Текст книги "Стихотворения 1905 года"

Автор книги: Александр Блок

Александр Блок
СТИХОТВОРЕНИЯ 1905 ГОДА

«Шли на приступ. Прямо в грудь…»

 
Шли на приступ. Прямо в грудь
Штык наточенный направлен.
Кто-то крикнул: «Будь прославлен.»
Кто-то шепчет: «Не забудь!»
 
 
Рядом пал, всплеснув руками,
И над ним сомкнулась рать.
Кто-то бьется под ногами,
Кто – не время вспоминать…
 
 
Только в памяти веселой
Где-то вспыхнула свеча.
И прошли, стопой тяжелой
Тело теплое топча…
 
 
Ведь никто не встретит старость —
Смерть летит из уст в уста…
Высоко пылает ярость,
Даль кровавая пуста…
 
 
Что же! громче будет скрежет,
Слаще боль и ярче смерть!
И потом – земля разнежит
Перепуганную твердь.
 

Январь 1905

* * *

«Улица, улица…»

 
Улица, улица…
Тени беззвучно спешащих
Тело продать,
И забвенье купить,
И опять погрузиться
В сонное озеро города – зимнего холода.
 
 
Спите. Забудьте слова лучезарных.
 
 
О, если б не было в окнах
Светов мерцающих!
Штор и пунцовых цветочков!
Лиц, наклоненных над скудной работой!
 
 
Всё тихо.
Луна поднялась.
И облачных перьев ряды
Разбежались далёко.
 

Январь 1905

БОЛОТНЫЕ ЧЕРТЕНЯТКИ

А. М. Ремизову

 
Я прогнал тебя кнутом
В полдень сквозь кусты,
Чтоб дождаться здесь вдвоем
Тихой пустоты.
 
 
Вот – сидим с тобой на мху
Посреди болот.
Третий – месяц наверху —
Искривил свой рот.
 
 
Я, как ты, дитя дубрав,
Лик мой также стерт.
Тише вод и ниже трав —
Захудалый черт.
 
 
На дурацком колпаке
Бубенец разлук.
За плечами – вдалеке —
Сеть речных излук…
 
 
И сидим мы, дурачки,—
Нежить, немочь вод.
Зеленеют колпачки
Задом наперед.
 
 
Зачумленный сон воды,
Ржавчина волны…
Мы – забытые следы
Чьей-то глубины…
 

Январь 1905

* * *

«Я живу в отдаленном скиту…»

 
Я живу в отдаленном скиту
В дни, когда опадают листы.
Выхожу – и стою на мосту,
И смотрю на речные цветы.
 
 
Вот – предчувствие белой зимы:
Тишина колокольных высот…
Та, что нынче читала псалмы,—
Та монахиня, верно, умрет.
 
 
Безначально свободная ширь,
Слишком радостной вестью дыша,
Подошла – и покрыла Псалтирь,
И в страницах осталась душа.
 
 
Как свеча, догорала она,
Вкруг лица улыбалась печаль.
Долетали слова от окна,
Но сквозила за окнами даль…
 
 
Уплывали два белых цветка —
Эта легкая матовость рук…
Мне прозрачная дева близка
В золотистую осень разлук…
 
 
Но живу я в далеком скиту
И не знаю для счастья границ.
Тишиной провожаю мечту.
И мечта воздвигает Царицу.
 

Январь 1905

ПОВЕСТЬ

Г. Чулкову

 
В окнах, занавешенных сетью мокрой пыли,
Темный профиль женщины наклонился вниз.
Серые прохожие усердно проносили
Груз вечерних сплетен, усталых стертых лиц.
 
 
Прямо перед окнами – светлый и упорный —
Каждому прохожему бросал лучи фонарь.
И в дождливой сети – не белой, не черной —
Каждый скрывался – не молод и не стар.
 
 
Были как виденья неживой столицы —
Случайно, нечаянно вступающие в луч.
Исчезали спины, возникали лица,
Робкие, покорные унынью низких туч.
 
 
И – нежданно резко – раздались проклятья,
Будто рассекая полосу дождя:
С головой открытой – кто-то в красном платье
Поднимал на воздух малое дитя…
 
 
Светлый и упорный, луч упал бессменный —
И мгновенно женщина, ночных веселий дочь,
Бешено ударилась головой о стену,
С криком исступленья, уронив ребенка в ночь…
 
 
И столпились серые виденья мокрой скуки.
Кто-то громко ахал, качая головой.
А она лежала на спине, раскинув руки,
В грязно-красном платье, на кровавой мостовой.
 
 
Но из глаз открытых – взор упорно-дерзкий
Всё искал кого-то в верхних этажах…
И нашел – и встретился в окне у занавески
С взором темной женщины в узорных кружевах.
 
 
Встретились и замерли в беззвучном вопле взоры,
И мгновенье длилось… Улица ждала…
Но через мгновенье наверху упали шторы,
А внизу – в глазах открытых – сила умерла.
 
 
Умерла – и вновь в дождливой сети тонкой
Зычные, нестройные звучали голоса.
Кто-то поднял на руки кричащего ребенка
И, крестясь, украдкой утирал глаза…
 
 
Но вверху сомнительно молчали стекла окон.
Плотно-белый занавес пустел в сетях дождя
Кто-то гладил бережно ребенку мокрый локон.
Уходил тихонько. И плакал, уходя.
 

Январь 1905

ТВАРИ ВЕСЕННИЕ
(Из альбома «Kindisch»[1]1
  «Детское» (нем.).


[Закрыть] Т. Н. Гиппиус)

 
Золотисты лица купальниц.
Их стебель влажен.
Это вышли молчальницы
Поступью важной
В лесные душистые скважины.
 
 
Там, где проталины,
Молчать повелено,
И весной непомерной взлелеяны
Поседелых туманов развалины.
 
 
Окрестности мхами завалены.
Волосы ночи натянуты туго на срубы
И пни.
Мы в листве и в тени
Издали начинаем вникать в отдаленные грубы
Приближаются новые дни.
Но пока мы одни,
И молчаливо открыты бескровные губы
 
 
     Чуда! о, чуда!
     Тихонько дым
     Поднимается с пруда…
     Мы еще помолчим.
 
 
Утро сонной тропою пустило стрелу,
Но одна – на руке, опрокинутой в высь,
 
 
Ладонью в стволистую мглу —
Светляка подняла… Оглянись:
Где ты скроешь зеленого света ночную иглу?
 
 
     Нет, светись,
Светлячок, молчаливой понятный!
     Кусочек света,
     Клочочек рассвета…
 
 
Будет вам день беззакатный!
     С ночкой вы не радели —
     Вот и всё ушло…
     Ночку вы не жалели —
     И становится слишком светло.
Будете маяться, каяться,
И кусаться, и лаяться,
Вы, зеленые, крепкие, малые,
Твари милые, небывалые.
 
 
Туман клубится, проносится
     По седым прудам.
Скоро каждый чертик запросится
     Ко Святым Местам.
 

19 февраля 1905

* * *

«Иду – и всё мимолетно…»

 
Иду – и всё мимолетно.
Вечереет – и газ зажгли.
Музыка ведет бесповоротно,
Куда глядят глаза мои.
 
 
Они глядят в подворотни,
Где шарманщик вздыхал над тенью своей.
Не встречу ли оборотня?
Не увижу ли красной подруги моей?
 
 
Смотрю и смотрю внимательно,
Может быть, слишком упорно еще…
И – внезапно – тенью гадательной —
Вольная дева в огненном плаще!..
 
 
В огненном! Выйди за поворот:
На глазах твоих повязка лежит еще…
И она тебя кольцом неразлучным сожмет
В змеином логовище.
 

9 марта 1905

ПЕСЕНКА

 
Она поет в печной трубе.
Ее веселый голос тонок.
Мгла опочила на тебе.
За дверью плачет твой ребенок.
 
 
Весна, весна! Как воздух пуст!
Как вечер непомерно скуден!
Вон – тощей вербы голый куст —
Унылый призрак долгих буден.
 
 
Вот вечер кутает окно
Сплошными белыми тенями.
Мое лицо освещено
Твоими страшными глазами.
 
 
Но не боюсь смотреть в упор,
В душе – бездумность и беспечность!
Там – вихрем разметен костер,
Но искры улетели в вечность…
 
 
Глаза горят, как две свечи.
О чем она тоскует звонко?
Поймем. Не то пронзят ребенка
Безумных глаз твоих мечи.
 

9 апреля 1905

ЛЕГЕНДА

 
Господь, ты слышишь? Господь, простишь ли?—
Весна плыла высоко в синеве.
На глухую улицу в полночь вышли
Веселые девушки. Было – две.
 
 
Но Третий за ними – за ними следом
Мелькал, неслышный, в луче фонаря.
Он был неведом… одной неведом:
Ей казалось… казалось, близка заря.
 
 
Но синей и синее полночь мерцала,
Тая, млея, сгорая полношумной весной.
И одна сказала… «Ты слышишь? – сказала. —
О, как страшно, подруга… быть с тобой»
 
 
И была эта девушка в белом… в белом,
А другая – в черном… Твоя ли дочь?
И одна – дрожала слабеньким телом,
А другая – смеялась, бежала в ночь…
 
 
Ты слышишь, господи? Сжалься! О, сжалься!
Другая, смеясь, убежала прочь…
И на улице мертвой, пустынной остались.
Остались… Третий, она и ночь.
 
 
Но, казалось, близко… Казалось, близко
Трепетно бродит, чуть белеет заря…
Но синий полог упал так низко
И задернул последний свет фонаря.
 
 
Был синий полог. Был сумрак долог.
И ночь прошла мимо них, пьяна.
И когда в траве заблестел осколок,
Она осталась совсем одна.
 
 
И первых лучей протянулись нити,
И слабые руки схватили нить…
Но уж город, гудя чредою событий,
Где-то там, далеко, начал жить…
 
 
Был любовный напиток – в красной пачке кредиток
И заря испугалась. Но рукою Судьбы
Кто-то городу дал непомерный избыток,
И отравленной пыли полетели столбы.
 
 
Подходили соседи и шептались докучно.
Дымно-сизый старик оперся на костыль —
И кругом стало душно… А в полях однозвучно
Хохотал Невидимка – и разбрасывал пыль
 
 
В этом огненном смерче обняла она крепче
Пыльно-грязной земли раскаленную печь…
Боже правый! Соделай, чтобы твердь стала легче!
Отврати твой разящий и карающий меч!
 
 
И откликнулось небо: среди пыли и давки
Появился архангел с убеленной рукой:
Всем казалось – он вышел из маленькой лавки,
И казалось, что был он – перепачкан мукой…
 
 
Но уж твердь разрывало. И земля отдыхала.
под дождем умолкала песня дальних колес…
И толпа грохотала. И гроза хохотала.
Ангел белую девушку в дом свой унес.
 

5 апреля 1905

* * *

«Ты в поля отошла без возврата…»

 
Ты в поля отошла без возврата.
Да святится Имя Твое!
Снова красные копья заката
Протянули ко мне острие.
 
 
Лишь к Твоей золотой свирели
В черный день устами прильну.
Если все мольбы отзвенели,
Угнетенный, в поле усну.
 
 
Ты пройдешь в золотой порфире —
Уж не мне глаза разомкнуть.
Дай вздохнуть в этом сонном мире,
Целовать излучённый путь…
 
 
О, исторгни ржавую душу!
Со святыми меня упокой,
Ты, Держащая море и сушу
Неподвижно тонкой Рукой!
 

16 апреля 1905

* * *

«Я вам поведал неземное…»

 
Я вам поведал неземное.
Я всё сковал в воздушной мгле.
В ладье – топор. В мечте – герои.
Так я причаливал к земле.
 
 
Скамья ладьи красна от крови
Моей растерзанной мечты,
Но в каждом доме, в каждом крове
Ищу отважной красоты.
 
 
Я вижу: ваши девы слепы,
У юношей безогнен взор.
Назад! Во мглу! В глухие склепы'
Вам нужен бич, а не топор!
 
 
И скоро я расстанусь с вами,
И вы увидите меня
Вон там, за дымными горами,
Летящим в облаке огня!
 

16 апреля 1905

НЕВИДИМКА

 
Веселье в ночном кабаке.
Над городом синяя дымка.
Под красной зарей вдалеке
Гуляет в полях Невидимка.
 
 
Танцует над топью болот,
Кольцом окружающих домы,
Протяжно зовет и поет
На голос, на голос знакомый.
 
 
Вам сладко вздыхать о любви,
Слепые, продажные твари?
Кто небо запачкал в крови?
Кто вывесил красный фонарик?
 
 
И воет, как брошенный пес,
Мяучит, как сладкая кошка,
Пучки вечереющих роз
Швыряет блудницам в окошко…
 
 
И ломится в черный притон
Ватага веселых и пьяных,
И каждый во мглу увлечен
Толпой проституток румяных…
 
 
В тени гробовой фонари,
Смолкает над городом грохот…
На красной полоске зари
Беззвучный качается хохот…
 
 
Вечерняя надпись пьяна
Над дверью, отворенной в лавку…
Вмешалась в безумную давку
С расплеснутой чашей вина
На Звере Багряном – Жена.
 

16 апреля 1905

БОЛОТНЫЙ ПОПИК

 
На весенней проталинке
За вечерней молитвою – маленький
Попик болотный виднеется.
 
 
Ветхая ряска над кочкой
     Чернеется
Чуть заметною точкой.
 
 
И в безбурности зорь красноватых
Не видать чертенят бесноватых,
     Но вечерняя прелесть
Увила вкруг него свои тонкие руки.
     Предзакатные звуки,
     Легкий шелест.
 
 
Тихонько он молится,
Улыбается, клонится,
Приподняв свою шляпу.
 
 
И лягушке хромой, ковыляющей,
     Травой исцеляющей
Перевяжет болящую лапу.
Перекрестит и пустит гулять:
«Вот, ступай в родимую гать.
 
 
     Душа моя рада
     Всякому гаду
     И всякому зверю
     И о всякой вере».
 
 
И тихонько молится,
Приподняв свою шляпу,
За стебель, что клонится,
За больную звериную лапу,
     И за римского папу.
 
 
Не бойся пучины тряской —
Спасет тебя черная ряска.
 

17 апреля 1905

* * *

«На весеннем пути в теремок…»

 
На весеннем пути в теремок
Перелетный вспорхнул ветерок,
Прозвенел золотой голосок.
 
 
Постояла она у крыльца,
Поискала дверного кольца,
И поднять на посмела лица.
 
 
И ушла в синеватую даль,
Где дымилась весенняя таль,
Где кружилась над лесом печаль
 
 
Там – в березовом дальнем кругу —
Старикашка сгибал из березы дугу
И приметил ее на лугу.
 
 
Закричал и запрыгал на пне:
«Ты, красавица, верно, ко мне'
Стосковалась в своей тишине!»
 
 
За корявые пальцы взялась,
С бородою зеленой сплелась
И с туманом лесным поднялась
 
 
Так тоскуют они об одном,
Так летают они вечерком,
Так венчалась весна с колдуном.
 

24 апреля 1905

* * *

«Вот на тучах пожелтелых…»

 
Вот на тучах пожелтелых
Отблеск матовой свечи.
Пробежали в космах белых
Черной ночи трубачи.
 
 
Пронеслась, бесшумно рея,
Птицы траурной фата.
В глуби меркнущей аллеи
Зароилась чернота.
 
 
Разметались в тучах пятна,
Заломились руки Дня.
Бездыханный, необъятный
Истлевает без огня.
 
 
Кто там встанет с мертвым глазом
И серебряным мечом?
Невидимкам черномазым
Кто там будет трубачом?
 

28 мая 1905

ВОЙНА

 
Вот поднялась. В железных лапах
Визжит кровавой смерти весть.
В горах, в долинах, на этапах
Щетиной заметалась месть.
 
 
Не в силах мстительная гордость
Противостать тому кольцу,
Чьи равнодушие и твердость
Встречают смерть лицом к лицу.
 
 
И вот в парах и тучах тучных,
Гремя вблизи, свистя вдали,
Она краями крыльев звучных
Пускает ко дну корабли.
 
 
Но в воплях исполинской бури,
В мечте бойца, в его крови,
Одушевительница фурий —
Она вздыхает о Любви.
 

28 мая 1905

ВЛЮБЛЕННОСТЬ

 
Королевна жила на высокой горе,
И над башней дымились прозрачные сны облаков.
Темный рыцарь в тяжелой кольчуге
          шептал о любви на заре,
В те часы, когда Рейн выступал из своих берегов
 
 
Над зелеными рвами текла, розовея, весна.
Непомерность ждала в синевах отдаленной черты.
И влюбленность звала – не дала отойти от окна,
Не смотреть в роковые черты,
          оторваться от светлой мечты
 
 
«Подними эту розу», – шепнула – и ветер донес
Тишину улетающих лат, бездыханный ответ.
«В синем утреннем небе найдешь Купину
          расцветающих роз», —
Он шепнул, и сверкнул, и взлетел,
          и она полетела вослед.
 
 
И за облаком плыло и пело мерцание тьмы,
И влюбленность в погоне забыла, забыла свой щит.
И она, окрылясь, полетела из отчей тюрьмы —
На воздушном пути королевна полет свой стремит
 
 
Уж в стремнинах туман, и рога созывают стада,
И заветная мгла протянула плащи и скрестила мечи,
И вечернюю грусть тишиной отражает вода,
И над лесом погасли лучи.
 
 
Не смолкает вдали властелинов борьба,
Распри дедов над ширью земель.
Но различна Судьба: здесь – мечтанье раба,
Там – воздушной Влюбленности хмель.
 
 
И в воздушный покров улетела на зов
Навсегда… О, Влюбленность! Ты строже Судьбы!
Повелительней древних законов отцов!
Слаще звука военной трубы!
 

3 июня 1905

* * *

«Она веселой невестой была…»

 
Она веселой невестой была.
Но смерть пришла. Она умерла.
 
 
И старая мать погребла ее тут.
Но церковь упала в зацветший пруд.
 
 
Над зыбью самых глубоких мест
Плывет один неподвижный крест.
 
 
Миновали сотни и сотни лет,
А в старом доме юности нет.
 
 
И в доме, уставшем юности ждать,
Одна осталась старая мать.
 
 
Старуха вдевает нити в иглу.
Тени нитей дрожат на светлом полу.
 
 
Тихо, как будет. Светло, как было.
И счет годин старуха забыла.
 
 
Как мир, стара, как лунь, седа.
Никогда не умрет, никогда, никогда…
 
 
А вдоль комодов, вдоль старых кресел
Мушиный танец всё так же весел,
 
 
И красные нити лежат на полу,
И мышь щекочет обои в углу.
 
 
В зеркальной глуби – еще покой
С такой же старухой, как лунь, седой.
 
 
И те же нити, и те же мыши,
И тот же образ смотрит из ниши —
 
 
В окладе темном – темней пруда,
Со взором скромным – всегда, всегда…
 
 
Давно потухший взгляд безучастный,
Клубок из нитей веселый, красный…
 
 
И глубже, и глубже покоев ряд,
И в окна смотрит всё тот же сад,
 
 
Зеленый, как мир; высокий, как ночь,
Нежный, как отошедшая дочь…
 
 
«Вернись, вернись. Нить не хочет тлеть.
Дай мне спокойно умереть».
 

3 июня 1905 (1915)

* * *

«Полюби эту вечность болот…»

 
Полюби эту вечность болот:
Никогда не иссякнет их мощь.
Этот злак, что сгорел, – не умрет.
Этот куст – без истления – тощ.
 
 
Эти ржавые кочки и пни
Знают твой отдыхающий плен.
Неизменно предвечны они,—
Ты пред Вечностью полон измен.
 
 
Одинокая участь светла.
Безначальная доля свята.
Это Вечность Сама снизошла
И навеки замкнула уста.
 

Июнь 1905

* * *

«Белый конь чуть ступает усталой ногой…»

 
Белый конь чуть ступает усталой ногой,
Где бескрайная зыбь залегла.
Мне болотная схима – желанный покой,
Будь ночлегом, зеленая мгла!
 
 
Алой ленты Твоей надо мной полоса,
Бьется в ноги коня змеевик,
На горе безмятежно поют голоса,
Всё о том, как закат Твой велик.
 
 
Закатилась Ты с мертвым Твоим женихом,
С палачом раскаленной земли.
Но сквозь ели прощальный Твой луч мне
          знаком?
Тишина Твоя дремлет вдали.
 
 
Я с Тобой – навсегда, не уйду никогда,
И осеннюю волю отдам.
В этих впадинах тихая дремлет вода,
Запирая ворота безумным ключам.
 
 
О, Владычица дней! алой лентой Твоей
Окружила Ты бледно-лазоревый свод!
Знаю, ведаю ласку Подруги моей —
Старину озаренных болот.
 

Июнь 1905, Новоселки

* * *

«Болото – глубокая впадина…»

 
Болото – глубокая впадина
Огромного ока земли.
Он плакал так долго,
Что в слезах изошло его око
И чахлой травой поросло.
Но сквозь травы и злаки
И белый пух смежённых ресниц —
Пробегает зеленая искра,
Чтобы снова погаснуть в болоте.
И тогда говорят в деревнях
Неизвестно откуда пришедшие
Колдуны и косматые ведьмы:
«Это шутит над вами болото.
Это манит вас темная сила».
И когда они так говорят,
Старики осеняются знаменьем крестным,
Пожилые – смеются,
А у девушек – ясно видны
За плечами белые крылья.
 

Июнь 1905

* * *

«Не строй жилищ у речных излучин…»

Г. Чулкову

 
Не строй жилищ у речных излучин,
Где шумной жизни заметен рост.
Поверь, конец всегда однозвучен,
Никому не понятен и торжественно прост.
 
 
Твоя участь тиха, как рассказ вечерний,
И душой одинокой ему покорись.
Ты иди себе, молча, к какой хочешь вечерне,
Где душа твоя просит, там молись.
 
 
Кто придет к тебе, будь он, как ангел, светел,
Ты прими его просто, будто видел во сне,
И молчи без конца, чтоб никто не заметил,
Кто сидел на скамье, промелькнул в окне.
 
 
И никто не узнает, о чем молчанье,
И о чем спокойных дум простота.
Да. Она придет. Забелеет сиянье.
Без вины прижмет к устам уста.
 

Июнь 1905

* * *

«Потеха! Рокочет труба…»

 
Потеха! Рокочет труба,
Кривляются белые рожи,
И видит на флаге прохожий
Огромную надпись: «Судьба».
 
 
Палатка. Разбросаны карты.
Гадалка, смуглее июльского дня,
Бормочет, монетой звеня,
Слова слаще звуков Моцарта.
 
 
Кругом – возрастающий крик,
Свистки и нечистые речи,
И ярмарки гулу – далече
В полях отвечает зеленый двойник.
 
 
В палатке всё шепчет и шепчет,
И скоро сливаются звуки,
И быстрые смуглые руки
Впиваются крепче и крепче…
 
 
Гаданье! Мгновенье! Мечта!..
И, быстро поднявшись, презрительным жестом
Встряхнула одеждой над проклятым местом;
Гадает… и шепчут уста.
 
 
И вновь завывает труба,
И в памяти пыльной взвиваются речи,
И руки… и плечи…
И быстрая надпись: «Судьба»!
 

Июль 1905

СТАРУШКА И ЧЕРТЕНЯТА

Григорию Е.

 
Побывала старушка у Троицы
И всё дальше идет, на восток.
Вот сидит возле белой околицы,
Обвевает ее вечерок.
 
 
Собрались чертенята и карлики,
Только диву даются в кустах
На костыль, на мешок, на сухарики,
На усталые ноги в лаптях.
 
 
«Эта странница, верно, не рада нам —
Приложилась к мощам – и свята;
Надышалась божественным ладаном,
Чтобы видеть Святые Места.
 
 
Чтоб идти ей тропинками злачными,
На зеленую травку присесть…
Чтоб высоко над елями мрачными
Пронеслась золотистая весть…»
 
 
И мохнатые, малые каются,
Умиленно глядят на костыль,
Униженно в траве кувыркаются,
Поднимают копытцами пыль:
 
 
«Ты прости нас, старушка ты божия,
Не бери нас в Святые Места!
Мы и здесь лобызаем подножия
Своего, полевого Христа.
 
 
Занимаются села пожарами,
Грозовая над нами весна,
Но за майскими тонкими чарами
Затлевает и нам Купина…»
 

Июль 1905

У МОРЯ

 
Стоит полукруг зари.
Скоро солнце совсем уйдет.
– Смотри, папа, смотри,
Какой к нам корабль плывет!
 
 
– Ах, дочка, лучше бы нам
Уйти от берега прочь…
Смотри; он несет по волнам
Нам светлым – темную ночь…
 
 
– Нет, папа, взгляни разок,
Какой на нем пестрый флаг!
Ах, как его голос высок!
Ах, как освещен маяк!
 
 
– Дочка, то сирена поет.
Берегись, пойдем-ка домой…
Смотри: уж туман ползет:
Корабль стал совсем голубой…
 
 
Но дочка плачет навзрыд,
Глубь морская ее манит,
И хочет пуститься вплавь,
Чтобы сон обратился в явь.
 

Июль 1905

БАЛАГАНЧИК

 
Вот открыт балаганчик
Для веселых и славных детей,
Смотрят девочка и мальчик
На дам, королей и чертей.
И звучит эта адская музыка,
Завывает унылый смычок.
Страшный черт ухватил карапузика,
И стекает клюквенный сок.
 

Мальчик

 
Он спасется от черного гнева
Мановением белой руки.
Посмотри: огоньки
Приближаются слева…
Видишь факелы? видишь дымки?
Это, верно, сама королева…
 

Девочка

 
Ах, нет, зачем ты дразнишь меня?
Это – адская свита…
Королева – та ходит средь белого дня,
Вся гирляндами роз перевита,
И шлейф ее носит, мечами звеня,
Вздыхающих рыцарей свита.
Вдруг паяц перегнулся за рампу
И кричит: «Помогите!
Истекаю я клюквенным соком!
Забинтован тряпицей!
На голове моей – картонный шлем!
А в руке – деревянный меч!»
 
 
Заплакали девочка и мальчик,
И закрылся веселый балаганчик.
 

Июль 1905

ПОЭТ

 
Сидят у окошка с папой.
Над берегом вьются галки.
 
 
– Дождик, дождик! Скорей закапай!
У меня есть зонтик на палке!
 
 
– Там весна. А ты – зимняя пленница,
Бедная девочка в розовом капоре…
Видишь, море за окнами пенится?
Полетим с тобой, девочка, за море.
 
 
– А за морем есть мама?
 
 
          – Нет.
 
 
– А где мама?
 
 
          – Умерла.
 
 
               – Что это значит?
 
 
– Это значит: вон идет глупый поэт:
Он вечно о чем-то плачет.
 
 
– О чем?
          – О розовом капоре.
 
 
– Так у него нет мамы?
 
 
– Есть. Только ему нипочем:
Ему хочется за море,
Где живет Прекрасная Дама.
 
 
– А эта Дама – добрая?
               – Да.
 
 
– Так зачем же она не приходит?
 
 
– Она не придет никогда:
Она не ездит на пароходе.
 
 
Подошла ночка,
Кончился разговор папы с дочкой.
 

Июль 1905

МОЕЙ МАТЕРИ

 
Тихо. И будет всё тише.
Флаг бесполезный опущен.
Только флюгарка на крыше
Сладко поет о грядущем.
 
 
Ветром в полнебе раскинут,
Дымом и солнцем взволнован,
Бедный петух очарован,
В синюю глубь опрокинут.
 
 
В круге окна слухового
Лик мой, как нимбом, украшен.
Профиль лица воскового
Правилен, прост и нестрашен.
 
 
Смолы пахучие жарки,
Дали извечно туманны…
Сладки мне песни флюгарки:
Пой, петушок оловянный!
 

Июль 1905

* * *