Текст книги "Волчье солнышко (Сборник)"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

10. Из окна вагона

Минут через двадцать они сели в машину. Ночью какой-то воришка пробовал ее угнать, но заговоренный «роллс-ройс» откусил ворюге руку – Сукин Кот, несмотря на все пьянки, драки и бордели, дело свое знал, и уж если он что заговаривал, беспокоиться было не о чем. Правда, был у него один недостаток – жуткий похабник, он вместе с заговором в два счета впихивал в машину или в пылесос громадный запас непристойных анекдотов всех стран, времен и народов. Отчасти это было даже интересно – временами «ролле» принимался травить анекдоты атлантов, лемуридов, гавайцев или малоизвестного племени альтаирской расы Дзох, о котором сами альтаирцы ни черта почти не знали. Так что ехать было весело.

На площади они едва не нарвались. У памятника какому-то герою, с важным видом восседавшему на толстой добродушной лошадке, изображавшей, надо думать, боевого коня, «роллс» вдруг совершенно самостоятельно затормозил. Гай едва не расквасил нос о руль и собирался было матернуть как следует строптивый механизм, но тут что-то засвистело, и «роллс» торопливо закутался силовым полем.

На площадь спикировал Красный Вертолет, изящный, обтекаемый, он повис метрах в десяти на макушкой бронзового героя, из распахнутой дверцы высунулся толстый черный ствол пулемета, и площадь залил гремящий злобный треск.

Люди разбегались в разные стороны, падали, ползли, по тротуару катился детский мячик. Поодаль столкнулись и вспыхнули две простроченные навылет машины. Пули с визгом рикошетили от защитного поля «роллса», попадали в витрины, и огромные стекла осыпались звенящими водопадами.

Наконец треск смолк. Распластанные в нелепых позах трупы усеяли площадь, кое-кто еще пытался уползти, опираясь на руки, тогда сверху щелкал сухой одиночный выстрел, и ползущий падал лицом вниз. Бронзовый герой, задрав голову, что-то сердито орал и махал кулаком, но никто его не слушал. Догорали столкнувшиеся легковушки.

Красный Вертолет прошел низко, на высоте человеческого роста, и Гай успел увидеть азартную морду сидевшего за пулеметом леопарда. На мостовую полетел длинный бумажный плакат, и вертолет, вертикально взмыв вверх, растаял в голубом летнем небе.

Гай вылез из машины, перешагивая через трупы, добрался до плаката и поднял его. Большими кривыми буквами там было написано: «Что, суки, не нравится? А нам, по-вашему, это нравилось? Вот когда на вас заведут свою Красную книгу, тогда и протестовать будете, гады, а пока терпите!»

Он вернулся в машину и показал плакат Алене.

– Бр-р… – пожала Алена плечами. – А все же они правы…

– В том-то и беда, – сказал Гай. – Куда ни кинь, все правы, виноватого отыскать просто невозможно, и даже если отыщешь, ничего это не изменит…

Они поехали дальше. Гай свернул за угол… и едва успел затормозить, «роллс» коснулся воды передними колесами.

Такого он не видел даже здесь. Круглая площадь была залита водой, окружавшие ее дома тоже стояли в воде по вторые этажи, и с первого взгляда чувствовалось, что здесь очень глубоко. Посреди площади как ни в чем не бывало бил в десять струй каким-то здешним ирреальным чудом уцелевший фонтан, и это выглядело полным идиотизмом. По превратившейся в озеро площади бодро плавал огромный, метров двадцати, зеленый спрут.

– Будем искать объезд? – спросила Алена.

– Да… – сказал Гай.

Весь юмор заключался в том, что нельзя было с уверенностью сказать заранее, кто такой этот спрут. Он мог оказаться кем угодно.

Гай вышел из машины. Заметив его, спрут оживился и быстро поплыл к нему.

– Гай, осторожнее! – крикнула Алена.

Щупальце, взвившись с быстротой лассо, обхватило ее и выдернуло из машины, второе опутало Гая, тянуло в воду. Счастье еще, что остальные почему-то не вступили в дело.

– Меня зовут Лизхен! – рычал спрут, щелкая клювом. – Я гимназистка, мне семнадцать лет, и у меня нет друзей! Ты будешь моим любовником, а девчонку мы утопим, я страшно ревнива!

Нечеловеческим усилием Гай высвободил руку с пистолетом и открыл огонь, но вот и обойма кончилась, а спруту все было нипочем, как слону дробина.

Спас их «роллс» – он отважно бросился в драку, с маху откусил схватившее Алену щупальце, потом разделался с тем, что держало Гая, прицелился как следует и угодил спруту меж глаз запасным колесом. Дожидаться, пока оглушенный спрут очнется, они не стали, вскочили в машину и помчались прочь.

– Ну, спасибо, дружище… – сказал Гай, потирая плечо.

– А, чего там… – беззаботно отозвался «роллс». – Вот, слушайте: лежат в луже два вдрызг пьяных упыря, а мимо шагает певичка из ночного кабаре, тоже под газом…

11. Три кварка

Граница Круга открылась неожиданно – «роллс-ройс» обогнул холм, и они увидели, что в обе стороны, насколько хватает взгляда, тянется выложенная красным кирпичом полоса, а над ней стоит странный волокнистый туман.

– Только давайте пешком, ребята, ладно? – сказал «роллс». – Делов-то – два километра. А мне там делать нечего.

Гай остановился у кромки кирпичного пояса и неотрывно смотрел в туман. Его била нервная дрожь, хотелось кричать. Казалось, что не пятнадцать дней, а миллион лет прошло с той поры, как вертолет, опускавшийся на зеленое поле, вдруг схватили и перемололи невидимые исполинские челюсти. Теперь-то, набравшись ума, Гай знал, что приглянувшаяся пилоту лужайка была делянкой, где колдуны разводили таинственный голубой цветок Глаз Василиска, и только напрочь сумасшедший может зайти на делянку, когда Глаз Василиска дает всходы…

Подошла Алена, молча взяла его за руку. Гай обнял ее за плечи – она тоже дрожала от волнения, и Гай, глядя на волокнистые пряди сизого, как голубиное горло, тумана, задал себе горький вопрос: а не лучше ли было остаться? Он знал, что не передумает и пути назад нет, но все-таки задал себе этот вопрос, заранее зная, что не сможет на него ответить.

Два километра. Самое большее – пятнадцать минут ходу, по кирпичам идти легко. Ирреальный Мир лежал позади, как забытая выросшим и возмужавшим человеком смешная детская игрушка, когда-то казавшаяся бесценным сокровищем.

– Ну что, идем? – спросил Гай.

– Подожди, постоим еще немного… – попросила Алена.

Ее глаза были сейчас серыми.

Гай обнял ее и стал целовать, пытаясь передать ей свою смешанную с печалью радость.

– Печаль моя светла… – сказал он тихо.

Потом оглянулся в последний раз, но не увидел ничего, что мог бы запечатлеть в сердце как Незабываемое. Дорога, петлявшая среди невысоких холмов, сами эти холмы, голубое небо, облака и солнце. Города остались там, за холмами. Ему осталось лишь глубоко вдохнуть теплый вечерний воздух, ничем не отличавшийся, но принадлежащий миру, который он покидал только потому, что привык к другому.

– Ну, прощай, старина… – сказал он «роллсу». – И спасибо за все. Передавай им там всем привет.

– Передам, – сказал «роллс». – Прощай, Гай…

Он даже не сделал попытку рассказать анекдот или отмочить непристойную шуточку – понимал печальную серьезность момента.

Гай взял за руку Алену, и они вошли в туман. Видимость была метров на пять, а дальше все заволакивали лениво трепетавшие сизые струи. Заблудиться Гай не боялся – кирпичи были уложены вдоль пояса.

Туман глушил звук шагов. Время от времени Гай поглядывал на Алену, Алена чуточку испуганно улыбалась ему, и у него замирало сердце – такая она была красивая здесь, сейчас, в легком голубом платье.

Он не сразу услышал этот звук, посторонний – странный стук твердым о твердое, – но, прислушавшись получше, убедился, что это ему не мерещится.

– Слышишь?

– Слышу… – тихо сказала Алена.

– Что это?

– Не знаю…

Он попробовал пустить в ход приобретенное здесь шестое чувство, видение на расстоянии, – и не смог. Скорее всего, в Поясе оно уже не действовало. Шевельнулась в сердце смутная тревога, предположения о таинственной страже, охраняющей рубежи Ирреального Мира, – во многих сказках вдоль границ зачарованных стран бродят драконы, или великаны, или колдуны. В сказках это самое обычное дело.

Гай сунул руку под рубашку и до боли сжал распятие Сатаны, но таинственный стук не исчез. Казалось, он рыщет, мечась вправо-влево, словно кто-то ищет их и никак не может найти.

– Стой… – прошептал Гай Алене и остановился. Замер, слушая стук собственного сердца и с трудом подавляя неудержимое желание кинуться прочь, бежать, покуда хватит сил, – нечто похожее он испытывал в детстве, когда осенью туман затопил улочку одноэтажных деревянных домов, по которой он спешил ранним утром в школу, и до боли хотелось знать, что не один, и радовался случайному прохожему…

Они стояли и молчали, взявшись за руки, а стук приближался, и что-то шепнуло Гаю: его желание перехитрить таинственного преследователя, замерев, – та же наивная детская игра, будто на свете наступил мрак, если ты закрыл глаза. Господи, какими же солипсистами мы были в детстве, сейчас-то мы знаем, что мир не рос вместе с нами, что многие встречи не зависят от нашего желания, и таких встреч, увы, большинство…

Из тумана выплыли три странных силуэта, превратившиеся в трех всадников на вороных конях, всадников в длинных серых плащах и тусклых медных шлемах.

Всадники остановились в трех шагах. Средний, с длинной седой бородой, молча смотрел на Гая.

– Что вам нужно? – не вытерпел Гай.

– Стража Круга, – бесстрастно сказал старик. – Можешь посмотреть на нее в последний раз. Только недолго. Лучше для тебя самого, если это произойдет быстро.

Гай обернулся к Алене, протянул руки, но не успел.

Алена таяла в воздухе, сначала она сделалась бесплотной, как ветер, и руки Гая сомкнулись в пустоте, потом она стала таять, таять, таять, исчезать, только на короткий промельк времени задержалось ее лицо и тоскливый взгляд.

Вскрикнув от ярости и боли. Гай рванулся к всадникам, но наткнулся на невидимую стену.

– Но почему? – крикнул он туману, ветру, тоске.

– Ты же помнишь сказки, – сказал старик. – Тех, кто покидал зеленые острова вечной молодости, всегда заставляли на берегу отряхнуть даже пыль с ног… Это ложь, будто Орфей потерял Эвридику оттого, что он оглянулся назад у выхода из ада. Просто-напросто прошлое всегда остается за спиной, и то, что принадлежит прошлому, как бы ни было тебе дорого, невозможно унести… или увести с собой. Как невозможно и вернуться назад… Мир уходящему…

Они повернули коней, хлестнули их и галопом скрылись в тумане, вернее растворились в нем, потому что стук копыт тут же утих.

Гай побрел вперед. Он и не пробовал вернуться назад, знал, что нечего и пытаться, что та же невидимая стена была за его спиной и двигалась следом за ним, примерившись к его шагу.

Времени не существовало. Казалось, он бредет сквозь туман тысячу лет, миллион лет, и еще миллион лет пути впереди. Казалось, теперь он не сможет никого любить – ни женщину, ни землю, ни небо. Он был слишком измучен, чтобы ощущать боль.

Чайки кружились над головой, и в уши лез назойливый скрипучий крик:

– Три кварка для сэра Марка, три кварка, три кварка… Три кварка по сэру Марку, три кварка, три кварка…

Туман стал бледнее, и Гай побежал, стремясь уйти от чаек. В небе раздался гул, и, как умирающий еще находит силы приподняться, Гай уловил в себе последний затухающий всплеск шестого чувства, и оно на несколько секунд послужило ему, помогло увидеть над Кругом реактивный бомбардировщик, от которого отделился и, кувыркаясь, падал вниз черный предмет.

«Может быть, так даже лучше», – подумал он и остановился, ожидая взрыва. От Реального Мира его отделяло пространство в два кирпича – на один шаг. Может, так даже лучше…

На мгновение его ослепило немыслимой яркости светом, и весь мир одну короткую секунду состоял из страшного грома, для которого нет и не будет сравнений и аналогий.

Когда вернулись зрение и слух, Гай оказался невредим и не увидел следов взрыва. Он стоял на заросшей зеленой травой равнине, в двух шагах от намеченной полосатыми гербовыми столбами линии границы, за которой протянулись вспаханная контрольно-следовая полоса, а за ней – шеренга столбов иной полосатой расцветки с другими государственными гербами. В голубом летнем небе безмятежно сияло солнце.

Он услышал рев мощных моторов и повернул голову на шум. Страшная, непонятная боль пронзила мозг, и последнее, что увидел Гай перед тем, как рухнуть лицом вниз, – показавшиеся из-за холма бронетранспортеры и бегущие к нему люди в мешковатых костюмах противорадиационной защиты и в голубых касках.

12. Арлекин под дождем

– Если мне и случалось когда-нибудь о чем-нибудь сожалеть, так это о том, что на вашем месте не смог оказаться я, – признался полковник Ромене.

Гай вежливо, вяло улыбнулся в ответ, не поднимая головы от подушки – не от недостатка сил, просто не хотелось говорить и двигаться.

– Вас ведь наградили посмертно, – продолжал полковник, расхаживая по комнате. – Вы помните, мы договаривались – будем ждать вас десять дней?

– Помню, – сказал Гай.

– А больше вы ничего не помните? – спросил полковник Ромене с любопытством, которого он не мог и не хотел скрыть.

– Нет, – сказал Гай. – Под нами – удобное такое зеленое поле, идеальное место для посадки, вертолет снизился… и все. Когда я открыл глаза, надо мной стояли дозиметристы. Так что вам совершенно незачем завидовать мне, полковник, я все забыл…

– Неужели все, что мы засняли в Круге, не помогло вам вспомнить?

– Нет, – сказал Гай и покосился на подвешенный к потолку над изголовьем кровати экран. – Я часами смотрел эти фильмы, но хоть бы крохотный обрывочек шевельнулся в памяти… – Он скомкал незажженную сигарету, и полковник торопливо подал ему другую. – Хочется биться головой об стену – ведь что-то я делал там эти пятнадцать дней, как-то жил, что-то ел, с кем-то встречался…

– Вот именно, – сказал полковник Ромене. – Мы ведь, знаете ли, исследовали вас скрупулезнее, чем лунный грунт, каждый квадратный миллиметр кожи, и все такое прочее. Вы там ели. И пили. И целовались – в складках кожи губ остались следы вещества, идентифицированного с губной помадой. Да, вы там жили, я уверен, вполне сознательно… – Он замолчал, глядя с надеждой. – Не вспомните?

– Нет, – сказал Гай. – Какое-то странное ощущение – я не знаю, что лучше, вспомнить или не вспоминать… Понимаете?

– Кажется, да… Вы не сердитесь, что я вас впутал в это дело?

– Ну что вы, – сказал Гай. – С моей головы ведь ни один волос не упал, да наградили вот… Дома все удохнут. Полковник, мне смертельно надоело здесь. Я хочу домой. Только не нужно ваших спецрейсов, хорошо?

– Ну что ж, ничего не поделаешь, – сказал полковник Ромене. – Я свяжусь с вашим посольством. Мне почему-то кажется, что репортеров вы не хотите видеть, верно?

– Увольте, – сказал Гай, – Даже если бы пришла блажь встретиться с репортерами, что я могу им сказать? Они и так, наверное, разделали меня на все лады?

– Ого! Я собрал вам на память килограммов двадцать газет. От эсперанто до суахили…

– Спасибо, полковник.

– Не за что. Мне все время кажется, что я виноват перед вами…

Он смущенно улыбнулся, поклонился и вышел, бесшумно притворив за собой белую дверь палаты. Через несколько минут молоденькая медсестра в голубом халате привезла тележку с одеждой Гая.

– Сестричка госпитальная, любовь моя печальная… – тихо пропел он под нос. Постарался вспомнить, где и когда к нему привязалась эта песенка, но не смог.

Одевался автоматически, медленно. Удивился странному незнакомому значку на лацкане пиджака – черный факел с алым трилистником пламени, – пожал плечами и решил, что это подарок полковника Роменеса, поднял пиджак за рукав. Что-то прошелестело и звонко упало на пол. Гай наклонился, протянул руку. Медленно, очень медленно выпрямился.

На его ладони лежал черный крест, а на кресте был распят искусно вырезанный из камня кофейного цвета Сатана с глазами из зеленого самоцвета. Золотая чеканная цепочка была прикреплена к кресту.

Гай стиснул кулак. Он не чувствовал боли, потому что там, за невесомым радужным занавесом беспамятства, были пляшущие огоньки черных свечей и ажурная золотистая музыка на балу в особняке Серого Графа. И гитарный перебор Мертвого Подпоручика. И мертвенно-белый свет ламп в кафе «У сорванных петлиц». Пышные парики Высокого Трибунала. Усталое морщинистое лицо упыря-философа Саввы Иваныча. Барон Суббота, Злой дух гаитянских поверий. И Алена, Алена – усталое и счастливое лицо на белой подушке, карие, серые, синие, зеленые глаза, зыбкие, как миражи, еженощно изменчивые улочки Ирреального Мира, светлые волосы, растрепанные ворвавшимся в окно «роллс-ройса» ветром… Алена.

Наверное, он кричал, потому что дверь вдруг распахнулась, показалось испуганное личико юной сиделки. Она неплохо знала русский, но сейчас, растерявшись, спросила что-то на своем родном языке.

– Вам стало плохо? – опомнившись, переспросила она по-русски с милым забавным акцентом.

– Нет, ничего, – сказал Гай. – Позовите полковника Роменса, он, должно быть, не успел еще уйти из клиники… Нет, не нужно. Я увижусь с ним потом, – поспешно добавил он, зная, что ничего не скажет полковнику и ничего не скажет никому.

В аэропорт его отвез какой-то хрен из посольства. Никаких вопросов он не задавал, и Гай был ему за это благодарен. Его самолет улетал в два часа дня. Гай сидел, забившись в угол большой черной машины с красным флажком на крыле, и равнодушно смотрел на чужую суету вокруг: блестящие автомобили, чуточку опереточные полицейские, с небрежной лихостью регулировавшие движение, девушки на ярких мотороллерах, мельтешение реклам. Он прежде не бывал в этой стране и в другое время с удовольствием прошелся бы по улицам, но сейчас меж ним и внешним миром невидимой стеной стояли сизый волокнистый туман, скрипучие крики чаек, исчезающий взгляд Алены и жестокие, прекрасные превращения Ирреального Мира.

Моросил дождь. Когда они вышли из машины, Гай увидел у входа в здание аэропорта печального арлекина в красно-синем трико. Что-то оборвалось внутри, он готов был поверить, что Ирреальный Мир послал ему последнюю весточку, но дипломат, мельком глянув на стоявший рядом с арлекином плакат, пояснил, что это реклама какого-то балаганчика. Теперь Гай и сам видел, что штопанное трико выцвело от бесконечных стирок, а сам арлекин, несмотря на румяна и пудру, худ и стар.

В ожидании самолета Гай сидел в баре, равнодушно пил кофе и просматривал газеты. Пентагон провел новые испытания лазерного оружия, советский фильм «Осенний марафон» получил очередной приз на международном фестивале, на ирано-иракском фронте продолжалось временное затишье. В США был Рейган, стрелянный в упор, но живой, в Сальвадоре были партизаны. И так далее в том же духе. Каждая строчка, каждая фраза убеждали, что он вернулся в восьмидесятые годы двадцатого века.

И вряд ли будущее таит особые сюрпризы. Договоры, авторские листы, гонорары, споры о сути фантастики, водка, умненькие и блядистые окололитературные девицы, смятые простыни, рассвет за окном после бессонной ночи и скука, скука, скука, вызванная одиночеством, вызванным скукой. Заколдованный круг.

За стеклянным окном от пола до потолка ездили яркие автобусы, свистели турбины самолетов, и, глядя на эту вокзальную суету, когда-то не на шутку волновавшую его, Гай задал себе горький вопрос: хорошо это, что память о Круге вернулась, или нет? И не был уверен, что ответ есть. Не был уверен, что ему необходимо знать ответ, потому что новый ответ на деле означал неминуемый новый вопрос: а нужно ли было уходить из Круга? Вопрос, который Гай изо всех сил старался забыть.

Давно объявили посадку на его рейс – он пропустил это мимо ушей. Не слышал, как динамики в десятый раз повторяли его фамилию, прося поторопиться. До тех пор, пока к нему не подбежала узнавшая его по фотографиям стюардесса, Гай сидел над чашкой остывшего кофе и мертвым невидящим взглядом смотрел на летное поле – ничем не примечательный на вид, успевший уже изгладиться из памяти читающей публики герой отшумевшей сенсации, смертельно уставший от нестерпимой боли в сердце человек за столиком заурядного бара в чужой ему европейской стране…

Абакан, 1981

Волчье солнышко

«Текел – ты взвешен на весах

и найден очень легким».

Библия, Книга Даниила

Рассчитан каждый взмах винта.

Мы как паром, из края в край

Идем. Романтика, прощай!

Р. Киплинг

В мире все шло в общем как обычно.

Правительство молодой африканской республики, насчитывавшей три месяца от роду, увлеченно осваивало хитрую науку коррупции, симонии и милитаризма; в метро города Нью-Йорка, бывшего Нового Амстердама, проломили голову не в меру ретивому копу; донья Эстелес из Лимы разбила тарелку, и муж дал ей по уху со всем латинским темпераментом; бухгалтер Семенов из Калуги сел за растрату; Марго Тэтчер стращала аргентинцев всеми мыслимыми карами; нотариус Дюран из Монрепо торговался с проституткой; сержант запаса Богомолов из Орла пожелал с пьяных глаз отправиться волонтером в Ирак, но вместо Ирака угодил в трезвяк, где его интернационализм не встретил поддержки и понимания; два диктатора, два Иосифа, ненавидевшие друг друга, мирно лежали в земле, и о них начали крепко забывать; у мыса Горн булькнул и затонул потрепанный сухогруз под либерийским флагом, принадлежавший явно не либерийцам; станция «Салют» летала в автоматическом режиме, дожидаясь космонавта из братской Эфиопии, которого тем временем никак не могли обучить двум-трем несложным манипуляциям хотя бы с космическим унитазом; из римского музея сперли картину, стоившую черт-те сколько; в Бангладеш голодали; в Банании определенно наметился некоторый прогресс – за два месяца сменилось всего семь диктаторов и три хунты; в Сибири меланхолично строили БАМ; на Кубе ораторствовал, потрясая бородой, Фидель, который не любил Бэби-Дака, – а на Земле была куча атомных бомб, все их боялись, но продолжали делать, потому что не могли уже остановиться. И так далее.

А Земля была шаром и неслась в пространстве со страшной скоростью, которой никто не чувствовал, потому что притерпелись, и на ней жили люди. Кто их знает, может, они жили – пока? Ах, Рули, Руди Дучке, но парижские баррикады шестьдесят восьмого – в прошлом, и кричать: «Мао, Мао, Че-Че-Че!» – тоже, и к голым на улице Европа привыкла до того, что это ей осточертело, и все-таки баррикада на рюи де Шапез продержалась двое суток, так что ее успел сфотографировать корреспондент ТАСС… А Робер Мерль написал роман, где рассказал, как после ядерной войны уцелели несколько французов, и сначала у них была одна женщина на всех, а потом женщин стало много, и онанизмом заниматься никому не пришлось. И хотя по раскладу выходило, что бомбу на ля белль Франс мог уронить и союз нерушимый республик свободных, в СССР перевели Мерля – в конце концов, бомбу на ля белль Франс мог уронить и Пакистан, в конце концов, в мерлевской войне погибли все страны, и спросить было не у кого, да и все равно соврали бы…

И Тедци Кеннеди навсегда выбыл из борьбы за президентское кресло; в мире было больше прекрасного, чем скучного, но сумасшедшие продолжали плескать в шедевры живописи серной кислотой; Джеральд Даррелл уделял зверям больше внимания, чем людям; где-то что-то горело, где-то кого-то награждали, а где-то кого-то и били; и девочки становились женщинами, а вот полковники, бывало, становились генералами, а бывало, и покойниками… В мире все шло, в общем, как обычно.