Текст книги "Аргонавт"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава первая
В тупике?

Все обстояло, можно так выразиться, благостно, если иметь в виду внешнюю сторону дела. На шлюпочной палубе, где прогуливались пассажиры первого класса, в легком плетеном кресле из ротанга расположился в непринужденной позе путешествующий по собственной надобности коммерсант Иоганн Фихте, он же, как легко догадаться, ротмистр Бестужев из Санкт-Петербургской охраны. Никто не обращал на него внимания, он, одетый весьма прилично и чуточку консервативно (немец, господа, немец, натюрлихь!), растворился среди «чистой публики», словно кусочек рафинированного сахара в стакане чая. По происхождению своему и по предшествующей жизни он был сызмальства обучен хорошим манерам, так что не было нужды лицедействовать, напрягаться – как это порой случается с выскочками, попавшими в общество, ничуть не соответствующее по манерам их прежней жизни. Не было нужды разыгрывать «своего», он в некотором смысле и был здесь своим, дворянин, офицер, а, кроме того, мастер актерства.

Увы, увы, увы… Если бы все заключалось только в том, чтобы благополучно замешаться в великосветское общество и выглядеть естественной его частичкой…

Теперь, когда пошли вторые сутки пребывания на «Титанике», Бестужев понимал, что казался, называя вещи своими именами, самонадеянным болваном. Именно так, он не жалел в собственный адрес уничижительных эпитетов.

Виной всему, конечно, его скуднейший опыт пребывания на кораблях, заключавшийся лишь в плавании на невеличке (по сравнению с «Титаником») «Джоне Грейтоне» и двумя поездками на волжских пароходах. Оказалось, опыт этот абсолютно бесполезен.

Те волжские пароходы, действительно немалые по размерам, в сравнении с «Титаником» предстали теперь едва ли не убогими шлюпками. На них (как это показала та история с «товарищем Мрачным»), обнаружить искомую персону и не составляло особенного труда. А здесь… Он решительно недооценил, вообще не взял в расчет колоссальность «Титаника». Подсознательно при слове «океанский пароход» рисовалось нечто, конечно, большое, но все же не способное создать нешуточных хлопот опытному сыщику.

На деле же… Это оказался едва ли не город. Побольше иного роскошного отеля, в каких приходилось бывать. Разумеется, район поисков не распространялся на весь пароход и был ограничен первым классом – однако и те места, где обитали триста с лишним пассажиров первого класса, оказались, по сути, форменными дебрями.

Как прикажете обнаружить среди пассажиров очаровательную девушку и молодого человека, возможно, изменившего внешность?

На берегу, в Шербуре, размышляя о предстоящем, Бестужев в конце концов нарисовал в воображении нехитрый план: он будет задерживаться за столом в ресторане, насколько позволят обстоятельства, он будет проводить все время на палубе, до поздней ночи не переступая порога каюты. В конце концов он увидит либо Штепанека, либо Луизу, ну а дальше проследить за ними и определить их, так сказать, местожительство, будет и вовсе, несложным предприятием.

Действительность этот план разнесла в пух и прах. Ресторан первого класса оказался огромным залом с белоснежными стенами, лепным потолком и многочисленными нишами, где располагались отдельные столики. Чертовски трудно было высматривать в нем нужных персон: не станешь же вертеть головой, словно неотесанная деревенщина, бродить по залу, откровенно пялясь на сидящих за столиками…

Он, конечно, ухитрился все же, сохраняя непринужденность скучающего путешественника, изучить весь немаленький зал – но не увидел там искомых ни за вчерашним завтраком, ни за вчерашним обедом, ни за вчерашним ужином. Пришлось с барственно-небрежным видом, изображая крайне привередливого в гастрономическом смысле, пресыщенного светского бездельника, задать несколько вопросов услужливому стюарду. Результаты беседы оптимизма не прибавили, наоборот – оказалось, помимо большого, главного ресторана на верхней палубе, имеется расположенной под ней, в корме, еще один ресторан, поменьше, где как раз могут при желании вкушать пищу особо пресыщенные гурманы. А рядом с ним – еще и «Кафе Паризьён», опять-таки для приверед. Ну и, наконец, как явствовало из слов стюарда, стремившегося посвятить пассажира во все подробности, Луиза со Штепанеком вполне могли, не привлекая ничьего внимания, преспокойным образом оставаться в ресторанах второго, а то и третьего класса – у богатых могут оказаться самые разнообразные причуды, вышколенная прислуга к этому привыкла и не проявит никакого удивления. Это пассажирам второго класса неуместно было бы заявиться в ресторан первого, зато обратный процесс никого, в общем, не удивил бы… Ну, наподобие российских купцов-миллионщиков, которые куража ради едут в дешевый извозчичий трактир побаловать себя копеечными яствами…

А ведь имелись еще библиотека, курительные салоны, всевозможные гостиные, зимний сад, плавательный бассейн, турецкие бани, зал для игр с мячом, прогулочные палубы… Наконец, ни у кого не вызвала бы удивления молодая пара, ведущая в своей каюте затворнический образ жизни, носа не показывающая за порог, требующая приносить им завтраки-обеды-ужины в каюту. И не нужно объявлять себя мизантропами, наоборот, достаточно прикинуться парочкой счастливых молодоженов – и их желание уединиться совершенно будет воспринято всеми окружающими с пониманием…

Короче говоря, сейчас, когда пошли вторые сутки его обитания на этом Левиафане, Бестужев уже прекрасно осознавал: шансы одиночки ничтожны. Как ни старайся, столкнешься с дичью лишь в результате невероятнейшего везения, прямо-таки чудесного стечения обстоятельств. Одиночка-сыщик абсолютно бессилен в этих условиях. Нужно либо располагать целой командой хватких филеров (что, понятно, нереально), либо в кратчайшие сроки выдумать некий прием, позволивший бы моментально найти тех, кого он ищет. Однако что тут можно придумать, Бестужев себе решительно не представлял. Будь это в пределах богоспасаемого Отечества, давным-давно все, начиная от замурзанного кухонного мужика и кончая осанистым капитаном, очень быстро были бы привлечены к содействию… но что можно придумать здесь, на иностранном пароходе, где магические кое-где слова «Охранное отделение» на здешних обитателей этого плавучего города ни малейшего впечатления не произведут, а большинству окажутся и совершенно непонятны…

Такое вот положение, хуже губернаторского…

Не безнадежное, конечно. Но уже совершенно ясно, что вряд ли удастся найти эту парочку, продолжая в гордом одиночестве странствовать по кораблю. Нужно придумать нечто…

Он мимолетно улыбнулся, не очень уж и весело. Пару лет назад в схожем положении оказался в Волынской губернии поручик Вепринцев – гостиница не такая уж большая, но времени катастрофически нет, а расспросы коридорных, заранее известно, ни к чему не приведут, потому что искомый изменил внешность и безупречными документами обзавелся, так что сразу и не угадаешь, под какой личиной он может выступать… Поручик, бесшабашная головушка, не долго думая, ночью набросал под черной лестницей кучу тряпок, облил их керосином, поджег бестрепетно и кинулся по этажам, вопя: «Пожар!» Дым валил густой, никто особенно не раздумывал – и постояльцы обоего пола, все поголовно пребывая в дезабилье, скопом ринулись из номеров, и очень быстро поручик усмотрел прекрасно знакомого ему субъекта в покривившемся парике. Ну, и сгреб раба Божьего, конечно…

Здесь подобное было бы абсолютно неуместно: даже не из-за препон морального и этического порядка, а чисто технических, если можно так выразиться. В одиночку, не располагая к тому никакими возможностями, Бестужев просто-напросто не в состоянии устроить масштабную и убедительную имитацию пожара – а любая другая придумка не сработает. Не носиться же по коридорам и лестницам с воплями: «Тонем! Тонем!» Не поверят, нисколько. «Титаник», чудо двадцатого столетия, представляется надежнейшим и непотопляемым судном, да наверняка такое и есть…

Итак? Как ни напрягай фантазию, вариантов имеется всего три. Продолжать бесцельно болтаться по ресторанам и салонам – что грозит не принести результатов. Инсценировать некое бедствие, способное вмиг заставить покинуть каюты абсолютно всех – нереально. Искать содействия у капитана – но что в этом случае придумать? О реальных противозаконных шалостях Штепанека, принявшего в качестве гонорара краденые бриллианты, упоминать нельзя – даже если обвинение и удастся доказать, инженер окажется в цепких объятиях французской Фемиды, откуда его вряд ли удастся извлечь… Тогда?..

Погода, как назло, была великолепная, океан поражал спокойствием. Вздохнув, Бестужев поднялся – наступало время завтрака. Со шлюпочной палубы он спустился на широкую лестницу под стеклянным куполом, прошел мимо огромных часов, украшенных бронзовыми аллегорическими фигурами Чести и Славы, через просторный зал, где стены отделаны деревянными панелями с резьбой в стиле времен английского короля Иакова I, а пол устлан огромным пестрым ковром. Можно было воспользоваться одним из бесшумных лифтов, но на лестнице гораздо больше людей, вдруг да и повезет?

Не повезло… Хорошо еще, что пребывание в ресторане не требовало от него никаких усилий. Он неплохо умел управляться с изысканной сервировкой стола, с многочисленными приборами – господа гвардейские офицеры в подобной ситуации в грязь лицом не ударят и пентюхами себя не покажут. Вообще, совершенно справедливо упомянул господин Куприн, что любой офицер в любой момент может оказаться приглашен к высочайшему столу, а потому обязан обучиться соответствующим манерам.

Если бы только не его соседи, навязанные волею судьбы. Точнее, одна-единственная особа из троицы («Бросьте повторять через слово „леди Холдершот“ и зовите меня просто Кристиной, мой мальчик. Вы по годам мне в сыновья годитесь, мой старший даже двумя годами старше вас, так что не смешите меня этой дурацкой чопорностью…»).

Да, так уж выпало, что он оказался четвертым за столом в компании леди Холдершот. Тихоня-воспитанница, очаровательная мисс Эбигел, в разговор практически не вмешивалась, и досадовать на нее было не за что. Господин спирит на жалованьи, он же Учитель Тинглапалассар (так, изволите ли видеть, именует себя обосновавшаяся в его бренной оболочке древнеассирийская духовная сущность) тоже не доставлял ни малейших хлопот Бестужеву, он большей частью хранил величественное молчанье, прямо-таки надутый спесью (шарлатан, конечно, но безусловно не из мелкоты, обладает стилем и шармом, прохвост, приходится признать…)

Зато миледи. Ох уж эта миледи! Буквально с первых минут выяснилось, что ее сходство с простоватыми замоскворецкими купчихами было не только внешним. Дама оказалась, говоря просторечивым солдатским словечком, свойская – непосредственная, простодушная, болтавшая без умолку. Пользуясь морскими терминами, она моментально взяла Бестужева на абордаж и засыпала массой вопросов: откуда он, по какой причине пустился в заокеанское плаванье, живы ли родители, какого он мнения о здешней публике, читает ли романы, слушает ли музыку, любит ли собак, а если любит, есть ли у него домашние… И так далее, и тому подобное – лавина вопросов, обрушившихся совершенно неожиданно…

Подобная словоохотливая дамочка, пожалуй что, при определенных обстоятельствах похуже какого-нибудь противника, перед которым ты предстал в фальшивом облике, а он, недоверчивый и подозрительный, пустился в детальные расспросы (что в жизни Бестужева не раз случалось). Пришлось слишком многое выдумывать на ходу – и держать все это в памяти, чтобы потом не выскочили противоречия. Он ухитрился изящно и непринужденно увильнуть от прямого ответа, подданным какой державы является (на всякий случай), заметив лишь, что ведет «достаточно обширные дела» в Риге и Лёвенбурге (благо об этих двух городах мог рассуждать с большим знанием вопроса, а леди Холдершот там никогда не бывала). Не особенно-то и раздумывая, в качестве своего «поприща» он выбрал электротехническую промышленность, рассудив, что в столь специфической теме должны плохо разбираться и миледи, и ее воспитанница, и доморощенный ассирийский маг (как оно и оказалось). Зато Бестужев мог, глазом не моргнув, преподносить любые выдумки: электротехника – отрасль очень молодая, только начала свое развитие, всегда можно заявить, что то или это – результат самых новейших достижений, еще не известных широкой публике… Пока что сходило с рук. В какой-то момент «маг», правда, попытался с умным видом рассуждать об электрической природе некоторых спиритуалистических феноменов, но Бестужев, бровью не поведя, парировал:

– Безусловно, это крайне интересный вопрос, но мы с вами занимаемся чересчур уж отдаленными друг от друга аспектами электрической силы, не правда ли?

Магу оставалось лишь признать его правоту величественным наклонением головы – а там в действие бесцеремонно вступила леди Холдершот с очередным градом вопросов. В какой-то момент Бестужеву стало откровенно не по себе: узнав, что он прочно пребывает в холостом состоянии, не обремененный ни обручением, ни помолвкой и пока что намерен в этом состоянии пребывать и далее, леди Холдершот как-то странновато стала поглядывать то на него, то на свою безгласную воспитанницу. Несомненно, в голове у нее возникли идеи самого что ни на есть матримониального характера, ее мысли и взгляды можно было истолковать без труда: симпатичный молодой человек с твердым положением в обществе, недурным доходом и самыми радужными перспективами на будущее… очаровательная, но бедная, как церковная мышь, юная родственница, которую, называя вещи своими именами, понадобится вскоре сбыть с рук, устроив наилучшим образом… Бестужев даже приготовился изложить достаточно убедительную выдумку о некоей старой юношеской любви, в отношении коей он, встав наконец на ноги, намерен предпринять самые активные действия – но, на его счастье, леди Холдершот то ли отказалась от своей идеи, то ли решила отложить ее на будущее время, должным образом продумав…

В общем, он, кажется, неплохо играл принятую на себя роль – благо настоящих электротехников поблизости пока что не появлялось, и разоблачения можно не опасаться. К тому же он с профессиональной хваткой очень быстро отыскал прекрасный повод увести беседу далеко в сторону. Вчера за ужином заикнулся о своем интересе к спиритизму: мол, ходят самые разные разговоры, сам он не то чтобы верит и не то чтобы не верит, просто был доселе бесконечно далек от этого преинтереснейшего явления…

Всё. С этого момента прекратились расспросы и начались сплошные монологи леди Холдершот – причем свою лепту порой вносил «ассириец», к которому она обращалась за подтверждением тех или иных истин, догм, аксиом и деталей. И за ужином, и позже, в курительном салоне (леди Холдершот египетские пахитоски истребляла в количествах, сделавших бы честь драгунскому вахмистру, так что курительная оказалась не тем местом, где от нее можно спастись) Бестужев узнал о спиритизме, его адептах и повседневной практике столько, что еще немного – и сам окажется в состоянии при нужде изобразить завзятого спирита, с большим знанием дела сможет толковать об эктоплазме, магнетических вибрациях, «бессознательном письме» и языке стуков… А то и медиума из себя представить более-менее удовлетворительно.

Почему-то сегодня его сотрапезники запаздывали, вопреки обыкновению, и Бестужев покончил с первым в совершеннейшем за столом одиночестве, чему, следует признать, был только рад. Как и в течение всего предшествующего дня, время от времени, проделывая это достаточно незаметно, поглядывал влево, на стол, располагавшийся неподалеку от его собственного, – и до сих пор не мог сообразить, с кем же столкнулся. Безусловно, это какое-то притворство, маскарад, театр, но где собака зарыта? Без дополнительных сведений никак не догадаться…

Двое из четверых за тем столом ни малейшего интереса не представляли – пожилая семейная пара, респектабельная, тихая и скучная, державшаяся с уверенным равнодушием людей, которым отнюдь не в новинку такие рестораны и такие пароходы. Третья особа, пожалуй, тоже не вызывала любопытства: скромно одетая дама, довольно далеко продвинувшаяся по пути от тридцати лет к сорока, нельзя сказать, чтобы некрасивая, но какая-то бесцветная, скованная, уж для нее-то, с первого взгляда ясно, окружающая обстановка была в новинку, порой дама, не сдержавшись, бросала вокруг откровенно любопытные взгляды. При этом никак нельзя сказать, что она «из простых»: безукоризненно сидящее дорогое платье, украшения с весьма крупными драгоценными камнями, несомненная сноровка в обращении со столовыми приборами, достигнутая полученной с раннего детства выучкой. Ни тени вульгарности, ничего от парвеню – голову можно прозакладывать, дама из общества, другое дело, у нее вид затворницы, долгие годы безвылазно прожившей в какой-нибудь глуши и совершенно не привыкшей к той обстановке, что их сейчас окружала. Провинциальная дворянка, на которую неожиданно свалилось нешуточное наследство? Жертва самодура-мужа или самодура-опекуна, вплоть до последнего времени вынужденная пребывать в помянутой глуши, вдали от коловращения бомонда?

А вот ее спутник… В нем самом, если поразмыслить, опять-таки не усматривалось ничего из ряда вон выходящего или примечательного: полнокровный усач лет сорока, вполне светский, но для людей понимающих меченый невидимым клеймом легонького изъяна: чересчур самонадеян, к цыганке не ходи, излишне фатоват, с налетом вульгарности, с уверенностью можно предположить, исполнен чванства и совершенно незаслуженного чувства превосходства над окружающими. Дама, как давно удалось установить, перед ним откровенно тушуется, в ее обращенных на спутника взглядах смесь боязливого уважения и преданности…

Как подсказывает жизненный опыт, помноженный на жандармский, подобный субъект с равным успехом может оказаться и абсолютно благонадежным экземпляром, чертовски неприятным в общении, однако законопослушным… и карточным шулером высокого полета, господином фармазоном, значащимся в полицейских картотеках полудюжины европейских держав.

Скорее уж верилось во второе. Поскольку этот господин с тех самых пор, как Бестужев узрел его впервые, щеголял в одном и том же наряде – в российской военной форме, сидевшей на нем, нужно признать, как влитая.

На первый взгляд – ничего необычного. Всего-то навсего поручик лейб-гвардии Конного полка: алый колет с петлицами, галуном и эполетами, галунный пояс, синие брюки-чакчиры с двойным алым лампасом и выпушкой, разумеется, без каски и палаша… Где-нибудь в провинции – крайне примечательное зрелище, привлекающее всеобщее внимание (особенно дам), зато в Санкт-Петербурге, набитом блестящими гвардейцами превеликого множества «старых» и «молодых» полков особого интереса, в общем, и не вызовет, пусть и гвардионец, но всего-навсего поручик… кстати, для поручика определенно староват, и весьма…

Но ежели персону сию подвергнет вдумчивому анализу человек понимающий, наподобие Бестужева, кадрового офицера и бывшего «черного гусара» – получится занятно…

Прежде всего, на нем праздничная форма – непонятно, с какой стати. Не парадная, не придворная, не повседневная – именно праздничная. Меж тем давным-давно разработаны строжайшие регламенты, в каких именно случаях господа офицеры обязаны появляться в той или иной форме – и эта (с бальными шпорами, изволите видеть!) моменту нисколечко не соответствует. Регламенты эти знает наизусть любой, только что произведенный в офицерский чин (а то и особенно усердный кадет или юнкер), ну, а уж поручик полка «старой» гвардии, высочайшим шефом которого изволит состоять сам государь император…

За пределами своего Отечества русский офицер появляется в форме, лишь пребывая при исполнении неких служебных обязанностей. Даже если предположить, что этот господин, скажем, направляется для службы военным агентом в одно из российских посольств… нет, и в этом случае он не стал бы щеголять в праздничной форме, получился бы, как выражаются флотские, изрядный «гаф», то есть вопиющее нарушение правил…

А уж награды у него на груди! Снова фантасмагория!

Французский офицерский крест Почетного легиона, германский крест Дома Гогенцоллернов… вообще-то немало русских офицеров обладают подобными регалиями, полученными, разумеется, не на бранном поле, а из дипломатических соображений, но в том-то и загвоздка, что они располагаются впереди российских! Чем опять-таки нарушен очередной строжайший регламент: любая иностранная награда, какой бы почетной и высокой она ни была, обязана пребывать после отечественных, исключений из этого непреложного правила не существует даже для его императорского величества.

И российские, российские!

На груди у этого странного гвардейского поручика красуются рядышком, в трогательном соседстве две Анны третьей степени, причем обе без мечей. Это так же нереально, как Андреевская (либо иная другая) лента на армяке дворника или гвардейские эполеты на вицмундире чиновника Министерства путей сообщения. Будь одна из них получена за военные заслуги, а другая – за сугубо цивильные отличия, еще куда ни шло, встречается такое. Однако два одинаковых ордена одной и той же степени, приколотые рядышком… Нереально. Невозможно. Попросту не бывает.

И невозможно представить себе, каким чудом на груди гвардейского поручика оказалась серебряная медаль «За беспорочную службу в полиции», которой награждаются исключительно нижние чины. Чтобы дворянин, прежде чем стать гвардейским офицером, нес службу в полицейских нижних чинах… это уже из области самой дурной фантазии, господа… Да и лента ее насквозь фантазийная, в русской наградной системе отроду не значившаяся, зеленая с белым и черным…

И, наконец, жемчужина фантазийности!

Он еще раз бросил пристальный взгляд украдкой – нет, никакой ошибки быть не могло…

Последней в ряду наград висела медаль «За усмирение польского мятежа 1863 – 1864». Ошибиться невозможно, она одна такая, одна-единственная: на лицевой стороне двуглавый орел без каких-либо надписей. Как явствует из даты, означенный субъект участие в усмирении польского мятежа мог принимать разве что в качестве грудного младенчика – но подобных воителей мировая военная история не отметила. Вдобавок висит медаль не на положенной Романовской ленте государственных российских цветов, бело-оранжево-черной, а на черно-синей, опять-таки в наградной системе Российской империи отроду не существовавшей. Польский военный орден, Виртути Милитари, располагался на подобной – но там две узких черных полоски обрамляли синюю, а здесь сине-черная лента, обе полоски равной ширины… Да и последние награждения этим орденом производились при государе императоре Николае Павловиче…

Бестужев задумчиво хмурился – разумеется, вовсе не пялясь неотрывно на это непонятное чудо.

Непонятное? Вот особых непонятностей тут, кажется, и не имелось. Перед ним был несомненнейший авантюрист, присвоивший себе самозваным образом и мундир, и награды – причем плохо разбираясь в последних. Судя по спокойствию, уверенности, непринужденности – перед нами не начинающий фармазон, а экземпляр в подобном ремесле понаторевший. В России он, вздумай появиться на людях с этаким вот подбором наград, был бы крайне быстро изобличен и сдан по принадлежности. Однако здесь, кроме Бестужева, вряд ли найдется хоть один человек, способный разоблачить несообразности. Значит, молодчик подвизается в Европе, где имеет огромные шансы долго еще оставаться неразоблаченным – к тому же плывет он в далекую Америку, где наверняка знатоков российских наград гораздо меньше, чем в Старом Свете.

Тягостная ситуация. У Бестужева руки чесались сграбастать наглеца за шиворот, но увы… В России наблюдаемые «шалости» быстренько привели бы «гвардейца» на жесткую скамью меж двумя конвойными, но здесь Бестужев не располагал никакими официальными полномочиями, к тому же не разбирался в английских законах и представления не имел, как на этакие фокусы взирает британская Фемида. Согласно международному праву, здесь именно что английская территория, и капитан – средоточие всех возможных властей…

Обидно, досадно до скрежета зубовного. Если этот тип устроит какую-нибудь мошенническую аферу в облике офицера русской императорской гвардии, тень, разумеется, в первую очередь на Россию и ляжет… Но сделать-то ничего нельзя…