Текст книги "Неизвестная война. Тайная история США"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава вторая
Черные и белые

Филантропы имеют обыкновение преувеличивать страдания тех, кому они сочувствуют.

Г. Л. Менкен, американский юморист

1. Слышен звон кандальный…

Я вовсе не собираюсь ни оправдывать, ни защищать рабство – оно не заслуживает ни оправдания, ни защиты. Я всего-навсего по своей обычной привычке собираюсь посмотреть в сильное увеличительное стекло, чтобы разглядеть кое-какие детали, частности и многозначительные мелочи, которые обычно отсутствуют в устоявшихся штампах…

Прежде всего нужно уточнить, что неправильно было бы считать, будто на американском Юге рабовладельцами были все. К 1860 г. в пятнадцати рабовладельческих штатах проживало восемь миллионов белых и четыре миллиона рабов. Однако из восьми миллионов белых рабами владели лишь 384 000. Из них 77 000 имели по одному негру (как легко догадаться, это был не рабочий на плантации, а попросту слуга). Двести с лишним тысяч рабовладельцев имели не более чем по десять негров каждый – что опять-таки недостаточно для устройства настоящей плантации. Если с таким количеством негров хозяин и занимался землей, то исключительно для собственного прокормления, а не для получения каких бы то ни было доходов.

Настоящих плантаторов на Юге насчитывалось примерно две тысячи триста человек – те, кто имел сто и более невольников.

Таким образом, подавляющее большинство белого населения Юга (если точно – свыше восьмидесяти процентов!) не получало абсолютно никакой выгоды от рабства. Что было подробно изложено в книге южанина Хельпера «Неминуемый кризис», вышедшей в 1856 г. Хельпер на огромном статистическом материале как раз и вывел только что приведенный процент тех, кто от рабства никакой выгоды не имел и, подобно многим южанам, считал, что сохранение рабства ведет Юг прямехонько к кризису.

Еще в 1851 г. ученый из Университета Южной Каролины В. Грег говорил, что почти половина белого населения этого штата (то есть почти сто сорок тысяч человек) «в большинстве своем не имела определенных занятий и ничего не производила и, как представляется, прозябала в условиях, которые недалеко ушли от условий жизни времен варварства». По Грегу, жизненный уровень многих белых «был лишь на одно деление выше уровня индейцев, живших в лесу» (93). Они перебивались случайной поденщиной, охотой, рыболовством, мелкой торговлей рабами и мелким воровством – частенько совместно с черными невольниками.

О чем это нам говорит? Во-первых, Юг вовсе не походил на мифические края, сплошь населенные «злыми плантаторами». Во-вторых, что более существенно, именно те самые 80 процентов населения, не имевшие ровным счетом никакой выгоды от рабства, как раз и вынесли на своих плечах всю тяжесть четырехлетней войны с Севером, превосходившим численностью, гораздо лучше вооруженным, одетым, сытым. Коли уж именно так и произошло, то Гражданская война тем более не укладывается в примитивную картинку борьбы «рабовладельцев» с «противниками рабства». Белые бедняки-южане явно защищали не привилегии плантаторов, а кое-что другое – родину, независимость, образ жизни…

Думается мне, имеет смысл предоставить слово самим южанам, защищавшим перед войной свой образ жизни в дискуссиях с северянами, – опять-таки для того, чтобы понять всю сложность проблемы.

Сенатор Хаммонд из Южной Каролины: «Разница между нами заключается в том, что мы нанимаем рабов пожизненно и хорошо компенсируем их труд; они не голодают, не попрошайничают, не знают безработицы… Вы же (северяне. – А. Б.) нанимаете поденщиков, о которых не заботитесь и труд которых плохо оплачиваете, что можно наблюдать в любой час, на любой улице ваших больших городов».

Генерал-южанин Стрингфеллоу: «На Юге нет борьбы между трудом и капиталом. Там, где существует рабство, капиталист и труд выступают совместно, поскольку труд – это капитал. Там капиталист, вместо того чтобы заставлять рабочего трудиться до изнеможения, стремится сделать его сильным, поскольку этот рабочий – его деньги. Интересы рабочего и капиталиста, раба и его хозяина идентичны: они не могут прийти в столкновение. Процветание хозяина равнозначно счастью раба, поскольку, если хозяин процветает, условия жизни раба улучшаются; а хозяин процветает, если его раб здоров, энергичен и счастлив».

Доктор Арнольд: «Владелец хлопкоочистительной фабрики может с легкостью заменить умершего рабочего, и при этом он ничего не теряет. Плантатор же в случае смерти одного из своих работников теряет такой значительный капитал, что ради спасения своего капитала он спасает своих негров».

Во всем, что говорили сенатор, генерал и доктор, есть немало передергиванья, но имеется и доля правды. Как ни крути, а раб представлял собой находящееся в пожизненном владении имущество, которые было невыгодно «портить». Зато тогдашнего свободного наемного рабочего, стоило ему прихворнуть или состариться, вышвыривали за ворота без малейшей жалости: тогда для рабочих не существовало ни оплачиваемых бюллетеней, ни отпусков, ни пенсий, а о профсоюзах и слыхом не слыхивали.

Свидетельствует получивший образование чернокожий бывший раб, знаменитый Букер Т. Вашингтон: на плантации в Виргинии, где он родился, хозяин и его сыновья работали бок о бок со своими шестью рабами с одинаковым усердием: «Таким образом, все мы выросли вместе, словно члены одной большой семьи… в некоторых больших поместьях, в штатах Алабама и Миссисипи, расположенных далеко от шумных больших городов и часто посреди первозданных просторов, хозяин и рабы сплошь и рядом жили вместе в условиях, которые были поистине патриархальными».

Обучение негров грамоте считалось незаконным, но многие хозяева своих невольников все-таки учили. В 1825 г. рабовладелец Макдонаф на своей плантации близ Нового Орлеана ввел для негров систему самоуправления, в том числе и суд присяжных, которых негры сами назначали. Будущий президент отделившегося Юга Джефферсон Дэвис ввел эту систему на двух своих плантациях в штате Миссисипи.

В 1835 г., когда через болота Луизианы прокладывали канал, для этой работы пришлось завозить несколько сотен ирландцев – рабовладельцы, несмотря на обещание щедрой платы, своих рабов «сдать в аренду» отказались, заявив, что они «все перемрут в этих чертовых болотах».

Некоторые хозяева отпускали своих рабов на заработки – ничуть не покушаясь на заработанные ими деньги.

И, наконец, число освобожденных негров на Юге медленно, но все же росло – к 1860 г. свободен был каждый шестнадцатый. Причем часть негров оказалась на воле не благодаря широкому жесту хозяина, а потому, что сумела откупиться. Каким образом? Оказывается, часть рабов с позволения хозяев не горбатились на плантации, а открывали собственные ремесленные мастерские или занимались торговлей. Даже благонамереннейший советский историк, писавший еще в 1931 г., меланхолично замечает, что часть таковых сумела «сколотить небольшой капиталец» (56). А чуть позже признает, что капиталы порой были и «большими». Другой советский историк, работавший четверть века спустя, после обязательных гневных тирад против «гнусных рабовладельцев», признавал, что свободные негры на Юге «занимались торговлей, имели значительные наделы земли, держали в услужении негров-рабов и даже были в состоянии предоставлять своим детям возможность получить образование в университетах Европы» (61). В связи с этим лично у меня возникают серьезные подозрения, что эти самые свободные негры своих чернокожих собратьев не в услужении имели, а держали как рабов. Почему бы и нет? В России наблюдалось схожее явление: иные крепостные мужички, отпущенные хозяином торговать, так поднимались, что заводили собственных крепостных (оформленных, правда, на подставных лиц). Так что и свободный негр мог обзавестись своими рабами – южным законам это вовсе не противоречило. Любопытно было бы точно проверить, как оно обстояло на самом деле…

Как пишет черная писательница, жена Дюбуа, в книге об известном черном общественном деятеле, в 1850 г. в Новом Орлеане четыре пятых свободных негров были грамотными, а более тысячи негритянских детей учились в школе (43).

В общем, реальный Юг все же не походил на место, населенное исключительно злобными плантаторами и стенающими невольниками. Действительность, как ей и полагается, была гораздо сложнее…

Между прочим, в самих США давным-давно существуют разные взгляды на проблему, достаточно книг, написанных отнюдь не с точки зрения победивших северян, – работы Барджесса, Даннинга, Рооса, Коултер и многих других. Вот только этих у нас при Советской власти поторопились объявить «реакционерами», и их книги до сих пор не изданы…

Когда умер бывший президент Мэдисон, как мы помним, рабовладелец не из мелких, на похоронах его рабы рыдали в голос. Один из них, впоследствии написавший книгу «Воспоминания цветного человека» (грамотен был изрядно!), так и выражался: наш господин, мол, был одним из лучших людей, когда-либо живших на земле…

Между прочим, центральная интрига классического романа «Хижина дяди Тома» – откровенный вымысел.

Я имею в виду старательно изложенную писательницей историю про то, как хозяева очаровательной Элизы пытались продать работорговцу ее крохотного сынишку, «ребенка лет четырех-пяти».

Подобное прямо запрещалось законами Юга. Продать отдельно от матери можно было только детей подросткового возраста. В глуши, в глубинке, где закон – болота, а прокурор – аллигатор, на закон могли и наплевать, но в романе действие происходит отнюдь не в глуши, да и чета рабовладельцев изображена людьми гуманными и законопослушными, которые, безусловно, не стали бы нарушать законы. (К роману Бичер-Стоу мы обязательно вернемся, но попозже.)

Теперь – о другой стороне проблемы. В советские времена, в какой бы стране дело ни происходило и о каких бы временах речь ни шла, любой бунтовщик против властей обязательно провозглашался личностью чистой и светлой, чуть ли не святой, а его мятеж изображался в самых восторженных тонах. Это в полной мере касалось и пресловутого «восстания Ната Тернера», которое советские школьники с малолетства обучались считать священной борьбой угнетенных негров с клятыми рабовладельцами.

А что же на самом деле произошло в 1831 г. в штате Виргиния?

Упомянутый Нат Тернер был рабом некоего небогатого южанина Тревиса, каретных дел мастера, державшего, кроме того, небольшую ферму, где работало всего-то несколько невольников (бок о бок с которыми трудились старшие сыновья хозяина). Тернер был не простым рабочим, а доверенным надсмотрщиком. Следов какого бы то ни было скверного обращения с ним история не зафиксировала: наоборот, хозяйский сын старательно обучил его грамоте, разрешил жениться, а потом всячески поощрял интерес Тернера к Библии и религиозному образованию. (Позже, на следствии, рабы Тревиса называли своего хозяина «по-христиански милосердным».)

Тернер без малейших препятствий со стороны хозяина частенько читал рабам проповеди – и имел на них немалое влияние. Его так и прозвали – Проповедник. По словам Тернера, у него регулярно случались «видения», во время коих ему, как водится, являлись апостолы, святые и архангелы, дающие правильные советы. На суеверных негров это действовало.

Однажды случилось солнечное затмение. Вскоре Тернер, собрав свою паству и потчуя ее, кроме проповеди, изрядной дозой бренди, заявил, что затмение является особым Господним знамением, которое гласит, что «последние станут первыми». А посему – к топору, ребята!

Семеро слушателей, разгоряченные известием о знамении и бренди (точнее, домашним яблочным самогоном), похватали топоры и вслед за Тернером кинулись в хозяйский дом. Зарубили хозяина с женой и сыном, а также шестнадцатилетнего белого подмастерья – наемного рабочего, не имевшего никакого отношения к рабовладельцам. Потом размозжили годовалому сынишке Тревиса голову об угол камина.

Отправились на соседнюю ферму, убили хозяина и его слугу. Наведались в дом белой вдовы с сыном – убили и их. До рассвета успели обработать еще две фермы.

Утром снова пустились в путь, перебив еще несколько фермеров с семьями, в том числе и детей (спастись удалось только одной маленькой девочке, которую успела увести в лес черная служанка).

Сопротивление они встретили один-единственный раз – некий капитан Бэрроу долго защищал свой дом, чтобы его молодая жена со служанкой успели бежать. Капитана все же одолели количеством, убили, но Проповедник из уважения к «мужеству храброго врага» не велел уродовать труп (как поступали во всех предыдущих случаях). «Восставшие» просто-напросто все по очереди напились крови мертвеца…

А вот дальше случился сбой. Воинство Тернера вышло к местной винокурне и, мгновенно позабыв о священной борьбе с белыми угнетателями, принялось истреблять имевшиеся там запасы спиртного. Окрестное белое население, прослышав об этом, срочно собрало ополчение и кинулось штурмовать спиртной заводик. Большинство «мятежников» там же и перехватали, сам Тернер (видимо, пивший меньше) ухитрился сбежать и еще около месяца прятался по лесам, потом его поймали и повесили. Жертвами пьяного разгула стали около восьмидесяти белых мужчин, женщин и детей (в основном как раз женщин и детей) (149).

Согласитесь, что все это было мало похоже на классическую «борьбу за свободу»: и особенных угнетений негры не испытывали (как видим, у них была возможность сидеть по воскресеньям и пить бренди), и учиненные ими зверства как-то не вполне сочетаются с благородной картиной народного бунта против угнетателей… Однако советским пропагандистам эта история пришлась как нельзя более по сердцу, и мятеж Тернера без упоминания подробностей фигурировал во всякой приличной книжке о рабовладельческом Юге как пример беззаветной борьбы угнетенных чернокожих (по тем же образцам лепили борца за народное счастье из примитивного вора-разбойника Стеньки Разина, славного исключительно тем, что шайку он себе смог сколотить не из нескольких человек, а из нескольких тысяч…).

Однако, что самое печальное, все вышеприведенные факты и подробности никак нельзя использовать с целью какой бы то ни было защиты или оправдания рабства. На всякого доброго и гуманного рабовладельца обязательно отыщется скот, который своих негров как раз тиранил.

Диккенс в своей книге об Америке приводит массу объявлений, о беглых неграх, и эти объявления самим своим содержанием портят идиллическую картинку.

«Сбежал негр Мануэль. Неоднократно клеймен».

«Сбежал негритенок по имени Джеймс. На мальчишке в момент побега были кандалы».

«Посажен в тюрьму негр, назвавшийся Джоном. На правой ноге чугунное ядро весом в четыре-пять фунтов».

«Задержана полицией молодая негритянка Мира. Следы кнута на теле, на ногах кандалы».

«Сбежала негритянка с двумя детьми. За несколько дней до побега я прижег ей каленым железом левую щеку. Пытался выжечь букву М».

«Сбежала девочка негритянка по имени Мэри. Над глазом – большой шрам, недостает многих зубов, на щеке и на лбу выжжена буква А».

«Посажен в тюрьму негр. Называет себя Джошиа. На спине многочисленные следы кнута. На бедрах и ляжках в трех-четырех местах выжжено клеймо „Дж. М.“. Край правого уха откушен или отрезан».

Сдается мне, что эти негры ни малейшей любви к своим хозяевам не питали…

Что до мятежей, то, помимо пьяных эксцессов вроде тернеровского, были и самые настоящие восстания. В 1822 г. в Чарльстоне (Южная Каролина) свободный негр Денмарк Вези на трезвую голову, методично и обдуманно готовил серьезное выступление невольников. По подсчетам историков, было заготовлено 250 наконечников копий и 300 кинжалов, а в заговор оказались вовлечены несколько тысяч негров – никак не похоже на буйство кучки рабов, перепивших яблочного самогона.

Заговор Вези был случайно раскрыт, его организатора и еще 35 черных повесили, а стенограмму суда быстренько уничтожили – чтобы рабы из нее не почерпнули практических сведений… Точно также настоящим восстанием следует считать события 1811 г. в окрестностях Нового Орлеана, когда восстало более пятисот негров и на подавление, кроме местной милиции, пришлось двинуть и регулярные армейские части… (58).

А чего стоит описание аукциона в штате Кентукки в 1847 г., свидетелем которого стал будущий президент США Авраам Линкольн, оставивший подробные воспоминания…

На торги выставили девушку Элизу, настоящую красавицу, по виду практически неотличимую от белой: африканской крови в ней имелась лишь одна шестьдесят четвертая, и все же она была рабыней. К красотке покупатели проявили большой интерес, но качественный товар стоит дорого, и в конце концов остались только два претендента: Фэйрбанк, молодой священник методистской церкви, и какой-то француз.

Торги застопорились, новых надбавок не предлагали, и аукционист, «сорвав платье с плеч Элизы, обнажив ее шею и грудь», крикнул: «Кто же собирается отказаться от такого шанса?» Француз прибавил. Священник – тоже. Аукционист вновь кинулся к девушке, «подняв ее юбки и обнажив ее тело от пят до пояса», кричал, «похлопывая по бедру девушки»: «Кому же достанется этот приз?»

Француз в конце концов вышел из игры, и девушка досталась священнику. Нет, это совсем не то, о чем вы подумали. Финал у этой истории, смело можно сказать, счастливый: священник не красивой девушкой прельстился, а действовал по поручению двух местных жителей, противников рабства, которые ему выделили двадцать пять тысяч долларов – чтобы купить побольше рабов и тут же отпустить их на волю (156). Но масса других подобных историй заканчивалась не так благостно…

Рабство было безусловным злом. По моему глубокому убеждению, страшнее всего даже не каленое железо, кнуты надсмотрщиков и кандалы, а то, что рабство непоправимо калечило души – как черных, так и белых.

Давайте обратимся не к свидетельствам очевидцев, своими глазами видевших искалеченных негров, а к знакомой многим великолепной детской книжке Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна», где есть весьма примечательный эпизод…

Гек Финн, выдавая себя за Тома Сойера, попадает на маленькую, захудалую ферму, принадлежащую дядюшке и тетушке Тома. Дядя Сайлас и тетя Салли – милейшие, добрейшие старички. Нет сомнений, что неграм у них живется, как у Христа за пазухой, смело можно сказать, что хозяева и невольники живут душа в душу. Те самые «добрые хозяева», о каких мы имеем массу свидетельств.

Но вот Гек, объясняя, почему он приехал позже, чем ожидалось, сочиняет на ходу, что на пароходе взорвалась головка цилиндра. И следует вроде бы безобидный, но по сути своей жуткий диалог.

Пораженная тетушка Салли восклицает:

«– Господи помилуй! Кого-нибудь ранило?

– Нет, никого. Только негра убило.

– Ну, это вам повезло; а то бывает, что и людей ранит. В позапрошлом году, на Рождество, твой дядя Сайлас ехал из Нового Орлеана на „Лалли Рук“, а пароход-то был старый, головка цилиндра взорвалась, и человека изуродовало. Кажется, он потом умер. Баптист один».

Такие дела. Милейшая, добрейшая, золотая старушка, которая в жизни ни одного своего негра пальцем не тронула и заботилась о невольниках чуть ли не как о родных детях, в то же время решительно не видит в негре человека. Слава богу, никого из людей при взрыве не поранило. Только негра убило. А то ведь бывает, что и людей поранит…

Так что подлинной основой рабовладения были не садисты-плантаторы с кнутом в зубах и ножом за голенищем, а такие вот милые добрые старушки. То есть – состояние умов, когда не то что старушка из глуши, а люди образованнейшие, интеллектуалы и гуманисты не видели в рабстве ничего плохого.

Нам, пережившим крепостное право, проблему понять проще. У нас творилось в точности то же самое, разве что рабы и господа были одного цвета. Александр Сергеевич Пушкин, обрюхатив свою крепостную девку, велел отослать ее с ребенком в дальнюю деревню и более в жизни не интересовался судьбой, простите за выражение, выблядка. Так что и поныне, не ведая о том, где-то обитают упущенные пушкиноведами потомки Пушкина, происходящие из крестьян. И ведь светило русской поэзии вовсе не был ни плох, ни черств душою. Просто-напросто так тогда полагалось – подумаешь, пошалил со своим имуществом. Вот если бы А. С. не уплатил карточного долга, нарушил слово чести или, не дай бог, украл у знакомых золотую табакерку – вот тогда общественное мнение осудило бы его со всей строгостью и закрыло бы перед ним двери приличных домов…

Одним словом, чтобы покончить с рабством, мало было вооруженной рукой принудить рабовладельцев отказаться от своей живой собственности. Нужно было еще перестроить мышление сотен и тысяч таких вот милейших тетушек и дядюшек, свято веривших, что живут они правильно…

К середине девятнадцатого века Юг оказался в страшном тупике. Очень многие, владевшие рабами, уже прекрасно понимали, что с моральной точки зрения рабство – зло, а с экономической – только губит страну. Но в то же время никто, собственно, не представлял, а что же делать. Из подобных ситуаций не бывает простого выхода – что блестяще подтверждает и наша собственная история крепостного права. Все понимали, что с ним нужно кончать (в том числе и императоры Александр I и Николай I) – но найти решение было адски трудно. Кавалерийским наскоком такую проблему, формировавшуюся сотни лет, ни за что не решить.

Впрочем, некоторые верили именно в наскок…