскочила под животом. Освирепев, она неожиданно для самой себя цапнула гостя за «штаны» – за ляжки, заросшие длинной свалявшейся шерстью. Ещё набег медведя – и опять промах. Ипполюкен, увернувшись, повис сзади.

Мишка крутился, как в колесе, но не мог поспеть за ловким псом. А тот с каждой атакой делался всё смелее и, наседая, хватал медведя за ноги, за бока…

От боли и злости Топтыгин ревел, кувыркался и, наконец почувствовав своё бессилие перед маленьким бесстрашным сторожем, задумал удрать. Припустился было, но Ипполюкен славно умел завёртывать даже быстроногих оленей, а с этим неповоротливым дураком, каким ему теперь казался медведь, было куда проще. Беспрестанно хватая врага, собака заставила его топтаться на одном месте.

Неподалёку рос островок кедрового стланика. Искривлённые кусты кедрача растеклись по снегу тёмно-зелёными щупальцами. Медведь разглядел – и туда. Вырвал куст побольше и, подхватив его, двинулся опять в наступление. Разъярённый, машется, а по собаке попасть не может. Лупит изо всех сил, только иглы летят. Снег от хвои позеленел. Злится Топтыгин, а собака хоть и осипла от лая, но прыгает, изворачивается да ещё ухитряется зубами рвануть.

Понимает зверь – дело плохо: не отбиться от пса, не убежать. Устал, язык чуть не на полметра высунулся. Спасение всё же нашёл: заскочил в глубь хвойного пятачка. Рассуждает: если сюда лайка забежит, сразу придушу, тут-то ей развернуться негде.

Ипполюкен и сам не глуп, хитрость разгадал. В стланик не лезет, носится возле – и всё тут.

Только медведь сунется выскочить, лайка сразу тут – и хвать за «штаны». Зверь – прятаться. Лежит в стланике, глаз с собаки не сводит, а та чуть поодаль, на снегу, и тоже глядит. Следят друг за другом. Медведь голову поднимет – Ипполюкен: «р-ррр», дескать, я тут, жду. Топтыгин снова в кусты…

Утром на перевале показалась чёрная точка. Ипполюкен обрадовался – это возвращался хозяин. Собака принялась бегать вокруг кедрача.

Слышит Киманаху, что пёс вовсю заливается. «Какого-то зверя загнал, – думает. – Лису, наверное».

– Хоть! Хоть! Вперёд, вперёд! – подгоняет упряжку и на ходу снимает винчестер.

Из стланика высунулась лохматая голова.

«Медведь! – поразился Киманаху. – Медведь-шатун. Кто может быть хуже – голодный, свирепый?! Осенью, видать, плохо откормился. Как ни соси лапу, а коль жир под кожей исчез – не улежишь в берлоге… Сколько бы оленей загубил…»

Киманаху, придержав упряжку, выстрелил.

Когда со зверя сняли шкуру, то оказалась она сзади словно дробью избита. Так Ипполюкен зубами разделал.

Редко пастух ласкал лайку – не принято такое баловство на Севере. А тут не выдержал, прижал умную голову собаки к своей узорчато расшитой кухлянке и потрепал за ушами.

Почаевали, и Ипполюкен повёл хозяина по следам испуганного стада. Бежит впереди, каждый кустик проверяет: вдруг и там звериная засада.

Оленей догнали у истоков Апуки, у сопки, под названием «Щека».

Вот так за одну ночь Ипполюкен стал взрослым.

Случай на вулкане

Наш отряд направлялся к подножию Авачинского вулкана. Ехали на вездеходе. Машину беспрерывно дёргало. Мы чуть не пробивали своими головами брезентовую крышу, кучей валились то влево, то вправо. Чувствовали себя точно в консервной банке.

Среди грохочущего шума до ушей донеслись какие-то совсем непонятные звуки, похожие и на писк и на свист. Мы недоумевающе переглянулись.

Один из вулканологов покосился глазами в угол машины, где с позеленевшим лицом, склонив голову, сидел средних лет мужчина – не он ли озорует. Это был литератор. Ему захотелось побывать на вулкане, испытать, как он выразился, романтику на своей шкуре.

Доехали до лагеря. Надели тяжёлые зубастые ботинищи – трикони, обвязали потуже снизу брюки, чтобы не попадал шлак. И двинулись вверх.

Дорога, точнее, тропинка была нами уже не раз испробована. Шли по ней привычно, как в городах ходят на близкую службу. Только наша «контора» – дымящийся кратер вулкана – находилась на высоте трёх километров и была отделена от долины ущельями, осыпями и сверкающим поясом ледника.

Иногда клубы неприятно пахнувших и едких газов скатывались прямо на нас. Тогда мы плюхались в снег и, захлёбываясь, набирали его в рот, чтобы смочить горло.

Миновали ледник. Крутизна склонов дошла до тридцати градусов. Нам ничего – привычно. Но вот литератор… Он с трудом плёлся в самом хвосте. Приходилось часто останавливаться и поджидать. Мы пропустили его вперёд и, опасаясь, что он свалится, стали поддерживать в спину ледорубами.

Но что это? Раздались те же странные трели. Доносились они снова со стороны литератора.

Ну конечно, это он. Как свистнет, так оглянется…

«Вот чёртов малый, – подумалось, – идти не может, а туда же, шуточки».

В полдень добрались к кратеру, к самому краю бездны. Передохнули, закусили и начали вынимать из футляров приборы.

И вдруг, совсем рядом, прямо под ногами… мышь!

Земля обожжена жаром, отравлена ядовитыми газами… И мышь! Глядит глазами-бусинками и не бежит никуда, словно поджидает нас.

– Экая дурёха. Как же ты сюда попала? – ласково проговорил литератор.

А верно, как?..

Пройти от подножия через трещины и ледники невозможно. Да и зачем мышонку такой подвиг?

– Может быть, для организма соли особые понадобились, – сообразил кто-то. – Лечиться пришла.

– Откуда ей знать, что такие соли на вершине вулкана?

– Инстинкт!

– Тепло искала, вот и лезла сюда, – предположил другой.

– Тепло?! Через ледники-то?..

Задала мышь задачу!

Когда мы собрались обратно, то оставили грызуну хлеба да кусок колбасы. Пусть жуёт…

Внизу снова разговорились – с чего это мышь в альпинизм ударилась? Да так и не додумались.

Вернулись на базу. Стали разбирать рюкзаки. Литератор, возвращая мешок, заметил:

– А вы мне рюкзак-то того, дырявый дали.

– Дырявый?! На складе получали, совсем новый.

– Да вот, смотрите, – и показывает на небольшую дырку.

– Так это же… – догадался кто-то.

Все, перебивая друг друга, воскликнули:

– Мышь! Наша мышь, – и, глядя на литератора, расхохотались.

А тот только глазами хлопает: «Чего же тут смешного?» Пришлось рассказать ему о подозрениях и… покаяться.

– Я и сам оглядывался, спросить собирался. Думал, вы свистите.

Всё стало на место. Мышь прогрызла рюкзак ещё па базе, чтобы полакомиться. А сбежать не успела. Так и оказалась на загорбке у литератора невольным пассажиром.

Через неделю мы опять пришли на вулкан. Мышь была на месте, возле нашей палатки. Покормили её и впрок оставили.

Так продолжалось всё лето. Но вот стукнули заморозки. Кратер опоясала снежная полоса. Совсем неуютно стало на сверкающем острие вулкана. И всё же мы решили сделать туда внеочередной рейс. Дело нашлось у каждого, и это было убедительно изложено старшему научному руководителю. Поход разрешили.

Мышь нас встретила как всегда. Поймали её, сунули в рюкзак – и в обратный путь. Спустились к подножию вулкана, подержали подопечную в ладонях поочерёдно и выпустили на пахнущую кедрачом землю. Поднялась она на задние лапки, крутнулась – только её и видели…

Такая уж порода неблагодарная!