Текст книги "Кавалерийская былина"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Да в тую самую богородицу! – взревел Платон. – Будь это басурманский "язык", он бы у меня давно запел, как кот на крыше, а так – что с ним делать? Хоть ремни ему со спины режь – в нас не поверит!

Ясно было, что так оно и есть, – не поверит. Нету пополнения, выходит, и не будет, игра идет при прежнем раскладе с теми же ставками, где у них двойки против козырей... Помирать придется, вот что.

– Ладно, – сказал поручик, чуя страшную опустошенность. – Развязывай его, и тронемся. Время уходит. А еще образованный. Что стал? Выполняй приказ!

Развязали пленника и в молчании взгромоздились на коней. Поручик, отъехав, зашвырнул в лопухи "веблей" и не выдержал, крикнул с мальчишеской обидой:

– Подберешь потом, вояка! А еще нигилист, жандармов он гробит! Тут такая беда...

В горле у него булькнуло, он безнадежно махнул рукой и подхлестнул коня. Темно все было впереди, и умирать не хочется, и отступать нельзя никак, совесть заест; и он не сразу понял, что это ему кричат:

– Господа! Ну, будет! Вернитесь!

Быстрый в движениях нигилист поспешал за ними, смущенно жестикулируя обеими руками. Они враз повернули коней, но постарались особенно не суетиться – чтобы не выглядеть такими уж просителями.

– Приношу извинения, господа, – говорил быстро человек в сером сюртуке. – Обстоятельства жизни... Постоянно находиться в положении загнанного зверя...

– Сам себя, поди, в такое положение и загнал, – буркнул Платон. Неволил кто?

– Неволит Россия, господин казак, – сказал нигилист. – Вернее, Россия в неволе. Под игом увенчанного императорской короной тирана. Народ стонет...

– Это вы бросьте, барин, – хмуро сказал урядник. – Я присягу принимал. Император есть божий помазанник, потому и следует со всем почтением отзываться...

– Ну а вы? – нигилист ухватил Сабурова за рукав помятого полотняника. Вы же – человек, получивший некоторое образование, пусть и одностороннее. Разве вы не осознаете, что Россия стонет под игом непарламентарного правления? Все честные люди обязаны...

Поручик Сабуров уставился в землю, поросшую сочными лопухами. У него было ощущение, что с ним говорят по-китайски, да еще на философские темы.

– Вы, конечно, человек ученый, и многим наукам, это видно, – сказал он неуклюже. – А вот про вас говорят, простите великодушно, что вас наняли жиды да полячишки... Нет, я не к тому, что верю, просто – говорят так...

Нигилист в сером захохотал, запрокидывая голову. Хороший был у него смех, звонкий, искренний, и ничуть не верилось, что этот ладный, ловкий, так похожий на Сабурова человек может запродаться внешним или внутренним врагам, коварно подрывать устои империи за паршивые сребреники. Продавшиеся, в представлении поручика, были скрючившимися субъектами с бегающими глазками, крысиными лицами и жадными пальцами – вроде тех шпионов с турецкой стороны, которых он в прошлом году приказал повесить у дороги и ничуть не маялся по этому поводу угрызениями совести. Нет, те были совершенно другими. А этот, мелькнуло в голове у Сабурова, под виселицу пойдет, подобно полковнику Пестелю. Что же, выходит, есть ему что защищать, выходит, не все закончилось на Сенатской?

– Не надо, – сказал поручик. – Право слово, при других обстоятельствах мне крайне любопытно было бы с вами поговорить. Но положение на театре военных действий отвлеченных разговоров на посторонние темы не терпит... Кстати, как же вас все-таки по батюшке?

– Воропаев, Константин Сергеевич, – быстро сказал нигилист, и что-то навело Сабурова на мысль, что при крещении имя его собеседнику явно давали другое. Ну, да Бог с ним. Нужно же его как-то именовать.

– Значит, вы в самом деле Гартмана... того...

– Подлого сатрапа, который приказал сечь политических заключенных, сказал Воропаев, вздернув подбородок. – Так что можете отличиться, представив по начальству. Между прочим, награда положена...

– Полноте, сударь, – сказал Сабуров. – Мы с Платоном людей по начальству не таскаем. Это уж ваше с ними дело, сами и разбирайтесь, пусть вас тот ловит, кому за это деньги платят... Наше дело – воевать. Представляете, что будет, если эта тварь и далее станет шастать по уезду? Пока власти раскачаются...

– Да уж, власти российские...

– Вот именно, – быстро перебил его поручик, отвлекая от излюбленного, должно быть, нигилистами предмета беседы. – Вы согласны, господин Воропаев, примкнуть к нам в целях истребления данной мерзости?

Воропаев помолчал. Потом сказал:

– Собственно, я не вправе располагать собою для посторонних целей...

– А вы уж как-нибудь расположитесь. Вот вы говорите – народ стонет. Но ведь от этого чуда-юда народ так застонет... Ну?

– Самое смешное, что вы правы, поручик, – сказал Воропаев. – Вечная история – твердить о страдающем народе, но едва только речь зайдет о конкретных поступках, отдельных людях из народа... – Видно было, что он думал о чем-то своем. – Недавняя дискуссия о методах помощи народу как раз вскрыла...

– Вы вот что, барин, – вклинился Платон. – Может, у вас, как у человека умственного, есть соображения, откуда на нас эта казнь египетская свалилась?

– Вот именно, свалилась, – сказал Воропаев. – Очень точное определение. Если желаете, кое-что покажу. Вы позволите, господин командир нашего летучего отряда, взять ружье?

– Даже почел бы необходимым, – сказал Сабуров.

Воропаев взбежал по ступенькам и скрылся в доме.

– Что он, в самом деле бомбой в подполковника? – шепнул Платон.

– Весьма похоже.

– Как бы он в нас из окна не засветил, право слово. Будут одни потроха по веткам болтаться...

– Да ну, что ты.

– Больно парень характерный, – сказал Платон. – Такой шарахнет. Ну, коли сам вслед мириться побежал... Ваше благородие?

– Ну?

– Не похож он на купленного. Такой если в драку – то уж за свою правду. Только неладно что-то получается. С одной стороны – есть за ним какая-то правда, чуется. А с другой – как же насчет поносных слов в адрес священной особы государя императора?

– Господи, да не знаю я! – с сердцем сказал Сабуров.

– Эх ты, Господи Боже – все правду ищут, и у всех она своя. Неуж ее, одной, так-таки и нету?

Показался Воропаев с хорошим охотничьим ружьем. Они повернулись было к лошадям, но Воропаев сказал:

– Вот сюда, господа. Нам лесом.

Они обошли дом, оскользаясь на лопухах, спустились по косогору и двинулись лесом без дороги. Сабуров, глядя в затылок впереди шагавшему Воропаеву, рассказывал уже в подробностях, как обстояло дело на постоялом, как сдуру принял страшную смерть ротмистр Крестовский, великий любитель устава и порядка, с присными.

– Коемуждо воздается по заслугам его, – сказал Воропаев, не оборачиваясь. – Зверь. Там с ним не было такого кряжистого, в партикулярном?

– Смирновский?

– Свели знакомство?

– Увы, – сказал Сабуров.

– И он здесь. Значит, обложили. Ну, посмотрим...

Деревья кончились, и началось болото – огромное, даже на вид цепкое и глубокое. И саженях в трех от краешка сухой твердой земли из бурой жижи возвышалось нечто странное – будто бы верхняя половина глубоко ушедшего в болото громадного шара, и по широкой змеистой трещине видно, что шар пуст внутри. Полное сходство с зажигательной бомбой, что была наполнена горючей смесью, а потом смесь выгорела, разорвав и самое бомбу – невиданный шар покрыт копотью, окалиной, гарью. Только там, где края трещины вывернуло наружу, виден его естественный цвет – сизо-стальной, явно металлический.

Поручик огляделся, ища камень. Не усмотрев такового, направил туда кольт и потянул спуск. Пуля срикошетила с лязгом и звоном, как от броневой плиты, взбила в болоте фонтанчик жижи.

– Бомба, право слово, – сказал Платон. – Только это ж какую нужно пушку – оно сажени две в обхвате... Такой пушки и на свете-то нет...

– Вот именно, у нас нет, – сказал Воропаев. – А на Луне или на Марсе, вполне вероятно, сыщется.

– Эт-то как это? – у казака отвалилась челюсть.

– Вам, господин поручик, не доводилось ли читать роман француза Верна "Из пушки на Луну"?

– Доводилось, представьте, – сказал Сабуров. – Давал читать поручик Кессель. Он из конной артиллерии, так что сие сочинение читал с интересом профессиональным. И мне давал. Лихо завернул француз, ничего не скажешь. Однакож это ведь фантазия романиста...

– Вот и подтвердилась фантазия.

– Но как же это?

– Как же это? – повторил за Сабуровым и Платон. – Ваше благородие, неужто можно аж с Луны или другой небесной планеты в нас – бомбою?

– А вот выходит, что можно, – сказал Сабуров в совершенном расстройстве чувств. – Как ни крути, получается – можно. Вот она, бомба.

Бомба действительно вздымалась совсем рядом, и до нее при желании легко было добросить камнем. Она неопровержимо убеждала. Очень уж основательная была вещь. Вряд ли найдется такая пушка на нашей грешной планете...

– Я не спал ночью, когда она упала, – сказал Воропаев. – Я, м-м... занимался научными опытами. Вспышка, свист, грохот, такой удар, что дом подпрыгнул. Потом что-то темное вдаль уползло.

– Мартьян говорил про огненного змея, – вспомнил Платон. – Вот он, змей...

Все легко складывалось – огненный змей, чудовищных размеров бомба, невиданная тварь, французский роман; все сидело по мерке, как шитый на заказ хорошим портным мундир...

– Я бы этим, на Луне, руки-ноги поотрывал вместе с неудобосказуемым, мрачно заявил Платон, высматривая на небе место, где могла находиться невидимая сейчас Луна. – Это ж как если б я соседу гадюку в горшке во двор забросил... Суки поднебесные...

– А если это и есть лунный житель, господа? – звенящим от возбуждения голосом сказал Воропаев. – Наделенный разумом?

Они ошарашенно помолчали, переваривая эту мысль.

– Никак невозможно, барин, – сказал Платон. – Что же он тогда, стерва, жрет все и всех, что попадется? Турок на что басурман, настолько на нас не похож, форменный лунный житель, а людей, однако, все ж не жрет...

– Резонно, – сказал Сабуров. – Лунную мартышку какую-нибудь завинтили внутрь ради научного опыта...

– Я вот доберусь, такой ему научный опыт устрою – кишки по закоулочкам...

– Ты доберись сначала, – хмуро сказал Сабуров, и Платон увял.

Они оглянулись на огромную бомбу, закопченное треснувшее полушарие.

– К ночи утонет, – сказал Воропаев. – Вот, даже заметно, как погружается. А хляби здесь глубокие. Никак его потом не выволочь, такую махину...

– И нечего выволакивать, – махнул рукой Платон.

– Вот что, господин Воропаев, – осторожно начал Сабуров. Он не привык к дипломатии, тем более в таком деле, и слова подыскивались с трудом. – Я вот что... Тварь эту вы видели ночью, мимоглядом, а мы наблюдали белым днем в деле. Тут все не по-суворовски – и пуля дура, и штык вовсе бесполезен. Не даст подойти, сгребет...

– Что же вы предлагаете?

– Поскольку господина Гартмана вы, как бы это деликатнее... использовав бомбу... я и решил, что в эти места вы забрались, быть может, изготовить нечто схожее... И ночью, вы сами признались, не спали. Мастерили, а? "Научный опыт" мастерили?

И по глазам напрягшегося в раздумье Воропаева Сабуров обостренным чутьем ухватил: есть бомба, есть!

– Я, признаться, не подумал, господин Сабуров... – нигилист колебался. – Ведь это вещь, которая некоторым образом принадлежит не только мне... Вещь, которую я обязался товарищам моим изготовить в расчете на конкретные и скорые обстоятельства... И против чести нашей организации будет, если...

– А против совести твоей? – Сабуров круто развернулся к нему. – А насчет того народа, который эта тварь в клочки порвет, насчет него как? Россия, народ – не ты рассусоливал? Мы где, в Сиаме сейчас? Не русский народ оно в пасть пихает?

– Господи! – Платон бухнулся на колени и отбил поклон. – Барин, я георгиевский кавалер, прадеды мои этак не стаивали, а перед тобой вот стою! Ну, дело требует!

– Встаньте, что вы... – бормотал покрасневший Воропаев, неуклюже пытаясь его поднять, но урядник подгибал ноги, не давался:

– Христом Богом прошу! Турок ты, что ли? Не дашь – свяжу, весь дом перерою, а найду! Сам кину!

– Вы же не сумеете...

– Казак все сумеет!

– Хотите, и я рядом на колени встану? – хмуро спросил Сабуров, видя, какое внутреннее борение происходит в этом человеке, и пытаясь его усугубить в нужную сторону. – Сроду бы не встал, а сейчас...

– Господа, господа! – Воропаев покраснел, как маков цвет, на глаза даже слезы навернулись. – Что же вы на колени, господа, сие мерзко для души человеческой... Ну, согласен я! Дам бомбу!

...Бомба имела вид шляпной коробки, обернутой холстом и туго перевязанной крест-накрест; черный пороховой шнур торчал сверху. Воропаев вез ее, держа перед собой на шее лошади. Сабуров с Платоном сперва сторонились, потом привыкли. Справа было чистое поле, и слева – поля с редкими чахлыми деревцами, унылыми лощинами. Впереди, на взгорке – полоска леса, и за ним – снова поле, открытое место, протяженное, хоть задавай кавалерийские баталии с участием многих эскадронов. Животы подводило, и все холодело внутри от пронзительной смертной тоски, плохо совмещавшейся с мирным унылым пейзажем и оттого еще более сосущей.

– Куда ж оно идет? – тихо спросил Сабуров.

– На деревню, больше некуда, – сказал Платон. – Помните карту, ваше благородие? Такого там натворит... Так что нам, выходит, либо пан, либо пропал.

– С коня бросать – ничего не выйдет, – сказал Воропаев. – Понесет конь...

– Так встанем в чистом поле, – сказал Сабуров отчаянно и зло. – На пути. Как деды-прадеды стаивали...

Они въехали на взгорок. Там, внизу, этак в полуверсте, страшный блин скользил по желто-зеленой равнине, удаляясь от них, ничего не зная о них, поспешал по невидимой прямой, направляясь прямехонько в невиданную отсюда деревню. Чуял ее, что ли?

– Упредить бы мужиков? – сказал Платон.

– Ты поскачешь? – зло спросил Сабуров.

– Да нет.

– А если прикажу?

– Тоже нет. Вы уж простите, господин поручик, ну как я вас брошу? Не по-военному, не по-русски.

– Тогда помалкивай. Обойдем вон там, у берез, – поручик Сабуров задержался на миг, словно пытаясь в последний раз вобрать все краски, все запахи, колера земли и вкус ветра. – Ну, в галоп! Господин Воропаев, на вас вся надежда, вы уж не подведите!

Они сделали галопом большой крюк, соскочили на землю, криками и ударами по крупам прогнали коней. Встали шеренгой, плечом к плечу.

– Знаете, господа, что самое грустное? – весело крикнул Сабуров, испытывая ощущение невыразимой легкости в мыслях и движениях, ощущение невесомого предсмертного мига. – Дракон есть, рыцари налицо, а прекрасной принцессы, как на грех, нету! Гойда! У вас есть невеста, Воропаев, который не Воропаев?

– Увы, нет!

– У меня тоже, вот незадача!

– А у меня хозяйка! – крикнул Платон. – Йэх, не узнает разлюбезная, где мил соколок Платоша полег!

– Воропаев, бросайте, если что, прямо под ноги! Либо мы, либо оно!

– Понял!

– Внимание, господа! Все!

Чудо-юдо катилось на них, бесшумно, как призрак, неотвратимо, как рок, скользило над зеленой травой, и оно уже заметило людей, несомненно, поднялись на стеблях алые шары, свист-шипенье-клекот пронесся над полем, зашевелились, расправляясь, клубки щупалец, оно не замедлило бега, ни на миг не задержалось. Воропаев чиркнул сразу несколькими спичками, поджег длинную смолистую лучинку, и она занялась.

Поручик Сабуров поднял револьверы, изготовился для стрельбы, и в этот миг на него нахлынуло что-то, чужая тоска, непонимание и злоба, но не человеческие это были чувства, а что-то животное, неразумное. Он словно перенесся на миг в иные, незнакомые края, неизвестно где находящиеся, странное фиолетовое небо, вокруг растет из черной земли что-то красное, извилистое, желтое, корявое, сметанно-белое, загогулистое, что-то шевелится, ни на что не похожее, порхает, пролетает над головой, и все это – не бред, не видение, все это есть – где-то там, где-то в небесной выси...

Сабуров стряхнул это наваждение, стал палить из обоих револьверов по набегающему чудовищу. Рядом громыхнула винтовка Платона, а чудище набегало, скользило, наплывало, надвигалось, время для них остановилось, как для мух в янтаре, и вот уже взвились щупальца, взмыли сетью, заслоняя звуки и краски мира, пахнуло непередаваемо тошнотворным запахом, бойки разряженных уже револьверов бесцельно молотили в капсюли выстреленных патронов, и Сабуров, опамятовавшись, отшвырнул револьверы, выхватил саблю, занес, что-то мелькнуло в воздухе, закувыркалось, грузное и дымящее...

Громоподобный взрыв швырнул Сабурова в траву, перевернул, проволочил, будто бы горящие куски воздуха пронеслись над ним, белесый дым словно бы пронизал его тело, залепил уши, лицо, в ушах надрывались ямские колокольцы, звенела сталь о сталь, гремел Иван Великий...

А потом он понял, что жив и лежит на траве, а вокруг тишина, но не от контузии, а настоящая – потому что слышно, как ее временами нарушает оханье. Тогда он вскочил. Охал Платон, тоже уже стоявший на ногах, одной рукой он держал за середину винтовку, другой смахивал со щеки кровь. И Воропаев, который не Воропаев, уже стоял, глядя на неглубокую, курящуюся белесой гарью воронку, а вокруг воронки...

Да ничего там не было почти. Так, клочки, ошметки, мокрые хлопья, густые брызги.

– А ведь свершили, господа, – тихо, удивленно сказал поручик Сабуров. Свершили...

Он знал отчего-то: что бы он в дальнейшей жизни ни свершил, чего бы ни достиг, таких пронзительных минут торжества и упоения не будет больше никогда. От этого было радостно и тут же грустно, горько. Все кончилось, но они-то были!

– Скачут, – сказал Платон. – Ишь, поди, цельный эскадрон подняли, бездельники...

Из того лесочка на взгорке вылетели всадники и, рассыпаясь лавой, мчались к ним – человек двадцать в мундирах того цвета, который страсть как не любил один поручик Тенгинского полка.

– По мою душу, – сказал Воропаев. – Ничего, все равно убегу, не первый раз...

К ним мчались всадники, а они стояли плечом к плечу и смотрели устало Белавинского гусарского полка поручик Сабуров (пал под Мукденом в чине полковника, 1905), нигилист с чужой фамилией Воропаев (в действительности – дворянин Сперантьев, казнен по процессу первомартовцев, 1881), Терского казачьего войска старший урядник Нежданов (помер от водки, 1886), смотрели равнодушно и устало, как жнецы после трудного дня, ратоборцы после тяжелого поля. Небо над их головой было небывало огромным, насыщенным неизвестной жизнью, совсем даже, как выяснилось, непохожей на нашу. Главное было позади, остались скучные хлопоты обычного дня и досадные сложности бытия российского, и ничего никому не удастся доказать, и никто никогда не поверит, и вряд ли кому-то из троих случится еще встретиться с жителями небесных планет.

Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Так утверждали древние, но это утверждение, похоже, не для всего происходящего в этом мире справедливо.