Текст книги "Россия, которой не было – 4. Блеск и кровь гвардейского столетия"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Александр Бушков
Россия, которой не было-4.
Блеск и кровь гвардейского столетия

Историческое отступление: «новое войско»

Этот период в истории России – 1725–1825 годы – с полным на то правом заслуживает наименования Гвардейское Столетие. Потому что как раз от гвардии в те годы зависело многое, очень многое – в том числе, остаться очередному самодержцу на троне или пасть, быть ему живым, или… Государи и государыни, разумеется, правили, восседая на тронах, прикладывая к указам большие печати, объявляя войны и заключая мир, осыпая золотом любимчиков и люто расправляясь с врагами. Но совсем рядом – штык достать может! – все эти сто лет помещалась другая сила, не имевшая никаких писаных прав и полномочий вмешиваться в государственные дела и судьбы государей; сплошь и рядом эта немаленькая сила по имени Господа Гвардия решала судьбу трона, свято веря, что имеет на это полное право. Неписаное. Право это висело на офицерском поясе и называлось «шпага». Впрочем, в ход чаще всего шли не шпаги, а совершенно мирные, на первый взгляд, предметы вроде тяжелых золотых табакерок и шарфов…

Этот период можно датировать предельно точно: с 28 января 1725 года, когда умер Петр I, до 14 декабря 1825 года, когда картечь Николая I положила конец Гвардейскому Столетию – блистающему и кровавому, веселому и жуткому, романтичному и насквозь обыденному.

Русскую гвардию этого столетия не раз и не два сравнивали с янычарами. Первым это слово употребил Петр III, с тех пор и повелось…

А кто такие янычары? Думается мне, небольшой экскурс в историю будет нелишним…

В середине XIV века никакой Османской империи еще не было, равно как и султанов. Поэтому глубоко ошибочны утверждения вроде «турецкий султан разбил сербов на Косовом поле». Разбить-то сербов на упомянутом поле Мурад разбил, но султаном он не был, время султанов еще не пришло…

В середине XIV века на территории нынешней Турции, кое-как меж собой уживаясь, помещалось около двадцати княжеств, звавшихся бейлик – больших и маленьких, сильных и слабых. Один из них по имени Османский (от его владетеля Османа, сына Эртогрула) и стал тем центром, вокруг которого постепенно возникала Османская империя. Франция формировалась вокруг Парижа, Россия – вокруг Москвы, Османская империя выросла из Османского бейлика со столицей в крепости Бруса (Константинополь еще оставался в руках византийцев, а Анкара была небольшим городком на пути торговых караванов).

У Османа был сын Орхан – именно он и начал завоевания на Балканах. Причем по весьма примечательной причине: расширять свой бейлик на восток за счет единоверных соседей у него не хватало сил, соседи, вульгарно выражаясь, смотрелись гораздо круче. А на Балканах, как частенько у славян водится, междоусобицы и раздробленности оказалось не в пример больше…

Именно Осман-бей и положил начало просуществовавшему чуть менее пятисот лет янычарскому корпусу. По его инициативе вместо старой пехоты «яя» был создан отряд в тысячу человек, так и названный без особых затей: «новое войско». По-турецки – «ени чери». В русском языке это со временем превратилось в «янычары»…

Первая янычарская тысяча состояла из пленных, главным образом христиан, и специально купленных для этой цели невольников помоложе, посильнее и посноровистее.

Удивляться этому не стоит. Для невольников, думается, было гораздо предпочтительнее махать саблей в рядах Орхановой армии, чем до скончания века гнуть спину с мотыгой на поле какого-нибудь мелкопоместного урода. С одной стороны, солдат постоянно ходит под смертью, с другой же – войско в те времена без всяких оглядок на гуманизм и писаные конвенции (не существовало пока что никаких конвенций) грабило захваченные города, сколько душе угодно. Извечная коллизия: на одной чаше весов – проблематичная смерть, на другой – гораздо более реальные золото, вино и бабы. Ход мыслей тех, кто с охотой в эти игры играл, предугадать нетрудно – всякий надеется, что убьют не его, а соседа…

Пленные тоже без особого сопротивления становились в ряды своих пленителей. Таковы уж были установления эпохи. Никто и слыхом не слыхивал об идее «национального государства», которую только через триста лет внятно сформулирует кардинал Ришелье и начнет претворять в жизнь. На дворе стоял самый обычный феодализм, и совершенно житейским делом считалось перейти от одного владетеля к другому – причем религиозные различия никакой роли сплошь и рядом не играли. Религиозное противостояние и вызванные этим войны тоже были придумкой далекого будущего…

Время шло. Сын Орхана Мурад, сын Мурада Баязид потихоньку-полегоньку присоединяли к своим владениям другие бейлики – где дипломатией, где военной силой, где покупкой земель, где династическим браком. Вот их потомки уже звались султанами. Султаны расширяли государство, выхватывая куски везде, где только могли оторвать – взят Константинополь и наречен Стамбулом, захвачены колонии венецианцев и генуэзцев в Крыму, продолжаются завоевания на Балканах…

И повсюду в первых рядах – янычары. Их уже не тысяча – гораздо больше. Мурад вводит систему под названием «девширме». В христианских провинциях Османского султаната, главным образом на Балканах, раз в три года (или в семь, по-разному) принудительно набирали мальчиков и юношей, которых обращали в ислам…

«Ага! – воскликнет иной нетерпеливый читатель, краем уха что-то такое слышавший. – И, конечно, тут же пинками загоняли в казарму, навешивали мушкет на спину и гоняли до седьмого пота!»

Не спешите. Тогдашние турки были гораздо умнее и практичнее.

Всех набранных зачисляли в специальный корпус, который так и назывался: «аджеми-огланы», то есть «чужеземные мальчики». И вот там-то специальные чиновники, отнюдь не заинтересованные халтурить и судить поверхностно, к ним долго и тщательно присматривались. Говоря современными терминами, определяли профессиональную ориентацию – в зависимости от задатков и способностей. Что греха таить, иные «волонтеры» попадали в гребцы на судах, в садовники или простые крестьяне. Но хватало и таких, что оказывались в специальной школе при султанском дворце, и эти «ич-огланы», как их называли, получали лучшее образование, какое только могли дать в то время. И уходили на государственную службу. Иные делали прямо-таки феерические карьеры. История Турции пестрит именами таких вот «ич-огланов» – дипломатов, министров, высоких чиновников, финансистов…

А значительная часть уходила в янычары. Тогда, в первые столетия существования оджака (так назывался Янычарский корпус), янычар был фанатичным и жестоким профессионалом. Все свободное время должно быть отдано военным тренировкам. Жить разрешается исключительно в казармах. Жениться запрещено. Заниматься каким бы то ни было ремеслом – запрещено. Спецназ. Элита. Все военные новинки – в первую очередь, янычарскому оджаку. И самые горячие дела – опять-таки янычарскому оджаку…

Некоторые считают тогдашних янычар лучшими солдатами в мире. Быть может, это правда. Ничего подобного янычарам не знал тогда ни христианский мир, ни единоверцы-соперники Турции. Аналогов этой «бешеной рати» просто не существовало.

Численность корпуса растет. При первых султанах – две-три тысячи, к концу пятнадцатого столетия – уже двенадцать. Во времена одного из самых славных султанов, Сулеймана II (1520–1566) янычар уже двадцать тысяч, при общей численности армии в сорок восемь тысяч.

Сулейман, которого европейцы звали Великолепный, а турки – Кануни, то есть Законодатель, за сорок шесть лет своего правления провел тринадцать военных кампаний, из них десять – в Европе. При нем Османская империя достигла наивысшего расцвета могущества и славы – на суше и на море. И практически всем победам Великолепный обязан янычарам.

Ага янычар, то есть командующий оджака, играет в государстве огромное значение. Янычар уважают и боятся. Их значение растет, растет, растет…

Причина не только в их бешеной храбрости, но еще и в том, что они становятся едва ли не единственной силой, на которой держится султанат. Раньше, при первых султанах, главную военную силу составляли спахии, или сипахи – кавалеристы, получавшие на время службы земельный надел (кстати, среди них тоже хватало обращенных в ислам христианских мальчиков). Какое-то время сипахи дрались отлично, но с бегом лет, как известно, всякая достаточно сложная система стремится к самоорганизации, и при этом те процессы, что она считает необходимыми для собственного блага, далеко не всегда совпадают с интересами окружающих, да и самого государства…

Случилось то, чего следовало ожидать: сипахи всеми правдами и неправдами стремились сделать свои наделы наследственными. Вместо военных профессионалов понемногу зарождалась каста обыкновенных помещиков, желание воевать пропало, вместо себя сипахи стали в массовом порядке выставлять наемников. Их части уже не воюют, а охраняют на поле боя султана и высших командиров, от былого «стального корпуса» остались одни воспоминания…

И янычары выдвигаются на первый план. Их число растет, растет… В 1680 году их уже более пятидесяти тысяч, во второй половине XVIII века – сто тринадцать тысяч четыреста (при общей численности армии в двести семь тысяч четыреста), к концу восемнадцатого столетия число янычар зашкаливает за двести тысяч…

Но это уже другие янычары! Не прежние. С ними происходит примерно то же, что стряслось с сипахи. Системы «девширме» больше нет. В оджак массово принимают коренных турок – выходцев из деревни, мелких торговцев, ремесленников. И главное – детей янычар.

Вот именно, детей. Прежних строгих правил больше нет. Давно уже янычар женат, живет в собственном доме, а не в казарме, в любой момент без особого труда может уйти в отставку и заняться любым ремеслом…

Впрочем, этого-то как раз многие не хотят. Гораздо более привлекательным выглядит оставаться в рядах – благо прежней системы многочасовой учебы уже нет, военной подготовке не уделяется почти никакого внимания. А жалованье, естественно, приличное. Вот и разбухают ряды – и каждый стремится пристроить в первую очередь собственных детушек на столь легкую и безопасную службу.

Ага, безопасную. Янычары пользуются любой возможностью увильнуть от войны…

Прежних элитных вояк давно уже нет. Незаметно сформировалась очередная каста – многочисленная, ленивая, горластая, готовая зубами грызть любого, кто посягнет на ее немаленькие привилегии. В середине XVIII века наш знаменитый некогда соотечественник Василий Баранщиков волею судьбы угодил в янычары и оставил интереснейшие воспоминания. Сабля в самоцветах, пистолеты в золоте, по стамбульской улице шествует расфранченный павлин, свысока глядящий на всех остальных…

Кстати, это именно янычары широко ввели в обиход в середине XVIII века ятаган – оружие длиннее кинжала, но покороче сабли. Дело в том, что, согласно правилам, янычар должен был оставлять в арсенале серьезное оружие: ружье и саблю. И выходить в город, на люди, чуть ли не голым – с жалким пистолетом и убогим кинжалом. А подраться янычары любили, в том числе и меж собой, поединков меж ними случалось не меньше, чем среди мушкетеров. Вот и придумали способ и правила не нарушать, и иметь за поясом что-то посолиднее кинжала…

С некоторого момента янычарские мятежи расцветают пышным цветом…

Это жуткая штука – янычарский мятеж. Остались свидетельства очевидцев.

Во дворе казарм громоздятся перевернутые котлы – огромные, чуть ли не на роту. Господа янычары грохочут по ним палками, как по барабанам. Символика нехитрая: султан издавна считался «кормильцем» янычар, вот ему и дают понять: не нужно нам твоего хлеба-соли, собака! Визжат и кружатся дервиши из особо буйных сект вроде бекташей, издавна приятельствовавших с янычарами. Страсти накаляются, и, в конце концов, немаленькая орава, размахивая оружием, вываливается на стамбульские улицы. И тут уж – кто не спрятался, сам виноват, что не так смотрел, не так свистел…

Дело не ограничивается мирными обывателями, попавшими под горячую руку. Янычары свергают министров, везиров (нечто вроде премьер-министра), а там и султанов. Причем, если свергнутый янычарами султан остается всего-навсего с выколотыми глазами и в темнице, то может считать, что ему несказанно повезло…

За шесть лет, в 1617–1623 годах, в результате янычарских бунтов на троне сменилось четыре султана! Естественно, это сплошь и рядом не самодеятельность оджака – янычарами управляют из-за сцены противоборствующие группировки знати. Но янычары не в обиде, такое положение им страшно нравится: можно продать свои услуги подороже…

Понемногу наиболее умные султанские министры стали понимать, что нужны реформы, многое, в том числе и армию, нужно переделывать на европейский лад, потому что с тем, во что превратилась янычарская орда, уже невозможно не только воевать с внешним врагом, но и подавлять мятежи в собственной стране. Это уже не воины, а шайтан ведает что…

Султан Селим III в начале XIX века пытается ввести «новую систему». Речь в первую очередь идет о том, чтобы создать регулярную армию на европейский манер. Своими указами султан вводит обязательное военное обучение и строгую дисциплину, открывает школы для подготовки офицеров и военных инженеров, приглашает европейских инструкторов…

Благородное янычарское сообщество, как легко догадаться, разъярено до крайности. Господа янычары слишком хорошо понимают, чем все это может кончиться для их привилегий. Ну, а уж требование учиться воинскому делу и соблюдать дисциплину ни в какие ворота не лезет…

И вновь грохочут палки по днищам котлов, и дервиши орут: «Гу!»[1]1
  «Гу» – «Он», одно из имен Аллаха.


[Закрыть] и пора срочно спасать Святую Туретчину от еретических реформ Селима…

В 1807 году Селим был свергнут янычарами и убит.

Но потом янычары здорово промахнулись…

В 1808 году знатный вельможа Мустафа-паша Байрактар, хотя и не был янычаром, поднял мятеж, со своими сторонниками захватил Стамбул, низложил «межеумочного» султана Мустафу IV, не успевшего толком и посидеть на престоле, и возвел на трон молодого Махмуда II.

Янычары встретили такие перемены с некоторым неодобрением. По их глубокому убеждению, свергать султанов было их собственной, давней и неотъемлемой привилегией, так что их глубоко оскорбило вмешательство какого-то паши в их исконную сферу деятельности. Но они поворчали и успокоились, в конце концов убивать султанов – дело житейское, каждый может попробовать…

И все бы ничего, но Байрактар, как стало доподлинно известно, собрался всерьез продолжать реформы Селима, а это было уже непростительно. «Не жилец», – мрачно подумали янычары, приглядываясь к котлам.

Короче, через три месяца Байрактара они убили – как водится, вдоволь погремев в котлы и побуянив на немощеных стамбульских улицах… А вот султана не тронули. С их стороны это было непростительной ошибкой – прадеды в былые времена с султанов только начинали, а уж потом переходили к мелочи вроде пашей… Что поделать, разленившиеся янычары потеряли былую сноровку.

Удержавшийся на троне Махмуд II правил себе и правил потихоньку, не особенно и увлекаясь богомерзкими реформами своих незадачливых предшественников… И янычары понемногу успокоились, бунтовать перестали.

Началась русско-турецкая война, как известно, для турок крайне неудачная – в первую очередь из-за того, что их армия была невероятно отсталой во всех смыслах и для боев с европейскими армиями уже не годилась. Вспыхнули мятежи по национальным окраинам. На подавление по старой памяти бросили янычаров, но они позорнейшим образом оскандалились в Греции, где их противником была даже не армия, а вооруженный чем попало восставший народ…

Великолепно использовав это поражение как предлог, воспрянувший Махмуд II, человек коварный, тихой сапой приступил все же к реформам. Для начала он добился от высшего духовенства согласия на создание «новоманерных полков», как сказали бы при Петре I в России. И успел сформировать восьмитысячное регулярное войско «эшкенджи» под руководством египетских офицеров (в Египте и обстановка была не такая затхлая, и офицеры толковее, и войска боеспособнее).

Вот тут до янычаров, наконец, дошло… 15-го июня 1826 года они по всем правилам подняли мятеж. Разгромили даже дворец великого везира – правда, его хозяин успел сбежать. После чего они всем гамузом собрались на пустыре под Стамбулом и устроили митинг, громогласно понося реформы и высказывая друг другу свои обиды, и было их там – двадцать тысяч!

По сравнению с бунтами былых времен, когда султаны вмиг лишались голов, а весь Стамбул неделю прятался на всякий случай по погребам, это уже получалась какая-то дурная пародия: разнести дворец везира – всего-то! – а потом отправиться митинговать… Положительно, янычары были уже не те. Никакого сравнения с грозными прадедами, даже смешно…

Неизвестно, руководствовался ли в тот день султан Махмуд опытом Николая II на Сенатской площади. Но действовал он решительно: вместо того, чтобы скрыться в какое-нибудь безопасное местечко, вызвал топчу-баши, начальника артиллерии, генерал-фельдцейхмейстера, если по-русски…

По митингующим шарахнули картечью пушечные батареи. На пустыре полегло то ли шесть, то ли семь тысяч янычар, а остальные разбежались. Их разогнали по отдаленным гарнизонам и ссылкам. И не стало с того времени в Оттоманской Порте янычар…

Их история далеко не во всем похожа на историю русской гвардии, но в ином столько схожего, что оторопь пробирает…

Наследие Петра Великого, невеликое собою

Сходство главнейшее – то, что гвардия российская, как и янычары, со временем превратилась из удальцов, буквально не вылезавших со всех и всяческих полей сражений, в столичных дармоедов, вальяжно стоявших на страже у дворца монарха да блиставших на парадах усами и самоцветами. Причем сравнение в данном случае, как это ни унизительно для нашей национальной гордости, будет не в пользу наших предков. Если «сугубо фронтовой» период для янычар составил примерно двести пятьдесят лет, то российской гвардии было отведено в десять раз меньше, всего четверть века. При Петре немыслимым показалось бы, чтобы какой-то из гвардейских полков во время войны отсиживался в столице. Но после его смерти…

Вот исчерпывающий реестр боевых действий российской гвардии согласно авторитетнейшему в сем вопросе изданию: «Военной энциклопедии» 1912 года.

XVIII век. В 1737–1739 годах гвардейцы участвуют в Крымском походе Миниха – но незначительная часть, сведенная в отряд. При Екатерине II в летние кампании Русско-шведской войны (1778, 1789, 1790) отметились опять-таки далеко не все гвардейцы: один батальон от каждого полка. Да и была эта кампания, честно говоря, войнушкой – мелкие масштабы, незначительные сражения. По-настоящему крупные и кровопролитные кампании XVIII столетия – Семилетняя война, турецкие походы – обошлись без малейшего участия гвардии.

XIX век. Гвардия (на сей раз, отдадим ей должное, практически вся) участвует в войнах с Наполеоном.

И на этом – все. В русско-японскую войну немало гвардейских офицеров уехали на Дальний Восток добровольцами – да еще воевал в полном составе Гвардейский флотский экипаж. Но моряки и до того стояли как-то в стороне от разгульной и сытой, бездельной жизни сухопутных…

И только в Первую мировую гвардия в полном составе отправилась на фронт…

В XVIII столетии господа гвардейцы размещались не в казармах, а в своих собственных «слободах», своеобразных военных городках, не более четырех человек в просторной избе – это что касается холостых. Семейные обитали со своими чадами и домочадцами здесь же, в слободе, уже в отдельных домах, с обширными огородами… А впрочем, тот, кто хотел, мог жить не в слободе – в собственных апартаментах, у родственников, на съемной квартире. Достаточно было написать рапорт. В 1762 году молодого Гавриилу Державина, прибывшего на службу в Преображенский полк, поселили в казарме исключительно потому, что у него не было ни единого знакомого в Петербурге.

Из приказа по Семеновскому полку от 6-го сентября 1748 года:

«…капрал Александр Суворов просит, чтобы позволено было ему жить в лейб-гвардии Преображенском полку, в 10-й роте, в офицерском доме, с дядею его родным реченного полку с господином капитаном-поручиком Александром Суворовым же, того ради вышеописанному капралу Суворову с оным дядей его родным жить позволяется».

«Вышеописанный капрал Суворов» – это и есть будущий генералиссимус. Выданное ему разрешение – не какая-то исключительная поблажка, такова обычная практика.

В середине XVIII века Семеновский полк наполовину состоял из дворян. И практически каждый из них прихватывал с собой «в расположение части» собственных крепостных. Смотря по зажиточности, конечно. Молодой капрал Александр Суворов к магнатам не принадлежал, и при нем во время его службы находилось всего два дворовых. Но хватало и богатеньких, державших при себе десять–пятнадцать «душ». Сплошь и рядом именно эти «души» вместо своих хозяев отправлялись на хозяйственные и строительные работы. Еще один приказ по Семеновскому полку:

«Нижеописанных рот солдат, а именно: 2 роты князь Антона Стокасомова, Иева Казимерова… как на караулы, так и на работы до приказу не посылать, понеже оные, вместо себя, дали людей своих в полковую работу для зженья уголья; того ради оных людей прислать сего числа пополудни во 2 часу на полковой двор…»

Вот такие порядки в гвардии. Антон Стокасомов, конечно, рядовой солдат, но он еще и князь и не обязан пачкать благородные ручки «зженьем уголья»…

Что до строевых занятий, то и здесь господ гвардейцев особенно не утруждали.

«Ежели на сей неделе будет благополучная погода, то господам обер-офицерам, командующим, начать роты свои обучать военной экзерциции…»

А если погода будет скверная, то, следовательно, не беспокоить шагистикой…

Вообще усердствовать с обучением было опасно. Сержант Осип Шестаковский, преподаватель полковой школы, должно быть, оказался излишне придирчив. И вот результат: «…Петр Кожин разбил ему бутылкою лоб до кости, Иван Лихачев драл за волосы, отчего оный Шестаковский находится в болезни».

Последствия? Обоих продержали сутки на полковом дворе «под ружьем» (то есть заставили стоять в полной боевой выкладке), да взыскали пятьдесят рублей в пользу побитого и предписали, говоря современным языком, оплатить больничный. В качестве предостережения на будущее отечески наставлялось: «…прочим приказать, дабы такие молодые люди от таких непорядков себя весьма хранили, а ежели кто впредь так непорядочно в компании чинить будет и таковые без упущения имеют быть штрафованы и написаны в солдаты».

Надо понимать, переведены в обычные полки. Кстати, и Кожин, и Лихачев как были капралами, так ими и остались. А унтер-офицеры-гвардейцы из дворян приглашались наравне с офицерами и на обычные балы-маскарады, и на балы в императорском дворце.

Жизнь, одним словом, вольготная и служба – необременительная. Тем более что и караульная служба – не бремя. Приказ Елизаветы от 5-го июля 1748 года с детским прямо-таки простодушием гласит:

«Ее Императорское Величество соизволила усмотреть, что на пикетах в Петербурге стоящие обер– и унтер-офицеры отлучаются от своих постов… наикрепчайше подтверждается, чтобы г-да обер-офицеры, также унтер-офицеры и прочие чины были на своих местах безотлучно…»

Дальше ехать некуда: императрица (!) вынуждена особым приказом напоминать унтерам (!), что в их служебные обязанности, если кто запамятовал, входит безотлучное пребывание на посту…

Но и от этой «службы» гвардейцы увиливали, как могли. Например, добывали себе свидетельства о болезни и годами жили вдали от столицы, в Москве или в своих имениях. По воспоминаниям современников, прекрасно знавших эту систему, сложилась своеобразная твердая такса: чтобы получить свидетельство о болезни, следовало подарить лицу, от которого это зависело, две-три семьи крепостных…

Исторической точности ради следует упомянуть, что среди приказов по Семеновскому полку значится и такой:

«Хотя приказано и отдано было, чтоб унтер-офицеры пред караулами больными не сказывались, а ныне были наряжены сержанты князь Алексей Гагарин – на караул, Александр Суворов – на ординарцию к Его Высокопревосходительству господину подполковнику к Степану Федоровичу Апраксину и, как пришли с нарядов, то сказались больными; а которые скажутся при наряде больными, таковых велено было приказом привозить на полковой двор; токмо видно, что господа командующие обер-офицеры по тому не выполняют; и впредь таковых по силе отданного приказу привозить без всяких оговорок на полковой двор, а впредь в неисполнении полковых приказов командующие господа обер-офицеры имеют ответствовать; того ради прислать от роты для показания оных сержантов дворов к господину Келлеру солдат; а ему, господину лекарю Келлеру, осмотря, рапортовать Его Превосходительства господина премиер-майора» (30-е января 1753 года).

История умалчивает, как выпутались молодые унтера из этой ситуации. Разумеется, подобные проделки молодости ничуть не наносят урона славе великого полководца – по юности лет он наверняка следовал общераспространенным нравам вольготного гвардейского бытия…

Помимо этого, множество светских бездельников лишь числилось в гвардии, номинально имея чины (вплоть до полковничьих и генеральских). На деле эти «почетные полковники» в жизни не появлялись в полку, не умели извлечь из ножен шпагу и вряд ли знали, где следует дернуть у ружья, чтобы оно выпалило. Какая уж там строевая служба… Кстати, и полсотни лет спустя после Елизаветы Павел I будет снимать с постов вдрызг пьяных гвардейцев – в Петербурге, средь бела дня…

В штатном обозе гвардейского полка сержанту для его пожитков совершенно официально, согласно уставу, отводилось шестнадцать повозок, для сравнения: армейский полковник имел право только на пять…

Княгиня Дашкова простодушно вспоминала: «Гвардейские полки играли значительную роль при дворе, так как составляли как бы часть дворцового штата. Они не ходили на войну; князь Трубецкой (генерал-фельдмаршал русской армии! – А.Б.) не исполнял своих обязанностей командира.

Из записок знаменитого Андрея Болотова: «К числу многих беспорядков, господствовавших в гвардии, принадлежало и то, что все гвардейские полки набиты были множеством офицеров; но из них и половина не находилась при полках, а жили они отчасти в Москве и в других губернских городах и вместо несения службы только лытали, вертопрашили, мотали, играли в карты и утопали в роскоши; и за все сие ежегодно производились, и с такой поспешностью, в высшие чины, что меньше нежели в 10 лет из прапорщиков дослуживались до бригадирских[2]2
  Бригадир – воинский чин, занимавший место меж полковником и генералом.


[Закрыть] чинов и по самому тому никогда и ни в которое время не было у нас так много бригадиров… нужно было только попасть в гвардейские офицеры, как уже всякий и начинает, так сказать, лететь, и, получая с каждым годом новый чин, в немногие годы, нередко, лежачи на боку, дослуживался до капитанов; а тогда тотчас выходил либо в армейские полковники[3]3
  При переводе в армию (если речь не шла о наказании) гвардейские офицеры не просто получали автоматически следующий чин – «прыгали» через чин: подпоручик – в капитаны, капитан – в полковники…


[Закрыть] и получал полк с доходом, в несколько десятков тысяч состоящим, либо отставлялся бригадиром…»

Помните пушкинского Петрушу Гринева, которого батюшка сразу при его рождении записал в полк сержантом? К совершеннолетию означенный недоросль Петруша, в жизни не видевши ни мундира, ни казармы, стал уже офицером… И это было обычной практикой: новорожденных, пользуясь связями, записывали рядовыми или сержантами в гвардию. Иные нетерпеливцы проделывали это, когда младенец находился еще в материнской утробе – и это порой влекло некоторую конфузию, когда на свет появлялась девочка…

Вот для примера блестящая воинская карьера одного из князей Оболенских. 25-го июня Василию Петровичу Оболенскому высочайше пожалован чин прапорщика. Через девять дней – подпоручика. 12-го августа того же года – он уже капитан…

А знаете, сколько лет его высокопревосходительству, господину капитану?

Пять!

Правда, стаж воинской службы для столь юных годов немалый. Почти полжизни. На службу князинька поступил в три года, сразу в сержанты. А в двенадцать лет, в звании майора, уже вышел в отставку. К тридцати трем годам Василий свет Петрович получил чин генерал-майора и орден за выслугу лет…

И подобных «майоров» – десятки, сотни! Ени чери, господа, ени чери…

Вы никогда не видели лейб-кампанца в парадной форме? Я тоже, но сохранилось описание. Напоминаю, лейб-кампания – это своего рода гвардия гвардии. Те триста преображенских солдат, что под предводительством Елизаветы Петровны возвели ее на трон в 1741 году, по приказу благодарной государыни были выделены в особую гвардейскую роту – Лейб-Кампанию.

Это было что-то! Даже на фоне тогдашнего гвардейского блеска. Все из трехсот, кто не из дворян, возводятся в потомственное дворянство. Каждый лейб-кампанец получает чин армейского поручика. Сержанты – подполковников. Прапорщик – полковника. Ротный адъютант – бригадира. Поручики – генерал-лейтенантов…

Рейтузы с золотыми галунами, поверх красных камзолов – зеленые кафтаны, а поверх кафтанов еще и супервест, ярко-красная накидка с Андреевской звездой на груди и двуглавым орлом на спине. Шляпа с плюмажем из страусиных перьев, торчащим вертикально…

За двадцать лет своего существования лейб-кампанцы ничем полезным себя не проявили. Зато гулять любили с размахом, так, что долго потом ежился стольный град Санкт-Петербург…

19-го августа 1755 года, вечер. Как издавна заведено, улицы на ночь перегораживают особыми шлагбаумами, рогатками, и возле них дежурят полицейские сторожа с трещотками. Один из таких сторожей вдруг видит, как к его будке что есть духу летит неизвестный штатского вида, оглашая ночную тишь истошным криком: «Караул! Спасайте!» За ним – лейб-кампанец с переломанным бильярдным кием (а они тогда были массивнее нынешних), догоняет бедолагу и, не обращая внимания на стража порядка, принимается лупить несчастного своим «орудием».

Караульный, как ему обязанностями и предписано, крутит трещотку, вызывая подмогу. Отвлекшись на минутку от своего предосудительного занятия, гвардеец с неудовольствием спрашивает, отчего это посторонний вмешивается не в свое дело.

Караульный, по фамилии Ефимов, обстоятельно отвечает: мол, никакой он не посторонний, а сторож при рогатке, и в его служебные обязанности как раз и входит поддержание порядка.

Тогда бравый гвардеец и ему в зубы – тресь! Сбивает наземь и принимается охаживать кием так, что Ефимову ясно: его намереваются истребить до смерти. Кое-как вырвавшись, страж порядка бежит за помощью.

Прибывает воинская команда из армейских солдат с капралом. У побитого сломана нога, выбиты зубы, раны на голове и по всему телу. По горячим следам буяна задерживают. Он, точно, гренадер лейб-кампании и армии поручик Петр Коровин. Выясняется, что избитый – тоже персона немаленькая, главный переводчик питерской полиции Карл Болсен. Оказалось, у Коровина была с ним мелкая бытовая стычка, вот лейб-кампанец и не сдержался, случайно встретив в трактире «шпака»…