Текст книги "Волчья стая"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава седьмая
Много нового и ничего веселого

Они уже расположились спать, когда по рассохшемуся полу веранды затопотали невероятно тяжелые шаги, словно там брел кто-то, напоминавший габаритами бегемота. Правда, очень скоро обнаружилось, что это прибыли насквозь знакомые личности, не имевшие никакого отношения к тюремщикам и гонителям: Синий, пыхтя от нешуточной натуги, волок на закорках Доцента. Остановился в дверном проеме, жадно и быстро заглатывая ртом воздух, профыркал:

– Помогите, мочи больше нет…

К ним бросились, мешая друг другу, подхватили Доцента – тот громко ахал при резких движениях, – кое-как дотащили до нар и осторожно положили. Правая штанина у него была обрезана ниже колена, голень перевязана – старательно и качественно, толсто намотан чистейший бинт, из-под которого почти не просочилась кровь. Однако пятно размером с серебряный доллар все же наличествовало.

Отдуваясь, Синий присел на нары, вытащил сигаретку:

– Небитый битого везет… Тяжелый до чего, а еще доцент…

Доцент лежал, закрыв глаза, постанывая, лицо лоснилось от крупных капель пота.

– Что там? – спросил кто-то, Вадим даже не узнал голоса.

– Бурная жизнь, – бросил Синий, ни на кого не глядя, глубоко затягиваясь. – Наш интеллектуал решил сорваться в побег. Как и следовало ожидать, получилось бездарно, только пулю в ногу схлопотал. Ломанулся, как чумной…

– Нервы не выдержали, – сказал Доцент с закрытыми глазами, совершенно бесцветным голосом. – Глупо получилось, да вот… Не рассуждал. Двинул в ухо ближайшему и пошел напролом…

– Что они хотели? – напористо спросил Борман. – Вас допрашивали?

– Что хотели… Коллекцию. – Он открыл глаза. – Всю. Все, что есть. У меня неплохая коллекция, и не только фарфор – картины, есть даже Врубель и Башкирцева, два этюда Сурикова… – Он криво усмехнулся: – Вот на этом и сломался, генерал, – на возможности приобретать то, что нынешнему интеллигенту недоступно. А очень хотелось. Потому и пошел… в консультанты. Вы на меня так не зыркайте, я наркотиками не торговал и первоклассниц в проститутки не заманивал…

– Все равно, – недовольно заключил Борман. – Знаю я все эти консультации, по струнке ходите…

– Да помолчи ты, моралист, – огрызнулся Синий. – Без тебя тошно. Ты как, все сдал?

– Нет, – прошептал Доцент. – То ли не обо всем они знают, то ли решили поиграть, как кошка с мышкой, – потому, наверно, и перевязали как следует…

– Вот только тащить не захотели, – хмыкнул Синий. – У меня от тебя чуть пупок не развязался…

– Вас тоже допрашивали? – поинтересовался Эмиль.

– Ага, – сказал Синий, ухмыляясь одним ртом. – Любопытствуешь знать, отчего я в таком случае целый-невредимый? Отвечаю как на духу: потому, что не ломался. Сдал захоронку. Конечно, не сказал, что сдал всё. Допрашивать они, козлы, толком не умеют, до этих, – он кивнул на Бормана, – ох как далеко. Очень непрофессионально работают ребятки, поверьте знатоку. Не умеют вгрызаться. Вот я и создал нужное впечатление: что у меня, если хорошенько поискать и попытать, еще немало можно выгрести. Они довольны, а мне нужна передышка. И еще мне нужно, чтобы не повредили ни один суставчик, здоровье – прежде всего. Много понадобится здоровья, когда начну им кишки на плетень наматывать, со всем старанием и фантазией…

– Что-то вы, хороший мой, как раз и забрели в дебри фантазии, – громко фыркнул Борман. – Только и слышу про беспроигрышный план побега да про отмщение… Интересно, на чем такая уверенность основана? Мастера вы сказки складывать…

– Не подначивай, мент, не подначивай, – с кривой ухмылочкой отозвался Синий. – Подначка больно уж детская получается. Когда надо будет, изложу и план.

– Вы мне вот что растолкуйте! – вдруг взвился Браток, даже спрыгнул с низких нар. – Почему это всех с допроса волокут поуродованными, что толстяка, что этого, а этот вот, – он резко выкинул руку, тыча пальцем в Синего, – даже не поцарапанный?

– Ты на что намекаешь, придурок? – тихо, недобро осведомился Синий. – Смотри, за базар и ответить можно…

– Отвечу! Точно вам говорю, подозрительно! Лепит нам тут сказочки насчет побега, а сам раскололся, да еще целую философию под это дело подвел – у него, мол, задумки самые наполеоновские… Может, это и есть казачок засланный? Стучит себе помаленьку, уговаривает захоронки сдавать…

Э-эп! Подошва грубого ботинка впечаталась ему в физиономию, он устоял на ногах, но отлетел шага на три, поскольку не ожидал удара.

Синий мигом слетел с нар, отпрыгнул назад и, оскалясь, неуловимым движением выхватил нож. Рукав грубого лагерного бушлата задрался, открылась мастерская татуировка меж локтем и запястьем: скелет в длинном балахоне, стоящий в позе статуи Свободы, в одной руке у него коса, другой воздел над голым черепом окруженную сиянием денежку с крупной цифрой «1». Его полукругом окаймляла каллиграфическая надпись, являвшая собою пресловутую смесь французского с нижегородским: VITA EST KOPEJKA.

Браток шипел и фыркал, как разъяренный котище, но особо не рвался в бой, должно быть, справедливо предполагая для себя крупные неприятности. Синий, поводя вправо-влево ножом, скорее уж напоминавшим шило, презрительно бросил:

– Порву, как целку, щенок… Смотри за базаром…

– Хватит вам! – вклинился Визирь. – Если начнем собачиться меж собой, станет совсем хорошо, приятно и весело… Ты, молодой, извинись и сядь. И привыкай сначала думать, а потом нести ерунду. Ведь чушь полнейшая, – он обернулся к Синему. – Я так считаю не оттого, что вы мне лично симпатичны, а согласно строгой логике. Будь вы подсадной уткой, непременно стали бы вбивать нам идею, будто с о в с е м плохо станет только тем, кто станет запираться и скрытничать. А тому, кто сдаст все добровольно, последуют ошеломительные привилегии вплоть до полного освобождения. Что-то в этом роде стала бы нам внушать наседка. Меж тем наш битый жизнью друг пытается доказать как раз обратное: всем присутствующим все равно конец, выдадут они свои сокровища или же нет. Это-то меня и убеждает.

– Меня тоже, признаться, – хмуро поддержал Борман. – Хватит вам. Остыл, чадушко?

– А я что? Я-то ничего… – Браток попытался примирительно улыбнуться, но получилось плохо. – Просто нервишки до предела натянуты… Гадом буду, не хотел…

– Ладно, замяли, – сказал Синий, тем же неуловимым движением спрятав нож куда-то в недра бушлата. – Исключительно оттого, что колючка здесь не та, не совсем настоящая. За настоящей ты б у меня ответил по полной программе, духарик… Только смотри, это был последний раз…

– Нет, а в самом деле, – протянул Браток. – Что ты, в натуре, талдычишь про побег, а подробно не расскажешь? Сил моих больше нет на этих нарах чалиться…

– В свое время, – без улыбки пообещал Синий. – Распишу диспозицию, будь уверен.

– Думаешь, все же есть наседка? – негромко спросил Борман.

– Не похоже, – решительно сказал Синий. – Никак не похоже, я давно присматриваюсь, принюхиваюсь, прикидываю хрен к носу. И каждый раз получается, что наседки среди нас быть вроде бы не должно. Однако ж береженого Бог бережет, детка. Есть тузы, которые надо выкидывать в самый последний момент, и чтобы непременно из рукава… А вообще, давайте спать? К чему нам эти посиделки?

– Фаза! – вдруг вскрикнул Борман с таким видом, словно его прямо здесь, в грязном неподметенном бараке посетило что-то вроде божественного откровения. – Ну конечно, фаза…

– Догадался-таки, женераль? – хмыкнул Синий.

– Но ведь это – бабушка надвое сказала…

– А что делать?

– Делать и в самом деле нечего…

– То-то, – сказал Синий. – Выбора никакого… – Повернулся к Доценту. – Знобит?

– Знобит, – сказал тот. Его явственно трясло. – Даже странно – не болит почти, только холодно неимоверно…

– Бывает. Эй! Мерсюк в золотой оправе! Кинь-ка одеяльце. Ты и так лось здоровый, а человеку знобко…

Браток, к некоторому удивлению Вадима, уступил свое одеяло без малейшего ворчания – видимо, решил завязать с игрой в оппозицию. Не удовольствовавшись этим, Синий бесцеремонно сдернул одеяло с уже устроившегося на ночлег Красавчика, укутал Доцента, прошел к двери и погасил свет.

Вскоре настала тишина, нарушавшаяся лишь негромким похрапываньем Визиря. Вадим добросовестно пытался уснуть, но никак не получалось, балансировал меж явью и забытьем, на той неуловимой черте, где размываются ощущения, размывается действительность, перестаешь понимать, в каком ты мире и на котором свете. Как он ни сопротивлялся внутренне, сознание уже работало словно бы само по себе, отматывая ленту назад. Говорят, так случается с тонущими, с теми, кто сорвался со скалы. Фраза, ставшая банальной: «Перед ним в считанные секунды промелькнула вся его жизнь».

Насчет всей жизни – явное преувеличение. Перед глазами – или, говоря тем же высоким стилем, перед внутренним взором – прокручивалась не столь уж оригинальная история под нехитрым заголовком: «Как становятся преуспевающими бизнесменами». Обыкновенная биография в необыкновенное время, как говаривал красный параноик Аркадий Гайдар, лютовавший некогда в Шантарской губернии – правда, говаривал он это по другому поводу, но все равно, для заголовка ненаписанных мемуаров достигшего возраста Иисуса Христа удачливого бизнесмена весьма даже неплохо. Или для подзаголовка, скорее.

…Те, кто сейчас с оттенком презрительности (проистекающей, главным образом, из зависти) именовали его «генеральским отпрыском» – благодаря чему, мол, и вскарабкался на сияющие вершины – были не вполне правы. В первую очередь оттого, что «генеральским сынком» он стал далеко не сразу. На свет появился капитанским сынком, в первый класс пошел сынком майорским – а это, согласитесь, отнюдь не элита, тем более во глубине сибирских руд. Классе в четвертом он наконец понял и осознал, что родитель не просто служивый, а особист – но сибирский особист-майор середины семидесятых на элиту опять-таки не тянул. Жили получше, чем иные прочие, и только, и всего-то. Район был не пролетарский, у каждого имелась своя комната, в гараже наличествовала «копейка», еда с одеждой на пару порядков получше среднего уровня – вот, пожалуй, и все.

А в остальном – типичнейший совок. Настолько совковый, что папенька категорически отказался уступить уговорам маменьки и отмазать единственное чадушко от службы в рядах непобедимой и легендарной Советской Армии. Правда, не стал и доводить до абсурда – то есть отправлять сыночка в плавание по армейскому морю без руля и без ветрил, отдавать на волю военкомата. Действительную службу Вадим отпахал, как и положено, строевым солдатом. Вот только воинская часть была не вполне обычная.

По всей необъятной Шантарской губернии вокруг ГЭС и пахавших главным образом на оборонку заводов-гигантов издавна располагались батареи зенитных ракет. А небольшая воинская часть, командовавшая всей этой грозной силой, располагалась как раз в Шантарске, не на самой окраинной улице. И, кроме офицеров, там полагалось иметь энное количество нижних чинов. Легко догадаться, что все без исключения нижние чины как раз и были с ы н о ч к а м и.

А посему особенных страстей-мордастей там не наблюдалось – ни оголтелой дедовщины, ни «урюков», что по-русски ни в зуб ногой, ни заезжавших в зубы полупьяных прапорщиков. Все чинно, пристойно, образцово. Маленький эдемчик, если честно. «Суровая армейская школа», на которой настоял родитель, обернулась не столь уж тягостным предприятием. Через два года Вадим вышел за ворота бравым сержантом с полным набором значков, дополненным медалькой – и поступил в Шантарский университет без всяких усилий. Маман, правда, слегка подсуетилась, но опять-таки горы сворачивать не пришлось.

А год, между прочим, был примечательный – восемьдесят пятый. Генсек с багровой нашлепкой на лысине уже начинал понемногу выдавать в эфир такое, отчего у классиков марксизма-ленинизма на парадных портретах волосы явственно вставали дыбом…

Правда, Вадим ухитрился как-то не заметить исторического поворота – некогда было. Открыл для себя увлекательнейшее занятие – книжный бизнес. Ах, какой это был увлекательный и доходный, прямо-таки инопланетный, теневой мир: неизвестный непосвященным спрут, охвативший всю страну, галактика «пятачков» и «толкучек», где имелось все, чего пожелает душа…

В магазинах не было ничего – разве что на тех полках, что были отведены под «макулатуру» и придуманный каким-то гениальным шизофреником «книгообмен». Зато у «спецов» было все. Вполне возможно, что хваленые агентурные сети КГБ и ЦРУ даже уступали в размахе этой опутавшей весь Союз нерушимый паутине, где в причудливом симбиозе трудились удачливые спекулянты, сами в жизни не открывшие ни единой книжки, оборотистые директрисы книжных магазинов, перешедшие на отхожий промысел интеллигенты, начинающие литераторы, начитанные студенты и прочий народец самых неожиданных профессий. Тиражи покидали типографии, но до прилавков так и не доходили, попадая к покупателю по ценам, ничего общего не имевшим с государственными.

Впрочем, неверно было бы считать тружеников книжного рынка примитивными перекупщиками, был еще и самиздат. Не имевший ничего общего с диссидентским, но превосходивший его по масштабам раз во сто…

Мало кто знает до сих пор, что некогда в СССР оперативнейше переводилось и самоляпно издавалось все мало-мальски заметное, что только было сотворено мэтрами зарубежной фантастики и детектива. Переводы, правда, были топорнейшие, «книги» отпечатаны на пишущих машинках под копирку – но снабжены твердыми переплетами, иногда даже с тиснением. Знающий человек мог обзавестись многотомными собраниями сочинений любимых авторов, если только был осведомлен, куда нужно идти в Москве, куда – в Минске или Свердловске.

Конечно, милиция бдила. Конечно, кто-то регулярно попадал в неприятности, вплоть до отсидки. Однако индустрию в целом это поколебать не могло. Чересчур мощная и всеохватывающая была зараза.

А потом перестройка набрала обороты. И оказалось вдруг, что – дела немыслимые! – легальным издателем может стать любой, у кого в голове достаточно мозгов, а в кармане отыщется сумма, эквивалентная всего-то годовому заработку среднего инженера. Всемогущая КПСС отчего-то практически без боя отдала книжный рынок шустрому частнику, пресловутая цензура словно бы растаяла. Тогда, в восемьдесят восьмом, это казалось диким, необъяснимым, но теперь все стало понятно: номенклатура увлеченно готовилась поменять вывеску, перекраситься в авангард демократов – и все ее интересы вертелись главным образом вокруг заводов-газет-пароходов. Номенклатурщики попросту забыли за семьдесят лет, что книгоиздание может стать выгодным делом, а потому махнули на него рукой.

Поскольку природа не терпит пустот, в образовавшуюся брешь тут же ринулись оборотистые мальчики – в том числе и Вадим с Эмилем, который тогда еще был не Эмилем, а Григорием. Идея была проста: нужно понять, что необходимо народу, за что он в первую очередь готов выложить кровные.

Оказалось, народ в массе своей жаждет не столько трудов академика Сахарова и корявых мемуаров бывших узников ГУЛАГа, а вульгарного секса, каковой, оказалось, в Советском Союзе все же есть. Голод доходил до того, что в Шантарске платили пятерку за к с е р о к оп и ю «Космической проститутки».

Золотые были времена. Во всех смыслах. В России, правда, еще правило бал пуританство, но на окраинах дышалось немного свободнее. А потому Вадим с Эмилем через общих знакомых довольно быстро отыскали в древнем городе Минске подтощалого кандидата химических наук со смешной фамилией Подыпа, который давно уже на досуге клепал для души эротические фантазии.

Подыпе, конечно, далеко было до Генри Миллера и Набокова, кандидат-химик работал в простом и суровом стиле, чем-то напоминавшем первые советские «Москвичи»: «Он повалил девушку на пол, разорвал блузку, обнажив высокие груди, раздвинул стройные ножки и решительно ввел член. Девушка стонала и охала». Не шедевр конечно, однако неизбалованный качественной эротикой советский читатель расхватывал и творения Подыпы, напечатанные на скверной газетной бумаге, прошитые скрепками, в мягких обложках с убогими рисунками, а то и вовсе без оных.

Дело пошло. Малость отъевшийся на хороших гонорарах Подыпа работал, как пулемет, выбрасывая устрашающее количество двадцатистраничных шедевров. Главное, груди непременно были высокими, ножки – стройными, обнаженное тело всегда белело, девушки всегда стонали и охали, а член, легко догадаться, не знал устатку. Параллельно приятель Подыпы, малость овладевший английским, переводил для Вадима с Эмилем детективы – по три в неделю. Переводы были столь же ужасными: «Он сунул свою руку в свой карман, достал пистолет, вывинтил цилиндр и высыпал пули». Классики вроде Чандлера и Макдональда, должно быть, ворочались в гробах: по страницам русских переводов их романов разгуливало такое количество «полицейских офицеров», какого, должно быть, не сыщется во всех Соединенных Штатах (в английском оригинале «роlice оfficer», о чем халтурщики и не подозревают, означает не офицера, а как раз рядового полисмена), а простые американские парни, храбрые копы, под борзым пером русского толмача изъяснялись примерно так: «Боб, продолжай сидеть в машине, а я обогну строение с задней стороны, чтобы сделать мерзавцу невозможным факт бегства в неизвестном направлении».

Но читатель-то хватал! Как ни бились в истерике эстеты из «Литературной газеты», как ни кривили губы интеллигенты, отчего-то свято полагавшие, что новая власть даст им бешеные деньги и позволит порулить…

Со временем Подыпа стал выдыхаться, а читатель, немного развратившись обилием книг, начал требовать и эротики классом повыше, и переводов качественнее. Одного «белевшего тела» и «грубо введенного члена» стало как-то маловато; вновь вернулись в небытие и обнищали переводчики, именовавшие «звезду Полынь» «звездой Вормвуд», а барабан револьвера – «цилиндром».

Но к тому времени два друга уже накопили необходимый стартовый капитал. И открыли для себя не в пример более доходные операции. Оказалось, например, что в том же Минске ежели законнейшим образом сдать в ювелирный магазин золотые побрякушки, столь же законно купленные в Свердловске, прибыль составит ровно сто процентов. А если купить у юрких вездесущих поляков оптом пару тюков джинсов или картонную коробку из-под телевизора, битком набитую баллончиками со слезоточивым газом, и привезти это добро в Шантарск, процент прибыли получается вовсе уж нереальным.

Бог ты мой, какие были времена, какие комбинации! Старик Хоттабыч сдох бы от зависти, а средневековые алхимики дружно повесились. Вагон с рулонами бумаги, вышедший из Хабаровска, где-нибудь возле озера Байкал оборачивался тремя вагонами копченой рыбы, та, достигнув Уральских гор, превращалась в целлюлозу, целлюлоза в Карелии вновь становилась бумагой, но ее уже было раз в десять больше, нежели вышло из Хабаровска. Пока интеллигенты с пеной у рта выясняли, кто отравил Крупскую, по стране путешествовали партии всевозможного товара, озаренные столь же высокопробной магией: уральские самоцветы в одночасье оборачивались партией компьютеров, компьютеры – турецкими свитерами, щенки кавказской овчарки – серебряными цепочками из Эмиратов, цепочки – китайской лапшой. Что угодно могло превратиться во что угодно. Конечно, кто-то разорялся, кого-то вдруг обнаруживали с пулей в голове, но законы и налоги неким волшебным образом все время отставали на два-три шага от реального состояния дел, и как-то незаметно сгинула очередь на автомобили, и квартиры уже не получали, а покупали, и никто почти не садился.

Одним словом, университет как-то незаметно исчез из его жизни (правда, дипломы они с Эмилем все равно получили, что обошлось не очень уж и дорого). И, что гораздо важнее, папа, орел-командир, ставший к тому времени генерал-майором, вдруг обнаружил, что сынок-то, оказывается, бизнесмен. Он и раньше что-то такое замечал, но размаха и масштаба не представлял – вот тут хваткий особист оплошал.

Впрочем, то, что казалось тогда Вадиму «размахом и масштабом», на самом деле, как обнаружилось, было не более чем щенячьими играми на лужайке. После мужского разговора с папенькой это стало совершенно ясно. Убедившись, что отпрыск подает надежды, моложавый генерал за полчаса объяснил, как делаются н а с т о я щ и е дела – причем законы оказываются нисколечко не нарушенными, мало того, никто не стоит над душой с одноразовым китайским «ТТ».

Все дело в связях и знакомствах, без которых порой в шальном российском бизнесе можно уродоваться на ниве капитализма годами, но заработать лишь на подержанную «тойоту» да на эскортниц…

Вот тут-то пошли д е л а. И очень быстро стало ясно, отчего генерал-майор, как и его компаньоны, удивительно спокойно воспринимал горбачевские шокирующие новшества, ни единого раза не пообещав по пьянке перестрелять реформаторов.

Тогда как раз вошли в моду металл и биржи. Знаменитые титановые лопаты на корявых черенках из неструганых кольев – не миф, а суровая проза. И за рубеж их ушло столько, что ими, надо полагать, до скончания века обеспечены все дворники в странах «большой семерки». Никто, если разобраться, не знал, что же такое «красная ртуть» – тем не менее масса народа ею успешно торговала и многие неплохо заработали, а многие, к тому же, ухитрились остаться живыми до сих пор. В том числе и Вадим с Эмилем – ртутью они, правда, не занимались, но невзначай отправили в одну пока что братскую и пока что социалистическую страну три вагона, битком набитых алюминиевыми панелями и статуями, каковыми предполагалось украсить десяток Домов культуры в означенной стране. Культурный обмен меж партнерами по соцлагерю, знаете ли. К вагонам прилагался даже взаправдашний член Союза художников, снабженный необходимыми бумагами, который все это изваял бескорыстно для зарубежных братьев.

Попив неделю коньяк в пункте назначения, член Союза вернулся домой, счастливо прижимая к груди новехонький видак в нетронутой упаковке. А содержимое вагонов в полном соответствии с законами российской магии улетучилось неведомо куда – по секрету признаться, алюминия там не было ни грамма, а то, что было, на мировом рынке стоило не дешевле золота. Своими силами два приятеля такое дело не провернули бы ни за что, но папа и его записная книжечка делали чудеса…

Ну, и биржа, конечно. В России их тогда было раз в двадцать побольше, чем в остальном мире, но своего историка сей веселый период вряд ли дождется – как не дождалась такового добрая старая Англия, где не очень-то и любят вспоминать, сколько банкирских домов и дворянских родов народились на свет благодаря тому, что их основатели в молодости любили плавать по теплым морям под флагом радикально черного цвета…

Многое бывало. Всякое бывало. За всеми этими заботами едва замеченным прошел распад СССР, поскольку открывшиеся в незалежной России перспективы были не менее ослепительными. В конце концов англичане правы – мало ли под каким флагом любил бороздить моря двести лет назад колченогий дедушка Сильвер. Главное, его сегодняшние потомки умеют безукоризненно завязывать галстук, не едят с ножа, а нынешний их бизнес, право же, насквозь респектабелен. Почти. Без «почти» в России, с чем согласится любой здравомыслящий человек, никак невозможно. Специфика, знаете ли. Чистоплюев никто не отстреливает специально – им просто-напросто никогда не подняться выше продавца в коммерческом ларьке или сторожа на платной автостоянке. Не нами заведено, не с нас и спрос. Есть целый набор столь же фундаментальных и убаюкивающих истин. Самое главное – все до сих пор живы, и никто не предъявляет претензий, а это о чем-то да говорит. Как-никак, один из папашиных сослуживцев в свое время вынужден был утонуть в собственной ванне, и это не единственный печальный пример, когда считавшие себя самыми хитрыми индивидуумы, не понимавшие, что в грязных делах как раз и необходима стопроцентная честность, сметались с шахматной доски. Когда…

– Ауфштейн! Ауфштейн, суки!

Обжигающий удар по ногам вырвал его из липкой полудремы, он оторопело вскинулся, зажмурился – в дополнение к тусклой лампочке, гнилушкой светившейся под потолком, вспыхнула пара мощных фонарей, белые лучи сначала метались по комнате, словно лучи спятивших гиперболоидов, потом, после резкой команды, замерли. Похоже, фонари просто поставили по обе стороны двери, и они теперь стали чем-то вроде сценических прожекторов.

– Ауфштейн!

Они попрыгали с нар, увертываясь от яростно махавшего дубинкой Василюка и какого-то незнакомого эсэсовца – парочка работала со сноровкой опытных косарей, – выстроились, вытянув руки по швам.

Теперь только суета превратилась в нечто упорядоченное. Ненадолго настала тишина. Обнаружилось, что у стены стоят в раскованно-удалых позах два черномундирника с помповушками наперевес, а меж ними, почти на равном расстоянии от обоих, сидит на стуле Маргарита и, закинув ногу на ногу, пускает дым в потолок. За спиной Вадима застонал, заворочался Доцент.

Маргарита, покачивая носком начищенного сапога, небрежно бросила:

– Тишина на лежачих местах. Еще один писк – и прикажу яйца отрезать…

И спокойно выпустила густую струю, закинув златовласую головку. Личико у нее было совершенно безмятежное, будто присутствовала на репетиции драмкружка, взявшегося за пьесу о Бухенвальде, а зрачки, Вадим заметил, вновь ненормально расширены. «Ширяется девочка, никаких сомнений», – пронеслось у него в голове.

Когда тишина стала вовсе уж гробовой – Доцент замолчал сразу, едва получив предупреждение, – на веранде послышались неторопливые шаги, сопровождаемые явственным скрипом хорошо пошитых сапог из натуральной кожи, и в бараке появился герр штандартенфюрер. Он прямо-таки проплыл на середину, остановился, заложив руки за спину, расставив ноги, медленно обозрел присутствующих – справа налево, слева направо, – вынул из-за спины руки, взмахнул стеком, будто дирижерской палочкой:

– Доброй ночи, господа хорошие, доброй ночи… Я дико извиняюсь за причиненные неудобства, но события прямо-таки требовали безотлагательного вмешательства. До меня дошли слухи, что в вашем бараке постояльцы ведут себя, словно распоследние свиньи. Вы же относительно цивилизованные люди конца двадцатого века, господа, скоро весь мир торжественно вступит в третье тысячелетие… И что же мы наблюдаем? Вы, как поросята, серете прямо в бараке, хотя администрация для вас оборудовала прекрасный туалет типа «сортир»… Стыдно, судари мои. Мы тут посовещались и решили, что подобные тенденции следует гасить в зародыше. А посему вынужден объявить незапланированный субботник по уборке помещения. И заодно собрать всё, запрещенное правилами внутреннего распорядка; говорят, вы натаскали в чулан всякой пакости, совершенно вам ненужной… Живо! – вдруг заорал он, надсаживаясь. – Живо двинулись убирать за собой! Направо!

С двух сторон придвинулись с занесенными дубинками охранник и капо. Но шеренга уже повернулась направо, довольно слаженно – сказалась вчерашняя муштровка.

– Весь хлам вытащить и аккуратненько сложить у крылечка, – вновь совершенно нормальным голосом распорядился комендант. – А дерьмо, хорошие мои, тщательно собрать ручками и отнести в сортир, где ему и надлежит быть. Предупреждаю сразу: к саботажникам буду жутко немилостив… Шагом марш!

Еще один фонарь поставили так, чтобы освещал чуланчик. Комендант весело покрикивал:

– Шевелись, сволочи, шевелись! Каждый по очереди заходит в чулан, со всем старанием нагребает говнецо ладошками, а потом культурной шеренгой все его несем в сортир! Ух вы, стахановцы мои, век бы с вами тут сидел!

Сначала Вадим решил, что его вот-вот вывернет наизнанку – когда загребал ладонями с пола неизвестно чье дерьмо. Как ни удивительно, обошлось. Весь организм прямо-таки сотрясало от беспрестанных рвотных позывов, он кашлял и перхал, но так и не вывернуло, ни его, ни остальных. Жутковато подумать, но, полное впечатление, стали привыкать… Вереница потянулась к сортиру, стараясь держать руки подальше от себя, а комендант браво маршировал рядом и понукал:

– В ногу, в ногу, соколики! Цените мою доброту, я ведь мог и заставить все это слопать. И слопали бы, с полным удовольствием, как вашу новорусскую жратву в «Золоте Шантары»!

«А ведь слопали бы», – вдруг подумал Вадим с ужасом и стыдом.

– Ничего, не унывайте, – обрадовал комендант. – Может, еще и устроим завтрак на траве. Слышали про уринотерапию, подонки? Своими глазами читал в центральной прессе, что есть и лечение говном, по-научному – копротерапия. Берется чайной ложечкой или там столовой и кушается. Шевелись!

Пришлось сделать еще два рейса, а потом еще старательно оттирать полами собственных бушлатов пол, пока бдительно надзиравший комендант не смилостивился и не объявил, что, на его взгляд, должная чистота достигнута. И началась уборка – разнообразный хлам сваливали в кучу у крыльца. Зачем все это делалось, совершенно непонятно. Правда, Вадим смутно помнил, что в немецких концлагерях вроде бы как раз и устраивали подобную бессмысленную работу – выкапывать яму, вновь закапывать, переливать из пустого в порожнее. Видимо, те же книги читал и комендант…

Попутно обнаруживалось все спрятанное – и телефонная трубка, и доллары Вадима, и солидное бордовое удостоверение с фотокарточкой покойного Столоначальника, и мешочек анаши, который после угрозы продержать всех до утра на плацу Браток признал своей собственностью, и солидный кожаный бумажник Визиря, и детектив Бормана, и шахматы Доцента. Заодно всех тщательно обыскали, а Василюк тем временем шуровал на нарах. Однако нож Синего так и не всплыл на свет божий, к некоторому удивлению Вадима. Ну конечно, опыт богатый, запрятал так, что дилетантам нечего и стараться…

Наконец, заниматься стало вроде бы и нечем – чулан был пуст, как лунная поверхность, что вынужден был констатировать сам комендант. Однако шеренга, не получая приказов, оставалась стоять на веранде. Комендант прохаживался взад-вперед, словно бы в раздумье. Хорошо бы ошибиться, но ничего хорошего это вроде бы и не сулило…

– Ну? – нетерпеливо повернулся комендант к вышедшему из барака капо.

– Ничего постороннего и недозволенного, герр штандартенфюрер! – браво отрапортовал Василюк.

– Вот видите, хорошие мои, – сказал комендант чуть ли не умиленно. – Стоило нам в добром согласии поработать пару часов, и вы у меня превратились в образцово-показательный барак, хоть экскурсии к вам устраивай… Считайте, что я мимолетно умилился. Просьбы есть? Да не бойтесь вы, чудаки, я по секрету скажу, белый и пушистый, хоть вы обо мне самого скверного мнения, ручаться можно… Есть просьбы?