Текст книги " Первый бросок"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Александр Бушков
Пиранья. Первый бросок

Исключительное право публикации книги Александра Бушкова «Пиранья. Первый бросок» принадлежит ЗАО «ОЛМА Медиа Групп». Выпуск произведения без разрешения издателя считается противоправным и преследуется по закону.

© ЗАО «ОЛМА Медиа Групп», 2013

* * *

Место действия романа, как и описанные события, вымышлено от начала и до конца.

Александр Бушков

Черт побери! Как и все другие, наказанные нами, вы управляетесь законом, который богачи придумали для собственной безопасности. Эти трусливые собачьи души не имеют смелости каким-либо иным способом защитить то, что они мошеннически нахапали. Проклятья и кровь на имуществе этих продувных бестий. Между нами единственное различие: они обирают бедняков под покровительством закона, не так ли? А мы грабим богатых, рассчитывая только на свою храбрость.

Чарльз Беллами, пират

Часть первая
Райский остров

Глава первая
И на локаторе – тоска зеленая…

Он скользил над светлым песчаным дном словно призрак или ангел – чересчур материальный для призрака и слишком грешный для ангела, признаться, но полет-скольжение в прозрачной воде и в самом деле был призрачно-бесшумным. Как-никак в своем деле он смотрелся если и не асом, то уж состоявшимся профессионалом точно.

Он шел замыкающим, на правом фланге. Дно здесь понижалось плавно, протяженным откосом, но остальные, плывшие далеко впереди, уже были значительно ниже: двое буксировали перед собой «око» (неимоверно засекреченную хреновину, больше всего напоминавшую снабженный короткими крыльями пылесос), за ними, чуть правее и сзади, размеренно колыхали ластами Волчонок с Черномором, еще правее – трое, еще правее и опять-таки сзади плыл Коля Триколенко, он же Морской Змей, ну, а замыкающим двигался Кирилл Мазур, по молодости лет не имевший клички (что служило источником легоньких потаенных терзаний, поскольку без клички ты как бы и неравноправен пока что вовсе, хоть и профессионал).

Красота вокруг имела место такая, что у любого бездельника вроде Кусто от эстетического умиления спирало бы в зобу дыхание. Увы, в отличие от «туриста» Кусто, они были на работе. На серьезной работе. А потому и заросли кораллов, розовые и фиолетовые, причудливо-загадочные, и стайки рыбок – пестрых, полосатых, радужных – были сейчас для них чем-то вроде тех самых небесных красот, причудливых облаков и многоцветных закатов, на которые никогда не обращает внимания запаренный страдой крестьянский мужик. Какие там закаты, когда нужно выкосить лужок до дождя…

В отлаженном походном ордере вдруг произошел секундный сбой.

Первыми остановились ребята с «пылесосом». Тот, что справа, по кличке Папа Карло, дважды щелкнул кастаньетами – и его напарник по прозвищу Князь тоже притормозил с наработанной сноровкой, а там и остальные замкнули их в кольцо. Морской Змей, как и полагалось хорошему командиру, в соответствии с чапаевскими наставлениями держался повыше остальных, что вполне соответствовало сейчас земному «позади».

Что-то там усмотрела на дне хитрая электроника. Однако у Кирилла – как наверняка и у остальных – не было и тени жгучего романтического предвкушения. За три дня случалось столько ложных тревог, что они плюнули на азарт и предвкушение. Электроника, хоть и хитрая, интеллектом не блистала, она попросту реагировала на любой металл, в точности так, как глупый дворовый щенок, еще не выросший в толкового цепного кобеля, тявкает на все, что оказывается в поле зрения. А металл мог оказаться самого разного происхождения – от искомого до прозаической вилки, оброненной за борт нерадивым коком с туристской яхты…

Волчонок с Черномором прямо-таки поползли по дну, погружая в песок ножи, поднялись струйки взбаламученных песчинок из тех, что полегче, брызнули в стороны пестрые рыбешки.

Кирилл, покосившись вправо, отплыл на пару метров левее – совсем недалеко, в разрыве ближайшего кораллового лабиринта, на песке распластался большой серый блин с плавниками-треугольниками и тонким хвостом. Скат-хвостокол, чтоб ему, твари такой, утонуть спьяну на неглубоком месте. Если приложит ядовитым шипом, мало не покажется. Пристукнуть бы гада, но, располагая лишь ножом, в такое предприятие ввязываться не стоит…

Он все же не удержался, подобрал обломок мертвого коралла чуть побольше кулака, прицелился и аккуратненько запустил его по дуге так, что серому блину прилетело в точности по тому месту, где у собаки находится загривок.

Песок взвихрился бесшумным взрывом – ушибленный скат рванул прочь, стелясь над самым дном, быстрее лани уходя на глубину. Осталось полное впечатление – что-то такое было в его движениях и развороте, – что изобиженный морской житель от души матернулся по-своему, на неразгаданном рыбьем языке.

Морской Змей – как и полагается хорошему командиру, затылком видевший все, что происходило в расположении части, – энергично показал Кириллу кулак. Кирилл смущенно развел руками, автоматически изобразив на физиономии раскаяние, чего под маской все равно нельзя было углядеть.

Очередная пустышка, конечно: Волчонок поднял руку, сжимая обтянутыми черной резиной пальцами здоровенный, тронутый ржавчиной шарикоподшипник с обрывком светлой капроновой лески. Все было понятно. Снова они столкнулись с изыском творческой фантазии местных рыбаков, присобачивавших к сетям в качестве грузил всевозможные тяжелые предметы. Морской Змей сделал недвусмысленный, с похабным оттенком жест – и подшипник полетел на дно. А все девятеро, размеренно колыша ластами, двинулись дальше в прежнем порядке.

Над ними не поднялось ни единого воздушного пузырька – акваланги были с замкнутым циклом, так что ни одна живая душа не смогла бы определить на поверхности, что под лазурной и безмятежной морской гладью странствуют часами, с небольшими перерывами, новоявленные Ихтиандры наших дней. Их вообще словно бы и не было в океане, никому из посторонних и в голову не должно было прийти, что на «Сириусе» имеются аквалангисты, вот уже две недели утюжащие дно…

Стоп! Кирилл замедлил темп, ушел вправо и ниже, повис над самым дном. Меньше всего ему хотелось поднимать шум из-за пустышки, но и остальных следовало немедленно оповестить о том, что задержался, – и он после секундного раздумья остался на прежнем месте, подхватил болтавшиеся у правого запястья кастаньеты и простучал один из условных сигналов.

Прекрасно зная, что его не могли не услышать – звук в воде разносится далеко, – уже не оглядывался по сторонам, всецело сосредоточившись на странном предмете, чьи чересчур уж правильные геометрические формы наводили на мысль об искусственном его происхождении. В конце концов, лучше уж десять раз выловить подшипник или ржавую автомобильную рессору, чем упустить искомое…

Кончиком ножа он аккуратно поддел непонятный предмет и, не встретив особого сопротивления, поднял его над песком. Потом перехватил рукой, показал подплывшему вплотную Морскому Змею. Остальные, встав в кружок, сблизили головы. Меж ними в приступе любопытства попыталась протиснуться большая золотистая макрель, но Волчонок безжалостно поддал ей ластом, отогнав, как бродячую собачонку, – и правильно, в конце концов, у рыбины наверняка не было соответствующих допусков, и подписок она не давала никаких, а следовательно, должна была убраться к чертовой матери…

Больше всего это походило на полдюжины небольших дисков, словно бы сплавившихся меж собой в совершеннейшем беспорядке подобно абстрактной скульптуре, покрытых толстой известковой коркой. Теперь Мазур уже мог с уверенностью сказать, что это не раковины каких-то моллюсков, – загадочная штука оттягивала вниз ладонь, словно отлитая из металла. То же, очень похоже, пришло в голову взвесившему ее в руке Морскому Змею. Совсем недолго поразмышляв, он скупыми жестами распорядился обшарить этот участок дна скрупулезнее.

Обшарили, приняв место находки за центр, от которого двигались по расширявшимся спиралям. Но ничего похожего более не нашли. Мазур тем временем успел поскрести находку лезвием ножа – ив одном месте словно бы проступили буквы. Однако приглядываться не было времени: убедившись в бесплодности дальнейших поисков и глянув на часы, Морской Змей дал команду возвращаться к судну.

Сначала плыли по компасу, а потом в приборах не стало нужды – над головой, заслоняя солнечный свет, овальной исполинской тенью, чуточку размытой, замаячило днище «Сириуса».

Круглый люк, располагавшийся метрах в трех пониже ватерлинии, был, конечно же, гостеприимно распахнут. Соблюдая давно оговоренный порядок, они один за другим головой вперед скользнули внутрь. Оказались в горизонтальной цистерне, не столь уж и обширной, но позволявшей разместиться гораздо уютнее, чем в переполненном автобусе.

Цистерна с надписью «Живая рыба». Мазуру отчего-то всякий раз приходило на ум это сравнение. Убедившись, что все в наличии, а люк задраен, Морской Змей, неловкими прыжками перемещаясь по вогнутому дну цистерны, прошлепал в дальний конец и придавил ладонью черный резиновый пузырь, прикрывавший кнопку.

В дальнем конце цистерны забурлило, к потолку толстой струей рванулись громадные бульбы воздушных пузырей. Процедура была нехитрая, но довольно долгая: прошло минут десять, прежде чем мощный поток сжатого воздуха вытеснил воду за борт, где ей и было самое место. Загубники они вынули, не дожидаясь конца процедуры, – как только торсы оказались над водой. На дне цистерны, как обычно, вода осталась чуть ли не по колено. Шлепая по ней, они гуськом прошли к торцу и, сняв ласты, стали осторожно подниматься по узкой железной лесенке к распахнувшемуся уже над головами второму люку.

Один за другим перешагнув высокий железный бортик, оказались в обширном помещении, где было совершенно сухо, тепло, светло, а потому и уютно, хотя обставлена была каюта со спартанской простотой: длинный, привинченный к полу стол с такими же стульями да шеренга шкафчиков, куда складывали снаряжение. За столом уже суетился доктор Лымарь (давно заслуживший кличку, но обходившийся без таковой, поскольку с такой фамилией, по общему мнению, кличка как-то не особенно и нужна), расставлял кружки с горячим чаем, высыпал из пакета плитки шоколада, пачки печенья – все, как полагается после долгого погружения.

Капитан-лейтенант Самарин смирненько сидел в углу стола, поблескивая своим знаменитым пенсне, из-за которого и получил меж своих кличку Лаврик – в память о заклейменном историей и лично Никитой Сергеевичем Лаврентии Палыче Берия. Вообще-то, зрение у Самарина и в самом деле требовало подспорья в виде парочки диоптрий, однако общественное мнение справедливо считало ветхозаветное пенсне легоньким выпендрежем, а потому не могло не отразить сие в соответствующей кличке. Почему «Лаврик», а не, к примеру, «Чехов»? Для любого посвященного вопрос снимался сам собой: свои-то знали, что капитан-лейтенант имеет честь представлять здесь вовсе не изящную словесность, а контрразведку флота…

Лаврик, как уже отмечалось, сидел смирненько и с вопросами не лез, соблюдая ту самую неписаную традицию, которая давным-давно зафиксирована в русских сказках: сначала накорми-напои, а потом вопросы задавай… Терпеливо ждал, пока они, старательно обтершись полотенцами, хрустели печеньем и чавкали шоколадом, запивая все дегтярного цвета чаем. Ну, а когда налили по второй, этикет уже и позволял любопытствовать…

– Как успехи? – спросил Лаврик нейтральным тоном.

Ему было легче всех, если откровенно, – чуть ли не единственный здесь, кто не зависит от конкретного результата. Сиди себе, озаботясь контрразведывательным обеспечением операции, и точка. А если учесть, что зловещие иностранные шпионы пока что не беспокоили, поневоле вспоминалась фразочка из богомоловского романа о принципиальной разнице меж медведем и особистами. Топтыгин спит только зимой, зато особисты – круглый год… Если империалистические разведки так и не протянут свои блудливые щупальца, всегда можно изобразить в отчете дело так, будто это ты их распугал, заранее и предварительно.

Хотя, по большому счету, Лаврик был парень не вредный, а это большой плюс, когда речь идет об особисте… Замполита и одного хватает выше головы.

– А черт их знает, – сказал степенно Морской Змей, опустив в ладонь капитан-лейтенанту Мазурову находку. – Вот тут Кирилл выкопал что-то, какую-то хренотень…

Лаврик присмотрелся – в обществе заглядывавшего ему через плечо Лымаря, ничуть не препятствуя доктору проявлять любопытство. Лымарь был свой, украшенный допусками и подписками, как барбоска блохами, при нужде мог и спуститься под воду, хотя, конечно, и не с той сноровкой, что остальные.

При электрическом свете находка выглядела гораздо более ублюдочно, нежели под водой. Словно защищая ее от невысказанного пока вслух поношения, Мазур поторопился пояснить:

– Я вон там, справа, поскреб ножом… Вроде бы буквы.

– Это точно, что вроде бы, – задумчиво кивнул Лаврик. – Вроде и «Р» латинское, вроде и «С» латинское… и как бы там ни было, под водой эта штука пролежала долго, а? Ишь обросла… Доктор, можешь что-нибудь изобрести, не вмешивая ученый мир?

– Запросто, – сказал Лымарь. – Подручными средствами. Если это медь, мы ее в кефирчик, а если другой какой металл – тогда его уксусом пользительно… Давай сюда, пойду поэкспериментирую. Я так понимаю, это срочно?

– Не обязательно, – загадочно ухмыльнулся Лаврик. – Вполне сойдет, ежели через часок проявятся первые результаты.

Морской Змей резко поднял голову, уставился на него:

– Это почему? Старик требует результаты как можно быстрее…

– Друг мой, я вам когда-нибудь давал хреновые советы? – вкрадчиво поинтересовался Лаврик. – Вот видите… Сейчас я вам категорически советую о находочке доложить не в начале разговора, а где-нибудь ближе к концу…

– Это почему?

– А потому, собрат по званию, что Старик первым делом всерьез собирается вам всем учинить прежестокий втык с последующим распубликованием в приказе по лейб-гвардии… Нет, серьезно. Дракон ведет себя так, что свою кличку полностью оправдывает: третью люстру в каюте дожевывает… Ох, вынырнут, бает, эти водоплавающие, ох и вставлю я им извращенным образом…

– Это за что?

– Вам виднее, сударь мой, – развел руками Лаврик с видом крайнего простодушия. – Поройтесь в памяти и срочно вспомните, за что вас могут… извращенным образом. Я в ваши внутренние дела не посвящен, я как-никак советский контрразведчик, не царский жандарм с его негласною агентурою.

– Самарин, не вредничай…

– Честное слово, без понятия. Меня самого, по некоторым признакам, ждет та же процедура. Единственная догадка, на кою меня наталкивает профессиональное чутье, – не обошлось здесь без отдельных товарищей, облеченных, так сказать, особым доверием партии и правительства…

– Ах, во-он оно что… – убито протянул Морской Змей.

– Да уж очень похоже.

– Затрахал…

– Должность такая, – философски заключил Самарин. – В общем, кто предупрежден, тот вооружен. Усекли? Да, кстати, в дополнение к печальному есть и приятное, с некоторых точек зрения, известие. Пока вы плавали, радист перехватил одну буржуинскую станцию… Мао Цзе Дун помер. Вчера.

– Ну ничего себе, – с чувством сказал Морской Змей. – А мне-то он бессмертным казался. С тех пор, как себя помню, Мао был на слуху. Насчет положительного смысла я, откровенно говоря, плохо и вспоминаю, зато в отрицательном столько склоняли… Погоди, он с какого года?

– С девяносто третьего.

– Семь плюс семьдесят шесть… Нехило.

– Ага. А уж в Поднебесной сейчас веселуха…

Ненадолго воцарилось молчание. Все хлебали приостывший чай, старательно оттягивая неизбежное, торжественную порку, как выразился бы бравый солдат Швейк. Один Самарин, не проявлявший желания гонять чаи, ритмично барабанил по уголку стола и тихонько напевал под нос:

 
Русский с китайцем братья навек,
Крепнет единство народов и рас.
Плечи расправил простой человек,
С песней шагает простой человек,
Сталин и Мао слушают нас.
Москва-Пекин, Москва-Пекин,
Идут, идут вперед народы.
За светлый труд, за прочный мир
Под знаменем свободы…
 

Один бог ведает, где Лаврик эту совершенно забытую песню откопал, – он был всего года на три старше Мазура, а следовательно, рос во времена, когда ее, по выражению классиков фантастики, высочайше запретили к распеванию. Должно быть, род занятий давал доступ к самой разной информации…

– Короче, – сказал Лаврик, оборвав нудящее пение. – Поступим согласно золотому правилу бывалого солдата: сначала молча и покорно получим сполна фитиль в задницу, а потом уж вспомним, что сегодняшний поиск принес-таки некоторые результаты. Как совершенно справедливо заметил Штирлиц, запоминается последняя фраза…

– Возможно, это никакие не результаты…

– Эта хреновина больше всего напоминает комок монет, судя по минерализованной поверхности пролежавших под водой чертову уйму времени. Еще не факт, что они непременно связаны с нашим объектом… но ведь это первая находка. До сих пор вы ничего вообще не находили. Резон?

– Резон, – без особой радости в голосе согласился Морской Змей. – Ну, вы долго еще наливаться будете? Чай – не водка, много не выпьешь… Пошли?

Он шумно отставил эмалированную кружку и поднялся первым. За ним поневоле потянулись остальные.

– Мао, конечно, как был прохвостом, так и остался, – сказал сзади Лаврик. – Нет бы ему подождать еще годик, загнулся бы аккурат к шестидесятой годовщине Великого Октября, хорошо бы помер, полезно, агитационно. А он и тут свинью подложил напоследок…

Его идеологически выдержанное замечание никто не стал комментировать. Вереницей они вышли в соседнее помещение, представлявшее собою на посторонний беглый взгляд самую обычную каптерку, порученную заботам крайне хозяйственного боцмана, где на покрашенных стеллажах в образцовом порядке лежала всякая необходимая на корабле всячина, от аккуратных бухточек тонкого каната до фонарей «летучая мышь» и ящиков с сигаретами «Прима». Подтянутый матросик из палубной команды как раз возился у одного из стеллажей, что-то там поправляя-перекладывая.

Конечно, матросик был не матросик, а Лавриков подчиненный в лейтенантском звании. Мнимая каптерка служила этаким тамбуром для входа в самое засекреченное местечко «Сириуса», изолированный отсек, откуда незаметно для всего окружающего мира можно было выпускать в море аквалангистов, а потом принимать оных на борт. Большая часть команды и настоящих ученых (были на борту «Сириуса» и такие), конечно же, прекрасно знала, что к чему, знала, что в носовой части корабля есть помещеньица, о которых следует помалкивать даже наедине с собой перед зеркалом, – но, во-первых, весь этот народец был намертво опутан всевозможными подписками и проверен на сто кругов, а во-вторых, деталей, разумеется, не знал. Что там делают загадочные молодые люди самого штатского облика – лучше не вникать, а то в два счета станешь невыездным со всеми вытекающими последствиями. В каптерку посторонним вход воспрещен (о чем снаружи гласит соответствующая табличка на двери), да если и попадет туда посторонний, долгонько ему придется искать замаскированную дверь, не говоря уж о том, что без знания шифра замок ни за что не откроешь…

Чтобы попасть на ют[1]1
  Ют – кормовая надстройка на судне. – Прим. авт.


[Закрыть], пред светлы очи Дракона, пришлось пройти через шлюпочную палубу, где их ждала не особенно приятная встреча. Товарищ Панкратов, замполит (официально, само собой, числившийся третьим помощником капитана), как раз там и пребывал, восседал в напряженной позе на раскладном стульчике, старательно позируя седовласому художнику, прихваченному в рейс из Ленинграда. Художник был не то чтобы светило, но все же достаточно известный, маститый и отмеченный званиями-наградами. Что весьма немаловажно, маэстро был одним из немногих, кто вообще не подозревал об истинном лице «Сириуса» и половины его обитателей, витал себе в эмпиреях, откуда его, понятно, никто не торопился спускать. Очень уж идеально он придавал экспедиции должную респектабельность…

Так они и сидели – маэстро упоенно возюкал кистью, замполит застыл в оцепенело-монументальной позе. Почему выбор мастера кисти пал на него, понять нетрудно: Панкратов, надо отдать ему должное, был чрезвычайно плакатен и фотогеничен, с красивой проседью на висках и физиономией старого полярного волка. Увы, никто не удосужился (да и права такого не имел) растолковать художнику, что сей благообразный субъект всю свою сознательную жизнь протирал форменные брюки в политотделах военно-морского флота аж с сорок четвертого года, когда оказался в рядах, и все его награды (планки носил постоянно, а как же), вроде бы свидетельствовавшие о славном боевом пути участника Великой Отечественной, отхвачены исключительно на берегу, а в море он выходил, по точным данным Лаврика, три раза в жизни, включая нынешний рейс…

Они вереницей прошли мимо, стараясь не встречаться с замполитом взглядами, – а тот, наоборот, взирал на них прямо-таки с отеческой добротою и заботой, от чего еще сильнее хотелось смазать ему по сытой физиономии. К сожалению, мечта была насквозь несбыточная, Мазур это отчетливо понимал, как-никак не первоклассник уже…

Дракон ждал их в кают-компании, пробурчал что-то, указывая на стулья, и, пока они неспешно рассаживались, без всякого нетерпения наблюдал за ними, сохраняя на широкой обветренной физиономии настоящего, неподдельного морского волка крайне удачную имитацию полнейшего равнодушия. Словно созвал поболтать о пустяках. Хреновые были симптомчики, товарищи офицеры… Успели уже привыкнуть к отцу-командиру и узнать, что предвещает то или иное выражение лица…

Вот у Дракона, в отличие от Панкратова, на груди могучей не красовалось ни единой ленточки, хотя регалий имелось раза в три побольше, нежели у замполита. Показная скромность тут ни при чем – просто-напросто нельзя было человеку выступать в роли капитана мирного исследовательского судна Академии наук СССР, имея на груди такой иконостас. Понимающий наблюдатель с той стороны мог с одного взгляда понять, что к чему, почувствовать неладное. Вот и пришлось нашему Дракону оставить в одном из сейфов Главного штаба не только регалии, но и планки…

Если по большому счету, Дракон был легендой. Начинал еще в знаменитом ЭПРОНе, потом стал одним из первых боевых пловцов – ив смысле заслуг, и в смысле хронологии. Временами Мазур добросовестно пытался себе представить, как это – быть одним из первых, но получалось у него плохо, точнее, не получалось никак. Все равно, что представить себя братьями Райт, Уточкиным или Гагариным. Принципиально непредставимо – какой из тебя, к свиньям, Уточкин, не говоря уж о Гагарине?

– Располагайтесь, товарищи офицеры, – сказал Дракон голосочком, который старательно пытался сделать медовым. – Никому из форточки не дует? Пардон, я и запамятовал, какие у иллюминаторов форточки? Сдавать стал старик, на берег пора, на лавочку, в домино стучать…

Они обреченно сгорбились – и эти симптомчики были прекрасно известны…

– Ну, как служба? – поинтересовался Дракон, помаленьку наливаясь багровым румянцем от прямых, коротко подстриженных височков до воротника форменной рубахи. – Как оно, ничего? Что молчим? Старший по званию вам задает прямой вопрос… Старший лейтенант Мазур?

– Так точно, – сказал Мазур.

– Что – так точно? – ласково-грозно поинтересовался Дракон.

– Виноват… – пробормотал Мазур, окончательно потерявшись и в очередной раз поняв, что Дед, не начав еще разноса, размазал его по подволоку.

Настала такая тишина, что слышно было, как по столу ползает парочка захожих бактерий.

– Вашу мать! – рявкнул Дракон. – Бабку вашу вперехлест через клюз и трипперного осьминога ей в жопу сапогом утрамбовать! – Вслед за тем он запустил такую руладу, что никто из присутствующих, пожалуй что, не сумел бы с первого раза запечатлеть ее на бумаге. Немного успокоившись, помолчал, обвел всех колючим взглядом и на полтона ниже поинтересовался: – Что это у вас, хорошие мои, ухи в трубочку свернулись? Хлипкий нынче офицер пошел, одно слово – мирного времени, продукт разрядки и факультативных курсов по эстетике… А по-простому-то говоря, якорь вам в жопу… И плевать, что не влезет… – Окончательно успокоившись, он обвел всех взглядом вторично, слева направо и справа налево, почти нормальным голосом спросил: – Хлопцы, вы что, от теплого моря и отдаленности Отечества помаленьку умом поплыли? Делать вам нечего? Дети малые? Два капитан-лейтенанта, восемь старлеев… Уж извините за пошлую, заигранную банальность, но на фронте в ваши годы командовали кто полком, кто кораблем… Охерели?

Кому-то предстояло вызвать огонь на себя. Мазур решился – не из отваги, а главным образом оттого, что неизвестность смотрелась даже грознее громовой выволочки. Он, стараясь не опускать глаз, спросил:

– Товарищ вице-адмирал, что вы имеете в виду?

– Гондон, – сказал Дракон. – Товарищ старший лейтенант, это я не вам характеристику даю, а отвечаю на поставленный вами вопрос. Гондон я имею в виду. Каковой кто-то из вас, вместо того, чтобы использовать по прямому назначению или, на худой конец, в качестве жевательной резинки, пользанул сами знаете как…

Мазур все же отвел взгляд, философски уставясь в потолок. Операция была проведена безукоризненно: импортный презерватив, в каковой залили не менее ведра воды, с превеликим тщанием, словно антикварную стеклянную вазу, транспортировали в каюту Панкратова и разместили, прикрыв простынкой, так, что со стороны это было совершенно незаметно. Многие знали, что у Панкратова есть привычка плюхаться на койку с маху, рывком… Вот и плюхнулся. Со всеми вытекающими, простите за невольный каламбур, последствиями.

– Чья работа? – сварливо спросил Дракон. – Всехная? Или терпилу назначили, который героически будет за всех отдуваться? – Он помолчал. – Нет, не объявляется терпила… Круговую поруку лепите?

– Разрешите, товарищ вице-адмирал? – рассудительно сказал Лаврик. Ему было чуточку легче, он, в отличие от остальных, все же не напрямую подчинялся Дракону. – Мне ваша позиция представляется несколько странной. Почему-то на роль подозреваемых в сделанной замполиту пакости вы в первую очередь назначили именно офицеров советского военно-морского флота. Боже упаси, мне по рангу не приличествует делать вам замечания, я просто хочу отметить некоторую странность такой точки зрения. Может создаться впечатление, что вы считаете, будто советские офицеры как раз и являются теми, кто в первую очередь готов делать пакости заместителю командира по политической…

– Засунь язык в жопу, – ласково посоветовал Дракон.

Лаврик его просьбу, разумеется, не выполнил, но замолчать замолчал.

Нагнувшись к нему, Дракон с ухмылочкой протянул:

– Сыночка, ты мне такое не лепи. У нас на дворе семьдесят шестой год, а не кое-какой предшествующий. Хоть и нацепил ты пенсию, а до абакумовских особистов тебе – как до Китая раком. Они волчары были, хоть и суки, а волчары, потому как не только подводили народ под петлю, но и сами под петлей ходили каждодневно, а это в людях воспитывает нешуточный профессионализм. Ты, сынок, супротив них, уж прости, бледная спирохета…

– Вы меня неправильно поняли, – сказал Самарин. – Я просто хочу сказать, что не следует заранее суживать круг подозреваемых… На корабле пятьдесят пять человек, считая и команду, и научный состав. Если рассудить, капитан второго ранга Панкратов мог вызвать к себе повлекшее… эксцессы неприязненное отношение не обязательно у присутствующих здесь. Учитывая склонность означенного кавторанга к тесному общению с женским полом и проистекающие отсюда на замкнутом пространстве коллизии…

– Все сказал?

– Все.

– Умен ты, сынок, а глуп, – сообщил Дракон. – Все ты правильно говоришь, вот только одно совершенно упускаешь из виду: товарищ Панкратов писать будет не касаемо команды или научного состава. На это у них свои есть… замполиты. Писать товарищ Панкратов будет касаемо присутствующих. А писать он умеет кудряво, поверь старику… – Он вздохнул. – Ребятки, вы что, и в самом деле от заграничной экзотики малость охренели? Позабыли, что все ваши действия сопровождаются, помимо прочего, ворохом бумаг? А эти бумаги, между прочим, люди внимательно читают, поскольку деньги им как раз за это и платят. А то и звезды дают, вплоть до лампас. И за чтение, и за реагирование на сигналы. – Он говорил тихо, с расстановкой. – Ребятушки, неужели вы в самом деле считаете себя суперменами? Супермен – это персонаж разложившейся буржуазной культуры… как там дальше, Самарин? Ты ловчей меня сплетешь… В общем, поняли, о чем я. Вот, к примеру, старший лейтенант Мазур.

Каковой о себе отчего-то возомнил, что является Колумбом и Дрейком в одном лице. А никакой он не Дрейк, не говоря уж о Колумбе. Дзержинку кончил? Так все кончали. Во Вьетнаме понырял? Так многие ныряли… к тому же во Вьетнаме ты, товарищ старлей, строго говоря, не работал, а купался, что несет непонятные непосвященным нюансы… а?

Мазур кивнул, не поднимая глаз. Многие слова в их узком кругу, как частенько бывает, носили иной, непонятный непосвященным смысл. «Работал» – это значит, вступал под водой в активный контакт с… ну, скажем, с потенциальным противником. Грубее говоря, резался под водой с такими же, как сам, подводными хамами, убивал их насмерть, чтобы они тебя не убили. А ежели «купался», это означает, что твоя подводная деятельность протекала без непосредственного контакта с противником. Пусть даже тебя, как собаку, гоняли на боевых катерах и вертолетах, глушили гранатами, как рыбу, и в любой миг могли отправить к Нептуну. Все равно – «купался»…

– Вот… – продолжал Дракон. – Даже не работал, а купался. Ну, искупнулся неплохо. «За боевые заслуги» имеешь, вьетнамское что-то там в придачу… Так это – у многих. Вот и все твои свершения на сегодняшний день, старлей. Ну, у этого, – он ткнул пальцем в сторону Морского Змея, – дела обстоят несколько авантажнее. И поработал пару раз, и орденок в придачу к паре медалей… Но все равно, хорошие мои, со столь куцым послужным списком вы еще котенки. И ежели один старательный службист отпишется, а другой на его писюлю отреагирует, сверкать вам вашими медальками где-нибудь на малом сторожевом корабле Северного флота. А тебе, – он кивнул в сторону Лаврика, – обеспечивать безопасность мореходства в Певеке или Игарке… Вбейте это себе в башку. И не думайте, что старый хрен вам чересчур уж мрачные картины рисует. И не таким орлам бумажки жизнь калечили. А вы… Гондон с водой… Дети малые… Он ведь на вас может качественно отоспаться, если не уйметесь. Ребята, я вам добра желаю…

Если бы он рычал, брызгал слюной, колотил кулаком по столу, все смотрелось бы гораздо несерьезнее. Но от его тихого, усталого голоса веяло чем-то настолько мрачным и непреложным, что Мазуру поневоле стало не по себе, словно лежал на рельсах перед яростно грохочущим поездом и знал, что отползти не успеет. Он поник на стуле. Стояла тишина.