Текст книги "Звезда на волнах"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

К ним подошла Лейла и, полностью игнорируя Пьера, с лучезарной улыбкой сказала Мазуру:

– Отец тебя зовет…

Пьер уставился на нее тоскливо, с безнадежным вожделением. Кивнув ему, Мазур встал и направился к резиденции вождя. Навстречу ему прошел гаваец Джонни, окинув не то чтобы враждебным, но и никак не дружеским взглядом.

Любезный тестюшка выглядел озабоченным. Он разлил по стаканчикам водку, старательно выглянул в каждое по очереди окно и, убедившись, что посторонних ушей поблизости не имеется, тихо спросил:

– Джимхокинс, я хороший родственник?

– Прекрасный, – сказал Мазур. – Я тебе очень благодарен, Абдаллах.

– Вот и хорошо, вот и прекрасно… Есть серьезное дело… насквозь семейное.

Мазуру отчего-то пришла на память классика: «Дело чрезвычайно важное, Швейк, осторожность никогда не бывает излишней…»

– Ты бывал когда-нибудь в Катан-Панданге? – спросил тесть.

– Не приходилось, – осторожно ответил Мазур.

– Ну, все равно… Ты ведь много бывал в других городах… Я так думаю, везде одно и то же… Понимаешь, я себя непривычно чувствую в городе. Я там плохо все понимаю, хотя многое такое же…

– Переходите уж сразу к делу, староста, – сказал Мазур. – Все равно выполню любое поручение моего дорогого тестя…

– Понимаешь, я не верю Джонни.

– Рожа у него и в самом деле не особенно честная, – сказал Мазур.

– Понимаешь… Шхуна иногда плавает за земляными крокодилами. Есть такой зверь… У Джонни есть шхуна. Пенгава хороший охотник, и у него есть добрый знакомый, лесной надсмотрщик, который при нужде закрывает глаза… Манах хорошо умеет разделывать земляного крокодила на пару с Пенгавой. Китаец в Катан-Панданге покупает жир для лекарства, кости, зубы, шкуры… Деньги назад привозит Джонни…

– Ну все, я понял, – сказал Мазур. – Ни Пенгава, ни Манах не разбираются в тамошних порядках и тамошних деньгах. Никто не мешает Джонни сунуть себе в карман малость побольше, чем предусмотрено договором…

– Вот видишь, зятек, ты моментально понял… Дальше объяснять?

– Не надо, – сказал Мазур. – Мне нужно присмотреть, чтобы Джонни нас не обсчитал. Верно?

– Вот именно.

– А он меня не выкинет за борт?

– Не рискнет, – уверенно сказал староста. – Я про него кое-что знаю, достаточно, чтобы усложнить ему жизнь… Не рискнет. Мы с ним поговорили, ему это не по нутру, но он понял, что никуда не денется… Конечно, и ты можешь в Катан-Панданге сбежать с деньгами… но я все же надеюсь, что ты умнее. Разве тебе здесь плохо? После меня тебе останется гораздо больше, я обязательно придумаю что-то такое, после чего остров достанется тебе… – Он сейчас выглядел усталым и старым. – Джимхокинс, не убегай, а? Дела идут хорошо, Лейла ходит счастливая…

– Не убегу, – сказал Мазур, открыто и честно глядя ему в глаза. – Мне самому здесь нравится.

– Завтра утром шхуна отплывает… Ты там будь осторожнее. Я тебе сейчас кое-что дам…

Он тяжело встал, прошел в угол и долго возился там со шкафчиком, стуча чем-то деревянным и гремя железным. Вернулся с двумя свертками, положил перед Мазуром на циновку. Свертки тяжело стукнули, один тут же изменил форму, словно в нем было что-то сыпучее.

Развернув второй, Мазур тихонько присвистнул. Внутри, в густейше просаленной тряпке, покоился добротный и надежный британский револьвер, «Веблей-Марк-три». Их перестали выпускать после сорок пятого, но револьвер по самой своей природе – штука долговечная, если ему обеспечен надлежащий уход. Этот «британец» хранился в идеальных условиях. И патроны во втором свертке были прямо-таки залиты топленым оленьим салом. Хороший револьверчик, небольшой, под одежду прятать удобно… Мазур, взяв торопливо протянутую старостой тряпку, наскоро обтер пушку, откинул вниз ствол, крутанул барабан. Машинка была в полном порядке. Положительно, любезный тестюшка – мужик интересный, постоянно о нем узнаешь что-то новое…

– Это, сам понимаешь, на крайний случай, – сказал староста. – Мне Джонни еще нужен. Пока найдешь другое подходящее судно и другого компаньона… Но если вдруг он решит что-то против тебя предпринять… Лучше и тебе быть с оружием. Я смотрю, ты его очень ловко осмотрел…

– Приходилось иметь дело с чем-то похожим, – ответил Мазур уклончиво. – А вам?

– Джимхокинс, зятек, знал бы ты, что здесь творилось в ту, большую войну, когда пришли йапонцы… Да и после войны всякое бывало. Полицейские далеко, до них не докричишься, вот и приходится полагаться исключительно на себя.

Окончательно избавившись от импровизированной, но надежной смазки, Мазур, зарядив револьвер, подумал и сказал:

– Можете раздобыть какие-нибудь штаны? Всем хорош саронг, но вот оружие прятать под ним чертовски неудобно…

Глава седьмая
Миллион лет до нашей эры

Именно так назывался знаменитейший в свое время фильм, на который Мазур с пацанами, как и многие, ходил раза четыре – в те благостные времена, когда взрослая жизнь казалась невообразимо далеким и совершенно неразличимым миражом… Впрочем, как неоднократно подчеркивалось, во главе уже и тогда браво стоял лично Леонид Ильич Брежнев, в те поры бодрый и крепкий.

Прекрасный был фильм: жуткие проворные динозавры, белокурые красотки в сексуальных обрывочках звериных шкур… Даже и не сказать теперь, что тогда больше завораживало – динозавры или Рэчел Уэлч. Пожалуй, динозавры. Красоток охваченные смутным томлением пацаны и без того уже навидались и на улице, и в кино, и на гнусного качества игральных картах – а вот динозавры были гораздо экзотичнее, как ни выпирал из синтетических шкур смачный бюст очаровашки Рэчел. А уж как красиво мочил главный герой того, самого омерзительного ящера, собравшегося слопать дитё…

Мазуру в свое время доводилось пролистать пару книжек, чьи авторы на полном серьезе уверяли, будто человек, по их глубочайшему убеждению, был современником динозавров. Теперь он искренне надеялся, что книжки врут. После того, как сам два дня охотился в компании сообщников на самых настоящих, если рассудить, динозавров. Ну, по крайней мере, современников динозавров…

Они часа полтора уже торчали на дереве, в развилке огромных сучьев, покрытых мелкими колючими иголками – мягкими и гибкими, но все же довольно неприятными для седалища. Как называлось это экзотическое растение с гроздьями мелких желтых плодов, Мазур не знал, да и не стремился узнать, лавры естествоиспытателя его нисколько не прельщали, хотелось одного – побыстрее отсюда убраться. И задница страдала от колючек, и надоело смертельно это нежданное сафари, особенно та его часть, что следовала непосредственно за убиением буайя-дарата, а если проще – знаменитого комодского варана, обитавшего, как оказалось, не только на Комодо, но еще на паре-тройке близлежащих островов (на одном из коих они в данный момент и браконьерствовали)…

Если правы авторы околонаучных книжонок, древним людям оставалось только посочувствовать. Окажись человек современником динозавров, охоться он на ящеров, на его долю непременно выпадали бы и тягостные труды по разделке добычи. А уж что это такое, Мазур убедился на собственном опыте.

Основная часть работы, к счастью, падала на Пенгаву с Манахом, и в самом деле виртуозно разделывавших тушу с помощью острейших парангов и пары ножиков поменьше. Однако на долю всех остальных тоже выпало немало неаппетитных трудов, главным образом там, где никакой особенной квалификации не требовалось, – скажем, срезать ящерье мясо с костей и управляться с потрохами. Мясо и потроха выбрасывали, а вот все остальное – шкуры, кости, жир – старательно упаковывали в целлофановые мешки для неведомого китайца в Катан-Панданге. Даже гаваец Джонни, явный микродиктатор, пахал наравне со всеми, чтобы побыстрее закончить и смыться отсюда. В этих условиях Мазур, хотя и представлял здесь собственную персону старосты, вынужден был работать, как все.

Легко – или, наоборот, трудно – представить, как через двое суток выглядела их одежда и как они воняли. Ядрено. Но все же не так гнусно, как валявшийся на поляне дохлый олень-приманка. От дерева до приманки было метров сто пятьдесят, но амбре раздувшейся под тропическим солнцем туши долетало и сюда с неудачным порывом ветерка, ничуть не мешая туче ворон, коршунов и еще каких-то голошеих стервятников…

Ф-ффф-ф-руххх! Воздух моментально наполнился шумом и хлопаньем крыльев – птички-трупоеды без различия породы взмыли к кронам, да так и остались там, чертя в небе огромные круги.

Причина столь поспешного бегства была ясна Мазуру, за эти двое суток нахватавшемуся немало чисто прикладных знаний о комодских варанах.

К вонючей туше приближался обладавший острейшим нюхом дракон. Люди еще не видели его в высокой траве, но летучие пожиратели падали среагировали проворнее и шустро уступили место крупнейшему хищнику острова. Ага, теперь уже явственно слышится характерный скрип травы о чешуйчатую шкуру, постукивание хвоста, шорох высоких жестких стеблей, раздвигаемых могучим телом…

П енгава встрепенулся, положил на ветку ствол своего карабина, оснащенного самодельным глушителем, величиной и диаметром схожим с натуральнейшей самоварной трубой. Пенгава, один из немногих в поселке трудоголиков, был, как уже понял Мазур, интуитивным механиком вроде отечественного Левши, неизвестным миру самородком. Все его самодельные охотничьи приспособления, корявые и громоздкие, несмотря на убогий внешний вид, блестяще выполняли те задачи, для которых были предназначены. Равным образом и глушитель непонятного устройства работал почти так же, как те его цивилизованные аналоги, к которым привык Мазур за годы службы. Выстрел получался практически неслышным – да вдобавок лесной охотник умудрялся точно попадать в уязвимую точку даже при наличии «самоварной трубы» на стволе, до предела затруднявшей прицеливание. Уж Мазур-то понимал это, как никто другой. Оставалось лишь предаваться философским размышлениям о том, как смешно устроена наша жизнь: в этой экваториальной глуши зарывал несомненный талант в землю отличный снайпер, способный к тому же перемещаться по джунглям, как бесплотный дух, любой спецназ оторвал бы этого парня с руками, – но ручаться можно, что сам Пенгава, дитя природы и человек во многих отношениях первобытный, категорически отказался бы от столь почетной службы, ненужной ему и непонятной, лежавшей за пределами его мировоззрения и жизненного опыта. «А может, он, хотя и первобытный, счастливее всех нас? – пришла Мазуру в голову крамольная мысль. – Что ему большая политика, соперничество сверхдержав и суета разведок? Что ему цивилизация? Другой жизни он не знает и не хочет, на свой лад невероятно счастлив, не то что мы – хамло и нахал Джонни, советские спецназовцы и разноплеменные подданные мадам Фанг и даже, подумать страшно, товарищ Андропов… Бог ты мой, а ведь завидно… И кому я завидую? Дикарю с острова, не знающему ни одной буквы ни единого алфавита, никогда в жизни не носившему обуви, не видевшему телевизора и асфальта… Но он-то счастлив, как он, должно быть, счастлив, не подозревая о том…»

Вот что делают с человеком десять дней, прожитые в качестве полноправного и даже высокопоставленного члена первобытного племени – на острове, где жизненные ценности просты и незатейливы, где мужское бытие состоит из откровенного безделья, где провизия чуть ли не сама прыгает в рот с ветки или огородика, где никогда не бывает снега и чистейший воздух отроду не опоганен индустриальными вонючими дымами… Разумеется, капитан-лейтенант Мазур был слишком крепко закален и на совесть вышколен, чтобы пренебречь долгом и Родиной или хотя бы погрузиться в стойкую меланхолию, но в потаенных уголках его души, он знал точно, навсегда осталась некая заноза, смутная печаль по другой жизни, неожиданно открывшейся в самый непредвиденный момент. И, конечно, Лейла… Он не строил иллюзий и знал, что никогда больше ее не увидит, при любом раскладе он не собирался возвращаться на остров – долг, служебные обязанности, офицерская честь, Родина-мать… Он не мог ни о чем сожалеть, он был «морским дьяволом» – но в закоулках души навсегда поселилась саднящая, устоявшаяся тоска…

Дракон приближался. Трава шелестела все громче, все ближе. И Мазура на несколько мгновений словно бы насквозь продуло, как порывом неземного ветра, трудноописуемым, пугающим, тягостным, ни на что прежнее не походившим чувством. Что-то полыхнуло в глубинах сознания секундным промельком древнейшей памяти. Тут и страх, и омерзение, и что-то еще, неописуемо древнее, быть может, и не человеческое вовсе…

На поляне, под ярким солнцем, во всей красе и тупой мощи объявился дракон. Могучий изавершенный, как гениальная скульптура, – коричневое массивное тело, крючкообразные когти, плоская голова гигантской ящерицы в чешуйчатой броне… Раздвоенный язык на миг выбросился клейкой лентой, исчез в пасти.

Какие, к черту, рыцари-драконоборцы. Все легенды – не более чем поэтические преувеличения, бессильные мечты млекопитающего о несбыточном реванше. Любой рыцарь в самой сверкающей броне, увешанный до ушей Экскалибурами и Дюрандалями, рядом с этим мрачным и изящным чудовищем показался бы глупой куклой…

Хорошо еще, что на свете есть огнестрельное оружие. Старый, но надежный карабин, пусть даже не в собственных руках, а в руках соседа по ветке, чудесным образом вернул Мазуру душевное спокойствие, как в прошлые разы. Пенгава, казалось, перестал дышать, прикидывая траекторию пули.

Деревянной походкой механической игрушки ящер приближался к смердящей туше, бдительно оглядывая окрестности, – но не усмотрел ни врагов, ни конкурентов. Собратьев не было, птицы кружили высоко, даже давешние макаки примолкли, попрятавшись где-то по кронам.

И все равно дракон неторопливо, степенно, величественно сделал несколько кругов вокруг туши. Остановился в профиль к охотникам. С величайшим трудом Мазур подавил желание ткнуть Пенгаву локтем в бок и поторопить словесно – не стоит мешать профессионалу, он и сам знает, что делает…

И все равно выстрел раздался совершенно неожиданно для него – точнее, глухой щелчок, словно переломили об колено толстую живую ветку, и тут же Пенгава, молниеносно передернув затвор, нажал на курок вторично.

Мазур в пятый раз наблюдал это, и всякий раз мысленно аплодировал со знанием дела.

Дракон повалился набок, как сшибленный детским мячиком картонный силуэт, лапы с невероятно кривыми и огромными когтями еще сучили в воздухе, еще подергивался длиннющий хвост, но главное было сделано: в башке у ящера сидели две качественных английских пули, старые добрые «семерки», способные моментально покончить с первобытными страхами притаившихся на колючей ветке приматов…

Не прошло и минуты, как означенные приматы, слезши с дерева, с оглядочкой двинулись к поверженному дракону, стараясь держаться подальше от хвоста, – возможны были предсмертные конвульсии, ящеры твари живучие: даже если мозг пробит пулями, остальные части тела еще долго не признают этот печальный факт и дергаются совершенно самостоятельно…

С другой стороны приближались еще четверо: Джонни с верным батаком и Пьер с Манахом, лица у всех были заранее унылые от предстоявшей неаппетитной работки.

– Ну что, наследный принц? – бросил Джонни, таращась на Мазура без всякого дружелюбия. – Договоримся, что это последний? Сколько здесь можно торчать?

Мазур с безразличным видом пожал плечами:

– Как хочешь, я не настаиваю…

– Осторожней! – бросил Джонни своему верному прихлебателю. – От хвоста подальше… В общем, это последний. Хватит с нас пяти. Сидеть в случае чего твой тесть не будет, он-то выкрутится… Знаю я его, прохвоста старого.

– Ну, я-то здесь, с тобой, – пожал плечами Мазур с видом кротким и наивным. – Добросовестно несу свою долю риска…

Гаваец фыркнул и отвернулся. Нельзя сказать, что они были на ножах, но присутствие Мазура капитана определенно не устраивало, и он, не ляпнув пока что ничего такого, за что следовало незамедлительно начистить ему морду лица, все же старательно изощрялся в мелких подковырках. Пожалуй что, Абдаллах был прав, и гаваец изрядно его обсчитывал на выручке от ящеров, – очень уж Джонни был не по нутру явный соглядатай на борту шхуны. Ну, будем надеяться, не настолько, чтобы оформить означенному соглядатаю совершенно случайное падение за борт или какой другой несчастный случай, – как-никак с ними Манах и Пенгава, которым тестюшка тоже кое-что пошептал на ухо… Плевать, обойдется. Пусть себе исходит желчью. Комодские драконы – чересчур экзотический товар, чтобы обсчитывать партнера при их реализации столь вульгарно, как будто речь идет о какой-нибудь битой птице…

В джунглях Мазуру вдруг почудилось некое неправильное шевеление, и он повернулся в ту сторону, автоматически стиснув гладкую деревянную рукоять паранга. Долго всматривался. Нет, то ли почудилось, то ли осмелевшая макака сквозанула со всей прыти.

– Ну что, корсары? – невесело усмехнулся Джонни. – За работу пора?

Пьер тоскливо вздохнул: они стояли в аккурат возле смердящей оленьей туши, и не было возможности перетащить тяжеленного ящера куда-нибудь подальше, пока он был в целости.

– Давай-давай, заоле, – усмехнулся Джонни. – Доставай ножик и – за работу… ч-черт!

Он шарахнулся с похвальной быстротой – хотя ему самому, как тут же выяснилось, ничего не грозило. Остальным, присевшим от неожиданности, – тоже. Только батак, испустив дикий вопль, взлетел в воздух, словно сбитая кегля – и далее, корчась в высокой траве, орал не переставая так, что хотелось зажать уши.

Драконий хвост взметнулся еще раз, но уже гораздо более вяло, взмах получился слабеньким, лишь примявшим траву. Лапы задергались и засучили. Батак истошно орал.

– Говорил же идиоту… – Оскалясь, Джонни, осторожно обойдя хвост ящера, полез в траву, заворочался там. – Не ори ты так, тварь, кому говорю! (Вовсе уж нечеловеческий вопль.) Лежи спокойно, дай посмотреть, макака хренова!

Видна была лишь его спина в грязной и пропотевшей рубахе. Батак дико вопил, заслоненный от них высокой жесткой травой, она в том месте шуршала и качалась, словно под порывами ветра, – это бедняга, надо полагать, катался в шоке по земле.

Негромко треснул выстрел из кольта, и все стихло, успокоилась трава, оборвался вопль. Почти сразу же гаваец выпрямился, пошел к ним, кривясь, застегивая потертую кобуру. Остановившись в двух шагах, ни на кого не глядя, он сказал ровным голосом:

– Обе ноги переломало. Открытые переломы, кровища… Куда его было девать? Все равно сдох бы еще на шхуне. Предупреждал же… Что таращитесь? Работенка у нас такая, люди взрослые… Долю поделим на всех. Или у тебя, наследный принц, гуманность играет и в дележе участвовать не будешь?

– Отчего же, – спокойно ответил Мазур. – Я, как все, и не ищи ты во мне особенного гуманизма…

Он и в самом деле не был так уж потрясен. Печальная участь, конечно, но этот парень хорошо знал, на что шел. Рассуждая с профессиональным цинизмом, гаваец, хотя он и гад ползучий, был в чем-то прав. Открытые переломы, кровотечение… Батак все равно был не жилец, даже если бы они дружно сошли с ума и повезли его прямиком в ближайшие цивилизованные места, где найдутся хирурги и лекарства.

Он заставил себя остаться над происшедшим. Потому что был здесь чужим, и эти маленькие трагедии, эти жизненные сложности его совершенно не касались, перед ним стояла другая задача – во что бы то ни стало вырваться отсюда к своим. В конце-то концов, покойный ба-так по кличке Чарли был обыкновенным мелконьким «джентльменом удачи», а не угнетаемым трудящимся, эксплуатируемым иностранными колонизаторами или местными компрадорами… Плоховато вписывался покойный в идеологические схемы, которыми Мазуру предписывали руководствоваться партия и правительство, идущие ленинским курсом… Ну и слава богу. Мало мы навидались?

– Ну что? – спросил приободренный гаваец, видя, что открытого протеста подчиненных не последовало, а парочкой хмурых взглядов можно пренебречь. – Без прочувствованной панихиды обойдемся, и уж тем более без торжественных похорон? За работу, дармоеды! Время…

– Нивин майяль! – азартно и ожесточенно рявкнули поблизости.

Встрепенувшись, они обернулись в ту сторону. И слаженно подняли руки – даже команду на совершенно неизвестном языке нетрудно понять, когда она подкреплена нацеленной тебе в лоб солидной десятизарядной винтовочкой…

Метрах в пятнадцати от них, прочно расставив ноги, стоял высокий крепкий яванец в оливковых шортах и такой же рубашке – определенно форма, под широкий малиновый погон на левом плече подсунут скатанный в трубку берет с какой-то разлапистой, тускло-желтой кокардой. «Влипли, – тоскливо подумал Мазур. – Или полицай, или здешний егерь. Что же наш, скотина, давным-давно Пенгавой с Манахом прикормленный здешний надсмотрщик, не предупредил вовремя? Ну, может, и сам не знал. Может, ему внезапную ревизию устроили – во всем мире любят такие штуки выкидывать совершенно даже внезапно, и браконьеров отлавливая, и бдительность стражей на местах проверяя… Хреново-то как. Допросы. Полиция. Кто такой и откуда, как попал в эти места? Что, идти на здешнюю зону Джоном-родства-не-помнящим, беспаспортным европейским бродягой? Загонят в такие места, откуда ни один супермен не выберется, малость наслышаны, как же… Вот если он один… Господи, лишь бы другие приотстали, если они только имеются поблизости… а если он один?»

Неизвестный и пока что не идентифицированный страж закона все так же стоял с расставленными ногами, целясь в них из устаревшей изрядно лиэнфильдовской четверочки – устаревшей, увы, лишь морально. Надежная штука, десять зарядов, прицельный бой на два с лишним километра – тот самый пресловутый «бур», с которым Мазур столкнулся в Афганистане и сохранил самые тяжелые воспоминания…

Вооруженный граждан взирал на них с откровенной ухмылкой удачливого охотника. Они молчали – никто пока что не придумал убедительной отговорки или хотя бы первой вступительной фразы. Мазур скосил глаза вправо-влево: нет, пожалуй что, никак не удастся выдать себя за научную экспедицию, мирных ботаников или безобидных энтомологов. Во-первых, нет с собой ничего, что могло бы хоть отдаленно сойти за сугубо научное снаряжение, во-вторых, вот он, карабин Пенгавы, валяется на открытом месте неподалеку от мертвого ящера, в чьей плоской башке великолепно просматриваются дырки от пуль. Не стоит обольщаться – даже в этой глуши полиция умеет подвергать пули трассологическим исследованиям и устанавливать их принадлежность конкретному оружию. В-третьих, совсем неподалеку отсюда почти на виду валяются мешки с добычей, в-четвертых, ни у кого нет документа, разрешавшего бы находиться на территории заповедника, каковыми являются все места обитания варанов… ну, хватит, не стоит умножать аргументы, свидетельствующие против тебя, их и так с избытком хватает на приличный срок… Надо же было так глупо влипнуть…

Но ведь он один, один! Так до сих пор и не появились другие! А это шанс, господа мои, это шанс…

– Послушай, парень… – с примирительной улыбкой начал Джонни. – Не знаю, что ты там решил, но мы люди мирные…

– Новин майяль, рака! – цыкнул вооруженный без особой злости, чуть приподняв ствол винтовки.

То ли не понимал пиджина – хотя полицейскому или егерю на бойком месте и следовало бы знать универсальный язык общения, на котором только и могла кое-как объясниться пара сотен наций, народностей и племен, то ли относился к службе крайне ревностно и не собирался вступать в ненужную болтовню до прибытия начальства… «Вот это влипли», – вновь констатировал Мазур печальный факт. Ужасно тоскливо было стоять под дулом посреди яркого солнечного дня, под синим небушком, в облаке невыносимого смрада от дохлого оленя…

И вновь – характерный шорох в траве, но человека не видно. Должно быть, еще один дракон издали унюхал благоухающее лакомство, но опасался дв уногих и оттого не приближался, кружил поодаль. Вооруженный лишь мельком покосился в ту сторону – нет, это никак нельзя было использовать для броска, парень явно обвыкся с ящерами и не собирается отвлекаться на столь привычную деталь пейзажа. Ну что же выдумать-то?! Самая пора. Он не собирается задавать вопросов, что-то выяснять, он молча ждет… Есть здесь и другие, есть, нюхом чую…

Пришедшая в голову идея, если честно, не была ни гениальной, ни особо коварной – но лучше так, чем ничего… Мазур вдруг пал на колени со всего размаху, воздел руки к небу и заорал истово все на том же пиджине:

– Господи, на кого ты меня оставил? – и повернулся к гавайцу, с дико исказившимся лицом заорал, хватаясь за голову: Ты во что нас втянул, урод? – И быстро добавил на гораздо более правильном и чистом английском, который гаваец, то есть сапиенс штатовского происхождения, должен был знать: – Дергайся, твою мать, ломай комедию, разбегаемся в стороны, дробим его внимание… – И снова завопил на пиджине, отчаянно дергаясь, ломаясь, кривляясь: – Моя старая мама этого не переживет, ее хватит удар…

Он старался не переигрывать – попросту доводил самые яркие эмоции до предела, до обнаженной, понятной всякому идиоту простоты. Прекрасно помнил, что здешний народ предпочитает именно такой накал чувств, не зря же в местных кинотеатрах самые большие сборы дают индийские и мексиканские мелодрамы, где страсти кипят, бурля и клокоча, где впечатление производят самые дурные сценические эффекты, давным-давно исчезнувшие с подмостков европейских театров. Орал что-то про то, как он потрясен и раздавлен, как жаждет покаяться и искупить вину, как будет рыдать старушка-мама, если ее родимый сын будет арестован…

Человек с винтовкой был несколько ошеломлен. В первый миг он даже шарахнулся в сторону, наведя на Мазура дуло многозарядки, потом захлопал глазами уже с нескрываемым изумлением – а Мазур заламывал руки, метался, то падал на колени, то вскакивал, воздевая к небу трясущиеся конечности. Понявший, наконец, его замысел гаваец тоже забился в конвульсиях, вопя что-то бесстрастным небесам, дергаясь, как окончательно спятивший дервиш. А там и Пьер подключился, рухнув в жесткую траву, и катался по ней почти что в натуральном эпилептическом припадке, вопя невразумительно и громко.

Ах, молодцы! Манах с Пенгавой, первобытно-хитрые люди, внесли свою лепту – орали, прыгали, за головы хватались, визжали, то прыгали, то на колени падали…

Судя по ошарашенному виду парня с винторезом, ему еще никогда не попадались такие браконьеры. Вполне возможно, он привык и к вооруженному сопротивлению, и к погоне. Но определенно ни разу не сталкивался с этаким вот стадом взбесившихся павианов. То и дело косясь на него посреди ужимок, прыжков и воплей, Мазур с радостью отмечал, что егерь сбит с толку, что внимание его, как и задумано было, дробится, что он не в состоянии держать под прицелом сразу пятерых одержимых, разбегавшихся в стороны, как тараканы…

Конечно, это не могло затянуться надолго. Сейчас он малость остервенеет, возьмет себя в руки, прикрикнет, в воздух пальнет… Нельзя затягивать, он вот-вот опомнится… ага!

Оттолкнувшись левой от земли, Мазур крутнулся в великолепном прыжке, отработанным финтом ушел с линии огня, в два скачка сократил разделявшее их расстояние до минимума… Ну, а дальше было совсем просто – отточенным приемом выбил винтовку, наподдав ей в полете подошвой по затвору, так что она отлетела довольно далеко. Двумя ударами погрузил стража закона в долгое беспамятство, выпрямился. Подхватил винтовку, щелкнул предохранителем на ствольной коробке, по-хозяйски повесил ее на плечо.

Джонни, выхватив паранг, гибким кошачьим движением метнулся к валявшемуся без сознания егерю. Без всяких усилий, скупым движением Мазур угодил ему по нужной косточке, так что пальцы сами разжались и выпустили тяжелый тесак, вонзившийся в жесткую землю так, как это можно видеть на иных антивоенных плакатах типа «Штыки в землю». Сказал спокойно, но твердо:

– Не дури, Джонни…

– При чем тут дурость? – прямо-таки прошипел гаваец, зажав левой ушибленное запястье. – Этого сукина сына я сам прикончу…

Вот этого Мазур как раз не собирался допускать – человек, в конце концов, на службе, долг выполняет, коллега в каком-то смысле… Он сказал жестко:

– Это все-таки дурость, Джонни. Не знаю, как тебе, а мне что-то неохота навешивать на себя мокруху, тем более когда этот сукин кот – на службе и при исполнении… Остынь. Берем ноги в руки и сматываемся. Лучше, по-моему, не придумать…

– Добренький ты, я смотрю…

– Ничего подобного, – быстро сказал Мазур. – Я просто расчетливый. Мне в этих местах еще жить да жить, и я не хочу, чтобы на мне висел мертвый коп… Да и ты вроде не собираешься эмигрировать на Северный полюс, а?

Гаваец бросил руку на кобуру. Мазур с обаятельной улыбкой тряхнул плечом так, что винтовка сама упала ему в руку. Щелкнул предохранителем, упрямо повторил:

– Неохота мне навешивать на себя мокруху…

Джонни кипел, как перегретый чайник, но руку с кобуры убрал. Покосился на остальных, словно ожидая поддержки.

– Джонни, капитан, а парень прав… – сказал Пьер, топчась на месте. – Нам тут жить да жить…

– Не надо его убивать, – решительно поддержал и Пенгава. – Всем будет плохо.

Манах молчал, но всем видом поддерживал предыдущего оратора. Гаваец, наконец, просек, что остался в абсолютном меньшинстве. И рявкнул уже другим тоном, скорее сварливым, чем угрожающим:

– Он же нас запомнит!

– Да черта с два, – сказал Мазур. – Небритых-то, с ног до головы перепачканных этим дерьмом? Брось, Джонни. Лишний кусок веревки у нас есть, свяжем его… – Он категорическим тоном отдал приказ: – Быстрей, Пьер! Руки свяжешь впереди. Если очень уж захочет освободиться, через часок перегрызет веревку. А мы за это время будем уже далеко… Пенгава, Манах, хватайте мешки!

Все трое опрометью кинулись выполнять приказы, так что Джонни-гаваец в одночасье оказался фигурой исключительно номинальной, что, судя по его злобному взгляду, отлично понимал. «Отношения испорчены окончательно», – мимоходом констатировал Мазур, вновь вешая винтовку на плечо. Ничего, нам с ним не детей крестить, рано или поздно пришлось бы внести ясность и чуточку сбить спесь с этого мелкого шпанца, отчего-то возомнившего себя капитаном Флинтом. Все равно не рискнет пальнуть в спину или отправить к акулам. Следует пореже поворачиваться к нему спиной, и только. Ничего, до Катан-Панданга как-нибудь продержимся, а там дорожки разойдутся бесповоротно и навсегда…

Они бежали что есть мочи, нагруженные тяжеленными мешками, хрипло дыша, хватая ртом воздух. Чертова ноша немилосердно колотила по спине, по пояснице, по заднице, соленый пот заливал глаза, в стороны с визгом кидались испуганные макаки, а один раз от них с глухим шипением шарахнулся мирно отдыхавший в траве ящер, которому они сгоряча едва не оттоптали башку. Вдобавок Мазуру, кроме поклажи, оттягивала плечо четырехкилограммовая винтовка, но он ни за что не бросил бы столь серьезное и надежное оружие…