Текст книги "Дикое золото"
Автор книги: Александр Бушков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Часть вторая
Суворовская тактика с местными поправками
Глава первая
Обстоятельно и подробно
– Пантелей пусть походит вокруг Даника, – сказал Бестужев. – Осторожненько, не его учить, но все равно напомни лишний раз насчет скрупулезности…
– Ага, – сказал Сёма. – А мне, значит, этот, Облом?
– Не спеши, – поморщился Бестужев. – Этот Облом как личность, несомненно представляющая собой чистой воды рядового исполнителя, меня интересует в последнюю очередь. У тебя – не Облом, а девица по имени Анюта Белякова. Имеющая жительство в меблирашках на Покровской. Сразу уточню, что девицей ее следует звать чисто фигурально – поскольку промышляет тем древним ремеслом, что связано с полным отсутствием девичества… Сначала опять-таки походи вокруг, разузнай по возможности, сильно пьет или не особенно, не употребляет ли порошочки и вообще не слывет ли записной фантазеркой. Одним словом, в быстрые сроки сделай мне полный «портрет». Вот и всё пока. А сейчас испаряйся, за мной скоро должны приехать гостеприимные хозяева.
– Чересчур уж гостеприимные, – проворчал Семён. – С ходу «хвостов» поставили…
– Сёма, – серьезно сказал Бестужев. – Я тебе, как ценному сотруднику, иногда позволяю вольности, но ты все-таки тонко чувствуй момент, когда начальство не расположено выслушивать твои комментарии… Брысь!
Семен улетучился из номера, и, как оказалось, очень вовремя – буквально через минуту в дверь решительно постучали. Бестужев крикнул:
– Прошу!
Сначала он увидел голубую жандармскую фуражку и лишь потом узнал ее хозяина. Вот так неожиданность… Рокицкий, удивленный еще больше, даже воскликнул:
– Вы?
– Я, – сказал Бестужев, ощутив мучительную неловкость. – Я полагал отчего-то, Иван Игнатьевич, что вы – в Иркутском управлении…
– Нет, меня направили именно сюда, – сказал штабс-ротмистр Рокицкий, уже полностью овладев собой. – Имею честь служить помощником полковника Ларионова. За вами прислан экипаж. Если вы готовы, прошу пожаловать…
Он теперь сохранял на лице бесстрастное выражение хорошо воспитанного человека, умеющего к тому же надежно скрывать свои эмоции, – по крайней мере, после первой, минутной растерянности. Сторонний наблюдатель, войди он с опозданием, мог вообще не понять, что Бестужев с Рокицким прекрасно знают друг друга…
– Сию минуту, – сказал Бестужев, торопливо надевая саблю.
– Полковник просил передать эту бумагу, он сказал, вы ее просили…
Бестужев бегло просмотрел справку. Очередной тупик и очередная тайна. Из опознанных покойников, поступивших к шантарским божедомам за соответствующий период, ни один не ассоциировался с Кузьмой Штычковым, а трое неопознанных, судя по беглому описанию, были совершенно другими людьми, не подходили под описание Штычкова ни по возрасту, ни по внешним приметам… Что ж, на войне именно это и называется – «пропасть без вести». Но – в мирное время, пусть даже при яростном противоборстве охраны и ее врагов?! Убивали, конечно, калечили – это было, но чтобы опытный филер пропал без вести… Бестужев даже не мог припомнить прецедента.
– Пойдемте, – сказал он, стараясь держаться непринужденно и корректно.
И все равно, как бы оба ни старались изображать мнимое отсутствие эмоций, напряжение висело в воздухе. Бестужев с неудовольствием ощутил виноватым себя – хотя, видит бог, он здесь вообще ни при чем…
История, разыгравшаяся в прошлом году, была банальной, как беседа пьяных крючников. Штабс-ротмистр Рокицкий, довольно уверенно делавший карьеру в Санкт-Петербурге, поскользнулся, цинично выражаясь, на форменной ерунде: всего-то поставил якобы революционную подпольную типорафию, начавшую уже печатать листовки возмутительного содержания, а потом якобы ее обнаружил и накрыл. И даже успел получить Владимира.
Потом, увы, грянуло… Бестужев ни в армейские времена, ни позже, в Отдельном корпусе, не страдал младенчески наивным взглядом на российское бытие. Не только в Российской империи, но наверняка и в других державах подобное случается чаще, чем думают прекраснодушные идеалисты. Даже легенда отечественного уголовного и политического сыска Иван Путилин, как выяснилось позже, был уличен в излишне вольном, в свою пользу, обращении с секретными казенными суммами, что говорить о рыбешке помельче?
Строго рассуждая, вовсе не Рокицкий являлся первооткрывателем подобного способа заработать орденок или внеочередное производство. Не оскудела талантами земля русская, все придумали до него – и постановку фальшивых типографий тоже. И многим эти шалости сходили с рук, оставались без последствий, пусть даже все вокруг были в курсе. Невезение Рокицкого оказалось в том, что он подвернулся под горячую руку в тот час, когда срочно потребовалось организовать образцово-показательную порку. Нет ничего хуже и в России, и за рубежом, как попасть под показательную борьбу с прегрешениями. Кампании эти замышляются не с кондачка, проводятся пышно: реют флаги и вымпелы, строятся шеренги, пуговицы драятся зубным порошком, парадные шпицрутены чуть ли не бантами украшены… Потом все надолго затихает, до следующей вспышки начальственного гнева.
Рокицкий подобным образом и подвернулся. Многим сходило, а ему не сошло. Если разобраться, с ним поступили где-то даже и милостиво – не уволили в отставку, не подвергли суду офицерской чести, всего-то навсего отправили подальше с глаз долой, в Сибирь, – но карьера, вне сомнения, после такого поворота оказалась разрушенной напрочь. Та же ссылка, если подумать. Заранее можно предсказать, что с чинопроизводством и наградами отныне будет обстоять самым печальным образом. Впору пустить пулю в висок – и некоторые, между прочим, пускали, а некоторые – нет. Не столь уж простое дело…
Бестужев, спускаясь по лестнице, старался не смотреть на бывшего сослуживца по Петербургу – и боялся, что тот расценит это как демонстративное презрение, но что тут прикажете делать? Ситуация щекотливейшая… Хорошо еще, Рокицкий попросту молчал, не пытался непринужденно беседовать, делать вид, будто ничего и не было…
– Позвольте… – промолвил Бестужев с нескрываемым неудовольствием.
Лакированную коляску, запряженную парой гнедых, еще можно было перенести – хотя до жандармского управления всего-то полверсты.[14]14
Верста – 1,06 км.
[Закрыть] Но вот два конных жандарма в качестве эскорта – это уже, как выражаются картежники, законченный перебор-с…
Рокицкий, поняв, в чем дело, пожал плечами:
– Простите, таково распоряжение полковника. Надо полагать, он решил оказать должный почет посланцу всемогущего генерала Герасимова…
«Я считал его умнее», – подумал о Ларионове Бестужев, но делать было нечего, пришлось лезть в коляску и восседать в ней полным и законченным идиотом – прохожие на улице, все без исключения, с любопытством таращились на неизвестного им офицера, явно представлявшего собой важную персону, – иначе почему коляску сопровождают конные жандармы? В какой-то миг Бестужев ощутил себя обезьянкой шарманщика – еще и оттого, что его профессия предполагала скорее анонимность…
Поистине, грозная слава генерала Герасимова докатилась и до этих богом забытых мест, до Ветропыльска…
Вчерашняя оговорка полковника о том, что иногда дворянское происхождение для службы в Отдельном корпусе вовсе необязательно, несомненно, касалась как раз Герасимова Александра Васильевича. Происходя из малороссийских казаков, он некогда пытался стать инженером, но попал под циркуляр министра Делянова «о кухаркиных детях», надежно отрезавший пути к образованию для подобных «плебеев». С трудом поступив в Черниговское пехотное юнкерское училище, Герасимов после окончания оного тянул лямку в запасных батальонах, где само понятие «производство по службе» считалось величайшей редкостью, вроде находки на улице бриллианта размером с вишню. Такое если и случается, то не чаще, чем раз в столетие, а то и реже. Не видя никаких для себя перспектив, Герасимов решил перейти в Отдельный корпус – что для лица недворянского происхождения опять-таки было чем-то вроде выигрыша миллиона золотом на бегах. Однако чудо свершилось, упрямый хохол надел-таки фуражку с голубым околышем.
Дальнейшее, учитывая полное отсутствие высоких покровителей, было прямо-таки фееричным. За пять лет – из ротмистров в генерал-майоры и начальники Петербургского охранного отделения, созвездие орденов, до Станислава 1-й степени включительно. Более того, если рассуждать вопреки иерархическим таблицам, именно Герасимов занимает сейчас самое высокое положение в политическом сыске империи. Он не подчинен, как следовало бы согласно субординации, ни начальнику Особого отдела Департамента полиции, ни вице-директору по политической части, ни самому директору. Промежуточных инстанций (кои, помимо всего прочего, еще и непременно отщипывают свою долю пирога) попросту нет. Генерал сносится либо непосредственно с премьером Столыпиным, либо, на крайний случай, с его товарищем[15]15
Товарищем министра в то время именовался его заместитель. Став премьер-министром, Столыпин сохранил за собой и портфель министра внутренних дел.
[Закрыть] по Министерству внутренних дел. Фактически все охранные отделения империи подчиняются Герасимову, планы действий обсуждаются не с департаментом, а с ним, отчеты идут в первую очередь не в департамент, а к нему. По сути, Петербургское охранное отделение подменило собой не только Особый отдел Департамента полиции, но и сам департамент…
Неизвестно, что на этот счет думали те, кого Герасимов столь нахраписто отодвинул в сторону (вряд ли лучились умилением и кротостью), но для молодых, дерзких офицеров вроде Бестужева карьера генерала была примером, позволявшим полагать, что времена Бонапарта отнюдь не ушли в прошлое. Причины такого взлета были широкой публике неизвестны, но посвященные-то понимали: достичь без протекции подобного положения можно лишь одним: блестящей работой на ниве сыска…
Ничего удивительного, что провинциальные полковники чуть ли не коврами устилают путь герасимовскому личному посланцу. Следуя логике, можно опасаться, что в губернском жандармском управлении встретит цыганский хор с его классическим: «К нам приехал, к нам приехал…».
Зря опасался. Ни цыганского хора у крыльца, ни военного оркестра, ни даже почетного караула из нижних чинов. Все прошло предельно обыденно, в хорошем деловом стиле: в вестибюле Бестужева встретил полковник Ларионов, выглядевший энергичным и бодрым, ничуть не похожий на вчерашнего рассолодевшего, крепко тряхнул руку – судя по хватке, стоит решить, что вчера он прибеднялся, выставляя себя чуть ли не старцем, рамоликом, – и повел наверх. Дежуривший в вестибюле вахмистр, правда, встал во фрунт так, как, строго говоря, положено тянуться лишь перед генералами. Бестужев попросту притворился, что не заметил этих почестей не по чину, и побыстрее направился следом за Ларионовым, браво шагавшим через две ступеньки. Они шли по безликому казенному коридору, не угнетавшему, но и не радовавшему взгляд, – обычное присутственное место…
Кабинет, куда они вошли, судя по табличке на двери, принадлежал Ларионову. Обставлен просто, без роскошных затей. Это Бестужеву понравилось, особенно после рассказов полковника Прудкова, разбиравшего недавно затянувшийся конфликт меж охранным отделением и жандармским управлением в соседней с Шантарской губернии. Тамошний коллега Ларионова, желая придать должности помпезность, превратил кабинет в помесь антикварного магазина с декорациями к опере «Хованщина»…
– Прошу знакомиться, господа, – сказал Ларионов, занимая свое место. – Ротмистр Бестужев Алексей Воинович из Петербурга. Наш начальник розыскного пункта, подполковник Баланчук Илья Кузьмич.
Невысокий плотный офицер с ухоженными усами поклонился.
– Коллежский секретарь Силуянов Евгений Павлович, начальник агентурного отдела внутреннего наблюдения, исполняющий временно обязанности заведующего Шантарским охранным отделением.
Молодой, двумя-тремя годами старше Бестужева, человек в штатском раскланялся столь же безукоризненно. Бестужев присмотрелся к нему с любопытством – Силуянов по внешности походил скорее на университетского преподавателя или приват-доцента, а то и на земского либерала: интеллигентного вида, с аккуратной русой бородкой, добавить пенсне – получится вылитый Антон Павлович Чехов, покойная знаменитость. Правда, внешность сплошь и рядом бывает обманчива, когда речь идет о сотрудниках их епархии. Гораздо интереснее другое: Силуянов как раз и есть тот, кто может отправить для слежки за кем угодно немаленький отряд филеров… ну, правда, не он один. И не факт еще, что он с умыслом посылал топтунов, тут есть свои нюансы, неизвестные и непонятные постороннему по причине их полной засекреченности…
– Давайте не будем терять времени, господа? – уверенно начал Ларионов. – Ротмистр командирован к нам лично генералом Герасимовым, а потому всем присутствующим должно быть ясно, что Петербург раздражен и обеспокоен, – причем мы, к нашему стыду, пока что ничего не в состоянии сделать, дабы развеять эти чувства… Алексей Воинович?
– Я кратко изложу историю вопроса, – сказал Бестужев, устраиваясь поудобнее в расчете на долгое сидение на жестком казенном стуле. – Случившиеся у вас ограбления золотых караванов стали предметом рассмотрения в самых высоких сферах. Поверьте, господа, я не стараюсь сгущать краски, а добросовестно излагаю истинное положение дел… Всем присутствующим должно быть известно, что в соседней губернии расположены кабинетские золотые прииски, собственность императорской фамилии. Естественно, последние события вызвали нескрываемое беспокойство у тех, кто поставлен на страже государственных интересов… – он понял, что сбивается на самую низкопробную канцелярщину, и стал следить за речью с удвоенным вниманием. – Говоря проще, господа, высокие чины стали задавать себе вполне понятный в таком положении вопрос: а не перекинется ли эта зараза на кабинетские прииски? Представляете масштаб скандала, который тогда произойдет?
– Да уж, ничего приятного… – горько усмехнулся Силуянов.
Бестужев продолжал:
– Пословица о том, что у страха глаза велики, лично мне представляется справедливой, но мы с вами, господа, обречены на четкое выполнение приказов начальства… Я постараюсь избежать ненужных подробностей. Вы и сами представляете, какие силы были задействованы в столицах. Логично было предположить, что если похищенное золото так и не всплыло в Шантарске, не попало в поле зрения внимания здешних служб, то, следовательно, оно вывозится за пределы губернии. Генерал Герасимов, получив указания Столыпина, стал отрабатывать несколько версий. Выполняя одну из разработок. Петербургская охрана вышла на ювелира по имени Кондратий Иванович Алентьев, в свое время подозревавшегося в причастности к делу о пятисотенных кредитных билетах. Напомню вкратце: после ограбления Тифлисского казначейства эсдеками, в их руки попало определенное количество «петров».[16]16
Обиходное название пятисотрублевой кредитки с портретом Петра I.
[Закрыть] Поскольку номера многих из них были записаны и несколько подпольщиков арестованы при обмене денег в банках, боевая организация эсдеков решила с помощью сообщников среди граверов изменить номера и попытаться обменять деньги за границей… Забегая вперед, скажу, что в некоторых случаях им это удалось. Так вот, в свое время именно Алентьев, среди прочих, подозревался в переделке номеров, но улик тогда не нашлось. Зато появилась возможность подобраться к нему с другого направления: от одного из секретных сотрудников поступили сведения, что Алентьев замешан в потаенных торговых сделках с золотом… деликатно говоря, не имеющим на себе государственного пробирного клейма. Был немедленно произведен обыск, в ходе которого мы и в самом деле обнаружили три слитка золота высокой пробы, но кустарного производства, – проще говоря, выплавленного неизвестными русскими умельцами в домашних, так сказать, условиях. И, что гораздо интереснее, было найдено около фунта самородного, шлихового золота. Привлеченные эксперты, в квалификации коих департамент не сомневается, однозначно определили это золото, как происходящее из ваших месторождений, расположенных на юге Шантарской губернии. Заключение у меня с собой, вы потом можете ознакомиться… Вполне понятно, господин Алентьев был лишен свободы и допрошен. Сначала он тянул время и преподносил небылицу за небылицей, но впоследствии понял, что это бессмысленно и пора выходить из этой истории с минимальными для себя потерями…
– Говорил я, что это – эсдеки! – торжествующе воскликнул Баланчук. – А вы, Евгений Павлович, уверяли, что эти негодяи партийной принадлежности не имеют вовсе…
– Подождите, Илья Кузьмич, – мягко сказал Бестужев. – Ничего толком не известно, но я предполагаю, что господин Силуянов может оказаться прав… Алентьев упорно утверждает, что сам он ни к каким партиям не принадлежит, противоправительственной деятельностью не занимается, а в махинации с золотом влип исключительно из вульгарных побуждений наживы… Лично я, анализируя все, что нам о нем известно, склонен ему верить: он и «петрами» занимался исключительно в расчете на хороший нелегальный заработок. Вокруг всех революционных партий крутится масса подобных субъектов, они столь тесно переплетаются с нелегалами, что порой невозможно различить, где кончается эсдек или эсер и начинается темный делец… Короче говоря, ни малейших доказательств идейности Алентьева мы не нашли. Обычная, ничем не примечательная уголовщина. Гораздо важнее то, что нашим офицерам удалось в конце концов вскрыть контакт Алентьева. Каковым оказался ваш, шантарский, ювелир Коновалов. Он и поставлял Алентьеву шлиховое золото, привозившееся в Петербург под видом обычного багажа. Не буду подробно описывать все перипетии следствия, скажу лишь, что Алентьев согласился с нами сотрудничать. Им было написано письмо Коновалову, в котором он просил приютить у себя дальнего родственника, человечка в уголовном смысле вполне надежного, то есть попавшего на заметку петербургской сыскной полиции и потому вынужденного сбежать от греха подальше… Как легко догадаться, под видом этого родственника к Коновалову был направлен опытный филер из Петербургского летучего отряда Кузьма Штычков. Одновременно к вам совершенно открыто выехал наш сотрудник Струмилин, – поймав многозначительный взгляд полковника и помня о данном вчера слове, Бестужев поторопился сказать: – Впрочем, Струмилин – тема отдельного разговора, и мы ее сейчас не будем касаться… Итак… Узнав о… происшедшем со Струмилиным, генерал Герасимов отправил в Шантарск меня. Прибыв сюда, я обнаружил, что Кузьма Штычков исчез, пропал, растворился в воздухе. Равным образом пропал и Коновалов. Так обстоят дела… Быть может, вопросы?
– Значит, никакой связи с нелегалами в данном случае не просматривается? – спросил Силуянов.
– Ни малейшей, – ответил Бестужев.
– Ну что ж, именно это я долго и безуспешно пытался доказать Илье Кузьмичу, придерживавшемуся противоположной точки зрения… – пожал плечами Силуянов.
«А он весьма неглуп, – подумал Бестужев. – Внутренне торжествует, как любой на его месте, что оказался прав, но не выказывает это внешне. И правильно, в таких ситуациях не стоит обострять, топтать чье-то самолюбие…»
– А собственно, подполковник, почему вы грешили на «политиков»? – поинтересовался Бестужев. – Были какие-то фактические данные?
– Трудно сказать, – помолчав, честно признался подполковник. – Так, интуиция играет… Очень уж не похоже это на банальную уголовщину…
– А что у вас есть на Коновалова?
– Не так уж много, – сказал Баланчук. – И нам, и сыскной полиции давно известно, что Коновалов балует с золотишком. Как многие-с в нашей богоспасаемой губернии. Скупает потихоньку у вольных старателей, посылает в тайгу спиртоносов… но в том-то и суть, господин ротмистр, что до сих пор он либо держался в рамках закона, либо принимал меры, чтобы не дать себя поймать. Согласно существующим правилам, любой подданный Российской империи вправе невозбранно сдавать в золотопромышленные конторы или в казну любое количество самородного золота и получать за это наличными – забота государства о золотодобыче, подкрепленная соответствующими циркулярами…
– Но ведь эти ваши спиртоносы, те, кто выменивает золото на спирт – прямо подлежат…
– Подлежат, – кивнул Баланчук. – Полиция с ними борется в силу своих возможностей. Но ни один пойманный спиртонос еще не сознался в связях с Коноваловым, хотя о некоторых прекрасно известно, что они собирали золотишко именно для него. Так им не в пример выгоднее, Алексей Воинович, к чему им попадать под те статьи Уголовного уложения, где упоминается о «преступном сообществе»? Сие только отягощает положение схваченного… Вот и молчат, как рыбы. Коновалов до сих пор не был пока что пойман за руку.
– В связи с этим возникает интересный вопрос, – сказал Силуянов. – Господин ротмистр, почему в Петербурге решили, что найденное у этого вашего Алентьева золото непременно происходит из ограбленных караванов? В конце концов, оно могло оказаться коноваловским – скупленным у старателей его спиртоносами…
– Резонно, – кивнул Бестужев. – Однако прослеживается интересная закономерность, господин Силуянов. У меня не было подробных сведений об ограблениях – одни сухие даты и цифры. Но они сами по себе весьма многозначительны… Первое ограбление произошло второго мая, верно? Взято пять пудов шлихового золота – фунты и золотники я для удобства опущу… Так вот, вскоре Коновалов доставил Алентьеву около семи пудов, хотя до этого привозимые им Алентьеву «посылки» заключали в себе не более полупуда, один только раз Коновалов привез почти пуд… Далее. Второе ограбление – семнадцатого мая. Вскоре Коновалов привозит Алентьеву восемь пудов – если вспомнить, что при втором ограблении взято семь, ситуация становится все более увлекательной, не так ли? Наконец, третье ограбление произошло тридцатого мая. Взято более шести пудов. Хотите знать, сколько привез Коновалов? Шесть с половиной. Во всех трех случаях прослеживается четкая закономерность: излишек – это, скорее всего, и есть то скупленное из-под полы золотишко, о котором вы упоминали. А вот главная часть перевозимого груза – добыча с ограблений. Повторяю, очень уж многозначительны совпадения – настолько, что в совпадения у нас никто и не верит. Я вас убедил?
– Пожалуй… – отозвался за всех Ларионов после затянувшегося молчания. – Что-то не похоже это на совпадения… Так где все-таки Коновалов, Иван Игнатьевич?
– Неизвестно, господин полковник, – с бледной, вымученной улыбкой признался Рокицкий. – Словно растаял. Впрочем, он и раньше исчезал вот так на несколько дней… В Петербурге его нет?
– Легально он в Петербург, во всяком случае, не прибывал, – сказал Бестужев. – Паспорт не регистрировался.
– Сбежал, сволочь? – вслух предположил Ларионов. – Но кто же знал, господа… Если бы мы получили из Петербурга хоть какую-то наводящую информацию или просьбу взять под наблюдение… Эх, Алексей Воинович, простите на дерзком слове, но Петербург с нами сыграл… не вполне чисто, скажем так.
Бестужев слегка смутился – в словах полковника был свой резон. И поторопился напомнить:
– Василий Львович, простите, но не от меня зависело, что именно сообщать в Шантарск… Ваши упреки вполне понятны и, должен признать, заслуженны. Но мы ведь не продвинемся ни на шаг, упрекая друг друга… Теперь, когда нет никаких неясностей, нужно навалиться, по мужицкому выражению, всем миром… Меня для того и командировали, чтобы… – он вдруг потерял нить, не знал, чем закончить фразу. Сердито замолчал.
– Ну-ну, – добродушно сказал Ларионов. – И в самом деле, не будем ссориться. Расхлебывать эту кашу придется всем вместе, любые разногласия и споры будут губительны… Вы уверены, что Алентьева раскрутили по полной? Что он все выложил?
– Давайте исходить из того, что в чем-чем, а в этом я уверен полностью, – суховато сказал Бестужев. – Алентьев сломан. Он понимает, что запираться далее бесполезно. Более того, учитывая важность расследования, работавшие с ним офицеры получили полномочия заключить нечто вроде сделки. Как это иногда практикуется. Охрана не будет пока что пристально расследовать старые дела по «петрам», а господин Алентьев в обмен на это одолжение не станет утаивать ничего по делу о шантарском золоте. Как вы понимаете, в случае нарушения им неписаного договора есть все законные возможности гораздо более усложнить его участь… Давайте исходить из того, что Алентьев раскручен по полной.
– Хорошо, будем из этого исходить… – кивнул Ларионов. – Вас, Алексей Воинович, интересуют, конечно, наши соображения?
– Да, но в первую очередь я хотел бы более детально узнать об ограблениях.
– Илья Кузьмич? – вопросительно поднял бровь полковник, повернувшись к Баланчуку.
Тот сноровисто расстелил на столе карту, вооружился тонкой лакированной указочкой:
– Итак, господин ротмистр… Шантарск. Железная дорога. Здесь – Аннинск, уездный городишко, последний, так сказать, аванпост цивилизации на пути к золотому царству Иванихина. Далее, меж Аннинском и приисками, никаких поселений нет. Одна тайга. Две деревни – значительно в стороне, вот тут и тут… «Стольный град» Иванихина я отмечу булавочкой для вящей наглядности. Вот это – дорога, связывающая прииски с Аннинском. Пусть у вас не возникает при слове «дорога» ассоциаций, свойственных центральным губерниям России. Здесь – Сибирь. И «дорога» в данном случае означает лишь место, свободное от деревьев. Протяженность ее – восемьдесят шесть верст. По ней через Аннинск доставляется все необходимое для работы приисков и поддержания нормальной жизни людей, говоря проще провизия. Спиртоносы и прочий не чтящий Уголовное уложение народец дорогой не пользуются, предпочитая бродить дикими тропами. Да, главное я и забыл… В хорошую, сухую погоду путь с приисков до Аннинска вполне возможно проделать в течение светового дня – проще говоря, выехав на рассвете, Аннинска можно достигнуть к вечеру. Повозки едут немногим быстрее шагающего вольным шагом человека… Если случится распутица, дожди и прочие атмосферные неурядицы, путь удлиняется и может при самых неблагоприятных условиях отнять пару суток… Вы себе наверняка не представляете, что такое – долгий дождь в тайге, во что превращается тогда дорога…
– Ну, а каковы, собственно, правила перевозки? – спросил Бестужев. – В Петербурге я эту тему не успел проработать.
– В данном случае правила таковы… Пресловутый золотой караван обычно состоит из трех-четырех повозок. На вид они совершенно пусты, только в задок брошены опечатанные сумки со шлиховым золотом, занимающие не столь уж много места. Золото – вещь тяжелая… Назначение поездки обычно держится в строжайшей тайне, принимаются все меры, чтобы посторонние не отличили золотой караван от обычного обоза, отправленного по некоей казенной надобности. Обычно караван сопровождается казачьим конвоем – в нашем случае это человек шесть-семь, не более восьми. С ними, как правило, отправляется казачий офицер, но иногда обходятся унтер-офицером. Столь малый конвой вызван тем, что количество казаков заранее определено соглашением меж съездом золотопромышленников и войсковым атаманом. Съезд за плату нанимает отряд, берет его на полное содержание… Часть казаков к тому же постоянно отвлечена в летучий отряд по ловле спиртоносов, вкупе с полицейскими силами. Увеличить конвой резко – задача не из простых, тут все спланировано заранее. Соответствующие документы я вам представлю, если понадобится. Начнем… Второго мая сего года погода стояла как раз мерзкая, до настоящей распутицы было далеко, но дорога была чертовски непроезжей. Пришлось заночевать в тайге. Накануне, перед отъездом, некая добрая душа, так и оставшаяся впоследствии неразысканной и неизловленной, снабдила казачков тремя бутылками коньяка, каковые были на привале благополучно и выпиты…
– И что за «душа»?
Баланчук зло вздохнул:
– Одна местная, пардон, дамочка легкого поведения. Последующее показало, что дамочка лишь выполняла чье-то поручение, не сама ведь додумалась, – но успела растаять в пропащности, стерва… Короче говоря, как показали потом анализы, коньяк содержал весьма сильную сонную отраву. На каждого и пришлось-то по чарочке, но снотворное сшибло с ног практически всех. Ямщикам тоже налили по доброте души, вахмистр пригубил, сопровождавший караван один из иванихинских опричничков тоже не отказался… В общем, после тягостнейшего пробуждения выяснилось, что из повозок пропали две сумки со шлихом, весом, как вы правильно информированы, более пяти пудов. Это было первое ограбление подобного размаха. Шкодили и раньше, но именно шкодили: самое большое достижение, на какое допрежь того оказались способны наши мазурики, – это умыкнуть полпудика в девятьсот третьем в ходе налета на промывочный пункт. Даже в пятом и шестом боевики до иванихинского золота не добрались – хотя и пытались несколько раз. Но тогда действовали меры чрезвычайной охраны и военного положения, воинские экспедиции были весьма многочисленны, и с пойманными не церемонились, юстицию не утруждали…
– И что было потом?
